Я всё-таки понимал, что тотальный военно-полицейский режим сухого закона, чреват непредсказуемыми последствиями. Пару раз за командировку мы позволяли себе. В разумных, - ведь наличные были при мне, - пределах. В основном, после работы кружку-другую пива. Или чего-то иного. Чуть-чуть. Пришлось научиться, набравшись твёрдости или наглости, решительно останавливать нарастание процесса...
Кстати, мы с самого начала, несмотря на существенную разницу в возрасте, перешли «на ты». Так он потребовал.
Но, повторю, посягательства на моральный облик нашего бюджета с его стороны совершались. Не всегда в форме прямых просьб. Чаще всего это были показные глубокие вздохи, неизбывная и нарочитая тоска на лице артиста-трагика, а то и просто вопросительный-многозначительный взгляд хитрована по дороге с завода в гостиницу.
Хотя случались и лобовые атаки безо всяких там экивоков и околичностей.
С самого утра вдруг проникновенно, но напористо:
- Андрюха, знаешь что, давай выпьем!
- Может, вечером, после работы?
- Вечером само собой, Остап!
Конечно, за всей этой полушутливостью таилась непреходящая тяга, которую он прятал, с которой боролся.
И я тоже. В меру сил старался помогать ему в этом.
Приходилось лавировать.
По приезде отнекивался тем, что мы ещё к работе толком не приступили:
- Не о том ты пока думаешь, Емельяныч!
Ближе к окончанию командировки у меня появлялась другая отмазка:
- Какая выпивка, Аркуша? Домой ещё аж через неделю, а деньги на исходе!
В ответ, однажды я напоролся на назидательный рассказ. Которых, занимательных и сочных у него было немереное количество. Всяческих, и не только нравоучительных, а скорее даже наоборот. Как, к примеру, этот.
- Гроши кончаются? Ты не экономно ведёшь хозяйство, салага. Дело именно в том! Вот что я тебе скажу - нужно научиться уметь из ничего сварганить кое-что. Желательно много. Могу и примерчик тебе на лоб пришлёпнуть. Глядишь и пригодится. Вот знаешь ли ты, что означает слово «тюря»?.. Ага, не в курсе. А ещё на журфаке ошиваешься! Кто тебя туда принял с таким знанием русского языка, не пойму...
В БГУ я, действительно, между командировками учился. Заочно.
- Моя не русский, трудно всё ещё понимает, однако...
- Ладно, ладно, не паясничай! Слушай, как дело было с тюрей.
- Тюрей?.. Это что или кто? Девушка или дедушка?
- Сам ты девушка! Внимай и не перебивай... В начале сорок четвёртого – только семнадцать стукнуло - меня забрили. Сразу попал в учебный центр подготовки офицеров самоходной артиллерии. А проще сказать, ускоренные курсы. Несколько месяцев натаскивали и тёпленькими выпуливали на фронт командирами тяжёлых САУ. Самоходами они в народе назывались. Мощные звери, надо сказать... Но я сейчас о другом. Представь – богом забытый районный центр за Каспием. Одно название, что центр – асфальта здесь отродясь не видывали, на весь населённый пункт едва набиралось с пару дюжин кирпичных, точнее из самана, домов, остальное чёрт знает из чего. Кругом степь да степь, юрты, лохматые верблюды и больше, кроме горизонта, ничего. Даже в самоход сбегать курсанту не было куда. Тоска... Но это на первый взгляд. Как говорят астрономы и проктологи - нужно приглядеться. Почти сразу мы обнаружили, что городок под завязку забит эвакуированными, в основном, москвичками и ленинградками.
- Что, конечно, скрашивало вашу унылую службу.
- И не говори... Раз в неделю по воскресеньям после кино в районном клубе были танцы. Приходим – глаза разбегаются и к носу сдвигаются. Настоящее бабье царство! В зале, кроме нас, мужиков кот наплакал. Война идёт... Да и какие мы тогда были мужики – зелень безусая. А тут полон зал женщин в самой этой самой поре. Мы, семнадцатилетние сопляки, конечно, стесняемся. Хоть и шли нарасхват... Весь вечер почти одни «белые» танцы объявляли. Это когда дамы приглашают кавалеров...
- Я в курсе.
- Знаю, что знаешь, Остап Ибрагимович! Если бы и в теплотехнике так разбирался – цены б тебе не сыскать... Ладно, ладно не возникай!.. В общем, были мы кавалеры косолапые, одно название. Каменели, потели, заикались, отдавливали дамам ноги. Так что, по молодости с раскованностью у нас было плохо. Тормозили. А выпить для храбрости финансов не хватало. Бутылка водки тогда в тех краях стоила больше чем куцая курсантская стипендия! Не по карману, нам было...
