Гостенёк дорогой...

               

      Расчетливый,  жадный  до  невозможности,  голодный  и  уставший,  шел  Семин  Никита  Алексеевич  с  рыбалки  мимо  дач,  и  вдруг  во  дворе  одной  из  них  заметил  чем-то  знакомую  фигуру.  Приглядевшись,  с  удивлением  признал  в  нем  бывшего  сослуживца.  Однако,  лет,  поди-ка,  с  двадцать  не  виделись  они,  и  тут  же  коварная  мысль  нарисовалась
      Ну, а  почему  не  попробовать?  Рыба  сама  в  силки  идет?  Почему    временно  не  использовать  для  личной  своей  пользы?  Подобное  в  длинной  жизни  нередко  получалось  у  Никиты.  Глядишь,  на  халяву  и  угостит  чем  однополчанин?  А  то  вон  и  в  самом  деле  кишки  протокол  друг  другу  пишут… Пожадничал,  как  и  всегда,  и  маловато  еды  с  собой  взял…Правда,  насколько  помнит  он,  Мишка  этот  и  сам  не  прост.  На  вороных не  объедешь  его.  Хитрющий  был,  типа  торгашА. 
      А,  может,  года  обломали  и  поддастся?  Окликнул.  Тот  вдруг  сразу  же  заулыбался,  признал,  Никитку  Семина,  обнялись,  легонько  похлопали  по  спинам,  обменялись  обыденными  фразами,  и  Мишка  запросто  так  даже  в  дом  пригласил.  Приветливая  супруга  засуетилась,  быстренько  на  стол  накрыла,  по  сто  граммов  приняли,  потом  еще.  Хотя  Никита  и  поймал  крупных  хариусов  десяток,  показывать,  конечно,  не  стал.  Ну,  допустим,  пяток  отдаст  он,  а  домой  что  принесет?  Сказал,  не  клюет.
      Да-да.  С погодой,  мол,  что-то  не  то.  Расстались  дружески.  Мишка  до  автобусной  остановки  проводил  и  просил  при  случае  в  другой  раз  стороной-то  их  уж  не  обходить.  Ровно  через  три  дня  вечернее  рандеву  их  повторилось  в  точности.  Разумеется,  «что-то  опять  не  клевало».  Хотя,  честно  сознаться,  полтора  десятка  в  рюкзаке  было.  И  кот  их,  гад,  чуть  не  выдал  ведь.  Все  мяукал  и  с  час  об  его  ноги  и  лежащий  рюкзак  терся.
      Через  недельку,  в  ненароком  хлынувший  дождь,  снова  «вынужден  был» забежать. Посетовал,  и  с  клевом  рыбы  дождь  ему  помешал.  Хотя  с  десяток  хариусов  успел-таки  он  вытянуть.  И  подумал: мало.  В  следующий  раз  поймает  больше  и  поделится  с  Мишкой  обязательно.  А  заскочил  он,  мол,  всего на секунду. Да. Чтоб  чуть  обсохнуть.  Мишка  снова  встретил радушно,  но  в  этот  раз  пожаловался  на  дачных  воров,  сказав,  что  в  последнее  время  достали.
      Мол,  ведь  сладу  с  ними,  с  гнидами, нет.  Вот  хоть  бы  одного  поймать  и  прямо  на  своей  территории  ноги  бы  ему  обломать.  Не  знает  ли  гость  какой-нибудь  заветный,  никому  неведомый,  хитрый  способ  поохотиться  на  бессовестных,  в  корень  обнаглевших  паразитов?  Конечно,  посоветовал  Никита  кое-чего. Поделился  своим  сокровенным  и  немалым  опытом.  Обсох  он,  и  после  ужина,  и  обычных  ста  граммов  ушел,  весело  напевая  почему-то  мелодию  «Прощание  славянки».  Как  будто  бы  он  что,  грешник  этакий,   заранее  предчувствовал  беду  какую. 
      Дня  через  четыре,  в  субботу,  снова  возвращался  он  с  той  же  рыбалки.  Перед  дачами  тормознул  и  обдумал  свои  действия.  С великим  трудом,  но пересилил-таки  жабу  извечную,  и  после  долгих  раздумий,  решил  отважиться,  сдавить  «ее»  за  горло,  и  в  этот  раз  отдать,  выделить-таки  Мишке  пару-тройку  хариусов.  Поделиться  за  три  столь  добрых  застолья.  Так  и  быть  уж.  Заслужил  их  Мишка  терпением  своим.  Позвонил  в  дом – тишина.  Торкнулся  в  калитку – тайный  крючок  сзади  навешен.  Странно.  Может,  спят?  Хотя  и  знал  законы.  И  если  дверца крючком  секретным   затворена,  значит,  нельзя  туда  без  хозяев. 
      Однако  победили  жадность  и  настырность,  и  он  решил  довести  дело  до  конца.  Хотя  бы  разок  в  окошко  постучать.  Но  со  двора.  И  еще  усмехнулся: мол,  а,  может  быть,  закрылись  на  время  и  любовью  они  занимаются?  Кстати,  если  никого  нет  в  доме,  то  будет  неплохо  уж  и  двор  их  внимательнее  оглядеть.  Вдруг  что  нужное  ему  лежит  плохо,  да  и  прибрать?  Крючок  открыть  сумел,  и  прошел,  было,  уже  к  крыльцу.
      Но,  жаль,  не  дошел  до  него  всего-то  чуть-чуть.  А  просто  не  смог.  Немножечко, всего  с  полметра  до  крылечка  не  добрался,  как  вдруг  неожиданно,  с  явным  шиферным  треском, провалился  в  ямищу  метра  полтора глубиной  с  битым  кирпичом  на  дне,  заготовленную,  видимо,  для  тех  самых  воров  дачных.  И  тут  же  врубился: урод,  ведь  сам  он,  помнится,  Мишке  посоветовал… И  надо  же.  Ни  много,  ни  мало,  а  ногу-то  он  сломал… Неплохой  совет  дал… Сразу  обе  берцовые  кости.
