Аргирис Эфтальотис (1849-1923)
АНГЕЛИКА
Новелла
(перевод с греческого)
Изрядный переполох на селе вызвал приезд Ангелики. Для местных жителей, привыкших к застенчивым сельским тихоням, городская девушка казалась настоящей богиней. С белой и нежной кожей, будто и на солнце отродясь не бывала, всегда улыбчивая и немного озорная, она сводила всех с ума, когда, смеясь, обнажала свои сияющие жемчугом зубы. Платьев простых никогда не наденет, зато во всём столичном ходит. Но главное-то не в этом: глаз от неё и вправду невозможно было оторвать: смотришь – не нарадуешься.
Кто бы мог подумать, что от простой учителки настоящее бедствие может приключиться. Незлобивые и радушные селяне никак не ожидали такого исхода! Намерения-то у них самые что ни на есть безобидные были. Они ведь чего хотели? Чтоб дочерей их грамоте обучали: посовещавшись, отправили письмо в город, а немного погодя прибывает к ним Ангелика...
Школу к тому моменту ещё не успели достроить, вот и решили разместить гостью в отдельном доме – там и открылись учебные классы для просвещения сельских девочек. Поначалу всё шло очень даже гладко. Старались, учились девочки усердно, а по окончании уроков непременно принимались за рукоделие. По домам расходились только под самый вечер, и у каждой было что отнести своему батюшке: кто кружевную салфетку покажет, кто тапочки, а кто расшитый узорами кисет. А для родителя и не было большего утешения, чем увидеть плоды школьных наук.
Но на этом-то всё не закончилось. Хотя старшие дочки уж никак для школы не годились, но тоже не хотели отставать – неужто кто допустит, чтоб их меньшие сестры смотрелись в людях достойнее и талантливее?! Набросились они с просьбами на учительницу, а там пошло-поехало – никакого покоя. Что ни вечер, соберутся все разом у Ангелики, посадят её посерёдке и просят историй про городскую жизнь, про порядки их особенные. Словно зачарованные слушали. А ещё пела она им городские романсы, шитью, крою и мастерству всяческому учила, и каждое её словечко затаив дыхание ловили, и, казалось, тут же позабыли все сельские забавы, песни да обычаи.
А сколько поводов бедная учителка давала для разных над собою шуток! По правде сказать, только она за порог – кто-то голосом её примется говорить и особенный выговор передразнивать, другая затеет её манерам подражать, а кто её игривому взгляду – разве ж можно девчатам позабыть такую науку! Всё, конечно, по-доброму было, без злобы и зависти, но уж всяко найдут, как им созорничать, а насмеявшись от души, снова с упоением вспомнят её добрую улыбку, прекрасные губы, её крохотную ножку и изящную походку, наряды и платья, все её таланты и исключительную красоту.
Стало быть, день ото дня, кто забавы ради, а кто и от восхищения, но приспичило местным скромницам изменять своим сельским привычкам: чуточку в речи, немного в манерах, а так всё больше в нарядах да безделицах. Мгновенной перемены, конечно, никто не ждал, а потому и не боялся, да и вряд ли такое могло быть всерьёз – от сущности-то своей разве ж можно попросту отказаться?! Однако все эти обстоятельства и породили в пожилых селянах недовольство учительницей, казавшейся им отныне холёной городской прелестницей.
Очень скоро семейных запасов тюля и батиста совсем перестало хватать – поди да купи дочкам новых тканей, а ещё ленточек всяких, пуговок разноцветных и побрякушек. Но хуже всего было то, что теперь одеваться принялись кто во что горазд – как могли, так и наряжались, а потому ажурная шляпка-шуте носилась вместе с массивным праздничным монистом, а пёстрая косынка надевалась поверх горжетки из пушистого лисьего меха. Впрочем, отнюдь не это беспокоило отца семейства, – так в глубине души каждый родитель даже гордился своим чадом. Настоящим расстройством стали расходы – они и были причиной всеобщей паники, – не мог не думать о деньгах глава семейства, и ужас всякий раз охватывал его при одной лишь мысли о предстоящих затратах. И пока прихорашивались в обновки его дочки, всё с большей рачительностью старался заботиться он о своей поношенной одёжке и терпеливо латал свои истоптанные ботинки.