- Безвыходное положение, надо сказать! Как вы с этим жили, бедолаги, понять сложно.
- Не пикируйся с взрослыми, пацан. Я тебя всё-таки старше на двадцать лет с большим гаком. Прояви уважение, если сумеешь. Ладно, проехали... Что да, то да, цена одной склянки горячительного была для каждого из нас в отдельности неподъёмной... Но!.. А солдатская смекалка на кой? Выход был. Перед танцами скидывались всем взводом и покупали одну поллитровку.
- Так это слёзы на десять человек, Емельяныч, даже по доброму глотку на брата, наверное, не выходило? Разве что запах изо рта появится, а до мозгов, конечно, толком не достанет.
- Точно, дорогой мой, истину глаголешь. Но тут вступала в бой тяжёлая артиллерия. Называлась она «тюря». Был среди нас, курсантов один сибиряк, научил, как делать. Ингредиенты самые простые – та же бутылка водки и буханка чёрного хлеба – запиши, хозяйка, рецептик на всякий случай – у тебя вся жизнь впереди, может, и пригодится... Так вот. Брали глубокую миску, выливали в неё эту чёртову драгоценную жидкость и крошили туда всю буханку. Перемешивали, чтобы хорошо пропиталась. И вдесятером чайной, заметь – чайной! - ложкой по кругу мы этот, толи коктейль, толи кашу не торопясь потребляли. Черпануть тюрю, когда приходила твоя очередь, можно было только один раз, затем эстафетой передаёшь ложечку соседу. Поэтому с пяток, а то и шесть-семь кругов в этом забеге за кайфом набиралось!
- Круги... Это ты о голове?
- И о ней тоже. Порции вроде детские, но башку тюря кружила уже после третьей ложки... Короче говоря, за полчаса потребления этой бурды по кругу имели нужный результат. Можно сказать, она не количеством, она числом брала. Прошибало, поверь, как от полного Малиновского стакана. Теперь море было по колено, и под хорошим шофе шагали мы лихо таранить эти танцы со всеми москвичками и ленинградками вместе взятыми. Ну а потом, само собой и по отдельности взятыми... К взаимному удовольствию.
- Ага.
- Что «ага»? Я этот эпизод из моей боевой биографии вспомнил не для того, чтобы ты слюни пускал, а чтоб на ус мотал. Учился, как выходить из трудного положения, желательно элегантно, из ничего сделав много. А ты казну нашу за эти двадцать дней промотал бездумно и уныло хнычешь, что жить почти не на что... Нет, всё-таки, не тот народ пошёл! Лихости маловато...
Так и жили.
Я уже через короткое время перестал сомневаться - не опрометчиво ли согласился стать опекуном Лукьянова. Не знаю как ему со мной, а мне с ним было интересно. Разнообразно и нескучно. И откровенно. Я бы вспомнил тут слово "запросто". Не в смысле "примитивно", а в том, что не было эгоистичного второго дна в личных отношениях. Надувания щёк, вставания в позу и обид по мелочам. Мы оба, несмотря на словесную вязь, пикировку, стёб и прочую навесную «сбрую» в нашем кентаврическом тандеме, не забывали, что каждый друг для друга делает. Не забывали и ценили.
Но это не выпячивали. Прятали за внешней шелухой всяческих словесных кувырканий.
Хотя разговоры были разные. Порой очень серьёзные.
Как-то я напомнил Аркуне его среднеазиатский рассказ. Признаюсь со стыдом, мелкотравчато хотел пихнуть его локтем в бок.
- Вообще-то это был своего рода допинг, ваша курсантская тюря, начальник. Или очень на него похоже.
- Может и допинг... Отвлекал. – Он, вздохнул, не заметив или не захотев заметить этой моей не к месту иронии. Помолчал вспоминая. - На войне страшно, парень. Жизнь идёт своим чередом, конечно, - учёба, девушки, всё остальное бытовое, - но это в тебе подспудно сидит, не исчезает. Отвлечёшься от сиюминутности, задумаешься и чувствуешь – смертным холодом веет. Еще на фронт не попали, а уже боялись. Ненавидели немца и боялись. Всё вместе. Понимали, что далеко не всем повезёт с войны вернуться. Не на острове находились, письма из дому приходили, а в них о погибших отцах, старших братьях... Похоронки кругом и рядом как снаряды падали. И что в самоходах долго не живут, тоже, ещё в училище, были в курсе. А нам всего-то неполных восемнадцать. Вьюноши. Полотенцем брились...
