ПРОЛОГ
Я – Вирэт, странница в этом мире, и путь мой для меня – загадка. С младенчества вырвана была я из среды народа своего, и память моя не сохранила ни преданий его, ни традиций, ни святынь. Душа творила эти святыни сама, чутко прислушиваясь к зову сердца и велению совести, но - неизменно и обострённо ощущая своё одиночество в странной моему духу среде. Почему происходило это? Какие загадочные и властные струны, не подвластные анализу рассудка, звучали в сокровенных тайниках моей души? Из чего сотканы были они, эти струны-узоры, летящие и тоскливые, как крики чаек над руинами Серебристых Гаваней, замысловатые, как старинные руны эльфийских пергаментов, мерцающие неведомым до времени, как огонь в потаенном сосуде, светом?
Странно... но я никогда не ощущала себя «не помнящей родства». Именно это необъяснимое, но прочное ощущение особой духовной и даже телесной близости с теми, кто стоял за порогом моей памяти, но остался в моей крови и моём сердце, возникало у меня с особенной остротой и ясностью в незабвенные вечера и ночи, озарённые разливами летних закатов или пламенными самоцветами душистых лесных костров, когда друг и брат мой Беарнас, эльф-изгой, сказочник и странник, ранимая, трагичная и прекрасная душа, щедро ссыпал в доверчивые заворожённые ладони мои немыслимо прекрасные бриллианты своих чарующих легенд-сказаний, прошедших перед эльфийским взором за нескончаемые тысячелетия его странствий. Я так и называла их – Сказки Странствий, хотя сказочного было в них не больше, а жертвенности, душевной красоты и высокой неизбывной печали – не меньше, чем в реальности. Как живые проходили они перед моими глазами - светлые и величавые, с очами сияющими и струящимися, как чистейшие родники Остранны - витязи и девы, чья кровь, знаю, струится и во мне, чья жизнь дала мне жизнь, от чьего родника-духа пила и я. Те, кто пойдут за нами, смогут ли они так же жить, любить и умирать - благословляя, а не проклиная, с именем Единого или Светлой Элберет на устах, - ибо великое мужество питает Небо, а Любовь всегда выше самой чистой и горячей Ненависти.
Я – человек, и времена жизни моей имеют свой предел. Перед лицом Единого, с душой, запрокинутой в Вечность, стою я на пороге своего истинного Отечества, не зная, когда предстоит сделать мне этот последний шаг. Я старалась быть всегда готовой к нему, как и те, чей дух, как источник воды живой, струится во мне и ныне, они будут и судьями моими, те, желанной встречи с которыми под кровом Отца я так жажду. О них – мой сказ моим детям, да пронесут ясные сердца свет-дух своих предков до своей последней черты, да не прервётся источник этот никогда, пока под отцовской ладонью Единого стоит этот мир и длятся эти сроки.
Беарнас, брат мой… Незримая, но неодолимая грань Валинора разделила нас навсегда, - эльфа и человека. Да будет благословенна воля Единого!.. но никакие грани не смогут разделить наши сердца, пившие из одного Родника. Перед лучистой лампадою святой памяти о тебе пишу я эти строки, в которых струится твой мелодичный голос, сияет твоя ранимая прекрасная улыбка, пульсирует живая боль твоей страдающей души, и никто в целом мире не достоин так, как ты, начать собою эту Книгу, прошедшую кровоточащей золотой нитью через всю твою жизнь.
Настанет срок, и под неумолчные зовущие крики чаек иной взойдёт под высокие, потемневшие от древности, полуразрушенные своды последней эльфийской твердыни, и поразится таинственно-неугасающему сиянию одинокого светильника в глубине покинутых залов, и откроет старинную пыльную книгу на ветхом столе… И скажет сердце его: «Это – было!.. не могло не быть!.. потому что есть я!.. потому что иначе – зачем жить?!» И тогда с новой жизненной силой взметнётся огонёк неугасимой лампады, озарив чарующим светом древние стены, и вечная сказка сделается вечною жизнью… и отсвет улыбки твоей вновь скользнёт по старинным листам… Беарнас, брат мой!
***
Юноша стоял перед отцом, чуть наклонив голову и опустив глаза.
Противоречивые чувства пылали в душе Маэдроса. Он сдерживал себя изо всех сил, но глаза его едва не оставляли ожогов на склонённом юношеском лике.