Но если бы только этим ограничились все неприятности. Понятное дело, Ангелика девушкой была городской да шустрой, но навострился язычок и у сельских барышень, и ничто не могло теперь стать тому помехой. А случалось, что даже самому родителю возьмёт дочка да кольнёт едким словечком. Местные председатели и старейшины по добросовестности своей уж всяко, конечно, переживали о прогрессе и процветании села, но и об собственном хозяйстве не могли не думать, а потому всякий раз, как собирались поутру все вместе в кофейне, всё ума не могли приложить, как бы им угомонить бесцеремонную учителку. Выгнать её никак не годилось – нужна была для детей учительница, ну а потом кто б им дал гарантию, что не приедет какая-нибудь похуже этой…
– А я уже придумал, – говорит как-то один из них (его про меж собой Стариком звали, хотя он не был старым), – училку-то замуж нужно выдать! А как мужем обзаведётся, верно уж поуспокоится, ну и мы заодно!
– Интересно, и как же ты это собираешься сделать? Не помнишь, как давеча нас наши поучали, что не родительская это забота – замуж дочерей сватать, куда лучше, коль сами себе жениха выбирают!
– Ну и что ж с того?! Пускай учителка сама себе и выберет… а мы ей чуток подсобим!
К их общей радости, жил у них в посёлке ещё не пристроенный, молодой и одинокий мастер по имени Тихон – его-то и заприметили старейшины в кандидаты для Ангелики.
– Что ж ты молодость свою и свои лучшие годы попусту тратишь?! – обратился как-то к Тихону Старик. Ну где ещё найдешь такую красавицу, такое сокровище, такое солнышко?! Чего ж ещё в жизни-то нужно?! Пускай бесприданница, но у тебя ж самого хозяйство вона какое, и на ногах стоишь ты крепко… Давай-ка придумай несколько ласковых строк, чтоб п'о сердцу ей пришлись, да ступай себе с богом! Ну а если трудно тебе напевку сочинить, то нарви-ка ей цветов полевых иль предлог какой найди – всего и делов-то! В общем, незачем зазря времени терять: сегодня ж к вечеру заглянешь к ней – скажешь, что я послал стены и фундамент от трещин посмотреть. Ты, главное, не робей! Лиха беда начало, а дальше уж поглядим. А я о тебе тоже словечко беспременно замолвлю.
Поначалу Тихон не принял всё это всерьёз, зная за Стариком обычай шутки шутить да над другими забавляться, и настроение у него заметно подпортилось. А как к вечеру домой возвернулся, ещё больше озадачился, совсем покой потерял: «Ну зачем, скажите на милость, вздумалось Старику всю эту историю с ним затевать?! Неужто и впрямь издевается?! Ну а коли прав окажется и улыбнётся удача – кто ещё сможет похвастать такой женой, такой жемчужинкой?! Почему бы не попытать мне своего счастья! А ежели слухи про нас пойдут? А как станут селяне над учительницей насмехаться?! Вот пусть тогда Старик сам всё это и расхлёбывает – его в том будет вина!»
Собрался Тихон и отправился прямиком к учительнице. Возле школы в волнении остановился перевести дыхание, осторожно глянул на приветливые окна, и тут вдруг душа его будто возликовала, взыграла, затрепетала и словно сама песни запросила. Однако совладал он с собой и подошёл к двери. Сердце стучало как безумное, в горле пересохло, и лёгкая испарина выступила на лбу. Прежде чем постучаться, украдкой посмотрел в окно: на террасе хлопотала нянечка, дверь в комнату была открыта настежь, за столиком с вышивкой в руках сидела Ангелика.
– А верно мне говорил Старик: и впрямь чар'овница какая! Вот ведь чертовка! – проворчал себе п'од нос Тихон. И что ж мне ей сказать-то?! Войду-ка, поздороваюсь, и будь что будет!
Постучал легонько в дверь, ему скоро открыла школьная няня, и он уверенно переступил порог.
– Доброго вечера, хозяйка!
Ангелика, немного смущённая, встала из-за стола и вышла к Тихону в прихожую, вопросительно уставившись своими огромными, очаровательно чёрными глазами на нежданного гостя.
– Мне бы лампу… в подвале посветить. Я по поручению Старика, новую стену проверить – переживает, как бы не просела ненароком.
– Марула! – громко позвала она няню, не отрывая испытующего взгляда от Тихона. – Принеси-ка мастеру лампу! Надеюсь, что всё у нас тут в порядке, – как бы примирительно добавила она.
Тихон спустился вниз и через некоторое время вернулся.
– Я проверил и внутри, и снаружи – опасного ничего не нашёл, и родителям можете передать, чтоб спокойно отпускали дочек в школу.
На мгновение он вновь оказался очень близко, совсем рядом с учительницей. Был он заметным парнем: высокий, видный, усатый, с большими приветливыми карими глазами, всегда речистый и словоохотливый, а тут вдруг что за напасть – стоит, словно язык проглотил! Да и что тут скажешь, когда няня ни на шаг от них не отходит?!
