У некоторых людей написано на лице, что у них есть лишние деньги. Денег у них может особо и не быть, но написано. Вот как у меня, например.
В аэропорт Борисполь я прилетел из Дортмунда с чемоданом вещей в двенадцать ночи. Мимо таможни я шёл с высоко поднятой головой, ведь у меня там не было ничего запрещённого. Опытный чиновник в мундире умел читать лица, он мягко осадил мой галоп (я спешил, так как близилась тихая украинская ночь и я боялся, что не успею на последний автобус в город). Чиновник попросил меня открыть ему содержимое чемодана. Трусы и носки его совсем не заинтересовали, а вот старая электромясорубка проникла ему прямо в душу.
-А вы пошлину за электроприбор заплатили?
-Ээ, какая пошлина? Прибору лет десять.
Я преувеличил, малышке исполнилось лет шесть, не больше.
-И сколько же может быть пошлина за этот хлам? -спросил я даже нагло.
-Ну, у нас есть специальные таблицы, не волнуйтесь.
И тут он на меня посмотрел. Прямо в глаза. С загадкой. Во взгляде его таилось особое служебное кокетство, он чуть дрогнул задом, о, эта грация в мундире, может быть, он даже слегка покраснел.
-Ну несите же ваши таблицы, я спешу.
Тогда, в 2010, я ещё не научился разгадывать немудреные пограничные ребусы.
Казалось, он хотел признаться мне в чем-то очень важном, но ему трудно было решиться. Мы оба не двигались секунд тридцать. Мимо нас бежали к выходу люди с чемоданами и сумками - что там у них было внутри, моего героя не интересовало, всех заслонил ему я, вернее, надпись на моем лице крупными буквами: лох.
-Знаете что, -произнёс он с застенчивой улыбкой, -а зачем нам с этими таблицами возиться, дайте мне лучше двадцать евро, и мы этом вопрос очень быстро решим.
Мне не стало жалко, хотя, двадцать евро это для меня, в общем, деньги. И страшно тоже не стало. Стало, почему-то, стыдно. За главный аэропорт в 45-миллионной стране, за этого потертого дядьку, ну и за себя тоже.
Я подумал о последнем автобусе, о редких птицах на середине Днепра, о том, что можно, конечно, устроить скандал, но стоят ли двадцать евро эти вырванные годы, вздохнул и вытащил кошелёк из кармана.
-Нет-нет, не здесь. Тут камеры. Вот там скамеечка, видите, я вам дам декларацию, вы ее там заполните и внутрь вложите. И оставьте там на столе рядом. Хорошо?
Прошло девять лет, а я все не могу забыть, как же ласков и гостеприимен был его голос - таким голосом, наверное, угощает галушками хозяйка, в мазанке да с соломенной крышей.
-Хорошо.
Я успел тогда на автобус.
В следующий раз вещей у меня было уже больше, и я приехал в страну на машине с немецкими номерами. На трассе Киев-Одесса меня остановил патруль за превышение скорости.
-Здравствуйте, -нежно обратился ко мне чиновник. -Тут ограничение у нас.
-Так ведь автобан.
-Нет. Это не автобан, просто магистраль. Сто двадцать у нас.
-Блин. Что ж делать теперь?
И тут он дрогнул задом, и слегка покраснел, о, эта грация полного тела, объятого в мундир!
-Дорогой вы мой,
сказал он, и галушки посыпались мне прямо в рот, и сметана потекла по усам,
-ну, вы ж понимаете, что какой мне смысл вам протокол заполнять, номера-то у вас немецкие. Дайте мне пожалуйста хоть гривен сто, а? Просто дайте, а. Мы ж тут скромно живем, ну, вы знаете, трудно у нас.
Конечно же, мне стало стыдно. За, в общем, довольно приличный автобан с приличными машинами, за себя, за сто гривен, тогда это было ещё десять или, может, восемь евро.
Я вытащил кошелёк.
-Нет, вложите в документ, так в окно не суйте.
Он виновато улыбнулся.
Я вложил.
-Спасибо вам. От всей души спасибо. Счастливого пути вам.
Очередь на пограничный пункт Маяки-Паланка была, в общем, терпимая. Человек в киоске долго листал мой паспорт, казалось, он ищет любимую страницу, то место, где Каренина бросилась под поезд. И вот, он его нашёл! Лицо в мундире озарилось на мгновение и снова померкло: оказалось, что после эпизода с поездом там ещё страниц сто, это ж надо быть таким нудным писателем.
Он посмотрел на меня, счёл информацию.
-У вас лишний день. Девяносто дней положено, вы же знаете.
-Так, вроде ж девяносто? Я следил.