Как похож на мать! Те же тонкие черты, те же бездонные тёмно-серые глаза, почти чёрные из-за густой опушки ресниц... один – из всех сыновей – и лицом, и статью - весь в Бериэль!.. Точно предчувствуя скорое расставание с этим миром, воплотилась в последнем сыне, передала ему свой грустный молчаливый взор, редкую искру чарующей улыбки, свои дивные тёмные волосы и точеный профиль… Точно рвалась оставить тоскующей душе мужа хоть такое утешение в его и без того прискорбном пути! И ради Бериэль, ради светлой памяти об их любви, - долгое время не позволял Маэдрос давать волю эмоциям при мыслях о младшем сыне. Он помнил и свои сложные чувства по отношению к отцу своему Феанору… помнил о вероломном захвате кораблей в Арамане при исходе нолдоров из Благословенной Земли и о брошенном на произвол судьбы народе Финголфина, помнил свой тревожный вопрос к отцу после благополучного прибытия в Средиземье: «Кого из гребцов и на каких судах пошлёшь ты теперь назад, и кого им перевезти первым? Фингона Отважного?», помнил и яростный хохот пламенного Феанора: «Никого и ничего! То, что бросил я, не потеря – ненужный груз в пути, не более!», и последовавший затем жуткий приказ: «Сжечь корабли!»
Страшнее предательства родичей, тяжелее потери любимого друга Фингона были сердцу Маэдроса боль и стыд за отца! И ещё на берегу Лосгара, где погибли прекраснейшие корабли мориквенди и зарево пожара возопило к небесам о свершившемся вероломстве, дал в душе своей клятву Маэдрос никогда не выпускать из сердца бешеного зверя гнева, чтобы никогда сыны его не стыдились того, что он их отец. Всю жизнь свою помнил эту клятву Маэдрос, ни разу ещё не доводилось ему жалеть о ней… А сейчас – пожалел! Спрашивал себя: чего добился он своей терпимостью? Того, что сам начал стыдиться своего сына?!
Он никогда не мог понять этой молчаливой загадочной души… Порой спрашивал себя: его ли это сын? эльф ли это, существо во плоти и крови, или какой-то призрак, оборотень, морок?.. Другие сыновья упоённо вычитывали Квенту Сильмарилион и летописи битв с Врагом и его воинством, всем занятиям предпочитая упражнения с боевыми мечами, всем пирам и увеселениям – суровое пение древных баллад и ночные вылазки к мрачным границам Ангбада. Младший редко брал в руки Книгу. Хоть и неплохо владел мечом, но пользовался им с явной нелюбовью. Не тянуло его к мастерству ни оружейников, ни ювелиров, ни зодчих, ни к какому другому ремеслу, где эльфы всегда были великими искусниками. Если и брал в руки лютню – пел редко, а мелодии его были странны и печальны. Больше всего на свете любил он бродить одиноко по лесам, но никогда не обогащал этими вылазками кухню, а если и приносил какую-то живность, то только для излечения и явно не его рукой сраженную. Родичей не чурался, но охотнее избирал одиночество; если говорил – то сдержанно и скромно, но предпочитал - молчать и слушать; с отцом был всегда почтителен и послушлив, но Маэдрос успел уже обнаружить в юноше редкостную твёрдость характера, что отчасти примиряло его с бесцветностью сына. Это же его свойство оказалось предпочтительным, когда потребовался посланец в Дориат, к королю Диору, присвоившему себе после смерти матери Наугламир, Ожерелье с Сильмарилом, ибо пока носила его прекрасная Лучиэнь, ни один эльф не смел выступить против неё, но утихнувшее было Проклятье Феанора вновь вспыхнуло в сердцах семерых мятежных принцев-нолдоров, когда услышали они о новом владельце их родовой святыни и послали к Диору, требуя своё. И вот, узнав о том, как справился с возложенным на него поручением сын, Маэдрас на некоторое время потерял дар речи...
- Беарнас!..
Юноша поднял глаза. Верховный принц нолдоров увидел в них, как в спокойных водах речной заводи, своё красивое благородное лицо, нахмуренное и властное. Больше ничего не отражали эти глаза, - ни волнения, ни раскаяния. Взгляд их был печален и ровен, - как обычно.
- Это всё, чем ответил высокородный внук Феанора на дерзость какого-то выскочки, высланного к тебе из подворотен Дориата?!. Да Нолдор ли ты?! Потомок ли Куруфинвэ?!.
- К чести ли высокородному нолдору, посланнику сыновей Феанора, унижаться в своём посольстве до перебранки со слугой? Король Диор не принял наше посольство и не ответил ему: не ясный ли это ответ? Не горько ли слышать, что и без того называют потомков Куруфинвэ лютыми и надменными, что самоё Высокое Наречие Нолдоров запрещено в землях синдаров?