Отвлекусь. Через много лет я прочёл, - тогда, когда такое стало возможным прочесть, - о штабистских расчётах потерь на прорыв немецкой обороны. По этой страшной бухгалтерии выходило, что среднее время жизни танка, а, следовательно, и самоходки, в бою при атаке составляло семь минут, а в обороне пятнадцать.
И соответственно среднее время жизни их экипажей – те же цифры.
Знаменитый снайпер Василий Зайцев в своих мемуарах “За Волгой земли для нас не было” упоминает, что прибывший в Сталинград пехотинец жил примерно сутки. А рота пехоты (около ста человек) в атаке жила порядка получаса.
- Я кой с кем из тех десяти курсантов, что тюрю по кругу пускали, после войны переписывался. Узнал, что только нас трое в живых и осталось. А ведь воевали мы всего неполный год, с июня сорок четвёртого до победы. Когда громадное превосходство над немцами уже было. А война всё равно выкашивала солдат под чистУю. Старалась, сука, в меткости ей не откажешь...
- С тобой поначалу промахнулась.
- Везунчиком был. Хотя дважды в самоходке горел – не одного серьёзного ранения. Так, ожоги – это не считается. Но сколько верёвочке не виться... В общем, в фартовых разъезжал я до весны сорок пятого, когда Кенигсберг в лоб штурмовали... А там перемололо в фарш... – Аркуня криво усмехнулся, глядя куда-то сквозь меня. - Ну, ты в курсе, знаю, что тебе жена рассказала об этом эпизоде моей героической биографии.
Под Кенисбергом, в апреле победного года, буквально за неделю до конца войны в его самоходку влепили фаустпатроном, как он говорил, «прямо под дых». И добавлял: «получил я полный комплект». Действительно, огрёб младший лейтенант Лукьянов, что называется, под завязку – два тяжёлых ранения, контузия и ожоги площадью немалой.
В гостиницах он от меня прятался, на ночь переодевался в пижаму не на глазах. В ванной комнате или просто в темноте. Где-то в начале наших совместных командировок сходил с ним в баню - в номере временно не было горячей воды...
И ужаснулся.
Он терпеливо и внешне спокойно воспринимал мои, порой нескромные в обычном понимании вопросы. Конечно, сказывалось, что я был, с благословления его жены, чем-то средним между лечащим врачом-диетологом и, не побоюсь этого слова, надзирателем за поведением Аркуни в командировке. Можно сказать, спрашивая не совсем церемонно, я использовал своё «служебное положение». Но, как мне хочется сейчас надеяться, он не обижался, убедившись, что это вопросы уже не чужого ему, искренне сопереживающего человека, а не стороннего наблюдателя, удовлетворяющего праздное любопытство.
- Я так понимаю, что ты тогда уже, на фронте интенсивно закладывать начал? – Однажды я коснулся и этой достаточно интимной темы, опасаясь, что в ответ нарвусь на резкость. Но он только как-то криво хмыкнул.
- И да, и нет. Более-менее регулярно - да, пил на передовой. Но чтобы так, как потом - нет. Это уже позже, после ранения началось. В госпитале рядом с Кенигсбергом, дальше не довезли бы. Там, с того света, искорёженный, выползал полтора года. Тогда и стал по чёрному пить... Водка, а точнее спирт, хоть как-то, хоть немного помогал. Ведь дикая боль на части разрывала, терпеть сил не было. Умереть хотел. И если б не жена, тогда просто медсестра, не выжил бы...
Помолчал вспоминая.
- А до этого, между боями, я пил как все, не больше, не меньше. Фронтовую норму давали, не отказывался. Да и белой вороной в полку не хотелось быть. Совсем непьющих вокруг меня не было...
- Почему?
- Как тебе сказать... На войне всё переплетено, пацан, всё одновременно вместе. Страх за свою жизнь, порой животный, и ярость, дикая ненависть к врагу, к немцу. Трусость и геройство. Эти противоположности намертво тогда были слитны, поверь, в каждом. И никуда от этой каменной тяжести не уйти, она на передовой в человеке постоянно. Пусть тебе всего восемнадцать и ты жизни толком не нюхал или, скажем, аж за сорок и вроде как бывалый. С таким грузом всем, независимо от возраста, тяжело жить. Но надо, деваться некуда. А выпивка немного расслабляла, разжижала эту окаменелость. Правду сказать, для того и выдавали положенные сто грамм.
- Да... Вижу - многоликое у войны лицо.
- Точнее морда. Всякое бывало, мой дорогой Остап. И драпали, получив по сусалам. Это тоже не вычеркнешь из памяти... И непробиваемую оборону немецкую насквозь с кровью, мясом, навсегда теряя друзей, прогрызали-прорывали, а потом гнали его на десятки километров под зад коленом. Было... И пили, а случалось, и мародёрствовали. В основном, конечно, по мелочам...
