- А я вам говорю, что мне никто не поверит.
- Всё равно, расскажите.
- Хорошо, я и сам хочу рассказать эту историю. Но сперва я должен заявить, что она правдива от первого до последнего слова, какой бы неправдоподобной ни казалась. Ей не удивятся только художники, особенно старые, заставшие эту эпоху, когда шутливый дух царил повсеместно, преследуя нас в самых серьёзных обстоятельствах.
И старый художник сел на стуле верхом.
Это происходило в обеденном зале отеля в Барбизоне.
Он начал:
*
“Мы ужинали в тот вечер у бедняги Сорьйоля, ныне покойного – самого ярого из нас. Мы были втроём: Сорьйоль, я и Ле Пуаттвен, по-моему, хотя и не стану утверждать. Разумеется, я говорю о художнике-маринисте Эжене Ле Пуаттвене, которого тоже уже нет в живых, а не о пейзажисте, который ныне здравствует и очень талантлив.
То, что мы ужинали у Сорьйоля, означает, что мы были пьяны. Трезвый разум сохранился только у Ле Пуаттвена, хотя тоже был немного затуманен. Мы были молоды. Растянувшись на ковре, мы беседовали в маленькой комнатке, примыкавшей к мастерской. Сорьйоль, лёжа на полу и положив ноги на стул, говорил о боях, дискутировал о мундирах времён Империи и, внезапно встав, взял из шкафа с реквизитом полное обмундирование гусара и надел его. После этого он заставил Ле Пуаттвена надеть костюм гренадера. Так как тот сопротивлялся, мы схватили его, раздели и нарядили в слишком просторные для него одежды, в которых он утонул.
Я тоже переоделся в кирасира. Сорьйоль заставил нас делать сложные движения. Затем он воскликнул: “Так как мы сегодня солдафоны, будем пить, как солдафоны”.
Мы зажгли пунш, выпили, затем пламя взвилось над чашей с ромом. Мы распевали старые военные песни во всю глотку.
Внезапно Ле Пуаттвен, который, несмотря ни на что, сохранил светлый разум, шикнул нам замолчать и через несколько секунд тишины сказал: “Я уверен, что в мастерской кто-то ходит”. Затем он внезапно оглушительно запел “Марсельезу”:
“К оружию, друзья!”
Он быстро снарядил нас сообразно костюмам. Мне досталось подобие мушкета и сабля, Ле Пуаттвену – огромное ружьё со штыком, а Сорьйоль, не найдя ничего более подходящего, вооружился пистолетом, который засунул за пояс, и абордажным топориком, которым потрясал. Затем он осторожно открыл дверь в мастерскую, и армия вошла на подозрительную территорию.
Когда мы оказались в центре этой большой комнаты, заваленной многочисленными холстами и заставленной мебелью и самыми неожиданными вещами, Сорьйоль сказал нам: “Назначаю себя генералом. Соберём военный совет. Ты, кирасир, отрежешь врагу путь к отступлению, то есть запрёшь дверь на ключ. Ты, гренадер, будешь моим эскортом”.
Я исполнил приказанный манёвр, а затем присоединился к основным войскам, которые проводили рекогносцировку.
Когда я подошёл к ним за большой ширмой, раздался оглушительный звук. Я прошёл вперёд, держа свечу в руке. Ле Пуаттвен только что пропорол штыком грудь манекена, а Сорьйоль пробил ему голову топориком. Когда ошибка выяснилась, генерал приказал: “Соблюдайте осторожность”, и операция продолжилась.
На протяжении по крайней мере 20 минут мы прочёсывали все уголки ателье, но безуспешно, и тогда Ле Пуаттвену пришла в голову мысль открыть огромный шкаф. Он был тёмным и глубоким. Я протянул руку со свечой, открыл дверцу и замер от неожиданности: в шкафу был человек, живой человек, смотревший на меня.
Я немедленно закрыл шкаф на 2 оборота ключа, и мы собрали новый совет.
Мнения разделились. Сорьйоль предлагал выкурить вора, Ле Пуаттвен говорил о том, чтобы взять его осадой и голодом. Я хотел взорвать шкаф с помощью пороха.
Мнение Ле Пуаттвена победило, и пока он стоял на страже со своим большим ружьём, мы пошли за остатками пунша и трубками, затем устроились перед запертой дверью и выпили за пленника.
Через полчаса Сорьйоль сказал: “Я хочу посмотреть на него вблизи. Что, если мы вытащим его силой?”