- Мне ясен ответ Диора, ты, которого хотел бы я продолжать называть своим сыном, - медленно и тяжело произнёс Маэдрас, поднимаясь. – Другое не ясно мне: почему не принесён сюда на острие копья язык наглеца, осмелившегося дерзить принцу нолдоров, посланнику потомков Куруфинвэ?!
Нависая над запрокинутым лицом сына, - почему он не отводит глаз?! – Маэдрос сжигал его своим пламенным взором, бессильный как укротить клокочущий гнев в себе, так и иссушить бездонную заводь этих глаз-родников, таких родных, таких чужих, таких обманных...
- Потому что он сказал правду.
- Что-о?!!
Маэдрос отшатнулся… бледнея, тяжело дыша, выпрямился… Высокородного принца, первенца пламенного Феанора охватил неподдельный ужас…
Юноша опустил глаза, щадя самолюбие отца, но продолжал говорить – горько и твёрдо, со склонённой головой, тонкий, стройный и беззащитный, как молодой ясень под занесённым топором дровосека. Впервые приоткрылась Маэдросу душа его молчаливого сына… и - о, Эру! – что же он услышал!..
- Не на богохульстве ли было положено основание исходу нолдоров из Амана? Не кровавые ли палубы вероломно отбитых у братьев кораблей уносили их в Средиземье? Не вопиют ли к Единому души эльдаров, брошенных во Вздыбленных Льдах? Не с обнажёнными ли клинками, ещё дымящимися от непросохшей крови сородичей, заявились на земли Белереанда пьяные от яростной гордыни сыны Феанора?.. Нет в Квенте Сильмарилион и летописях ни правды об этом, ни покаяния в этом! Нет в них и объяснения той нестихающей неприязни, которую питают все эльфийские народы Арды к нолдорам… туманно объяснение запрета на звучание в державе синдаров Высокого Наречия Запада! Братоубийцами и нераскаянными предателями в гневе назвал нолдоров Элу Тингол, первый повелитель Дориата, и не мне судить того, кто и ныне не раскрыл перед послами принцев ворота в Дориат!.. Если правда на стороне нолдоров – почему не говорится о ней открыто на Высоком Наречии и в наших книгах? Если же мы не признаём её правдой – почему нет о ней честного покаяния?.. Видно, истинно было сказанное посланником Манвэ: «Слёзы бесчисленные прольёте вы… Гнев Валаров лежит на доме Феанора, и ляжет он на всех, кто последует за ним, и настигнет их… Клятва поведёт их – и предаст… и вырвет у них из рук сокровище, добыть которое они поклялись… Всё начатое в добре закончится лихом…брат будет предавать брата и сам страшиться измены… Изгоями станут они навек… За кровь заплатите вы кровью…и сражены будете – оружием, муками и скорбью… и ваши бесприютные души придут тогда к Мандосу…и не найдёте сочувствия, хотя бы все, кого вы погубили, просили за вас…»
- Замолчи!!. – тяжело выдохнул Маэдрос.
Словно громом среди ясного неба прогремели вновь в ушах предводителя нолдоров тяжкие слова приговора Валаров, названные позднее Проклятием Феанора, - и где же? - в его собственных покоях! из уст его собственного сына!..
Беарнас… Родившийся уже в Средиземье, в лесах юго-востока Белереанда, прозванных Лориэном в память оставленных в Амане, он не разделил с родичами, отцом и братьями их скорбный путь из Валинора. И не такой была эта тема, чтобы желать обсуждать её даже в узком семейном кругу… Кто же мог нанести вождю выживших нолдоров такой удар в спину, с таким утончённым коварством отравить душу его младшего сына?!. Тингол, не простивший сыновей Феанора за кровь его сородичей, пролитую ими в Альквалондэ, не скрывающий своей ненависти по отношению к ним? Или всё та же проклятая Сила, Лжец и Отец Зла, уловил в свои сети ранимую и доверчивую юную душу, беспечную в своих излюбленных одиноких скитаниях по дебрям Лориэна?… На Тинголе остановил свои мысли Маэдрос, ибо слишком чудовищным было бы допустить иное.