- Ну да?
- Что скрывать, не без этого. Голодными ведь воевали - жрать хотелось постоянно, даже во сне. Сколько же нам было: семнадцать – восемнадцать лет, росли ещё... Чего я такая худая каланча, мне на роду было написано стать длинным. Батька мой аж под два метра вымахал. Только он в теле был, да и мать не карлица, а я от скелета, как видишь, недалеко убёг. Причина одна - недостаток питания в войну. А временами просто голод. Это даром не проходит... Ладно, поведаю тебе одну историю на эту тему. В общем-то весёлую, а то мы всё о грустном. Может, снизойдёшь до бутылки пива, скопидом! В качестве гонорара...
- Не обещаю. Историй у тебя много, а денег на пиво, тем более на другие, сильно забористые напитки - мало. На всё не напасёшься.
- Вот это - как всегда. Ну-ну... Отнимаешь, точнее, крадешь у меня последнюю надежду. Думаю, рассказ о мародёрстве сейчас будет очень даже кстати. Может, он тебя и проймет... Так вот. Часто почти совсем не евши воевали, получали какой-то минимум, что называется, только на поддержку штанов. Война... Чего обижаться - еды везде не хватало – и на фронте, и в тылу. Особенно в этом смысле тяжело было в наступлении. За день, бывало, десятки километров с боями на плечах у немца проходили-проезжали. Хотя он сильно огрызался – воевать умел, собака, да... Но и мы стали не промах, жизнь, точнее, смерть научила. Короче говоря, тыловики с горячей жратвой не всегда за нами поспевали. А сухой паёк, он и есть сухой паёк – в горле поперёк. Примерно как то безобразие, что ты называешь своей готовкой. Почему я с тобой, Остап Ибрагимович, до сих пор язвы желудка не заработал – совсем не понимаю...
- А ближе к теме нельзя?
- Можно. Где-то осенью сорок четвёртого такой случай был. Освободили мы одно сельцо. После боя пехота вперёд ушла, а нам разрешили постой - пару тройку часов отдохнуть-отоспаться, больше в наступлении не давали. За это время можно было чего-то сжевать всухомятку и как-то устроиться покемарить внутри самохода, так сказать, на своих рабочих местах. Ежели зимой. Или под днищем. Это летом, когда потеплее... Едем, место расположения присматриваем. Настроение хреновое, полковая кухня где-то далеко сзади болтается, не спешит. Отстали кормильцы эти вороватые, чтоб им пусто было, в их тарелках. Как и в наших...
- Всё-всё, на меня не переводи. Чувствую, что сейчас опять проедешься в мою поварскую сторону на своём самоходе. Ты как будто из него и не вылезал, Аркуня...
- Ладно, живи пока, разрешаю. Нет всё-таки пределов моей доброте... Так вот. Смотрим, дедок за тыном ладонями плескает: ой, сыночки, родные, дождались вас. Мы без лишних слов ему: дед, самогон есть? Отвечает: и не просите, парни, за так не дам – времена трудные, неурожай, оккупация, ну и так далее. В общем, по Чехову – овёс нынче дорог! Жадноват оказался к «сыночкам» старый хрыч... Заплатим, не волнуйся, говорим. Он, почуяв свой интерес, затрусил шуровать в подвал, а мы к тому времени уже приметили, что во дворе гуси пасутся. Пока он там, в своём подполе возился, быстро крутанули ближайшему голову набок и в люк самоходки закинули. Дедок вылез и поначалу ничего не заметил – гусей у него был добрый десяток, сразу не пересчитаешь. Сунули ему за бутылку рубли, какие у нас были, отъехали куда подальше к лесу за окраиной села, хворост насобирали, костерок на поляне разожгли. И только собрались ощипывать птицу, видим – от села спешит в нашу сторону капитан, замполит батальона, тоже, как и я, каланча пожарная - издалека виден. А за ним тот самый древний скупердяй чапает. Как говорится - атас! Мы быстро спрятали гуся, сидим, сухари грызём. Вроде как обедаем чем богаты, тем и рады. Капитан навис над нами, руки в боки упёр и сразу, без предисловий: ну что, увели гусака у хозяина, сукины дети! Было? Низкорослый дедок из-под его подмышки гномом подвывает: они это, они разбойники! Мы руками разводим: да нет, товарищ капитан, какой гусь, в глаза не видели. Он пальцем нам грозит: буду искать. Найду – все как один, весь экипаж под трибунал пойдёт за мародёрство! Приказ знаете.
- Суровый приказ, Аркуня...
