Долгие годы вновь и вновь обречена была она видеть это во сне.
Серебристая Гавань, прекрасная и величественная, залитая нежнейшим розовым перламутром рассвета. Иссиня-чёрные могучие волны неспешно вздымают готовые к отплытию, расцветающие бутонами парусов корабли. Они прощаются уже накоротко - объятиями и звонкими возгласами-напутствиями, обговорив всё подробно накануне. «До встречи в Валимаре!»
И лишь одна она – никогда не увидит больше уходящих…
… романтично-вдумчивого, юношески стройного и пластичного Гэлдора, учившего её слушать лес, птиц, зверей и деревья, читать травы и звёзды, понимать язык ветра и воды…
… пышноволосого, ясноглазого, порывистого Сэйлора, которому обязана была знанием бесчисленных эльфийских хроник, эпосов, песнопений и баллад и почти свободным владением их наречиями - квенеей, нолдорином и синдарином…
… отважного, мудрого и зоркого Меллеона, непревзойдённого её учителя стрельбы из лука, чьё дивное искусство не раз с благодарностью вспоминалось ею в годы Войны…
… улыбчивого, ласкового, неунывающего Периона, под чуткими гибкими пальцами и ободряющими взглядами которого словно сами собою затягивались раны – телесные и душевные…
… и дивного светозарного Славура, научившего её думать и действовать в свете высшего назначения жизни: осознанного выбора самоценности Света и Добра на пути Детей к Отцу…
А тогда, в Серебристых Гаванях, после всех произнесённых слов прощаний и напутствий, - как красиво и поэтично умеют прощаться эльфы! - у неё было ещё несколько минут, чтобы просто смотреть в его глаза. Из всех провожающих Вирэт единственная не смогла разжать спекшихся губ даже из вежливости... «До встречи в Амане!»… Даже в чертогах Мандоса не встретиться эльфам и человеку!.. даже за Чертой!!. К чему слова?!.
Она только смотрела, скорбной тенью замерев у пирса, как свежий утренний ветер перебирает струящиеся пряди его длинных серебристых волос, развивает полы светлого плаща, как тени-прочерки чаек скользят по граням бриллианта на лбу и нежное марево рассвета переливается на самоцветах древнего валинорского меча.
И Славур не сказал ни слова. Молча подошёл и закрыл собой от всех. Но лицо Вирэт не дрожало; запрокинув голову, она тихо и безжизненно смотрела последний раз в эти родные и самые красивые на свете лучистые глаза, такие бездонные, что в них даже не отражалось её лицо. И когда он поцеловал её в лоб, - не шевельнулась, не вздрогнула, только, прикрыв глаза, задержала дыхание, чтобы сохранить в памяти его запах, - сладковато-пряный, странно-тревожный запах эльфа. Запах их бесконечных бесед, полных печальной и светлой эльфийской мудрости, развернувших перед очарованным взором девушки дивную панораму эпох давно минувших, древних хроник и битв, встающих и рушащихся царств, расцвеченных таинственными отблесками огня на старинных фолиантах и свитках, на лезвиях скрещенных мечей и сияющих эльфийских щитов, когда видения её снов чудесно переходили в явь, одаривая прикосновением к самому великому в мире сокровищу – его раскрывающейся родственному сердцу душе, ранимой, сострадающей, светлой и высокой эльфийской душе… душе Учителя и Друга.
Что ж, она знала всегда, что придёт этот день неминуемо! Кончалась эльфийская эпоха Арды. Давно проводила Серебристая Гавань белоснежные корабли с уплывшими в Благословенный Край нолдорами и синдарами. Последние отряды лесного народа короля Трандуила тоже готовились к отплытию. Сумеречных эльфов-Авари да мореходов владыки Серебристых Гаваней Кэрдана Корабела только и можно было ещё встретить редкому счастливчику на Окраинном Западе. Недолог был и их срок в Средиземье… Она знала… Но разве от этого было ей легче?!
Никогда не спрашивала Вирэт пятерых уходящих – почему они уже уходят? Как никогда не спрашивала пятерых остающихся - почему ещё остаются они. Были в их отношениях области и темы, на которые смертная дева не получала ответа. Эльфийские заботы и печали, эльфийские пути и судьбы не всегда постижимы для простых смертных. Да и редко кого вообще из людей посвящали эльфы в свои тайны и проблемы, редко кого нарекали Друзьями, с кем делили трапезу и огонь в пути. Ей ли, найдёнышу без рода и племени, одаренную эльфийской дружбой и возможностью черпать из кладезя сокровенной эльфийской мудрости, было роптать на Судьбу?!
Она не роптала. И благословляла эту боль, своё потаённое, безнадежное, скорбное счастье дышать этой неизбывной болью, носящей имя – эльф Славур… Знал ли он об этом? Теперь Вирэт была уверена, что да. И возможно, что именно это и повлияло на его решение уйти в Валинор. Славур всегда был мудр и чуток; ей ли было, как тщательно ни старалась она, скрыть от него сокровенное своей души, которую и так читал он как раскрытую книгу? Ведь когда Сэйлор Анарсул - Солнечный Ветер, который больше всех братьев был и душой, и внешностью похож на отца, стал склоняться к тому, чтобы пока всё же остаться в Средиземье, Славур говорил с ним наедине целую ночь перед отходом и наутро Сэйлор уже не колебался.