Долго, с мрачным изумлением смотрел нолдор на сына, не зная, что предпринять и на что решиться. Молчаливый, но не простоватый, не воинственный, но и не трус, юноша оказался слишком умён, чтобы можно было смирить его окриком, басней или угрозой. А силой сломить потомка Феанора – не явилась ещё в мир такая сила! Уже не доверительной искренности жаждал молодой принц, ибо горестной правдой, наверняка раздутой и отравленной ложью, был сыт он по горло. Отвращение к Пути Нолдоров, столь грязно преподнесенному, боролось в нём с любовью к отцу, и от исхода этой борьбы – причём в ближайшие же минуты! – зависело, обретёт или навсегда потеряет Маэдрос младшего сына... Величием и красотой души – потомок Финвэ, силой духа – внук Феанора, благородством и мужеством – кровь от крови отца своего Маэдроса, юноша не перенёс роковую потерю Высокой Цели; жизнь утратила для него свою яркость, мечты – сладость, подвиги – смысл. Его ли вина, что, будучи нолдором, он ни разу не созерцал Сильмарилы?!. К чему напыщенность речей! Потомок Тингола презрел посольство принцев Куруфинвэ? Тем хуже для него! Келегорм призывал братьев напасть на Дориат. Да будет так! И не жалкий язык наглеца из синдаров, а бесценное сокровище – дивное сияние надмирного света, заключённое в оболочку бриллианта, - станет достоянием дома принца Маэдроса! Его младший сын воочию увидит Сильмарил, и безо всяких праздных слов обрящет наконец утерянную Правду: нет в мире ничего прекраснее, желаннее и возвышеннее Сильмарилов и да сгинет в Вечном Мраке Валар, демон, эльф, человек или иная тварь, рожденная или ещё не рожденная, большая или малая, добрая или злая, когда бы она не пришла в мир, - если захватит, или получит, или попытается укрыть от наследников Феанора принадлежащее им сокровище! Ибо – что выше Сильмарилов?!
- Жизнь...
В глазах Беарнаса – всё то же ровное течение родников Лориэна, бездонные ночные заводи, высвеченные сиянием звёзд.
- Что ты сказал?!
- Отец…правда ли, что телесная оболочка Куруфинвэ стала золой и развеялась, как дым, едва отлетел его пламенный дух?
- Глаза мои – свидетели этого!
- Какова же природа душевного огня? Не сродни ли ей нетварное сияние Сильмарилов?
Удивлённо глянул на юношу Маэдрос, потому что неожиданная мысль понравилась ему. И поразился; и ни до того, ни после не суждено ему было увидеть таких глаз у сына… Он нахмурился… и надежда в глазах Беарнаса погасла. Горько и безнадёжно продолжил юноша и закончил:
- «Айнулиндалэ» рассказывает, как от Неугасимого Пламени зажёг своих Айнуров Эру, и, воплощая в жизнь Великую Песню, создали они Арду и придали ей облик, населили живыми существами – сотворили чудесный Дворец к приходу Наследников - Детей Илуватора. Кому из Валаров – Восставшему-В-Мощи Мелькору?.. Королю Мира Манвэ Сулимо?.. кому из гигантов-демиургов сказал Единый – «Ты дитя моё»?.. Кто из Айнуров участвовал в создании Детей? Кто вдохнул в них жизнь, свет, живую бессмертную душу? Кто хотя бы стоял в отдалении при этом чудотворении? Великая тайна и великое чудо - создание Наследников Эру... Для Айнуров они только проснулись – готовые к жизни, только ожидающие зова Отца к пробуждению... Но когда были они созданы? До Айнуров? В тайне от Айнуров?.. Нет на это ответа у Великих. Какова цель их создания? Какова судьба и участь их в конечном итоге?.. Нет ответа у Великих. Но ясно и им: велика ценность, роль и смысл Детей в глазах Творца. Все сокровища Арды – тленные и нетленные – рукосотворенные, а потому – ничтожны по сравнению с нерукотворными сокровищами Илуватора, Его Детьми, населяющими землю. В них – Первородный Свет Илуватора, прекрасный огонь, мерцающий в не менее прекрасных телесных сосудах… эльфийские души… чудо творения рук Самого Всевышнего!..
Беарнас замолчал. Потому что не было смысла продолжать.
Застывшими глазами смотрел на него Маэдрос. Это не Тингол… Неужели же...?!. Что делать ему теперь с сыном?.. Гневные слёзы закипали в душе неудержимой волной...
Долго молчал верховный принц. А когда поднялся и заговорил, голос его был ровен и холоден, потому что ни разу в жизни не позволил себе сын Феанора говорить во гневе.
- Родичи будут решать твою судьбу, эльдар. В тебе душа – не нолдора! В тревожное военное время я не могу взять на себя ответственность держать под кровом того, кому не доверяю. С такими взглядами место тебе – лишь в сытом рабстве Валинора, у подмёток Манвэ! Я не буду противиться, если ты захочешь вернуться туда, спасая свою бесценную эльфийскую жизнь – это всё, что может сделать для тебя тот, чьё отцовство ты отверг!