- Ага, был такой. Но мы - в несознанку ударились, держимся. Ищите, говорим, нету у нас гуся лапчатого, не заходил... Политрук облазил самоход сверху донизу – в каждую щель не только заглянул, но и руками прощупал. Само собой, первым делом открыл затвор зарядного устройства орудия, место козырное, можно чего-нибудь в ствол спрятать. Калибр у пушки СУ-152 пятнадцать сантиметров с гаком, туда не только гуся - поросенка без особого труда можно запихнуть. Он посмотрел, конечно, а там снаряд преспокойненько себе лежит, никого не трогает до поры до времени, тоже, как и мы, отдыхает. В общем, завёлся капитан, сам самоходчик, как всё внутри устроено, прекрасно знает, а результата нет. Ничего не обнаружил кроме, конечно, снаряда... На второй круг пошёл, шмонает по всем углам, выглянет из люка и нам: я ведь знаю - ваша работа, больше некому. Вы гуся стянули! В последний раз предупреждаю - признавайтесь! А мы обиженные морды на себя напялили, сидим молча сухари грызём-похрустываем.
- А старый что? Помогал в обыске?
- Какое там! Пару кругов вокруг самохода по кустам сквалыга эта навернула, думал, что мы туда его сокровище закинули. А потом до него допёрло, что тут жаренным пахнет, и не гусем, а чем-то гораздо более серьёзным. Тут он струсил и незаметно слинял. Только мы его и видели... Ну, не в нём дело. Наконец, сдался и капитан. Заело его – ведь в таком же сто пятьдесят втором самоходе воюет, а найти гуся не может. Ладно, говорит, мать вашу! Ума не приложу, куда вы его дели. Не сырым же его сожрали до моего прихода, оглоеды. Давай, Аркадий, показывай, где птица, а то заснуть не смогу, мучиться буду. Да и старый уже сбежал вместе со своими претензиями. Ну, где? Мы на всякий пожарный случай для виду засомневались: так вы точно простите нас, грешных, товарищ капитан? Я же сказал, отвечает, ничего вам не будет. Слово офицера...
Лукьянов улыбнулся, вспоминая эти переговоры высоких – в буквальном смысле - договаривающихся сторон.
- Залезли мы с ним в самоход. Далеко пробираться не понадобилось, краденый гусак имени Михаила Самуэлевича Паниковского таился буквально в двух шагах от входного люка...
Но тут мой начальник, ключик-чайник, вдруг замолчал. И после многозначительной паузы спросил, не очень маскируя иронию: – Однако проверим твою сообразительность. Так всё-таки, ответь мне, где был тот гусь, Остап Ибрагим-оглы?
- А действительно, Аркуня, свет, Емельянович, куда же он подевался?
- Попробуй-ка сам допетрить, мой милый. Маленькую подсказку тебе я, по доброте своей, всё-таки подброшу. Вот что учти. Чтобы хорошо спрятать, нужно тайком наделить новыми функциями предметы, вроде как элементарные от природы. Они привычные, поэтому не бросаются в глаза. Все знают, в комнате незаметна даже громкая работа часов. Правда, их тиканье не в глаза «бросается», а уже в уши. Но это всё равно. Главное, что я тебе хочу внушить - любая заурядность на многое способна, если тайком расширить её возможности. Внешне оставаясь такой как прежде... Вот тебе пример из классики. У гениального Эдгара По есть рассказ, в котором, для того чтобы хорошо спрятать очень важный документ, его положили на самое видное место в доме – в раскрытый конверт для визитных карточек, висящий на стене у входа. Помещение тайком тщательно обыскивали, простукивали всё, что необходимо было простукать, чуть ли не вскрывали полы и прочее, прочее, тому подобное – я уже сейчас уже не помню подробностей, давно читал, - но ничего не нашли. А в мозолящий глаза конверт в прихожей - не заглянули... Читал, может быть, этот рассказ?
- Было дело.
- Ну, тогда пошевели мозгой, надежда всесоюзной теплотехники!
Я, конечно со вздохом безнадёжности, уныло начал, чем мог, соображать...
А ты, небрежно перелистывающий страницы этого опуса, надеюсь, до крайности затёртые, сможешь ли ты догадаться? Не одному ж мне извилину ломать! Впрочем, я так и не смог определить, где оказался этот чёртов гусак. К вящему удовольствию Аркуни, тут же заявившего, что иного результата от меня он и не ожидал.