На другое утро после проводов эльфы нашли девушку в бреду тяжёлой горячки.
Позднее, вышучивая по какому-то поводу своего друга Беарнаса, поставленного Славуром предводителем оставшихся в Арде эльдаров, золотоволосый Амрод проговорился, что именно нолдор «захватнически узурпировал лекарские права» в их отряде и на протяжении нескольких суток никого другого к постели больной не подпускал «на добрую лигу»… До тех пор, пока Вирэт не пришла в сознание. В тот миг, когда встретились впервые их взгляды, как молнией поразила беззащитную душу девушки сострадающая боль в глазах эльфа; с ужасом поняла она, что причина, вызвавшая такой внезапный надлом в её здоровье, известна стала уже и им… Через некоторое время – после шутливой реплики Амрода – что только одному из них… Беарнас молчал, ни словом, ни взглядом не напоминая Вирэт о том, свидетелем каких откровенностей мог оказаться он за эти несколько суток. Более того, старался лишний раз не тревожить её своим присутствием, понимая, как тяжело ей видеть его теперь. Но всякий раз, когда нужна была его помощь, мгновенно и ненавязчиво оказывался рядом. И как-то раз увидела она вновь его глаза – в тени, за спинами других эльфов, чьи жизнерадостные песни и шутки стали основными «лекарственными процедурами» для выздоравливающего друга. И замолчал Амрод, обернулся изумлённо, недоумевая, к чему так странно приковались глаза Вирэт.
Она внезапно протянула руку. И Беарнас шагнул из тени. Лицо его, обычно скорбное и строгое, озарилось улыбкой редкостной красоты. Он бережно взял её руку, ещё бережнее накрыл другой рукой. Глаза словно пролились в глаза, и, освободившись от телесных оболочек, соприкоснулись души, чудесно осознавшие своё удивительное родство и способность к состраданию и сопереживанию. Вирэт не знала ещё тогда, какой трагедией была и для Беарнаса потеря Славура. Но ощутила сразу, каким счастьем оказалось для обоих на фоне этой трагедии их обретение друг друга.
Потому что именно в те дни заложились корни трещины, расколовшей эльфийский отряд в недалёком будущем вновь. Именно тогда, когда Беарнас на несколько суток «узурпировал» право на тайну кровоточащей от боли души Вирэт, громогласно заявил Теор о том, что «этот из милости принятый нолдор слишком быстро возвысился в своих глазах и рановато почувствовал себя полновластным предводителем»…
Никто не звал тогда Вирэт в кружок эльфов, решающих чисто эльфийские проблемы. Она не слышала ни обвинений, ни возражений, ни оправданий - она услышала тогда только страшное и горькое одинокое молчание Беарнаса (не смотря на то, что ваниар Амрод и тэлери Мэлнор всячески защищали нолдора). Тихо подошла, - и все замолчали, вскинув на неё глаза. Она тихо попросила прощения за вторжение, тихо шагнула за спину Беарнаса и – на несколько секунд просто положила ладони на его плечи… а затем поклонилась и ушла. И долгая тишина была после её ухода. Потом встал Беарнас и подошёл к Амроду, опустился на одно колено, - и голос его был твёрд и спокоен, и не было ни тени обиды в глазах, а только любовь и прощение:
- Брат… норо мэ эльво, делло… передаю тебе…
Она нашла его после эльфийского совета в бывших покоях Славура, - сердцем понимая, где нужно искать. За узким окном стояла непроглядная осенняя ночь с одинокой печальной звездой в прорези рваных облаков. Крохотный огонёк светильника на низком столике слабо освещал скорбное склонённое лицо. Беарнас всегда одевался в тёмное, за что и прозвали его Сумеречным Эльфом, и сейчас при виде этой траурной фигуры уже знакомой болью понимания и сострадания сжалось сердце. Она опустилась рядом на колени, ласково обняла ладонями его сжатые в замок руки:
- Брат… твою боль – мне…
Он рассказал ей в ту ночь о себе всё – горько и беспощадно взламывая пласты вновь окровавившейся, поруганной памяти. Ошеломлённая трагичностью и красотой этой одинокой в целом мире души, такой похожей на её не менее странную душу, поняла Вирэт, что связала их уже не только общая любовь к Славуру и общее горе от потери его. Жизненный путь обоих – одиночество, непонятость, изобилие страданий, - выработали и у эльфа, и у девушки из рода людей особую шкалу ценностей; ещё до этой драгоценной для обоих ночи чувствовала она, что слишком уж часто, чтобы оказаться случайным, совпадали раньше их с Беарнасом мысли и мнения, слишком легко – с полуслова, с полувзгляда, - понимал её этот эльф.