… Маэдрос не привёл угрозу в исполнение. Стыдился ли позора перед другими принцами?.. осколки ли былой привязанности ещё резали сердце?… надеялся ли на какое чудо?.. Ограничился тем, что, отправляясь в поход на Дориат, не взял опального сына в дружину, оставил на охране собственных земель в связи с участившимися нападениями ангбадских орков. Не великое унижение для младшего в семье, но братья Беарнаса переглянулись удивлённо, - в сражениях против полчищ Врага хоть и не самым пылким, но и не худшим воином показал себя юный принц.
С тяжёлой болью в сердце проводил он своих сородичей. Долгие часы простаивал на крепостной стене, бесчувственно сжимая ладонями ледяные камни, устремив взор в непроглядную хмарь тоскливой ледяной пурги.
Когда вернулось войско, - не сдержал слёз, узрев то, что и ожидал увидеть.
Почерневший и угрюмый, тяжело пал с коня вождь нолдоров Маэдрос. Брат его Маглор Песнопевец был с ним, и они прошли в покои и закрылись там, потребовав вина, и не желали никого видеть несколько дней. На рассвете четвёртого дня, провожаемый родичами на крепостном дворе, уже закинул ногу в стремя принц Маглор и, увидев племянника своего Беарнаса, внезапно рассмеялся, но похолодели сердца присутствовавших от этого смеха… Обернулся он к Маэдросу и произнёс: «Говорю же тебе – не притесняй его! Быть может, одно его слово на суде Владык окажется ценнее всех наших кровавых клятв, и единственным бальзамом прольётся на раны наши… когда…» Уехал Маглор, и звучал смех его как рыдание, потому что знал уже от своих братьев Беарнас о происшедшем в Дориате.
Страшна была вторая братоубийственная резня среди эльфов в Менегроте, которого уже не охраняли чары Мелиан. Потоки крови заливали мраморные полы самоцветных залов Тысячи Пещер, испарения её покрывали и пропитывали насквозь кольчуги, одежду и кожу; набухала от крови тетива луков, скользили мечи в кровавых руках. Синдары бесстрашно защищали свою твердыню, но неудержима была безумная ярость нападавших. От руки короля Диора пал принц нолдоров Келегорм Прекрасный; а затем погибли и братья его Куруфин Искусник и мрачный Карантир; но и Диор был убит, иссечённый мечами до неузнаваемости. Закрывавшую собой детей своих королеву Нимлот пронзили копьём и сбросили с крепостной стены в ледяной ров, а юных сынов Диора Элуреда и Элурина слуги Келегорма живыми выбросили в лесу на корм волкам. Однако нолдоры не завладели тем, что искали, – юная дочь Диора Эльвинг и с нею уцелевшие от резни бежали, унося с собою Сильмарил, и спаслись от погони, потерявшей в горах их следы. Маэдрос искренне сожалел о содеянном с сынами Диора и несколько дней разыскивал их в лесах, но поиски его были напрасны. Так закончился поход нолдоров против Дориата, и великое королевство синдаров не возродилось более, лишь развалины исполинских и величественных построек его, заросшие мхами, плющом и бессмертниками, долго поражали взор случайно забредавших в те края охотников с Голубых Гор и следопытов Дор-Ломина.
Долгое время угрюмость не сходила с лица Маэдроса, слышали иногда срывавшиеся с уст его восклицания: «Клятва поведёт их, и предаст, и вырвет у них из рук сокровище, добыть которое они поклялись…» Так?!. Так ли?..» Лишь раз послал он за младшим сыном, но замедлил Беарнас, потому что находился у дальних рубежей на выкладке оборонительных крепостных стен, а когда явился, не захотел уже отец принять его.
Но шли годы, затягивались раны, и жизнь в Восточном Белерианде потекла своим чередом. Маэдрос так и не приблизил сына, но задумывался о его женитьбе, и пал его выбор на Тириэль, дочь Феорона из народа Келегорма. Любила свободолюбивая дева нолдоров звёздные ночные заводи в объятиях плакучих ив и пение чистых родников Эсгалдуина, душистые поляны, напоенные полуденным солнцем, и сиреневые туманы в лощинах Лориэна, была отважной охотницей и любительницей странствий, соловьи Осгилиата завидовали её голосу, и бежала печаль от дивного сияния её лучистых глаз. Она понравилась Беарнасу, и он полюбил её. Состоялась помолвка, и назначено было время свадьбы. В тот год, в конце зимы, пришли в Белерианд первые сообщения от следопытов-нолдоров, обнаруживших следы беглецов из Дориата. Удалось тем со временем добраться до берега моря, вышли они к устью Сириона и поселились там, соединившись с остатками народа Гондолина, вождём которых был Эарендил, сын Туора, и он взял в жёны прекрасную Эльвинг, родившую ему сыновей Элронда и Элроса, названных Полуэльфами, потому что текла в них кровь майар, эльдаров и атани.
