Черновики лежат в сторонке,
нельзя сказать, чтобы горой;
о, до чего же в них я тонкий
психолог, лирик и герой.
Я смел, раскован, бесшабашен,
любимец женщин, зол слегка,
я не любитель простокваши,
я поглотитель коньяка.
Ах, как я мог загнуть коленце,
как матерком блеснуть мог я,
передо мною – все младенцы,
ботаники все, просто тля!
Чистовики – всего тетрадка –
и даже лист последний пуст,
в них не осталось беспорядка
сумбурных мыслей, вздохов, чувств.
В них всё причёсано, всё сбито,
и жизнь в них явно хороша:
что ж у разбитого корыта
грустит старухою душа?
Что ж мается, как в клетке, в теле?
За что сиротский ей удел?
Пока писал – была при деле,
окончил – снова не у дел.
С самим собою тяжко ладить,
рвать путы жизненных оков,
и тянется рука погладить
могильный холм черновиков…