А потом Вирэт рассказала ему о себе - второму эльфу в отряде после Славура. Она не знала о своей семье, своих родичах ничего, только помнила…Зима, стылый ветер перевалов… вековечные синие заснеженные ели… запах смолы и горящей в костре хвои… Высокий суровый темноволосый мужчина с длинным воронёным мечом за поясом – отец. Двое рослых и стройных парней рядом с ним – братья. Ветер рвёт тяжёлые тёмные плащи… руки на заиндевелых рукоятях мечей… Она не помнит ни лиц, ни имён, ни голосов… точно они всегда молчали, и в молчании этом были – смертельная усталость и скорбное мужество обречённых. Женщина в сером плаще с капюшоном, тихонько напевая, укачивает её, девчушку лет пяти, под навесом у походного костра. Тёмная прядка выбилась из-под капюшона, щекочет детскую щёку… Вирэт не помнит ни материнского голоса, ни мелодии колыбельной… была то странная, - суровая и прекрасная, - песнь о летучей звезде, сияющей на шлеме дивного витязя, и о крылатой ладье, уносящей его в недоступные смертным заоблачные выси. Звезда эта – и путь, и надежда, и свет, иди за ней, твоей путеводной звездой…
… А потом был бесконечный чёрный каньон… затоптанный сотнями лошадиных копыт снег… трое воинов с мечами против лавины визжащих низкорослых всадников… и жуткий плотный свист стрел… и окровавленный снег… и детские ручонки, с криком тянущие за рукав, за полу плаща упавшую женщину… и сверкнувшее над её запрокинутым, залитым слезами личиком лезвие странного – полумесяцем – клинка… Но клинок не упал, - перехватила чья-то рука. Двое чужаков гортанно и яростно орут друг на друга … Жёсткая рука хватает её поперёк живота, швыряет на седло… И пока не угасло сознание, захлёбываясь кричит и тянется ребёнок к остающимся на снегу, улетающим навсегда из её жизни, бесконечно дорогим фигурам в глубине ущелья…
Дальнейшее помнить не хотелось. Она просто знала, - у спасшего ей жизнь воина была старая больная мать, и он привёз ей в помощницы пленную девочку. Но воин вскоре погиб в бою, ненадолго пережила его и старуха. Вирэт сменила ещё несколько хозяев, - разных и по-разному относившихся к ней: где сытнее кормили, где больнее били, где нагружали работой так, что мечталось только доползти в конце дня до подстилки. Последние хозяева были сравнительно добрее других; может, она смогла бы даже стать своею в этой семье, если бы захотела, тем более что там не было дочерей. Но что хотела она, эта странная тоненькая девочка с точно летящими впереди лица тёмными скорбными глазами? Она хотела одного – не забыть. Не забыть, что она здесь – чужая. Что люди, бросающие ей кусок или бьющие плетью, - убийцы её родных, враги. Потрясающее равнодушие к ласке и нечувствительность к побоям выделяли её с малых лет, она говорила себе, что эта ласка – врагов, и предпочитала ей боль. Распростёртые на кровавом снегу фигуры в мрачном ущелье, колышащаяся на снежном ветру прядка матери, сильная рука высокого, молчаливого воина на её плече… - она боялась забыть это больше, чем умереть. Она не хотела становиться своей среди этого дикого и вольного народа смуглых желтоволосых кочевников, с малых лет врастающих в сёдла мохнатых неприхотливых лошадок, вся жизнь которых была: охота и выпас табунов, военные стычки с соседями и гортанные песни у степных костров, выделка шкур и заготовка мяса, рукоделие из бисера и кости, долгие разгульные свадьбы и праздничные скачки-состязания…
Шли годы. Девочка становилась девушкой, - диковатой, молчаливой, с прилежными пальцами и глубокими скорбными глазами, всегда опущенными в работу. Лишь сны по-прежнему напоминали о далёкой и неизбывной боли. Они часто снились ей, - трое суровых воинов с мечами и женщина в плаще с капюшоном чуть позади них; высокие, в тёмном, - как запомнились с детства. Рукой с зажатым в ней мечом отец указывает в небо – всегда лазурно-яркое, совсем не ночное, но полное сияющих звёзд, с которого спускается залитая чудесным нежным светом ладья. Иногда с боков её поддерживают гигантские белоснежные крылья, иногда упряжка крылатых коней несёт над миром лучезарную лодку. Вирэт бежит к ней сквозь душистые степные травы, уже отчётливо видя затейливую резьбу на крутобоких бортах, сияние самоцветов, вплетённых в узоры… Тает сон, тает надежда на чудо, хрупкая, смешная детская вера в сказку…
Кто она? Чем так отличается от других? Для чего живут они? Для чего живёт она? Почему она – чужая? Ведь её тело так же чувствует усталость и боль, нуждается в тепле и пище. У неё зоркие глаза, она умеет метать тяжёлый дротик, скакать без седла, готовить запасы на зиму и выделывать шкуры. Но она точно знает, что ни один парень из племени хазгов, даже хромой Тэнк, - не возьмёт её в жены. И не потому, что у неё тёмные волосы и она рабыня. Глаза, через которые светится душа, выдают, что она – чужая. Вирэт знает, что у неё свой путь в этом мире. Меч отца указывает на Звезду. Но напрасно с такой тоской обшаривают вечернее небо скорбно-отрешённые глаза. Не появляется на нём крылатая лодка. Да и откуда она может взяться?!