Когда Маэдрос впервые услышал о том, что Эльвинг спаслась и, владея Сильмарилом, живёт в устье Сириона, он сдержал себя, сожалея о содеянном в Дориате. Но потом сознание неисполненной клятвы вновь стало мучить его и братьев, и они направили в Гавань послания дружественные, но повелительные. Однако Эльвинг и её сородичи не могли отдать Сильмарил, который добыл Берен и носила Лучиэнь, из-за которого был убит Диор Прекрасный; менее всего могли они сделать это, пока вождь их, Эарендил был в море, ибо верили, что в Сильмариле заключено исцеление и благословение, снисходящее на их жилища и корабли.
Тогда проклятие Феанора вновь помрачило сердца его четверых оставшихся в живых сыновей. Маэдрос, Маглор, Амрод и Амрос собрали все свои войска и внезапно напали на изгнанников из Гондолина и беглецов из Дориата, и произошла последняя и самая жестокая резня меж эльфами, причинённая проклятой клятвой. В те дни воспламенилось сердце принца Беарнаса, и впервые возвысил он голос, призывая сородичей к предотвращению безумия, и многие услышали его, потому что слова его были правдивы, совестливы и чисты. Лагерь нолдоров раскололся, одни сражались на стороне принцев Феанора, другие взбунтовались и погибали, защищая Эльвинг от своих же вождей. Страдания и смятение в душах эльдаров в те дни достигли высочайшего предела; и хоть силы Маэдроса и Маглора одержали верх, они одни остались живы из сыновей Феанора, потому что Амрод и Амрос погибли. Сгинула и Эльвинг, бросившись в море с Сильмарилом на груди. Обезумевший Маэдрос вырвал из ножен меч, желая убить своего младшего сына, но рука принца Маглора перехватила его руку. Тогда верховный принц проклял сына своего Беарнаса, трусом и изменником назвал его и отрёкся от него перед всеми нолдорами. И выслушав его до конца, молча снял побледневший Беарнас тяжёлый пояс с родовым старинным мечом и положил его к ногам отца. Была в тот день среди воинства и Тириэль вместе со отцом своим Феороном, но она ответила молчанием на призывы жениха и не пошла за ним в его изгнание.
С этого дня сумерки сошли в сердце нолдора-изгоя, он закрыл его от сородичей и ушёл в пустынные земли за Андуином. Шёл долго, бесчувственно, избегая и эльфов, и людей, как раненый зверь, ищущий убежища, чтобы в нём исцелиться или умереть; ночами забивался в скальные расщелины или ничком ложился на камни. В Лориэн привела его израненная душа. Жил там долго, так долго, что стала уже стихать нестерпимая боль, сменяемая тихой, неизбывной печалью.
С той поры настало время его странствий.
Он потерял счёт годам. Горько настрадавшиеся от проклятия Феанора эльфийские народы Средиземья, считавшие - и не без оснований, - что с приходом нолдоров на их земли пришли кровопролития, предательство, лихоимство и непокой, - с подозрением относились к сумрачному страннику, лазутчика подозревали в нём и гнали со своих земель: невнятны были его рассказы о себе, туманно и зловеще прошлое; мрачные слухи ползли от руин Дориата и сирионских берегов, накрывая тенью своей злосчастного изгоя. Младшим же Детям Эру - народам Людей – было мало дела до эльфийских распрей. Странствующий и странный, нолдор обладал искусством врачевания, и атани прибегали в нужде к его услугам, но были более щедры на оплату, чем на приязнь. Молчаливый и скорбный путник проходил людские города и поселения, - ничего не прося, не покупая и не продавая; оставаясь неприметным, часами созерцал суету и толкотню базаров и улиц, глубокими грустными глазами смотрел в лица людей, слушал их речи и песни. Голуби садились на его плечи, он брал их в ладони – тёплые, трепещущие, доверчивые комочки. К странному путнику всегда тянулись животные и дети. Из дерева, глины, коры и лоскутков мастерил в дороге эльф всевозможные поделки, которые мгновенно и восторженно расхватывались ребятишками из придорожных поселений, и рукам нолдора всегда находилось занятие в его бесконечном пути. В зимнюю непогоду, в период затяжных осенних дождей Беарнас поселялся в заброшенных лесных хижинах или на окраинах опустевших деревень; единственными гостями его там бывали звери и птицы. Изредка набредали на пристанище отшельника маленькие грибники и ягодники, - и сразу прикипали всей душой, доверчиво и радостно, убегали из родительских домов в любую погоду, чтобы нетерпеливо потребовать и зачарованно получить очередную порцию дивных и печальных эльфийских сказок и баллад, научиться вырезать певучие нездешние дудочки или чертить изящную вязь замысловатых узоров и старинных рун на нежном шёлке бересты… Потом приходили взрослые. Плачущих детей оттаскивали от подозрительного «тёмного чародея» и «лесного оборотня», брались за осиновые колья, дубинки и факелы…
Проклятие Нолдоров и отцовское проклятье шли за Беарнасом по пятам всю жизнь. И он уходил - молча, в ночь, в дождь, в пургу. Один… И всё же совсем один он никогда не оставался. Лориэн высылал ему спутников, - то белочку, то волчонка, то филина. Он понимал зверей и деревья, слышал их зов о помощи, умел лечить сердцем и ладонями.