Но я, как истинный книгофил и строкоман, верю в твою природную проницательность, дорогой читатель. И поэтому подсуну ещё одну наводку. В виде короткого – поверь! - рассказика внутри моего несколько разбросанного повествования. Эта история приключилась в иное, мирное время и с совершенно другими людьми, чем та, что произошла в войну с мародёрствующим экипажем Аркуниной самоходки. Но эти два случая... Как лучше сказать?.. Во! Казалось, совершенно разные, они во многом схематично – или конструктивно? - совпадают, можно сказать, являясь практически зеркальным отражением друг друга. И тогда, прочтя эту новую подсказку, ты не в пример мне, сможешь догадаться, где лихие умыкатели во главе с младшим лейтенантом Лукьяновым спрятали злосчастного гуся.
Уфф!.. Базара нет! Хотя и без подмоги до боли знакомой мне фени, но вроде бы более-менее внятно я ухитрился изложить эти свои многосложные и псевдонаучные словесные нагромождения...
Так вот. Уже значительно позже, когда «наладкинский» этап извилистой биографии автора остался в далёком прошлом, в моей рекламной фирме, ныне давно почившей в бозе по причине наступившего почти мафусаиловского возраста её директора, подрабатывал молодой режиссёр, - звали его, допустим, Сергей, - совсем недавний выпускник Всесоюзного государственного института кинематографии. Он то и поведал мне эту историю.
Учился Серёжа в мастерской очень известного режиссёра, народного артиста, лауреата всевозможнейших премий, в том числе и весомых международных фестивалей из первого ряда, а не занюханных областных, имя коим - легион. Как, впрочем, и несть числа их лауреатам... Словом, пять лет находился Сергей под крылом, можно сказать, живого классика советского кино. Фамилию которого я здесь, по естественным причинам, называть не буду. Вместе с народным уму разуму студентов обучала его красавица-жена, не менее знаменитая, чем он, звезда советского экрана. И это обстоятельство тоже не поможет тебе, мой проницательный читатель, определить о ком я здесь пишу – таких элитных преподавательских пар во ВГИКе насчитывалось несколько.
Режиссёр и его супруга славились в институте своей демократичностью и хлебосольностью. Студенты запросто были вхожи домой к мастеру, неоднократно принимавшему там, не отходя от кабинета, зачёты и прочие их работы. А жена классика не менее регулярно уже на кухне подкармливала полновесными обедами студиозусов, не страдающих по случаю молодости и куцей стипендии отсутствием аппетита. Иногда трапезу с молодыми разделял и сам мэтр. В общем, за пять лет учёбы отношения мастеров и будущих киношников стали почти семейными.
К сожалению, кроме выше перечисленных многочисленных титулов, наставника Серёжи отличала ярко выраженная многолетняя алкогольная зависимость. И здесь я также не опасаюсь, что ты его узнаешь, мой дорогой читатель, – в киношной среде эта ущербная категория населения была столь же весома, как и в других профессиональных сообществах на бескрайних просторах нашего тогдашнего отечества.
Ко времени учёбы Сергея во ВГИКе, у его совсем немолодого мастера, помимо всевозможных лауреатств, имелись уже два инфаркта и целый букет всяческих других, сопутствующих его возрасту и образу жизни, серьёзнейших медицинских диагнозов. По этому поводу употреблять спиртное врачи ему категорически запретили. С чем он, увы, соглашаться совсем не желал.
Но надо. Предупреждённая врачами жена, что называется, его пасла все двадцать четыре часа в сутки. Контроль был предельно плотным – и на работе, и в семье. Их образ жизни этому, конечно, способствовал. Во ВГИКе – рядом. На съёмочной площадке (параллельно с преподаванием снимались художественные фильмы, где она всегда играла роли первого плана) - он тоже постоянно на её прекрасных глазах. Ну, и дома, само собой. Она отсекала любые возможности выпивки мужа. Приходящим к ним студентам, строго настрого запрещала не только приносить с собой, по его тайной просьбе, выпивку, но даже говорить при нём на эту тему.
И тем не менее.
Нужно отметить, что Сережу, который, по его словам, ходил у супруги мастера – детей у них не было - в любимых учениках, она не только опекала и по-матерински подкармливала. Но и была с ним, можно сказать, по-семейному достаточно откровенна...
