ЧАСТЬ СТО ПЯТНАДЦАТАЯ (1914)
Глава 115.123. СВОЕ ОСТРОЕ БОЛЕЗНЕННОЕ НАСЛАЖДЕНИЕ…
Один актер чувствовал себя превосходно. Он был совершенно уверен, что все кончится прекрасно, именно так, как, с его точки зрения, и должно кончиться: Юленька отдается Арсеньеву, а Катя – ему.
Иного конца он даже не представлял себе и был убежден, что девушки и сами хотят этого.
Надо было только найти кратчайший путь к цели, а поэтому актер быстро перевел разговор на любовь, которую понимал крайне просто и определенно.
Когда же, по его мнению, почва была подготовлена, он предложил проводить барышень. При этом устроил так, что Юленька с Арсеньевым пошли в одну сторону, а сам он с Катей – в другую.
На прощанье он успел шепнуть Арсеньеву:
– Да вы, батенька, не церемоньтесь: ведите ее прямо к себе, да и вся недолга!..
А потом игриво приподнял шляпу и, под руку увлекая совсем растерявшуюся Катю, крикнул многозначительно и нагло:
– Всяких благ!.. Желаю успеха!..
Юленьке показалось, что ее хлестнули по лицу, и ей стало так гадко и стыдно, что девушка чуть не заплакала. Стыдно за самое себя, что она могла поставить себя в такое положение. Но оборвать не хватило духу, и против воли она пошла с Арсеньевым, думая только о том, чтобы скорее дойти до дома и навсегда покончить с этой неудачной, глупой шалостью.
Они шли молча.
Арсеньев уже успел разглядеть всю ее высокую и стройную фигуру в длинном пальто с пушистым воротником и в меховой шапочке. Под мягкими изгибами пальто угадывались линии молодого тела, и легкое волнение приятно щемило сердце Арсеньева.
Девушка шла рядом, такая тихая, загадочная и пленительно хорошенькая при бледном свете электричества, что Арсеньеву хотелось поцеловать ее. Он давно привык к скорым и легким связям, и теперь ему было даже странно, что нельзя просто взять и увезти ее к себе.
– Мне сюда, – тихо сказала Юленька на повороте в переулок.
Они перешли улицу, и, когда мимо с шумом пронесся сверкающий автомобиль, Арсеньев взял девушку под руку. От этой неожиданной и, как ей показалось, оскорбительной фамильярности, вся кровь прилила к лицу Юленьки, но она не посмела протестовать и притворилась, что не придает этому значения.
Ярко освещенная улица осталась позади. Кругом сразу стало тихо и пустынно. Синий месяц, которого совсем не было заметно в центре города, среди наглых фонарей, теперь встал над темными крышами, и от него заблестели голубые искорки на неровных камнях черной мостовой.
– Давайте погуляем немного. Куда же вы так спешите! – сказал Арсеньев и чуть-чуть прижал ее руку, тепло которой чувствовалось даже сквозь рукав пальто.
– Как хотите, – нерешительно ответила Юленька.
– Мне бы хотелось поговорить с вами, – продолжал он мягко и осторожно, – в нашей встрече вышло что-то нехорошее, и мне не хотелось бы, чтобы мы расстались под таким впечатлением…
Юленька промолчала.
– Скажите, – снова начал Арсеньев, – вы очень разочаровались, когда увидели меня?..
Девушка смутилась, но почему-то не могла солгать.
– Да… по вашим книгам я представляла вас совсем не таким…
Арсеньева покоробило.
– А каким же?
Юленька ничего не могла ответить и сказала, как давеча:
– Так, не таким…
Арсеньев пристально взглянул на нее.
– Ну да… Все так говорят. Вы ожидали встретить какое-то необыкновенное существо, а встретили самого обыкновенного человека.
– Обыкновенного? – невольно переспросила Юленька.
Именно это и было больно и оскорбительно ей.
Арсеньев понял, но вместо того, чтобы отрицать это, смело повторил:
– Конечно, обыкновенного! Она чуть-чуть пожала плечом.
– Ведь под словом «необыкновенный» вы подразумеваете и в самом деле нечто такое, чего и на свете не бывает.
А писатель, прежде всего человек. Он так же живет, так же скучает, любит, страдает, так же ищет радости и развлечения, как и все… Быть может, он тоньше чувствует, чем другие, но это только дает ему больше желаний и большую неудовлетворенность!..
Арсеньев долго говорил о том, что такое писатель.