Лишь его кровоточащее сердце не находило исцеления… Он научился избегать привязанностей, потому что они неминуемо оканчивались для него потерями; бесстрастно принимал и похвалы, и проклятия. Мельком достигли его слухи о Великой Битве, или Войне Гнева, на Севере, в которой воинство Валаров наголову разбило полчища Врага, о разрушении твердынь Ангбада и о пленении Моргота; о гибели своего отца Маэдроса и об окончании Эпопеи Сильмарилов… Но он, дважды проклятый, не ожидал уже от жизни ничего.
Однако чаши весов его судьбы неожиданно пришли в движение. И положено было начало этому встречей нолдора-изгоя со Славуром Келебрилом.
В тот поворотный для него вечер отдыхал Беарнас возле походного костра на сосновом взгорье, на берегу мелководного Дортониона, когда на лесной дороге послышался стук копыт верхового отряда, и вскоре первые всадники спустились к переправе. Был тот отряд - эльфийский, заморские светловолосые эльдары-калаквенди. Они спешивались, сбрасывали на траву походные мешки, поили лошадей; звонкие голоса перекликались на древнем квенейском наречии, почти забытом в Средиземье. Вскоре прибывшие увидели и чужой костерок в отдалении. Было ещё достаточно светло, чтобы разглядеть одинокого путника. Грустно и спокойно, не двигаясь, смотрел на пришельцев нолдор. Он давно уже примирился с положением отверженного и не искал общества сородичей. Тем сильнее изумился он, когда увидел, что предводитель прибывших эльдаров направился к его стоянке.
Чем ближе подходил эльф, тем сильнее безотчётное волнение охватывало нолдора. Был идущий похож на язык серебристого пламени в ночи, светлый плащ его трепетал за спиной как лёгкие крылья, под цвет ему струились длинные волосы, перехваченные тонким обручем с бледно-сиреневым топазом на лбу, известным эльдарам Арды, как Самоцвет Тириона.
- Приветствую тебя, родич! Не ошибаюсь ли я, именуя высокородного принца Беарнаса из Дома Куруфинвэ?
- Быть может, - не сразу ответил нолдор. – Достаточно времени было у меня, чтобы отвыкнуть от высоких титулов. Но я – Беарнас. Здравствуй и ты, родич. Если ты знаешь моё имя, то знаешь и мою судьбу… Чем может быть полезен изгой королю Амана?
- Давно желал я видеть тебя, брат, - произнёс светлоокий эльф, окидывая нолдора своим лучистым взглядом. – Не величай меня сейчас королём, - я не спешу вернуться в Аман. У нас есть ещё дела в Средиземье.
- Ты сказал мне – «брат», - тихо выговорил Беарнас. – Разве не знаешь ты, как именуют меня единокровные сородичи? И с какими «титулами» родной отец…
Рассмеялся эльф, протестующе взмахнув рукой. А потом обогнул костёр и остановился напротив, глаза – в глаза. Не отвёл своих нолдор-изгой, печально и открыто принял всей душой сияние дивных валинорских очей.
- Брат, - через минуту светло подтвердил тот. Ласково положил руки на плечи нолдора. – Своею властью мог бы я принять тебя в отряд. Но знаю – не этого жаждет душа твоя. Я буду говорить сегодня со своими и верю, что сердца их раскроются навстречу тебе так же, как и моё.