-Нет. День въезда и выезда тоже считаются. У вас девяносто один.
-Блин. Простите.
И тут он вошёл в образ. Отлично поставленным голосом он произнёс гневный монолог:
-вы понимаете, что нарушили иммиграционное законодательство Украины!
Он схватил там, в ларьке, мой паспорт и начал им трясти в воздухе, как Хрущов в ООН своим башмаком. Что значит "простите"?!? Из ларька дули ветры, Станиславский трепетал.
Очередь за мной, вся с спортивных штанах, некоторые с семечками, плюнула шелухой и ушла к соседнему ларьку, было видно, что это представление для них явно не премьерное.
А мундир в ларьке все никак не мог выйти из образа, видимо перепутав с ним комнату в известном стихотворении Бродского, он все бушевал одно и то же про нарушение законодательства и как же я мог. Наконец он понял, что актерский долг перед народом исполнен.
-Вам понятно?
-Что?
И тут он тихонечко дрогнул задом, там, в ларьке.
-Зайдите тут, с угла. И ждите.
Я уже, конечно, все понял. Опыт не пропьёшь! Я ждал его сбоку от ларька, видимо, там не было камер. Он вышел с автоматом, никакие галушки от него, разумеется, мне в рот не прыгали, взгляд его не был ласков, он был, скорее, будничен, видно было, что эти гастроли его порядком заебали. Я открыл кошелёк, вытащил оттуда пятьсот гривен, тогда это равнялось евро так пятнадцати. Мундир метнул опытный рентгеновский взгляд внутрь полуоткрытого кошелька.
-У вас там ещё есть.
Я дал ему ещё, двести. И мне уже не было стыдно, хотелось помыть руки.
Молоденький пограничник в аэропорту Жуляны улыбался, когда листал мой паспорт.
-Что будем делать? У вас превышение на три дня.
Я тоже улыбнулся. Я знал про превышение и рассчитывал евро так на десять. На душе было легко, в окна новенького аэропорта светило солнце. "Солнце выглянуло давно на расчищенном небе и живительным, теплотворным светом своим облило степь", вспомнил я Тараса Бульбу из школьной программы. Эх, сколько ж писателей ему подражало, одесские - почти все. И я.
-Пройдите со мной.
В крошечном кабинете молоденький пограничник вручил мне лист с заявлением.
-Вам перевести?
-Нет, на этом уровне я пойму. Тут штраф, восемьсот гривен. Хм. Но у меня гривен с собой мало.
-Ничего. Сходите в банк разменяйте, самолёт ваш все равно опаздывает на четыре часа.
-Блять. Слушайте, а зачем вам это?
-Что?
-Ну, чтобы ваше государство получило от меня восемьсот гривен. Если б они хоть на пользу кому пошли, а то ведь осядут неизвестно в чьих карманах. А?
Я окончательно обнаглел. Я чувствовал, что он ещё не умел считывать буквы на лбах. Более того, это я их у него считал.
-Вы, в общем, где-то правы, да. Но, все же, по закону полагается заплатить штраф.
-Вам сколько лет?
-Двадцать восемь.
-Семья есть уже? Дети?
-Да. Сын маленький.
-Послушайте, -я начал сыпать ему в рот галушки, потом ложечку борща, за ней нежнейшее молотое с чесночком сало, мазанное на кусочек чёрного хлебца, пахнущего старой мельницей на пыльном шляху, полному солнца и счастья. -Послушайте, я дам вам пятнадцать евро. Да, черт с ним, я дам вам двадцать, вы милый парень такой, купите ребёнку игрушку, порадуйте жену. Зачем вам обогащать неизвестно кого?
Мундир стал потеть.
-Нет. Нельзя.
-Подумайте. Машинку ему купите, радиоуправляемую. Ну!
-Наверное, да, все так, правительство, да, вы правы. Но нет, нельзя так все равно. Не надо, а.
Мундир сидел уже весь красный и утирал пот со лба. Казалось, у него внутри сейчас что-то порвётся из-за диссонанса.
-Вас как зовут? -я кидал сладкое: вергуны, пляски, куличи, налистники...
-Александр.
-Саша, я вам дам двадцать пять. Хоть кому-то на границе вашегo государства сделаю добро. Вы тут один такой, поверьте моему опыту.
И он не взял. И я пошёл, в некотором, даже, восхищении, через все контроли вниз, в банк, и заплатил там по квитанции, и снова наверх, через все контроли, здрасте, это опять я, опять щупать будете?, и принёс ему чек.
Мы улыбнулись друг другу, два лоха.
С тех пор прошло лет пять. Наверное, он уже тоже берет, а вдруг нет?
Давайте верить в лучшее.
Ну и всех с Новым годом!