От корреспондентов Крымской войны
Не буду скрывать, Крымская война 1853 - 1856 годов, как отмечают многие, освещена в печати и изображена в произведениях изобразительного искусства, достаточно полно и всесторонне. Сами события войны: битвы, сражения, осада, оборона, вылазки и смерти настолько необычны, настолько врезались в народную память, что казалось, нет места новому. Однако, одно дело описание событий, другое - живой рассказ об увиденном.
Именно об этом у нас разговор. И, именно это мы хотим предложить Вам.
Почему корреспонденты? Крымская война, осада для одних и оборона для других освещалась корреспондентами из Европы и Америки, запечатлены фотографами Великобритании и других стран, английскими и французскими художниками.
Источники раскрывают нам события, связанные с прокладкой телеграфа в Крым, строительства железной дороги от Балаклавы к фронту и многие факты Крымской войны, о которых мы догадывались, но которые вписаны в историю событий тех лет.
Начнём, пожалуй, с англичанина, работавшего на "Таймс", - Уильяма Рассела (1820 - 1907).
"Крымская война", так назвал Рассел свои воспоминания о событиях, очевидцем которых он был сам.
Фотография Уильяма Рассела - это плод трудов Роджера Фентона, английского фотографа, который побывал в Крыму. О нём разговор впереди.
ВЫСАДКА У СТАРОГО ФОРТА
Вторжение в Крым (14 сентября 1854 г.) с военной точки зрения было более чем смелым предприятием.
Высадившиеся между Евпаторией и рекой Альмой войска союзников скучились подобно стаям птиц на узкой береговой полосе между морем и соленым озером. У французов были палатки и вьючные носилки, но отсутствовала кавалерия, а турки не имели ни кавалерии, ни съестных припасов. У англичан была кавалерия, но ни палаток, ни повозок, ни лазаретов, ни носилок. По нашим сведениям, русская армия стояла лагерем на расстоянии одного короткого перехода от Старого форта, где высадились союзники. У нее, конечно, были кавалерия и конная артиллерия.
Если бы неприятель вечером 14 сентября скрытно подвез к месту высадки полевые орудия и обстрелял наши войска, это намного затруднило бы продолжение высадки на следующий день и уронило бы боевой дух армии. Флот ничем не смог бы помочь нам. Кроме бивуачных костров на берегу на всех транспортах горели топовые огни и фонари, сверкавшие подобно Млечному Пути.
После высадки я оказался в самом жалком положении и бродил по берегу в поисках своих друзей из Легкой дивизии. Они уже трудились как пчелы. Офицеры и солдаты радовались твердой земле под ногами и освобождению из переполненных транспортов, в которых они были заперты перед отплытием из Варны. Холера еще не оставила их. Вдали виднелись казачьи разъезды. На берегу я заметил многих генералов и штабных офицеров, среди них герцога Кембриджского, все они ожидали боевого крещения. В 7-м Пехотном полку со мной поделились супом и сухарями, после чего я возвратился на берег, чтобы успеть вернуться на корабль до захода солнца. Увы! Все «возвратные шлюпки» были уже подняты на палубы. И не оставалось ни одной посудины, которая могла бы отвезти меня на «Город Лондон». Поднялся ветер, и раздавались тяжелые удары прибоя. Стемнело, и полил безжалостно секущий дождь с градом. Огни сторожевых костров только дымились и шипели, но не давали тепла. Солдаты в длинных шинелях, сгрудившись, лежали на земле. Я забрался под какую-то тележку, где уже было несколько таких же бедолаг. У меня оставалась еще не совсем пустая фляжка, и мне удалось зажечь трубку. Я курил, предавался своим мыслям и слушал шум ветра и дождя, заглушаемый ревом прибоя. На кораблях почти одновременно ночную вахту отбивали склянки: «Семь! Восемь! Одна!» Наконец усталость переборола возбуждение, и сон овладел мною. Проснулся я еще до рассвета.