Близость красивой девушки и с каждой минутой нетерпеливо возрастающее желание ее близости делали голос его горячим и проникновенным, слова красивыми и значительными. Арсеньев сам увлекся, и ему казалось, что никогда не говорил он так хорошо, хотя то же самое и не раз ему уже приходилось испытывать и с другими женщинами.
В словах его не было никакой сознательной лжи, да Арсеньев и не любил лгать. Он всегда гордился тем, что может быть искренним до полной беспощадности к самому себе. Но теперь им владело одно желание, и потому все, что он говорил, имело цель только показать ей, какой он, и на самом деле, необыкновенный человек и какое счастье для каждой женщины принадлежать именно ему.
Никто не попадался им навстречу. Месяц светил таинственно и точно украдкой. Позади глухо гудела большая улица, а здесь, в пустынном переулке, звонко раздавались только их медленные шаги.
Юленька слушала молча. Без этого наглого актера, без глупой Кати, среди тонкой тишины весеннего вечера, Арсеньев казался ей совсем другим. В его словах она узнавала знакомые по его книгам мысли, образы и выражения, и в этом было что-то неожиданно волнующее.
Она всегда любила читать и о многих писателях говорила, как о любимых, но ей никогда в голову не приходило представить их себе живыми, близкими людьми.
То, что говорил ей Арсеньев, было ново и ярко. Целый мир, необыкновенно красочный и полный такими переживаниями, о которых даже и не подозревали в том кругу, где жила она, открывался Юленьке, и ей было завидно и казалось, что величайшее счастье – жить в этом мире, среди этих необыкновенных, замечательных людей!
Арсеньев говорил, и она слушала, стараясь не проронить слова. Так они дошли до конца переулка, давно пройдя ее дом, и повернули обратно.
– Вас оскорбило то, – говорил Арсеньев, – что я пришел по вашему зову, как на какое-нибудь пошлое приключение, но ведь я же не знал вас! На вашем месте могла быть женщина, не стоящая большего!..
– Зачем же вы тогда пришли?.. Неужели вам все равно?..
Юленька не кончила, смутившись своей мысли.
Арсеньев пристально посмотрел на нее и сказал:
– Да, все равно!..
Она чуть-чуть отодвинулась, но Арсеньев силой придержал ее руку.
– Видите ли, Юлия Людвиговна… – И вдруг перебил самого себя:
– Позвольте мне называть вас просто Юленька. Вы еще так молоды, что тяжеловесное отчество как-то не идет с языка…
– Как хотите… – пробормотала ошеломленная Юленька.
– Видите ли, Юленька… Мы только что говорили о том, что у писателя должна быть большая душа… Но ведь под этим словом нельзя понимать, что эта душа преисполнена всяческой добродетели.
Большая душа – это душа огромного диапазона, совмещающая все. От крайней мерзости до высшей красоты. Только человек с такой душой может охватить жизнь во всем ее многообразии… В этом сила и искренность писателя, но в этом и несчастье его личной жизни… Душа его всегда расколота, раздвоена…
Никто лучше меня не знает, как пошло и грязно то любовное приключение, которое я ожидал встретить сегодня, но и ни у кого не может быть такого острого любопытства и жажды испытать все…
Да, я думал, что это будет встреча с какой-нибудь похотливой барынькой, чувственность которой щекочет возможность принадлежать человеку с громким именем… Но если бы это было и еще гаже, я все равно пошел бы.
Человеку заурядному, с одной маленькой, ограниченной душой, хочется вознестись на высоту, такому же, как я, хочется иногда упасть в такую бездну, из которой неба не видать…
Бывают моменты, когда мне хочется быть таким, чтобы самому преклоняться перед красотой своего подвига, но бывает время, когда хочется и презирать себя… В этом есть свое острое, болезненное наслаждение.
– Но ведь это же ужасно!.. – наивно и искренно возмутилась Юленька.
– Может быть, – согласился Арсеньев, красиво наклоняя голову, – я всегда гордился тем, что могу быть искренним до конца… Правда, я могу и лгать, но бывают моменты, когда лгать нельзя…
Я скажу вам, что, когда я увидел вас, я понял, что вы не та, которую я думал встретить, меня охватила самая искренняя глубокая нежность к вам за вашу молодость и чистоту…
И в то же время чем больше растет эта нежность, тем больше хочется мне отнять эту чистоту у вас…
Юленька низко опустила голову, растерянная, не находящая слов для ответа.