Семь раз в неделю конский базар
Ученики в совхозную среднюю школу свозились с отделений, в которых были четырехлетние начальные.
Интернат размещался в деревянном здании возле школы, поделенном на три равных смежных комнаты. С торцов здания были входы в помещения мальчиков и девочек. Между ними располагалась общая столовая с выходом в обе комнаты. После приема пищи двери запирались со стороны столовой и в нее попасть, а также через нее к соседям уже было невозможно. Такая хитрая изоляция обеспечивала нравственность воспитанников.
Отапливались дровами, которые завозились бревнами и сваливались возле забора. Дальнейшее было заботой воспитанников.
Утром в столовую приходил воспитатель, поднимал всех и строил перед большим портретом Карла Маркса петь гимн Советского Союза. Если воспитатель не приходил, вставали сами и пели перед портретом слова из анекдота про цыган, который я услышал от взрослых: «Да здравствует Кырла Мырла и семь раз в неделю конский базар»!
Пурга началась в четверг и на следующий день разыгралась не на шутку. В пятницу в конце занятий нам объявили, что сейчас всех разведут по домам. Это касалось «домашних», интернатские остаются и не выходят из помещения, пока не наладится погода. Занятия в школе возобновятся, когда стихнет метель.
Два дня мы сидели, слушая завывание ветра и выскакивая во двор, где располагались «удобства». Мороз ниже сорока задерживаться на улице не позволял.
В этот раз с нами осталась одна старушка по совместительству повар, сторож, уборщица и ночная няня. Воспитатели, видимо понадеявшись друг на друга, не появились ни разу.
На третий день во время завтрака она сказала, что картошка и комбижир еще есть, а вот хлеб закончился. Конца-краю пурге не видно, надо кого-то отправлять на пекарню.
Получилось так, что, несмотря на запрет, старшеклассники разбежались, кто домой, кто к местным друзьям.
Самым взрослым из оставшихся был шестиклассник Валера Степанов. Ему бабушка дала деньги на шесть буханок хлеба.
Валера оглядел нас, выбирая напарника. Остановился на мне.
- Одевайся теплее, пойдешь со мной, ты «отарский», не потеряешься.
Это означало, что я хоть и пятиклассник, но как житель отары, приспособлен к суровым условиям лучше других.
Польщенный доверием и характеристикой я быстро собрался. Бабушка осмотрела нас и приказала мне снять перчатки и надеть овчинные рукавицы. Посоветовала выпустить штанины поверх валенок, чтобы не насыпался снег. Я отказался ввиду неэстетичности.
Перчатки шерстяные с узорами, а рукавицы некрасивые. Я этот эксклюзив выменял у городского гостя на поджигу (стрелялка спичечными головками) и возбуждал ими в мужских обитателях школы зависть, а в женских восхищение.
Сказал, что бабушка ничего не понимает. На самом деле они теплее рукавиц и намного удобнее. Та махнула рукой, подвязала нам ушанки и мы вышли на улицу.
Первый же порыв ветра забил лицо, рот и нос жестким колючим снегом и обжег морозом. Ресницы моментально слиплись, дышать было невозможно. Наклонившись навстречу ветру мы, с трудом преодолевая натиск, двинулись вперед. Залепленные снегом глаза открывались наполовину. В этот момент я завидовал Валерке, у которого как у многих гуранов был азиатский разрез глаз.
До пекарни было метров пятьсот, но, несмотря на дневное время, мгла скрывала все вокруг. Заборов, которые могли бы служить ориентиром, не было, их занесло снегом. Местами были наносы и тогда мы в рыхлом снегу проваливались до наста, за голенища валенок попадал снег и противно таял. На открытых участках голый наст был твердым и надежным как каток.
Метров через пятьдесят остановились и начали совещаться, почти касаясь друг друга носами в попытках перекричать стихию. Видимость нулевая, недолго и заблудиться. Решили идти по столбам электролинии, от школы к дизельной станции, с другой стороны которой и была пекарня.
В моменты, когда порывы ветра стихали или относили очередной заряд снега в сторону, можно было разглядеть ближайший столб. Затем следующий и таким образом выдерживать курс. Частота столбов метров через двадцать.
К середине пути почувствовал, что коченеют руки, перчаткам было далеко до меховых рукавиц. Засунул руки в карманы, начал спотыкаться, падать, потом приходилось догонять напарника бегом. Вставая, упирался руками в снег, перчатки намокали.