Дождя уже не было, но все мое тело словно онемело, как от судороги. Я пробрался между спящими к возвышению над берегом и увидел со стороны Севастополя яркие огни, окрашивавшие багрянцем предрассветное небо. Это горели деревни и фермы, подожженные казаками по примеру Москвы, — чтобы не оставлять врагу никакого крова.
С утренним солнцем от кораблей стали отходить шлюпки, но из-за сильного прибоя было трудно высаживать на берег людей и совсем невозможно переправлять лошадей. После часа поисков я с чувством облегчения вскарабкался на катер, присланный от «Города Лондона».
Весь следующий день я провел на берегу, наполненном громким шумом множества дальних голосов. На берег торопливо перевозили артиллерию и кавалерию. К вечеру повсюду виднелись красные и синие мундиры. Среди большой группы лекарей я увидел моего приятеля Александера, страшно рассерженного. «Они оставили армию без госпитальных фур, носилок и вообще без всего! А ведь в Варне все было приготовлено! При этой холере у нас нет никаких средств доставлять больных к шлюпкам!»
Следующую ночь я провел на борту судна «Гималаи» и на другой день поехал к моему приятелю Норкотту, занимавшему со своим пехотным батальоном деревню в шести милях впереди от первой линии. Он угостил меня сардинами и тушеным кроликом. Потом мы выехали с ним на рекогносцировку и увидели казаков, которые следили за аванпостами 11-го Гусарского полка. Впереди нас поднимались столбы черного дыма от подожженных казаками селений. Я возвратился к вечеру, и, по правде говоря, для меня не представлялось впереди ничего утешительного. Я ни с кем не был связан. Холера все еще цеплялась за нас; вечером вы разговаривали с человеком, а наутро вам говорили, что он умер. Войскам пора было сдвинуться с места. Трения между союзниками нарастали с каждым днем. Сегодня французы задерживали англичан, завтра англичане французов.
В последнюю ночь на бивуаках у Старого форта случился неприятный инцидент. К нам приблизились несколько сотен казаков. Часовые открыли стрельбу, и раздались крики: «Казаки!» Последовало всеобщее замешательство и беспорядочные выстрелы, но не в нападавших, коих на самом деле и не было, а в своих, и в результате у нас оказались потери. Наши пикеты и аванпосты стали беспорядочно отступать, но были остановлены легкой кавалерией лорда Кардигана.
МАРШ К АЛЬМЕ
19 сентября передышка для союзников закончилась. Войска выстроились сразу после рассвета — французы и 8 тысяч турок на правом фланге, англичане на левом, в непосредственном соприкосновении с французами.
Но войска двигались не быстро. Выступление было назначено на шесть часов, и часом раньше у французов уже играли трубы и бил барабан. Десять батальонов турок в красных фесках изготовились к маршу под заунывные звуки своих «оркестров». Несчастные! Лишь немногим было суждено возвратиться в Турцию или Египет.
Ни Сент-Арно, под чьим командованием были турки, ни лорд Раглан, которому они подчинялись впоследствии, не знали, что с ними делать. Солдат, оборонявших дровосеков, водоносов и подносчиков ядер и патронов, как вьючных животных. С ними жестоко обращались, и они голодали. Несколько сотен этих несчастных были оставлены без поддержки на холмах перед Балаклавой, где
24 октября их атаковали войска Липранди, однако турки отступили только после ожесточенного сопротивления. Случай позволил инженерам, укреплявшим эти холмы, оправдаться в совершенных ими ошибках, равно как и генералам, которые выдвинули войска на столь слабые позиции.
19 сентября около 7.30 полковник Роуз приехал из французского штаба и осведомился, почему никто не движется. Оказалось, что не все еще сделано на берегу — больных нужно перевозить на корабли и за отсутствием у нас повозок возвращать обратно палатки. Как это могло быть? Или предполагалось, что русские пришлют для союзников лазареты и фургоны?