Но лодка – появилась.
Они прорвались сквозь ущелье на Серые Равнины, - разбитые в пух и прах соседями-дефингами, потерявшие свои знаменитые табуны, израненные, голодные и озлобленные. Забивали последних заводных лошадей, - какая охота в зимней тундре? Потеря верховых лошадей обрекала на смерть. Стоны, вой и плач стояли над временным лагерем, - несколько палаток для вождей, море костров, жмущиеся к огню скорченные фигурки… Пал верховный вождь и четверо его сыновей. Терлог Хоторинг, Волк Терлог, младший брат вождя и хозяин Вирэт, собрал в своей палатке старейшин родов. Девушку выслали вон, едва она занесла баклагу с вином и берестяные чарки. Ничего иного она и не желала: от голода и усталости ноги едва держали её, но жизнь уже несколько месяцев упорно цеплялась за иссохшее, выдубленное смертельным переходом тело; а ведь очень многие остались в ледяных ущельях, сраженные голодом, холодом и вражьими стрелами. Она – оставалась жить. Засыпая, не ведала, будет ли утро… Но утро наступало для неё раз за разом. Словно неведомая сила укрепляла её душу, а душа волочила на себе тело, как одежду. И каждый вечер поднимались в сияющее небо тоскливые глаза, лишь оттуда ожидая ответа на свои неясные вопросы…
… Она только выступила за порог… и увидела прямо перед собою летящую звезду… Размером с ноготь мизинца, лучистое веретёнце, - она неторопливо двигалась по тёмно-лазурному небу, с востока – на запад, в сторону садящегося в сизые туманы тускло-багрового солнца…
… Вирэт стояла – не шевелясь… сколько – не знала… остановилось время, замерло дыхание… Пока жестокий удар хлыста не рванул ожогом плечо! Она качнулась, оборачиваясь. Рыча проклятия, надвигался на неё злобный Отокерт, старейшина рода Харуз, и раньше-то не упускавший случая причинить обиду «своенравной собаке» (ненавидящий необъяснимое спокойствие и отчуждённость холодных глаз пленницы), а сейчас особенно: удачный случай, - хозяин зовёт, а «собака» словно оглохла; так получай же за это, недобитая тварь!.. Хлыст вторично рассек воздух, и если бы Вирэт покорно приняла удар, дело этим, возможно, и закончилось бы, - проучил бы чужую рабыню, передал приказ Терлога (вина, небось, не хватило), ну, пнул бы разок для скорости… Но Вирэт, ещё не пришедшая в реальность, инстинктивно, по-звериному ловко уклонилась, отпрянула, и озверевший от голода, вина и злобы человекозверь совсем потерял рассудок. Оступившись, Вирэт упала. Рука наткнулась на железный штырь, крепящий стропила палатки… Как сумела выдернуть его из промороженной почвы слабая девичья рука? Отокерт наделся на этот штырь, как кусок мяса на шомпол… медленно ощупал его немеющими руками… и тушей, беззвучно свалился на землю…
Несколько секунд Вирэт смотрела ошеломлённо, ещё ничего не понимая… Потом…
… Погони не было, да и не могло быть. Впереди, на многие сотни безжизненных лиг вокруг, только вечная мерзлота Великой Северо-Западной Равнины. Она – смертница, и жизни ей отведено – от силы полтора дня. Тем, кто остался у выхода из ущелья и предпочтёт подобный же путь мечам наседающих врагов, вряд ли приведётся долго радоваться правильности выбора…
Она шла, пока могла - на запад, вслед за Звездой, которую ждала всю свою жизнь, и явь мешалась уже, видимо, с предсмертными видениями: Звезда не гасла - сияющая ладья на небесной лазури, не гас и бесконечный оранжевый закат; тёплый, по-летнему душистый ветер приносил с собою запах моря и шум прибоя, крики незримых чаек…
Она понимала, что умирает…
Она шла Домой…
* * *
В струящихся, как родниковые воды, глазах Беарнаса – светлеющее предрассветное небо. Он говорит одним дыханием, - точно тёплый душистый ветерок Заморья ласкает висок Вирэт:
- Эарендил…
Она понимает, что хочет сказать эльф - сотни раз продуманное, желанное и всё же отвергнутое ею; качает головой, улыбается горько и беспомощно:
- Нуменорцы были темноволосые и сероглазые… - и как строкой из песни заканчивает зачем-то певучей фразой, - … и век их был долог… А я...
Он улыбается тоже, - как красит его эта чарующая, дивная, нежно-ранимая улыбка! - смотрит ласково, как старший брат на наивного ребёнка:
- Это если они прямиком из Нуменора!
Она изумляется, - совершенно по-детски:
- А разве он позволяли себе... браки с другими народами?..
И безнадёжно качает головой:
- Теперь всё равно не проверить, не выяснить…
- Кто знает?.. Даруир токатор, эт-мерил, даруир…
Она горько кивает, опуская лицо, и - чувствует, как начинает стремительно бледнеть, точно вся кровь отхлынула от лица:
- Что ты сказал?!.
Беарнас тихо улыбается.