Ветер дул непонятно откуда, а точнее отовсюду. Встречный порыв останавливал, попутный сбивал с ног, боковой с пути. Все это с каким-то хохотом, взревываниями, всхлипами, будто вокруг беснуется орава громадных неугомонных чудищ. Я уже не разглядывал дорогу, задача была не потерять спину товарища, на которую то и дело натыкался, когда он останавливался возле столба, чтобы рассмотреть следующий.
В пекарню ввалились окутанные клубами морозного воздуха и снега, перепугав двух пожилых работниц, тетю Клаву и тетю Надю. Сразу обдало вкусным, теплым и хлебным воздухом из смотрового окна карусели с формами.
Женщины стали хлопотать, обметая с нас веником снег, вытряхивая его из шапок и валенок. При этом причитали, дескать, не могли послать кого постарше. Предлагали проводить.
Валерка их успокаивал, ничего страшного, мы не замерзли, сейчас заберем хлеб и через пятнадцать минут к обеду доставим его на место.
Руки у меня в тепле заныли, но показывать свою слабость перед другом не хотелось, я ему вторил, успокаивая женщин.
- Ну ладно, мужички, если все в порядке, берите вон из того штабеля вчерашний хлеб и несите. Сегодня не пекли, два дня уже не вывозят, а то бы теплее нести было.
Никаких кошелок у нас не было, поэтому взяли в охапку как дрова по три больших двухкилограммовых буханки и нырнули снова в бушующее ледяное месиво.
Идти стало труднее, хлеб с каждым шагом становился тяжелее, закрывал обзор, я стал чаще натыкаться на товарища. Один раз даже свалились в снег, разбросав булки. Потом собирали их и отряхивали от снега. Казалось, что стало еще темнее. Сразу начали мерзнуть, отошедшие было в тепле, руки. Теперь их в карманы не спрячешь. Прихватило нос. Я опять позавидовал Валерке, приплюснутый нос которого не выдавался навстречу ветру, а уютно прятался между щек на скуластом лице. Если без поклажи нос можно было спрятать в воротнике или потереть о мех, то сейчас такой возможности не было. Перчатки промерзли, стали колом и не грели. Ноги в мокрых изнутри от снега валенках тоже замерзли.
Я, запнувшись о ледяной торос, упал, хлеб разлетелся. Пока собирал его негнущимися, потерявшими чувствительность пальцами, напарник от меня ушел, и я совершенно потерял направление. Отовсюду хлестали ледяные струи, закручивая и швыряя меня во все стороны, никаких столбов или других ориентиров не видно.
Я бросил хлеб, снял перчатки, их тут же унесло ветром, сел, засунув руки за пазуху, и заскулил. Ломота в пальцах нарастала, нос кололо тысячами иголок, хотелось в тепло.
Через какое-то время вернулся Валерка, встряхнул меня, поднял за шиворот, взял мой хлеб и приказал идти за ним. Я плелся, согнувшись и боясь вытащить из-за пазухи руки. Дойдя до очередного столба, где оставил свой хлеб, Валерка попытался взять и его, но он не вмещался, да и тяжело было мальчишке нести на вытянутых руках двенадцать килограммов. Тогда он решил нести от столба до столба, возвращаясь назад за каждой охапкой.
Я снова запнулся обо что-то и свалился в рыхлый снег. Валерка закричал на меня, я на него. Он пытался помочь мне встать, ничего не получалось. Мешала какая-то преграда.
Вдруг послышался женский голос и рядом кто-то спросил, что мы здесь делаем. Оказалось, что я свалился во двор учительницы, Галины Ивановны. Она пробивала в снегу проход от дверей к калитке и услышала наши голоса. Снега намело в человеческий рост. Выяснив в чем дело, пригласила нас к себе отогреться. Валерка сказал, что он в порядке, дойдет до интерната, чтобы там бабушка не волновалась. Да и хлеб ждут в столовой.
Меня Галина Ивановна завела в дом, раздела, посадила на скамью. Налила два таза холодной воды. Один поставила под скамейку, в него я засунул ноги, во второй руки, которые сразу заломило и от нестерпимой боли выступили слезы. Налила горячего чаю и заставила пить почти кипяток, чтобы пропотел.
Я прожил у нее два дня, перечитал всю домашнюю библиотеку, пока не стихла пурга.
Стыдно было возвращаться в интернат, опасался, что товарищи задразнят.
Но все обошлось, Валерка рассказал, что я геройски сражался со стихией, и только учительница не позволила мне продолжить борьбу.
Сам он донес одну охапку, вторую занесло снегом, не нашел ее когда возвратился. Продолжать поиски бабушка не разрешила.
Мы нашли и откопали пропажу на следующий день. Хлеб промерз настолько, что пришлось рубить его топором, он рассыпался на ледышки, мы их собирали и ели. Больше для забавы.