Благодаря задержке я смог оглядеться вокруг и разъезжал на своем «Россинанте» вдоль берега мимо воинственно выглядевших турок. У французов перед фронтом находились генералы Боске, Канробер и принц Наполеон. Батальоны зуавов выделялись своими яркими цветами среди пехоты в красных штанах, построенной в ротные колонны. Я не знал никого из французских генералов, кроме Боске, с которым встречался всего один или два раза. К счастью, полковник Роуз указал мне на маршала Сент-Арно, весьма энергично отдававшего приказы. Если бы не присутствие полковника, мой смотр всей французской армии был бы, я полагаю, довольно бесцеремонно прерван, поскольку весь мой вид являл собой весьма странное зрелище.
Я был совсем не экипирован для захвата Крыма.
Едва я отъехал от дивизии принца Наполеона, горны заиграли общее выступление. Многие солдаты валились из рядов, и товарищи помогали им выбраться в тыл или уносили к лекарям — холера косила и нас, и наших союзников.
* * *
Широкий интервал между нашим правым флангом и французами был частично заполнен артиллерией, впереди которой шли великолепные 41-й, 47-й и 49-й полки 2-й дивизии. Я ненадолго остановился, чтобы поговорить с офицерами 41-го пол¬ка, недавними моими соплавателями по «Городу Лондону».
Слева от Шотландской бригады находилась масса артиллерии и кавалерии. Заиграли оркестры, и я увидел, что наконец-то вся армия двинулась с места. Мои многострадальные от множества ударов и сотрясений часы показывали 8.45.
Марш продлился десять или пятнадцать минут, и мы остановились! Более двадцати минут происходило так называемое «маневрирование» — полки переходили с левого флага на правый и наоборот. Только к 9.30 все было приведено в порядок.
Снова заиграли оркестры, и Британская армия двинулась с места. Впереди, вместе со своим большим штабом, между пехотой и передовыми стрелками ехал лорд Раглан, догоняя опередивших нас французов.
Ушедшие наконец от берега английские войска оставили за собой после пятидневной остановки больных и огромное количество припасов и военных материалов, перевезенных с кораблей. Генералу Торренсу с 63-м полком и отрядом 4-го Драгунского полка было поручено охранять эти склады. Оставленные позади офицеры и солдаты нецензурной бранью выражали свое недовольство.
В соответствии с планом, предложенным сэром Джорджем Брауном, движение происходило двумя большими сдвоенными колоннами. Французы шли широким фронтом, имея в авангарде 1-ю дивизию. В промежутке между 2-й и 3-й дивизиями находилась артиллерия резерва, а в арьергарде 4-я дивизия.
Но куда шла вся армия? У меня не было ни малейшего представления о цели вторжения в Крым. Как и все, я полагал, что союзники по возможности должны взять Севастополь, чему будет предшествовать сражение с русскими. Но где было мое место в этом случае? Конечно, не с конной артиллерией или кавалерией, за которыми не смог бы угнаться мой «Россинант». Я проехал вдоль фронта гвардии и шотландцев к остановившейся 2-й дивизии.
И зачем только эти тысячи людей, которые за всю свою жизнь не видели ни одного русского, идут, чтобы убить как можно больше этих самых русских? Какое им дело до турок и их султана или святых мест? Но они подчинялись приказам. Однако, хотя никто не командовал мною, я тоже шел вместе с ними, сам не зная куда.
Продвижение армии было медленным, необъяснимо медленным. Не думаю, чтобы мы шли без остановки дольше получаса. И на каждой остановке одно и то же обескураживающее зрелище — падающие люди, которых приходилось оставлять из-за отсутствия носилок и лазаретов. Солнце сильно пекло, и усталые воины не жаловались на частые остановки. Они были измотаны болгарской жарой, апатией лагерной жизни, вспышками холеры, долгим плаванием на судах и, наконец, затянувшимися приготовлениями на берегу. За день надо было пройти десять миль, но при нашей скорости это могло занять целый день. У армии не было порыва.
В 1854 году солдат был, туго застегнут на все пуговицы и гладко выбрит. Благодаря «этим ужасным газетам» по приказу из Англии сия пытка была ослаблена. Но тогда мундиры сидели лучше и шились из более тонкой ткани. Гвардейцы выглядели массивнее и выше ростом, с более внушительными медвежьими шапками. Признаюсь, мне кажется, что с тех пор в армии времена некоего военного щегольства уже прошли.