– Надо бы и школу посмотреть, – нашёлся что предложить Тихон, оглядел сосредоточенно стены, взял лампу и направился внутрь классов, размышляя на ходу, с чего б ему начать знакомство.
– Подите-ка сюда! – позвал он вскоре Ангелику.
Полумрак просторной классной комнаты озаряли ровные всполохи от крошечного масляного светильника. Ангелика неслышной поступью прошла между партами и встала перед Тихоном, точно прекрасное изваяние. В лёгкой и небрежно накинутой сорочке, с глубокими чёрными глазами, белоснежной шеей и сложенными у самой груди в замок, словно подзябшими, руками, она казалась ещё неотразимее.
– Эту, стало быть, трещинку углядел Старик, оттого и напугался. Э, ничего страшного – чуть штукатурки добавить и всех делов. Дом крепким получился, так что обустраивайтесь! По правде признаться, девчушки наши здесь в люди выйдут.
– Спасибо за добрые слова! – не скрывая благодарной улыбки, ответила Ангелика.
– Знаете ли, мы ж, сельские, привыкли прямо, без обиняков высказываться. Есть у меня на уме ещё одно признаньице, да только боюсь я, что рассердит оно Вас.
– Что за признание такое? – озадачилась учительница и подошла вплотную к Тихону.
– Да парень есть у нас в посёлке, вот он совсем от вас без ума!
– Вот так новость! – весело ухмыльнулась Ангелика. И что это за парень такой? Давай, скажи-ка, пока нас никто не слышит.
– А коли разгневаетесь?
– Обещаю, что сердиться не буду, кем бы он ни был! Зачем это мне?!
– Хорошо, скажу я вам. Он, знаете, такой… совсем не старый, но и не бедный, не шибко чтоб грамотный, но людей и мир успел повидать. Ремеслу своему не у нас на селе обучен, но мастер он толковый! О чувствах и о страсти своей не сумеет рассказать гладко, чтоб как по книжке было, зато споёт о них, словно птица лесная. На языках чужеземных поздороваться как должно не знает, но о любви своей скажет по-нашему – от самого сердца.
– Ну а имя-то его как? – хлопнув себя по ноге, всё допытывалась Ангелика.
– Не-е, вот имени не могу сказать – не посмею! – пробормотал Тихон и будто сник.
– Высокий он, симпатичный, видный парень? – почти смеясь, спрашивает Ангелика.
– Не-е, не могу вам сказать. В голове моей всё перемешалось, вот-вот захлебнуся, прям как эта самая лампа.
Тихон смущённо поставил светильник на парту и словно замер в глубоких раздумьях.
– Что с тобою случилось, сердешный? Почему загрустил?
Поворачивается к ней Тихон и, глядя прямо в самые её глаза, произносит:
– Для сердца злее горя нет, чем тайная любовь без света и без воли.
Не могла не разгадать намёка учительница, не могла не понять, но то ли поиграть ей вздумалось да времечко занять, или, быть может, захотелось ей ещё послушать Тихона, только сделала она вид, будто ни о чем не догадывается:
– Большая же любовь у тебя, как видно! И кто ж она, несчастная зазноба твоя, что и не ведает, какое к ней чувство ты в своём сердце носишь?
Загадочным огнём вспыхнули его огромные глаза:
– Ты нектар мой, Ангелика, ты напиток мой медовый, ты родник воды студёной – небесных ангелов отрада, – пропел вполголоса Тихон.
Теперь уж никак не годилось делать вид, будто ничего и не происходит. Испытала Ангелика волнение на душе. Нельзя было оставаться с ним наедине – он ведь мог и поцеловать её. Отступила она от него пару шагов, изменилась в лице, словно впервые его видит, и сухо произнесла:
– Спасибо за хлопоты, благодарны вам, что тщательно всё проверили. Всего хорошего! – сказала и тут же исчезла у себя.
Тихон остался один в классе: никакой надежды – всё казалось потерянным! Его сердце тяжело терзалось от смешанного чувства любви, досады и стыда. Он огляделся вокруг, высматривая отдельный выход из класса, чтоб избежать повторной встречи с гордой Ангеликой. Обнаружил дверь, через которую обычно расходились девочки после вечерних занятий, отпер щеколду и тихо, почти неслышно, вышел наружу.
Оказавшись во дворе школы, Тихон выбрался на главную улицу и направился вниз по дороге обратно домой. От моря дохнуло свежестью, и мастер потихоньку начал приходить в себя: стыд и досада незаметно улетучились – в сердце теперь обреталась только нежность и любовь. Он прошёл еще несколько шагов, и взору открылся прекрасный вид на широкую бухту. Луна переливами играла в прибрежных волнах, искренняя радость и щедрость наполнили душу смыслом, и песня вдруг эхом разразилась на всю округу:
– Мой друг, моя душа! В безмолвии ночном приветствую тебя!