Однажды, рассказывал он мне, она поделилась наболевшим. Не знаю, что и делать, пожаловалась. Губит себя - выпивает буквально каждый день. Откуда что берётся, понять не могу. На работе ни-ни. Домой вместе пришли – муж как стекло. И что же? Садимся ужинать, смотрю, а он уже подшофе. Какая-то абсолютная непонятка! Дом алкогольно стерилен. Каждый уголок проверен – со всеми этими уловками я давно знакома, научена, Серёжа, горьким опытом. География его закладок для меня тоже давно уже не тайна. Бутылка или грелка за унитазом и в бачке, под ванной, в глубине антресоли между чемоданами, на лоджии, замаскированная среди каких-то старых вещей или спущенная на крепкой леске на захламленный соседский балкон этажом ниже – всё проверено, я в курсе каждого его ухищрения. И он знает, что я знаю, и в такие места уже не прячет. А куда – ума не приложу. Но ведь где-то он у него имеется, этот тайник. Серёженька, дорогой, прошу – потихоньку, не называя для кого и для чего, расспроси, пожалуйста, твоих знакомых, особенно семейных и пьющих. А ещё лучше их близких. Может, кто чего и подскажет...
Я, разумеется, постарался, провёл опрос, рассказывал мне Сергей, но ничего нового узнать не смог. Выпивохи, конечно, большие конспираторы, но приёмчики у них, в общем-то, у всех одинаковые. Да и в стандартной современной квартире - не средневековый ведь зАмок с приведениями - эти медвежьи углы наперечёт. Раз, два и обчёлся. Что-то особо новое там не придумаешь.
Но, как оказалось, придумать нечто совершенно оригинальное, всё-таки можно. Поведавшему мне эту историю Сергею я так и сказал: не сомневаюсь - здесь сработала недюжинная режиссёрская фантазия киноклассика.
Судите сами. Через какое-то время, после нескольких вызовов скорой помощи, после череды долгих, но безрезультатных поисков, в полном отчаянии она, наконец, сдалась. Да и неразрешимая загадка теребила её женскую душу. Ладно, сказала она мужу – я буду разрешать тебе пить совсем по чуть-чуть и на моих глазах, только покажи, наконец, где ты прячешь своё спиртное?
Получив от супруги клятвенные заверения, что обмана не будет, он повёл её в ванную комнату, куда всегда заходил перед ужином сполоснуть руки. Там, на кафельной стене рядком и ладком прямо на глазах невинно висели разные помывочные приспособления. Среди мочалок, щеточек с ручками, чесалок спины, пемз и прочей гигиенической мелочёвки, скромно притулилась не маленьких размеров губка внутри прозрачного полиэтиленового пакета. Он развязал пакет, вынул губку, и, сняв с полки стаканчик из-под зубной щётки, выжал в него грамм сто водки, которой она, эта губка, была хорошо пропитана. И тут же крякнув, легально махнул у неё на глазах пол стакана смертельно-целительной злодейки. И занюхав её рукавом халата, повесив на своё место отощавшую губку, классик советского кинематографа стал смотреть на жену совершенно невинным моргающим взглядом. Словно, не имея к происходящему никакого отношения, он, как школьный учитель, продемонстрировал публике обычный лабораторный опыт.
Ситуация печальная, в общем-то на грани жизни и смерти, рассказывала Сергею кинозвезда, но я вначале, извини за слово, обалдела, а потом долго смеялась до слёз и не могла остановиться. Аж тушь потекла...
Она потом погнала в шею приходящую домработницу, которая, получая от него мзду, регулярно заправляла губку, пока супругов не было дома...
Я не спрашиваю, дорогой мой читатель, помогла ли тебе разгадать гусиное исчезновение в самоходке моя подсказка насчёт двойственности простых предметов. Почти уверен - это в твоих силах. А что касается меня, то я только и смог, что покаянно развести руками вместо ответа на вопрос Аркуни:
- Ну, так как, орол молодой, допетрил, куда мы дели птицу? А... Иного от тебя ожидать не приходится... Значит, залезли мы с замполитом в самоход, я ему и предлагаю открыть затвор пушки. Так я уже там смотрел, отвечает. Даже два раза. Плохо смотрели, товарищ капитан. Отворяю казённик – в стволе, как ему и полагается, задницей к нам снаряд торчит. Вынимаю его, до сих пор помню этот вес у себя в руках - тяжёлый, зараза, был. А за снарядом тот самый гусь лежит, нас уже давно заждался. Капитана чуть кондрашка не хватила. Сжал двумя рукам свою голову, заревел, глаза выпучил, а потом начал смеяться как сумасшедший. Через минуту утер слёзы и говорит: уделали вы меня, черти! Не учёл, что пушка в особых случаях и гусем палить может. Прямо мне по мозгам... Ладно, на раз-два готовьте птицу. Времени мало.
- Простил вас замполит, получается.
- А куда ему было деться – слово дал. Да и голодный был, как и мы... В общем, по-быстрому ребята запекли в кострище наш трофей. Помянули дедовым первачом погибших товарищей – в батальоне два экипажа на подступах к этому селу сгорели... И потом за милую душу умяли гуся с капитаном, он в углях пропёкся хорошо.
- Кто? Гусак или капитан?
