Январь 12, воскресенье. Родители опять потащили на лыжах. По своему любимому маршруту. Сначала на автобусе, потом на метро, потом на электричке. Очень неудобно ходить в лыжных ботинках: они жесткие, ноги как чужие, крепления все время за что- нибудь задевают. Ещё эти деревяшки приходится тащить. Я ною. Завтра в школу, сегодня бы посидеть дома, почитать, посмотреть телик. Интересно, а отцу тоже хочется на лыжах или он просто для мамы? А ей то это зачем надо. Тащиться в такую даль? У нас под носом овраг. Там все наши катаются, там и горки есть... А ей подавай крутой маршрут. Помню, как в прошлый выходной я чуть ноги не отморозил. А она все твердила про какое- то второе дыхание. Отец он лучше. Он меня жалеет. Видит, что я отстаю и протягивает мне свои палки. Я цепляюсь за них, и он меня тащит, а мама что, она ушла вперёд и даже не оборачивается. Нет, была бы лыжница, тогда другое дело, а то, что так... отец как- то обозвал ее и сказал: “Да, какая ты лыжница, книжница ты, вот ты кто”. И мама, кажется, обиделась, но виду не подала, а припустила с пенсионной горки и даже не упала. Я тоже не упал и отец тоже. Хорошо так съехали.
Ну, думаю теперь до электрички доковылять пять минут. Это уж я как-нибудь. А мама улыбается и говорит:
- Молодцы, первый раз никто не упал. Значит есть ещё порох и можем маршрут увеличить, дойти до ближайшей автобусной остановки, тут леском всего километров пять.
Хорошо хоть так, а то бы потащила до Сосновки. Что там такое необыкновенное,
что она там потеряла ума не приложу, но чувствую очень ей хочется, чтоб мы все одолели этот маршрут.
Вернулись домой поздно. В домах везде горел свет, и синие тени лежали от деревьев. Я стал собирать портфель и вдруг вспомнил, что к завтрашнему дню в школу надо принести подарки для детей, которые живут в Никарагуа. Я плохо себе представлял, что это за страна, правда, нам сказали, что это в Африке, что сейчас там революция и детям живётся очень плохо и надо их чем- то порадовать. Я стал перебирать свои «сокровища» и готов был отдать, что угодно, потому что жалел этих детей, но путного ничего не нашёл. Когда-то мы с отцом собирали марки, но прошло уже несколько лет с тех пор, как отец продал их, чтобы купить маме пальто, вот медали деда и самая его и моя любимая «За оборону Ленинграда», но зачем они там, в Африке, да и жалко. Со дна коробочки я достал обломки некогда любимой машинки- пластмассовой модели белой Волги, которую отец привёз нам с братом из Новосибирска. Машинка была одна, а нас - двое. Отец сказал, чтоб играли по очереди и что в магазине продавалась только одна. Мы подрались, каждому хотелось подержать ее в руках первому. Мне удалось выхватить Волгу у брата, который уже завладел ею и крепко сжимал в ладони. Послышался хруст, и машинка развалилась на части... теперь детальки от неё валяются в моей коробке... среди фантиков от жвачек, которые мы собирали у гостиницы по дороге на стадион, где играли в футбол... Но в школе нам сказали, чтоб всякую ерунду не приносили, и что подарки должны быть хорошими.
Я поплёлся к маме, у неё на кухне все жарилось и скворчало и на мой вопрос про подарки никарагуанским детям она ответила, что раньше надо было думать, потому что сейчас уже все магазины закрыты. Потом она посмотрела на меня и со словами “Ладно, не расстраивайся, что-нибудь придумаем», вышла из кухни. Она быстро вернулась и протянула мне... своё жемчужное ожерелье.
Я с удивлением смотрел на маму: “ Но это же не игрушка...»
— Это лучше, чем игрушка. Представь себе девочку с темной кожей. Как красиво на ее шее будут переливаться эти бусинки. Мы сейчас и упаковку для них найдём. Вот смотри.
Она опять вышла и принесла небольшую деревянную коробочку, от каких- то запасных частей, которую отец принёс с работы. Внутри она была отделана чёрной тканью похожей на бархат и жемчужинки в ней таинственно мерцали и казались волшебными.
В тот вечер я долго не мог уснуть: мне всё представлялась чернокожая девочка похожая на египетскую статуэтку, которую я видел в музее и мамино ожерелье на её шейке…
Наш классный, а он действительно был классный, долго крутил коробочку в руках, потом достал из своего потёртого портфеля отвёртку и долго откручивал металлический номерок, когда же тот, наконец, отвалился, отодвинул язычок, приоткрыл и, с сомнением глядя на меня, спросил:
- А это у тебя откуда?
Узнав, что дала мама, покачал головой, но подарок взял и поставил на стол, где лежали значки, открытки и даже мягкие игрушки.
На следующий день он вернул мне коробочку, сказав, что она производственного назначения и такие нельзя.
- А ожерелье можно? – выдавил я, испугавшись, что не возьмут, и моя девочка останется без украшения.
- Взяли, - ответил он, глядя в стенку.
Его взгляд, всегда направленный на собеседника, меня насторожил.
Ещё несколько дней я вспоминал о девочке своей мечты, и, засыпая, представлял её тёмную шейку, украшенную перламутровым ожерельем…
А потом наступило воскресенье и мы опять катались на лыжах. Правда, на этот раз в овраге около дома.