- Но ведь ты поняла.
- Что это?!
- Ранний даэрон. На нём говорили на побережье потомки нуменорцев ещё в конце Второй Эпохи. Где я только не жил… - горьковато добавил нолдор и, торопясь успокоить её расширившиеся во всю радужку зрачки, улыбается виновато:
- Я только подобрал слова, которые ты могла бы услышать в детстве…
- «Долгий путь, дитя моё…»
- «… долгий путь»…
… И взрывается сотнями разноцветных искр снег на перевале. Рыжее солнце цепляется краем за иззубренную вершину горы…
«Что там дальше, Дэйри?..»
Он поднимает её на руки… Почему она не посмотрела тогда ему в лицо, - оно ведь было совсем рядом?! Сейчас оно бы вспомнилось, такое бесценно-родное! Но ребёнок тянется глянуть за горные отроги, - как будто можно с такой высоты одолеть неодолимое хотя бы взглядом.
«Что там дальше, Дэйри?!»
Негромкий глуховатый голос, - из далёкого далека, из невозвратных глубин памяти…
«Там за морем страна… прекраснее которой нет на свете…»
«И мы идём туда?»
«Это долгий путь, дитя моё… долгий путь…»
… Низко опустив голову, Вирэт дышит тяжело, со всхлипом. Похолодевшими дрожащими пальцами сжимает виски… словно боится посмотреть в лицо эльфа, боится увидеть другое лицо… Боится ли?!.
- Кто ты?!.
- Ты... что-то вспомнила?
Она поднимает голову, залитые слезами огромные глаза.
- Его звали Даэрон… Брата!..
… Амрод переступил порог. Застыл изумлённо. Потемнел лицом.
Вирэт спала, накрытая плащом Беарнаса. Обеими руками, как ребёнок, удерживала под своей щекой ладонь сидящего на краю кровати эльфа. Его пальцы были ещё мокрыми от её слёз. Он не убирал руку, не шевелился, смотрел неотрывно в её лицо.
Амрод быстро подошёл:
- Брат!..
Увидев, что в поднятых на него глаза, ещё больше нахмурился. Властно и твёрдо взял нолдора за плечо. В коридоре они развернулись друг к другу.
- Что ты делаешь, делло?! Разве ты не догадываешься, почему ушёл Славур?!
- Я не Славур.
- Ты ведь помнишь его слова, - у неё свой путь в этом мире! И путь, быть может, великий, но это путь – человеческий… без нас!.. Зачем ты связываешь её сердце?
Эльдар замолчал, озадаченный тенью горькой улыбки на губах собрата.
- Её сердце – не в моих ладонях, делло. Ты ошибаешься.
- Я ошибаюсь?.. Тогда что ты делаешь с самим собой? С собой-то ты – зачем?!.
Улыбка погасла на помертвевшем лице. Нолдор отвернулся.
- Мои проблемы – это только мои проблемы, делло… - тихо ответил он.
***
После ухода в Благословенный Край – уже перед самой Войной – Теора и Эллеона, в эльфийском отряде эльфов осталось всего трое: Амрод, Беарнас и Мэлнор. Вирэт никогда не спрашивала, что удерживает их до сих пор в мире Людей. Из бесед с нолдором поняла, что не будет очень радостной встреча его с родичами даже в Валиноре. Может, это только казалось его замкнувшейся в одиночестве душе? Он привык терять, смирился с этим. Поняла Вирэт и причину, по которой не ушёл Беарнас вместе со Славуром: он уже и сам пугался своей привязанности к предводителю отряда. Возможно, что Славур и не знал этого - никто во всём мире не умел скрывать свои чувства лучше принца-изгоя. Сколько помнила Вирэт, Беарнас всегда был молчаливо-обособлен и ровен со всеми, готовый шагнуть глубже в тень от первого неприязненного жеста. Непритязательным он был и в отношениях со Славуром. Быть может, она заняла его место у ног Учителя? Но ни малейшей ревности, огорчения или обиды никогда не мелькало в грустных глубоких глазах Беарнаса... К тому же, в отличие от Мэлнора и Амрода, Валинор не был родиной нолдора. Он родился в Средиземье, в Лориэне и корнями души уходил в его леса и озёра, долгое время жил там в полном одиночестве и охотнее всего говорил именно о Лориэне, о его тишине, звёздных заводях и иссечённых солнечными лучами изумрудных дебрях. Лориэн же дал Беарнасу дивное умение целительства душ. Но об этом узнала Вирэт уже позднее… И ещё она чувствовала, что нолдор боялся быть странным и в Краю Вечного Веселия. «Самые подходящие чертоги в Валиноре будут для меня в обителях Мандоса», - мрачно отшутился Беарнас, когда Сэйлор воскликнул уже на сходнях корабля: «Идём приготовить вам чертоги в Амане!»