- Ладно тебе... Гусь, правда, слегка пороховым нагаром отдавал – лежание в стволе ему даром не прошло. Но мы его извинили, многострадального. Потом прикорнули часок, времени совсем мало уже оставалось из-за этого шмона, и поехали дальше воевать.
- Вперёд, за орденами.
- Об этом не думали, поверь. Думали как немцу скорее хребет сломать. И самим выжить при этом... Если повезёт.
- Капитан, наверное, долго вам этот случай припоминал.
- Не долго. Через месяц погиб вместе с экипажем. «Фердинанд» прямой наводкой сзади и сбоку бронебойным влепил. Не заметили - в лесочке, гад, затаился. Полный боекомплект у них рванул. Всех в пыль... Даже не хоронили.
Восемь лет нашей совместной работы с Лукьяновым, в плане моей профессиональной подготовки, не прошли даром. За такой длиннющий срок и медведя водить мотоцикл успевают обучить. А я чем его хуже? Всё ж-таки за плечами был горно-металлургический техникум, а не какая-то там берлога! Со временем я начал чего-то соображать в окрестностях теплотехники, и под мудрым руководством Аркуни прошёл блистательный карьерный путь от измерения с помощью газоанализатора СО2 в уносящихся в атмосферу газах до черчения каких-то кривых, характеризующих режимы работы котла. Что это за кривые, что они обозначали, не шибко понимал и тогда, а сейчас, тем более, не упомню. Кроме того, что они были кривыми.
Ни я, ни Аркуня по поводу медленного роста моего теплотехнического уровня особо не заморачивались. Мы прекрасно осознавали, что каждый был на своём месте в нашем тандеме. И обойтись в командировке один без другого мы не могли. Кроме того, скажу без ложной скромности, – мне с ним, а главное, ему со мной, смею надеяться, было интересно. Несмотря на более чем двадцатилетнюю разницу в возрасте. И дружество в этом общении, думаю, помогало ему гасить ту самую тягу...
Словом, наш кентавр резво скакал по просторам отечественного автомобилестроения почти не спотыкаясь. Строгие милицейские бумаги из мест командирования Аркуни, теперь уже в моей благотворной компании, в «Наладку» перестали приходить, а денежные «процентовки» с актами об успешном окончании работ, заказчик подписывал без скрипа.
Руководство фирмы не могло на нас нарадоваться. И однажды, через пару-другую лет, начальник третьего участка Виталий Пилько произнёс волшебную фразу: Будем тебя, Андрей, из техников-теплотехников на инженерную ставку переводить.
«Инженер-теплотехник» - звучало, конечно, гордо. В том числе, и в смысле увеличения зарплаты сейчас уже семейного человека. Но мне тут же стало понятно, чем будет чреват для окружающих мой новый статус. А в одиночку теперь не придётся ездить, спросил я с хлестаковской опасливостью очковтирателя и самозванца, понимая, что в этом случае запросто могу взорвать завод, на который прибуду самостоятельно рулить режимами котла ДКВР-20 под экстремальным давлением тех же двадцати атмосфер. Не волнуйся – всё будет у вас по-прежнему, похлопал меня по плечу Виталий, главное, держи там Аркадия Емельяновича в рамках.
В общем, со временем в умении «держать» моего шефа в этих самых рамках я, что называется, набил руку – конечно в переносном смысле. И, само собой, всё время помогала в этом праведном деле жена Аркуни, не забывавшая лишний раз позвонить нам в гостиницу из Минска. Узнать у меня что и как, ну и на всякий пожарный провести с ним душеспасительную беседу. Уходя из номера, с издревле присущей мне гипертрофированной деликатностью, я успевал уловить вроде как недовольное, а если вслушаться, воркующее бурчание Емельяныча, - мол, что, денег у нас слишком много, ты ж днями звонила! - но даже за несколько секунд успевал уловить в его хмурости радостные нотки. Да и вернувшись назад через какое-то время, заставал моего начальника в весьма приподнятом настроении.
Думаю, что без этой плотной опеки, пусть даже на расстоянии сотен, а то и тысяч километров, мне было бы гораздо трудней бороться с его зависимостью. Если вообще возможно.
Совместными с ней усилиями мы, в целом успешно, справлялись с его поползновениями сильно нарушить режим. Но за восемь лет всякое происходило. Бывали и неудачи.
Сейчас уже точно не припомню когда конкретно, но, думаю, что где-то в начале нашей совместной работы, точнее, деятельности – работа была за ним, за мною было её обеспечение, случился довольно-таки внушительный конфуз.
О котором я сейчас вспоминаю не без огорчения, но с улыбкой.
Конец второй части.