Я закричал: “Браво!” Мы взялись за оружие, дверцу шкафа открыли, и Сорьйоль, вооружённый незаряженным пистолетом, бросился вперёд первым.
Мы последовали за ним с криками. Это была ужасная борьба в темноте, и через 5 минут мы вытащили на свет старого бандита с седыми волосами, грязного и оборванного.
Мы связали ему руки и ноги и усадили в кресло. Он молчал.
Тогда Сорьйоль, пьяный в стельку, повернулся к нам:
- Теперь мы будем судить этого несчастного.
Я был настолько захмелевшим, что это предложение показалось мне совершенно естественным.
Ле Пуаттвена назначили адвокатом, меня – прокурором.
Подсудимого приговорили к смертной казни единогласно, если не считать возражения адвоката.
“Казним его”, - сказал Сорьйоль. Но тут ему пришла в голову мысль: “Этот человек не должен умереть без исповеди. Не сходить ли нам за священником?” Я возразил, что уже слишком поздно. Тогда Сорьйоль предложил мне исполнить функции кюре и подтащил пленника к моей груди на исповедь.
Мужчина уже 5 минут испуганно вращал глазами, спрашивая себя, к кому он попал. Затем он сказал надтреснутым пьяным голосом: “Вы хотите посмеяться, я вижу”. Но Сорьйоль заставил его встать на колени и из страха, что родители забыли его окрестить, вылил ему на голову стакан рома.
Затем он сказал:
- Исповедуй святому отцу все свои грехи, пробил твой последний час.
Старый воришка закричал: “На помощь!” с такой силой, что мы были вынуждены заткнуть ему рот кляпом, чтобы он не перебудил соседей. Тогда он упал на землю, лягаясь и извиваясь, переворачивая мебель, рвя холсты. Наконец, Сорьйоль крикнул в нетерпении: “Кончайте с ним!” Глядя на распростёртого пленника, он прижал к нему дуло пистолета. Собачка соскочила с тихим сухим треском. Воодушевлённый примером, я тоже выстрелил. Моё ружьё к кремнием выбило искру, чем я был очень удивлён.
Тогда Ле Пуаттвен важно произнёс: “А есть ли у нас право убивать этого человека?”
Изумлённый Сорьйоль ответил: “Но мы же приговорили его к смерти!”
Но Ле Пуаттвен продолжил: “Штатских не расстреливают. Его нужно доставить к палачу. Отведём его в участок”.
Аргумент показался нам неоспоримым. Мы подобрали вора и, так как он не мог идти, положили на доску столешницы, крепко привязав. Мы с Ле Пуаттвеном понесли пленника, а Сорьйоль замыкал шествие.
Перед участком нас остановил часовой. Начальник полиции, к которому мы потребовали отвести себя, узнал нас и, каждый день являясь свидетелем наших дурачеств и немыслимых выдумок, засмеялся и отказался принять нашего пленника.
Сорьйоль настаивал. Тогда солдат строго посоветовал нам возвращаться домой и не устраивать шума.
Войско вновь отправилось по улицам и вошло в мастерскую. Я спросил: “Что будем делать с вором?”
Ле Пуаттвен, расчувствовавшись, заявил, что мужчина, должно быть, очень устал. Действительно, у него был агонизирующий вид, как он лежал: связанный, привязанный к доске и с кляпом во рту.
Мной тоже овладела жалость – пьяная жалость, и я, вынув кляп, спросил: “Как ты, старина?”
Он простонал: “С меня хватит, чёрт возьми!” Тогда Сорьйоль с отеческим видом освободил его от всех верёвок, усадил, и мы начали быстро готовить новый пунш. Вор, спокойно сидя в кресле, смотрел на нас. Когда напиток был готов, мы протянули ему стакан. Мы бы охотно поддержали его за голову. Затем мы чокнулись.
Пленник пил, как целый взвод. Но когда начал заниматься рассвет, он встал и веско произнёс: “Мне придётся покинуть вас, господа, так как я должен вернуться к себе”.
Мы были очень огорчены и хотели задержать его, но он отказался остаться с нами ещё.
Тогда мы пожали друг другу руки, и Сорьйоль со свечой посветил в вестибюле, крича: “Осторожнее на ступеньке под воротами!”
*
Слушатели искренне смеялись. Рассказчик встал, зажёг трубку и добавил:
- Но самое забавное в этой истории – это то, что она правдива от первого до последнего слова.
21 июня 1882
(Переведено 31 декабря 2019)