Но, как ни странно звучит, больше всех Сумеречного Эльфа любил солнечный Амрод. Он редко понимал Беарнаса умом и духом, но чутким сердцем умел находить верную тактику поведения и лучше всех влиять на поступки нолдора. И хотя Амрод был особенно заинтересован в том, чтобы вернуться в горячо любимый им Валинор (с предпоследним отрядом эльдары отправили в Заморье своих женщин, а с ними уплыли мать и жена Амрода), он оставался в Средиземье с Беарнасом, хорошо понимая – без него тот не соберётся в Аман никогда… А ради Амрода не трогался к морю и его побратим из народа эльфов-тэлери. В день чудовищной резни в Альквалондэ Мэлнор потерял всю свою семью. Полубезумный, шёл он по скользким от крови пирсам, перешагивая через тела погибших сородичей, и проклинал судьбу, не приведшую ему быть в гаванях во время сражения. А потом наткнулся на своего сына… Меч оставался в ножнах молодого тэлери, незамаранный ничьей кровью, - юноша не доставал его, не хотел, не верил… С телом сына на руках пришёл Мэлнор в Валимар к престолу Манвэ, требуя отмщения Эру за кровь своих детей. Тогда и увидел его Амрод из народа ваниаров, живущих на северо-западе Амана, случившийся в этот день в Тирионе. Горе Мэлнора тронуло его сердце. Он с трепетом слушал слова Короля Мира, призывающего тэлери не браться за оружие ради мести и не возгараться ненавистью, потому что Путь Нолдоров отныне сам по себе стал для безумцев проклятьем и карой, причём такой страшной и горькой, что сам Враг не придумал бы страшнее… Мэлнор выслушал, понял и содрогнулся; помрачение отошло от его души, но он просил Манвэ дать ему возможность увидеть собственными глазами, как всё это сбудется, ибо скорбь его была велика и горек удел возвращаться в кровавые гавани. И Амрод пошёл вместе с ним в Средиземье, потому что полюбил его, и они дали друг другу клятву побратимов, чтобы никогда не разлучаться. Особый же дар получил Мэлнор от Манвэ: читать в сердцах нолдоров, чтобы видно стало тэлери действие кары, как и просил тот, но предсказал Владыка, что если хоть к одному проклятому потомку Феанора смягчится и потянется сердце Мэлнора, в тот день утратят и все тэлери свою крепчайшую непримиримость к нолдорам и откроется возможность для возвращения изгнанников в Валинор с миром.
И именно Мэлнор первый высказался за принятие в отряд калаквенди нолдора Беарнаса после того, как рассказал Славур о пути и судьбе принца-изгоя.
Мэлнор не женился больше, хотя из намека Амрода поняла Вирэт, что сердце менестреля всё же несвободно, и, видимо, были и у него причины стремиться в Благословенный Край.
И только Беарнас, гонимый своим роком, оставался одиноким всю жизнь, ибо девушка, которую он любил, отреклась от него, и больше сердце своё нолдор не отдал никому. Ему удалось пронести его через всю жизнь осиянным высочайшей чистотой и целомудрием и полным горячего сострадания и трогательной ранимости на зло. Дивной неземной красотой и величием духа благоухали потому Сказки его земных странствий, не столько прошедшие перед чуткими очами рассказчика, сколько осветленные и облагороженные его золотым сердцем. Он понимал речи животных и растений, а они слышали и слушались его. Вирэт всегда поражалась, какую сказку мог создавать из вечернего леса Беарнас. Откуда брались мириады светлячков, звездопадом усыпающие кроны деревьев и траву полян? Казалось, прямо из воздуха брал эльф огромных бабочек, чтобы украсить ими волосы девушки, когда рассказывал ей Сказку о Королеве Лета. И в самое подходящее время выходили из леса по его немому зову то олени, то лисицы, то ещё какое-нибудь лесное чудо, - очередной персонаж очередной Сказки Леса или Сказки Странствий… И Вирэт забывала в эти дивные часы свою неизбывную скорбь и тоску, мучительные, глупые и неотвязные мысли о красоте эльфийских дев и собственной безнадежно-скромной - в сравнении с ними - внешности, о том потрясении, когда впервые осознала, какова истинная природа её привязанности к Славуру… Только гораздо позднее поняла Вирэт, что делал с её больной душою и какое чудо сотворил с нею Беарнас. Доверчивость и нежность, пожизненная тяга души её к обретению родного любящего существа превратили Вирэт снова в хрупкую большеглазую девочку - гадкого утёнка с прекрасным и ранимым сердцем, и почти верила уже она сама, что было у неё не два брата, а три, - и третий выжил чудом и наконец-то нашёл её после стольких лет горьких и скорбных скитаний! Это была их сказка, их двоих, и ничего не могли поделать со словно впадшими в детство или умопомешательство друзьями глаза Амрода, - то понимающие, то страдающие и безнадёжно-горькие…
Чаще всего к утру Вирэт начинала переходить из Сказки Странствий в сказку сна, не менее чарующую, - глаза её слипались, нос утыкался в плечо Беарнаса, эльф укутывал её своим плащом и, обняв, как ребёнка, брал на колени; тихо поводил рукой, отправляя восвояси зверей, гася фонарики светлячков; откинув голову на древесный ствол, отрешённо смотрел в бездонное предрассветное небо; не нуждаясь как и все эльфы в частом сне, медленные тягучие предутренние часы в тихом трансе-любовании растворялся взглядом в капельках мельчайшего жемчужного тумана, в полёте сквозь вечность раскинутых крыльев-ветвей вековых ясеней, в таянии росинок-звёзд на бледнеющем небосклоне… И тогда открытого обнажённого сердца его касался бережно-тихий, безнадёжно-страдающий шёпот-стон любящего сердца Амрода:
«Брат, пощади себя!.. Твоё сердце итак уже как рваная рана!..»