      Еле-еле  выбравшись,  по-пластунски,  с  великим  трудом,  с  частыми  перекурами,  и  почему-то  под  некстати  пришедшую  в  голову  мелодию  «Прощание  славянки».  И  он даже  припомнил,  греховодник,  что  именно  ее  для  чего-то  напевал  в  последний  свой  уход  от  Мишки.  Гостем-то  он,  однако,  незваным  был…Неужели  к  старости  прозорливость  просыпается? Кое-как,  временами  плача  от  боли, метров  триста  прополз  до  автобусной  остановки.  Штаны  в  коленях  и  локти  ободрал,  конечно,  капитально. 
      Там  для  него  вызвали  «скорую»,  потом  оперировали,  месяц  провалялся,  затем - год  на  костылях,  и  только  уже  через  два  года,  стоя  на  остановке  и  опираясь  на  прочную  металлическую  трость,   случайно  встретился с  Мишкой-однополчанином  в  городе.  Обнялись  они, а  как  же.  Разумеется,  пригласил  его  к  себе,  угостились  они  на  славу,  аж  почти  до  кондиции,  и  неожиданно  для  самого  себя,  он  вдруг  открыто  повинился  перед Михаилом за свою неимоверную  скупость. Рассказал  Никита  все-все.
      О  беззастенчиво  замолчанных,  утаенных  им  тогда  трижды  хариусах.  И  убежденно,  низко  опустив  голову,  в  довершение  ко  всему  еще  и  грохнув  по  столу  кулаком,  согласился  в  правильности  полученного  им  наказания  падением  в  яму,  заготовленную  для  воров.  Тем  более ,  что лично  сам  он  тогда  посоветовал  Мишке. Ведь,  по  сути  дела,  он  и  был  настоящим  вором,  столь  же  бессовестно  объедающим  хороших  людей,  не  давая  им  взамен  ничего.  Но  тут  уже  и  сам  Мишка  не  выдержал.
      Он  тоже  не  менее  сильно  жахнул  по  бедному  столу  и  честно,  как  на  духу,  рассказал,  что  кроме  дачных  воров,  он  втайне  имел  в  виду  и  его,  Никиту,  в  глубине  души  желая  и  ему,  жадине  и  крохобору,  в  яму  попасть.  Для  науки.  Мол,  хотя  бы,  пускай  уже  и  на  склоне,  на  старости  лет  своих  поумнеет,  и  поймет  кое-что.  Михаил  сам,  по  нутру  своему  знает,  насколько  трудно  излечить  врожденные  пороки  жадности    и  нахальства…Но ему,  Мишке,  очень  хотелось,  чтобы сей  бессовестный  нахал  Никитка  Сёмин, «гость  хренов»,  и,  к  сожалению,  однополчанин, откровенно  надоевший  столь  частыми  и  наглыми  посещениями,  дабы  лишь  на  халяву  покушать  и  выпить,  попал  бы  в  подготовленную  ямину  непременно самостоятельно. Да-да.  Чтобы  влетел  он  туда  лично  сам.
      И  без  чьей  либо  сторонней  помощи.  Ну,  к  примеру,  если  бы  он  без разрешения  хозяев  надумал  вдруг  беспардонным  образом  на  чужую  территорию  залезть.  Допустим,  прямо  к  ним.  И  ведь  долго  ждать  не  пришлось?!  Он,  Никита,  гость  незваный,  который  по  известной  русской  пословице,  «хуже  татарина»,  помнится,  воровским  способом  прокрался  к  самому  крыльцу  без  их  разрешения.  Вот  и  поплатился,  а  поэтому  пусть  и  извиняет себя, родного. А кого еще?! Тем более, и  посоветовал ведь сам…
      Ну,  а  сейчас  им  что  делать?  После  вот  этой  их  честной,  обоюдной  исповеди  обижается  ли  Никита  на  него,  на  Мишку  за  его  падение  в  яму?  Однако,  ничего  не  ответил  Никита.  Хозяин  дома  просто  встал,  молчаливо  оперся  на  вездесущую  трость,  другой  рукой  щедро  плеснул  по  полному  стакану,  и  они  без  лишних  слов  выпили  на  брудершафт.
      Потом  оба  даже  прослезились,  снова  обнялись  крепко,  по-мужски,  похлопав  друг  друга  по  спинам.  Правда,  теперь  уже,  кажется,  и  впрямь    по-дружески,  а  не  как  тогда,  при  первой  их  случайной  встрече  на  даче. 
Ибо каждый из  однополчан  по-своему  пережил  и  честно,  перед  самим  собой,  переосмыслил  происшедшее,  сделав  определенные  выводы.  И,  чувствовалось,  только  положительные. Срывающимися,  проникновенными,   чуть осевшими  от  переживаемого  искреннего  волнения  голосами,  каждый  из  них  торопился  поскорее  успеть  честно  и  правдиво  высказаться. 
      Да-да.  Вылить  из  себя  все  ненужное  и  постыдное,  и  постараться  более  уже  плохое  не  повторять.  Взволнованные,  довольные  сослуживцы    договорились  больше  «не  теряться»,  стать  друзьями,  и  помогать  друг  другу  по  мере  возможностей.  Ибо  ведь  семь  прожитых  десятков  годков – это  и  вправду  уже  немало.  А  попытаться  исправить,  вытравить  из  себя  что-то непотребное, которое  попросту  тебе  самому  нормально  жить  мешает - никогда  не  поздно. На  том  Никита  с  Михаилом  и  остановились.