Шедшие справа от нас французы все время были впереди. Расстояние между армиями иногда настолько увеличивалось, что наши колонны постоянно уклонялись вправо, чтобы заполнить возникавший промежуток. Около полудня на горизонте обозначились несколько казаков, которые отступи¬ли с приближением наших стрелков и кавалерии.
Стали раздаваться крики: «Воды!» С английской беспечностью солдаты, почувствовав жажду, сразу опустошали свои фляжки. Через два часа после появления казаков мы поднялись на гребень холма и увидели вдалеке блеск ручья с зарослями тростника по обоим берегам.
Многие солдаты, нарушив ряды колонн, бросились вниз по склону к воде. У дороги стоял прочного вида дом, и я подъехал к нему, чтобы попросить воды. Сквозь распахнутые двери и окна виднелись следы пожара. Это была почтовая станция в Булжанаке. Здесь провел ночь лорд Раглан. Со стен большой комнаты безмятежно взирали на незваного гостя портреты царя и царицы. Все в доме было перевернуто вверх дном — очевидно, здесь уже побывали казаки или татары. Я выглянул во двор и заметил павлина, сидевшего на ограде. Вынув револьвер, я тщательно прицелился и нажал на курок, но выстрела не последовало. При щелчке затвора птица взлетела, но второй выстрел свалил ее. Я поспешил спасти свою добычу от появившегося по ту сторону ограды солдата и положил павлина в седельную сумку.
Долгожданная остановка у ручья, как по волшебству, освежила нас, и мы с превеликой радостью встали на ночлег возле левого берега ручья. Размещение войск и перестановка артиллерии происходили столь беспорядочно, что я предпочел выехать к фронту, где майор Диксон сказал мне, что поблизости находятся значительные силы русских. Мы подъехали к 13-му Драгунскому и 11-му Гусарскому полкам, впереди которых быстро двигалась цепь стрелков к гребню холма, где стояли какие-то всадники. От них отделились казаки и, рассыпавшись цепью, начали перестрелку. Эта игра длилась с полчаса без какого- либо вреда для обеих сторон. Потом неприятель стал появляться в больших силах, и нашим стрелкам и кавалерии приказали отступить, что было исполнено с сохранением величайшего порядка. Русские преследовали их; казаки скакали с гиканьем и криками. Вслед за ними на гребень холма выехал большой отряд кавалерии. Всадники раздвинулись в стороны, открыв жерла восьми орудий, которые сразу же вступили в дело. Первое ядро пролетело совсем близко от нас, и за ним с короткими интервалами последовали другие. «Их командир знает свое дело», — заметил Диксон.
То же самое можно было сказать и о наших людях, впервые попавших под огонь и стоявших, как скала. Когда ядра попадали в ряды и валили людей и лошадей, солдаты только смыкали строй.
Если бы не люди с раздробленными ногами и не смертельные конвульсии лошадей, сие зрелище было бы даже приятно для глаза. Подошла наша дивизионная артиллерия, предшествуемая 17-м Уланским и 11-м Гусарским полками. Но шестифунтовые пушки конной артиллерии мало что могли сделать, пока не были подкреплены полевыми девятифунтовыми орудиями, которые заставили замолчать неприятеля. Легкая и 2-я дивизии уже спешили к месту боя, и русские медленно отступили.
Когда неприятель скрылся за холмом, я поехал обратно в Булжанак и нашел там приют в палатке полковника Лейси и его адъютанта Гобсона.
Мой павлин оказался существенной добавкой к столу. Перед сном мы вышли прогуляться. Была прекрасная светлая ночь. Вокруг возле тлеющих углей спали солдаты. Широкие отсветы виднелись со стороны моря от французских бивуаков. Впереди горели сторожевые костры русских на Альме.
«Сколько из наших увидят завтрашний закат?» — произнес полковник. В армии было неспокойно. Приходили отставшие и разыскивали свои полки, отчего всю ночь не прекращался шум.
Продолжение следует...