«Я счастлив, делло!.. за много лет – впервые…Я счастлив… поверь!..»
«Ты счастлив, безумец?.. Твоя кровь стекает на мои руки… Возьми мои силы!… выстой, освободись, брат мой!..»
Но Беарнас тихо качает головой. Тень горестной улыбки на его губах – той, что никогда не мог понять ваниар: «Уже скоро, делло… скоро рассвет… И всё кончится… Дай же мне теперь… ещё хоть мгновение…»
… Он вылечил её. В то утро, когда поняла Вирэт, что покинула её душу чудовищная безумная тоска, оставив после себя только печальный неизгладимый рубец в памяти, - в то утро ушли в ласковое прошлое ночные сказки, полные ладони светлячков и её по-детски беспомощная и наивная доверчивость к чудесам…
Реальность вошла в её выздоровевшую душу желанием жить заботами дня. Тягостна и мучительна бесконечная чарующая прелесть эльфийской печали для человеческой души. Бессмертие и невозможность забыть пережитое и выстраданное за многие тысячелетия – скорбный безысходный груз вечно болящей памяти, а отрада и целительный покой для изнемогающей от тяжести бесчисленных лет эльфийской души возможны лишь под благословенной сенью Валар в Валиноре.
Иная природа дана Единым душе человека, сродни она солнечному пламени, а не звёздному сиянию, и потому за короткий человеческий век посещают людей иные сны и иная радость, чем их Старших Братьев.
Интерес к жизни проснулся в душе Вирэт как интерес к событиям в Арде и желание найти свой собственный путь в этом мире. Исцеленная душа-птица скользнула в небо с ладоней Беарнаса. Он знал, что так будет, и ни горечи, ни обиды не отразило его лицо, только отрешённее, замкнутее стали бездонные колодцы эльфийских очей и грустнее – улыбка, в которой читалось лишь Вирэт: «Долгий путь, дитя моё, счастливый путь!..». Беарнас снова тихо и незаметно отошёл в тень и уже не удивлялся, когда, забывшись в оживлении разговора, Вирэт говорила ему не «брат», а «друг». Он знал, что она по-прежнему любит его больше других эльфов, но вспорхнувшая птица не вернётся в ладони, если здорова и познает небо
* * *
Миновали годы, и пришедшее время зрелых размышлений по-иному высветило многое из того, над чем наивная и порывистая юность так и не собралась в свою пору задуматься. Кем или чем была Вирэт, - девочка из Смертного рода, - для эльфа Беарнаса? В те годы душа его уже не была молодой, - ведь только тело Бессмертных выглядит вечно юным и прекрасным; скорбный и тяжкий опыт бесконечных сотен и сотен лет в конечном итоге там, в бесконечности, равняет всех эльфов, - как счастливо одаренных Судьбой, так и несчастных страдальцев, устремляя все помыслы их к валинорской отраде. Но именно нолдор Беарнас, - страдалец из страдальцев, - откладывал уход свой в Аман до тех пор, пока не оказался последним во всём Средиземье эльфом, ступившим на борт уходящего в Валинор последнего эльфийского корабля!
Кем же была она для него, смертная дева Вирэт, к которой эта странная эльфийская душа, столь боящаяся всегда глубокой привязанности к кому-либо, в конце концов всё же привязалась самым роковым образом, - горчайше и безнадёжно?! Была ли она для него возлюбленной? сестрою? дочерью?.. Или вся непролитая сердечная нежность того, кто лишён был счастливого удела брата, мужа, отца, была до капли отдана тогда, когда потребовалась она, как спасительный бальзам?
Вирэт знала, - впрочем, это не было тайной ни для кого, - что Беарнас любит её. И вполне искренне считала, что отвечает ему тем же. Но лишь сама став женою и матерью, она поняла, что красота и глубина Любви постигаются не в приливах радостных эмоций, а в скорбном и многолетнем самопожертвовании и сострадании близкому существу, в сокровенных тайниках терпеливого и болящего сердца. Сердце Беарнаса и было кузней того высочайшего, светлого и прекрасного духа, выкованного многолетним непрерывным жертвенным страданием. Ненавязчиво и неприметно внешне, все годы прикованы были душа и глаза его к её Пути, как родительские глаза неотрывно и неуспокоенно глядят вслед взрослеющим детям, пока Смерть не сомкнёт их вечным сном.