До самого рассвета не расходились на отдых калаквенди у своего костра над переправой. То горячились, то смеялись… Малопонятно тогда ещё было наречие их нолдору, да и боялся прислушиваться он, чтобы не услышать то, что сразу отрежет последнюю надежду. То уходил в свой горький мир воспоминаний, то грезил наяву, размышляя о своей прихотливой судьбе и о Славуре Келебриле.
Все эльфийские народы Арды знали этого дивного короля с Благословенного Края. Ваниар – из рода Высоких Эльфов Света, как и большинство в его отряде, - он и часть народа его ещё в конце Второй Эпохи переселились на северное побережье Окраинного Запада и основали там город-крепость Ратогор. Говорили, что ушёл он из Амана в Средиземье с согласия и благословения Валаров с полным правом возвратиться в Валинор, когда пожелает. Со временем слух об этой необычной колонии распространился среди эльфийских народов Арды и весьма враждебно был встречен потомками Феанора, считавшими заморских квенди соглядатаями Владык. Но те не шли ни на какое сближение с воинственными детьми Куруфинвэ, земли их обходили стороной, а дружбу вели с приморцами Кэрдана Корабела и Гил-Гэлада и с лесными эльфами короля Трандуила из Осгилиата. Случалось, приходили на выручку и попавшим в ловушки орков отрядам нолдоров, так как были благородны и бесстрашны, но не поддерживали их войны с Врагом за Сильмарилы и вообще жили своей жизнью и шли своим, лишь им ведомым, путём.
Неприязнь и подозрительность нолдоров со временем сменились искренним уважением к предводителю Высоких Квенди. Славур Келебрил – Серебристое Сияние, получил у них прозвание Светозара, а синдары вообще считали его одним из майаров, на что он только смеялся. Он был мудр, посвящён во многие сокровенные знания эльдаров, благороден и светел духом, обладал чудесным даром покорять сердца, и блажен был тот, кого Славур одаривал своим расположением. От его лучистых сияющих глаз не могли укрыться самые потаенные уголки души, эти очи умели исцелять и возвращать светлую надежду и мужество самому унывающему и скорбящему сердцу.
Много передумал в ту ночь Беарнас. Страшил его пламень своей нежданно и опасно оживающей души, страшило и возможное расставание с калаквенди и возвращение к привычной отверженности… В мучениях провёл он бессонную ночь. Под утро звенящей высокой тоской опалилась в последний раз изнемогающая душа… и угасла, заледенела в безнадежной печали. Не в силах переносить больше пытку ожидания, молча собрал свой нехитрый скарб, закинул на плечо походный мешок и неслышно спустился к реке, чтобы умыться и потаённой прибрежной тропой направиться дальше в свой бесконечный одинокий путь.
Но едва успел плеснуть в лицо воды, - словно белый язык пламени полыхнул за спиной. Медленно выпрямился Беарнас, поднял глаза, вытирая ладонью затвердевшее лицо.
- Прости меня, брат! – словно ласковым ветром пахнуло от этих слов в сжавшееся сердце нолдора. – Да будет это испытание последней горечью в твоей жизни! Ты ведь знаешь сам, - неделю не корми эльдаров, но дай им вволю наговориться!.. Болело сердце моё; знал я, как нелегко тебе... Пойдём же! - и, обняв за плечи, повел его к своему костру Славур.
Обвёл взглядом Беарнас множество устремлённых на него глаз и прекрасные лики заморских эльфов, осиянные пламенем костра… И вдруг застыло, бледнея, лицо его: изумрудной волной прибоя Альквалондэ плеснули в самое сердце очи темноволосого тэлери, чьих родичей в драке за корабли резали при исходе из Валинора нолдоры Феанора… Но не было обычной непримиримости в этих бархатных зелёных глазах, внимательно и испытывающе смотрели они со спокойного красивого лица. Поднялся сидящий рядом с тэлери эльф, чьи волосы были как расплавленное золото, что-то напевно произнёс на квенее, и ему подали серебряный изящной работы кубок и наполнили его ароматным янтарным вином. Тогда подошёл златовласый к Беарнасу, протянул кубок с учтивым поклоном и сказал уже на наречии синдаров:
- Айе фуилос тор-дериэль, делло!.. Прими нас в сердце своё, брат!
Нолдор посмотрел в его глаза. Как тёплая заводь, пронизанная солнцем до дна, как ласковое марево летнего полдня, как мозаика солнечных лучей в круговерти листвы любимого Лориэна были эти очи…
Медленно поднял ладони и принял кубок.
- В ладонях ваших сердце моё, братья, - тихо ответил он.