Я имени боюсь произнести – в слезах любви утонет сердце.
……….
– Спойте, спойте ж мне ещё что-нибудь! Порадуйте меня этими вашими умопомрачительными напевами, – обратилась к девочкам Ангелика. (Был поздний вечер, и они все вместе, по обычаю, сидели за вышивкой в классе). – Ох, какие ж они сокровенные, эти ваши песни, какие душистые и ароматные, терпко-пряные, словно горные травы! Спойте мне ещё! Без ума я от них – что ж вы ими пренебрегаете? Вы себе даже не представляете, каким сокровищем обладаете! О, какие ж у нас прекрасные сёла! Ах, где ещё, скажите, бывают такие задушевные ночи! Ну где ж ещё услышишь таких благоуханных песен?! Непременно их выучу! Я жизни своей без этого всего представить не могу!
И начала вдруг Ангелика негромко напевать знакомый сельский мотив:
– О мой высокий кипарис, склонись к щеке моей ты, дай три словечка нашептать – и усну навеки.
Разом все обомлели, лишь только её услышали, да как прыснут от радости:
– Ну надо ж! Как красиво поёт! Вот так ловкачка, будто сама родом из села!
– А то как же! Неужто не из села?! Маленькой я была, когда меня привезли в город – ни матери, ни отца со мной рядом не было. Бедный дядька мой, пресвитер Фест меня к себе забрал и наукам выучил. Помню несчастную маму мою, словно вчера всё и приключилось. Вот такой я её запомнила – говорят, что я очень похожа на неё.
Взяла Ангелика платок, перемотала вокруг головы и сидит задумчивая, печальная, будто со старой картины.
Смотрят на неё девочки, не проронив ни словечка, а две-три даже прослезились.
– Ты не чужая для нас, ты нам родная, Ангелика! – расчувствовалась самая старшая. – И не тревожься совсем, не задурманишь ты нас своими городскими науками.
– Да разве ж получится, мои дорогие?! Храни Господь! Смотрите ж, чтобы вам меня вдруг не задурманить, особенно сейчас, когда я насовсем стану здешней поселянкой. Ещё неделька – и петь вам мне свадебные распевы!
Все так и оторопели, на мгновение замерли и, переглянувшись, зашумели, побросали свои пяльцы и вышивки, повскакивали с мест и прильнули к Ангелике с расспросами.
– Дайте, дайте ж мне рассказать все по порядку! – воодушевилась учительница. – Полюбился мне парень, и я замуж за него выхожу, но вы не ревнуйте – жениха ни у кого не отбирала. Мой совсем другого рода-племени: он не старый, но и не бедный. Наукам книжным не обучен, но своего дела мастер! О любви не умеет говорить красиво, зато споёт о ней, словно птица певчая.
– А как его зовут? – всполошились все девочки разом.
– Лучше я Вам его загадаю! Представьте себе природу, что вечерами умолкает, утихает после жаркого трудного дня…
– Это ж Тихон! – с восторгом выпалила старшая.
– Верно! Тебе и невесту наряжать! Свадьба будет в доме Старика.
Так оно и сладилось. Свадебными приготовлениями занимался исключительно Старик – все хлопоты взвалил на себя, бедняга, словно отцом был ей родным. Зато какой знатной невеста получилась! И всего у молодых было в достатке: мониста на девушке богатая, украшений с угощениями тьма-тьмущая и веселья в избытке. Недаром говорится, что на селе свадьба – радость в каждый дом!
Ну а что до жениха, то неудержим он был в своём счастье. А на венчании прошептал тихонько Старику:
– Теперь я царь, а Ангелика – корона моя, ты же слову моему – Визирь!
А так взаправду и случилось: будто завзятый министр, всё им устроил Старик. Это ж он затеплил и бережно раздул огонёк в девичьей душе Ангелики. Он и сватом у Тихона был. Уж через две недели всё и порешить успели. А матушка Тихона окончательно уверилась в счастье сына и невестки своей и клятвенно обещалась, что как внуки у неё пойдут, так присматривать за ними самолично будет, пока Ангелика из школы не возвернётся.
Вот такая история приключилась! Так и управились они с учителкой, и наряжалась она с тех пор по всем правилам и обычаям тамошним, да и разговаривать теперь принялась по-ихнему, по-сельски. А главное – девчушек уберегли от странностей и глупостей разных, а то ж совсем срамно – словно иноземцы какие!