Для неё же Беарнас был – Другом и Братом, - да ещё в романтическом ореоле невинного страдальца. К тому же внешность его была очень красива, - той совершенной и одухотворённой эльфийской красотой, что рождала всегда в душе Вирэт сладчайшую и высокую, до недосягаемости, до сердечного обрыва, боль восторга и нежности. Как заворожённая, часами могла любоваться она грациозным изломом его кисти, красотою длинных пальцев, пластичным царственным поворотом головы, струями густых тёмных волос, рассыпавшихся по спине и плечам, дивно-прекрасными серыми печальными глазами под сенью густых чёрных ресниц… - душа её тогда с тоскою думала о днях, когда несказанная эльфийская красота уйдет навечно с лица Средиземья и останется о ней лишь неверный отзвук в балладах и песнях менестрелей. Она искренне считала Беарнаса самым красивым эльфом на свете, и чистая душа её была полна светлой гордости за него и целомудренного восхищения. Это чувство пронесла Вирэт в своей душе через всю жизнь. Святостью дышала её Любовь к нему, и высшим её проявлением было искреннее желание пожертвовать своею жизнью, лишь бы это умилостивило его горькую судьбу и наконец даровало Брату долгожданное счастье. Беарнас чувствовал это, потому и поделился с нею своей единственной сказкой, сочинённой им про себя.
… Они стояли в тот день у окна уцелевшей Западной башни Серебристой Гавани, он молча смотрел, как хлещут наотмашь водяные валы в обомшелые черные камни, как срывают крылом пену белогрудые чайки; а она, задыхаясь от вновь нарастающей в душе вещей тревоги, умоляла его прислушаться к словам Амрода и Мэлнора и ради неё, ради всего для него святого не откладывать отплытие в Валинор. Говорили они об этом не в первый раз; и вновь молчание его было горестным и непонятным ей.
Человеческие междоусобицы сотрясали Арду, и каждый день задержки мог обернуться гибелью для эльфов: что за дело им, прошедшим Великую Войну со Всеобщим Врагом, до людских распрей? Если о её благополучии тревожится душа его, то вся надежда и мечта её сейчас – чтобы он остался жить, пусть в Заморье, за тридевять земель; но только знать, что он жив и счастлив! Благословенная Земля принесёт ему радость и светлый душевный покой, она убеждена, что найдётся там и лучшее в мире сердце, способное оценить его по достоинству и одарить настоящей, долгожданной любовью, - кто, как не он, достоин этого! Почему он закрывает душу свою от тех, кто желает ему только добра: ведь Амрод и Мэлнор не уйдут без него! Что же хочет он ещё?! Что ждет от Арды, покинутой эльфами?!
И он ответил…
… Это не было его сокровенной Мечтой, потому что она была неосуществима. Это была именно Сказка, последняя его Сказка на этой земле. Он назвал её – Дорога Вдвоём. То был Путь – вечное и бесконечное странствование по дорогам Средиземья. Двое – Дети этого Пути – рука в руке. Лишь лёгкие котомки за плечами, в них – лютня и флейта, хлеб и кружка для воды. Неспешен путь, безоблачно небо, дубравы Остранны пахнут горячей травой и земляникой; ночные костры-самоцветы эльфийских поселений привечают их до рассвета; небоязненно выходят к ним лани, слетаются на плечи голуби; чистейшие родники Лориэна смывают усталость и поят живою водой своей любви… Поднимутся и канут в века царства и города; совершат свои подвиги и уйдут в баллады и эпосы очередные герои и воители; пройдут века и тысячелетия – но их Путь не закончится; исчезнут Арда, Солнце и Луна – уйдут звёздною тропою Двое, рука в руке, глаза в глаза… пройдут по нездешней траве за Нездешней Чертой, - всё дальше и дальше…
… Вирэт выслушала, не отводя глаз. Её руки лежали в ладонях эльфа, - они часто беседовали, соединив так руки в знак нежности и доверия. Что она могла сказать ему, чего бы он не знал? Что могли добавить слова к языку сердец?..
Единый сотворил их эльфом и человеком. Печальная мудрая созерцательность, отрешённое странствование, к чему тяготеют Дети Дивного Народа, - удел лишь Вечных. Короткая вспышка жизни Смертных требует максимальной деятельной наполненности, чтобы остались на земле после Ухода – дом, дети, сад, дело… - След этой яркой, хоть и короткой жизни. Их Пути и Сказки – изначально разные, и мучительным было бы насильственное соединение их в одно. Лишь изредка, ради будущих поколений и если то угодно Небу, сплетаются воедино судьбы Смертных и Бессмертных, как было то с Береном и Лучиэнью, Туором и Идрилью. Но даже если бы Беарнас стал Славуром в сердце Вирэт, - она не была уже наивной девочкой, способной снова бездумно влюбиться в эльфа. Ей нужен был её Дом, её дети и тот земной человек, что стал её мужем. Ей нужна была её земля, населённая Людьми, и её друзья, которые были плоть от плоти, кровь от крови её земли. Она хотела бы, умерев, уйти туда, где будет Беарнас. Но жить она хотела - как Человек.
Что могла сказать она в ответ на признание в эльфийской Любви? Ведь он и не ждал ответа, потому что всегда знал его… Вирэт молча опустилась на колени, целуя его руки. С коротким, как стон, вздохом прижался лицом к её волосам эльф.
И она поняла. Он – прощался. Он уходил. Его Путь был – в Валинор…
Сказка окончилась.
Оставалось – жить.