Держа кружку с ромашковым чаем, Инна прислонилась к кухонному окну. Снаружи, в левом нижнем углу прилип небольшой жёлто-бурый кленовый лист с оборванной лопастью. Его ещё днём принёс ветер. Моросящий дождь закончился, но забрызгал стекло каплями, словно просеянными через сито. Некоторые из них сбегали тонкими извилистыми струйками и металлически поблёскивали в свете фонаря. В трещинах асфальта расползалось неопределённого цвета месиво. Раскидистый клён, многоэтажка напротив, одиноко стоявшие машины, детская площадка казались серыми призраками, которые маячили в темноте и насмехались над ней. Инна поёжилась и задёрнула короткую выцветшую занавеску. Губы коснулись горячего янтарного напитка.
«Ноябрь кончается, а всё дождь и слякоть. Не могу. Ни осень, ни зима, а… тусклая расплывчатость. Похолодало бы, что ли… Хоть пуховик можно надеть, тот, с симпатичным меховым капюшоном. А у Димки сапоги зимние совсем износились… Отложила на них, но часть отдала за лекарства…» - рассуждала она.
В размышления ворвались лязг ключа в замке и скрип открывающейся двери. Муж вернулся с работы. Инна мелкими быстрыми глотками допила чай и вышла в прихожую. Муж разулся у комода, оставив возле него чёрные следы от ботинок.
– Погода мерзкая, – сообщил он, пристраивая куртку на вешалку. – Грязь, лужи... Машину вон всю замызгал. На обратном пути в такую пробку попал, думал, вообще не доеду. Всё стоит.
Он сделал размашистый жест куда-то вправо, пытаясь показать масштаб бедствия.
– Привет, – произнесла Инна.
– А? Привет. Слышишь, что говорю? В пробку попал.
– Слышу. Сегодня весь день пробки.
Она снова забрела на кухню и, пока муж, журча водой в ванной, мыл руки и умывался, начала раскладывать вчерашний ужин. Положила в пиалу винегрет, на плоскую тарелку – жёлтое густое пюре с укропом, крупную говяжью котлету и ломоть ржаного хлеба. Поставила стакан с тёплым малиновым компотом.
– Ну, готово? – прогремело за спиной. Инна обернулась и отошла. Нос почувствовал запах ванильного мыла, которое она купила для себя.
– Готово. Садись.
Муж устроился на табурете и стал уплетать поданную еду. Бледно-голубые глаза Инны замерли на его ритмично колышущемся подбородке с редкой щетиной. Присев на соседний табурет и уперев локти в клеёнчатую скатерть, она поинтересовалась:
– Миш, ты ничего странного не видишь?
– А что? – немного удивлённый, он даже отодвинул ложку.
– Ну, например, в комнатах темно и тихо.
Миша почесал щёку.
– Димы, что ли, нет?
– Он у мамы.
– Почему? Она же забирала его на выходные неделю назад.
– Димка опять заболел. – Голос Инны напоминал автомобиль, подпрыгивающий на ухабах: – Когда я подняла его в садик, он был какой-то вялый. Завтрак не съел. На горло пожаловался: больно глотать. Померила температуру – тридцать восемь и три. А мне к девяти в фирму: проверка, сотрудники, как обычно, то не успели, то потеряли, надо их проконтролировать, начальство бесится… Всё одно к одному. Звоню главной руководительнице, говорю, мол, сын заболел… А она в трубку чуть не орёт: «Да вы и так постоянно с ребёнком на больничных, сегодня такой день, без вас никак, уволим, если не придёте…». – Её пальцы сплелись и упали на колени. – Звоню маме, рассказываю, прошу приехать, чтобы с Димой посидела и врача встретила… А она сама на работу едет… Ну отпросилась кое-как по телефону, приехала. Уже около девяти было. Я галопом в фирму, да в пробку попала. Добралась к половине одиннадцатого. Проверка уже на месте. Долго пробыли, до двух… В отделе, который курирую я, нарушений не выявили, в остальных – нашли, но по мелочи. Хотя бухгалтерия отличилась… Им ничего, а мне руководительница сделала выговор. За опоздание. Объяснительную швырнула в ящик… В общем, я разозлилась и ушла ровно в пять, как и все. В аптеку заскочила, взяла лекарств на восемьсот шестьдесят рублей. Мы с мамой договорились, что она заберёт Диму и пойдёт с ним на больничный. Вызвала им такси…
Она выдохнула и замолчала. Миша изогнул пепельные брови и принялся за ужин, уже успевший остыть. Прожевав кусочек котлеты, он отчеканил:
– Не обижайся, Инусь, но ты как ходячая проблема. У тебя вечно что-нибудь случается. Дима почти каждый месяц болеет, ну слабенький он ребёнок. Пора уже привыкнуть. Может, перерастёт. Я в детстве тоже часто болел, но мать сама со мной возилась и никому не подкидывала. А если тебя не устраивает работа, то ищи другую. Хотя… мне кажется, ты – извини, конечно – и на новом месте ни с кем не поладишь. Надо общаться с людьми, почаще улыбаться, а не прятаться в бумажках. Я вон в шесть ухожу и в восьмом часу возвращаюсь. И то не ною.
На несколько секунд Инне почудилось, что липкие щупальца воздуха проникли в лёгкие и, пульсируя, опутали их. Слова мужа были знакомы, точно утренний рокот круглого будильника, но сейчас прозвучали с особой ясностью. Она встала и выскользнула из кухни.
– Инусь, ты что, обиделась? – бряцая ложкой, крикнул Миша вслед жене, но ответа не получил.
Остаток вечера пролетел незаметно: она вымыла посуду, убрала в прихожей и свернулась на кресле в маленькой детской, уставившись на недавно разрисованный участок обоев; он склонился над компьютерным столом и приблизил лицо к пестрящему всеми красками монитору.
…Розоватые веки дрогнули и приоткрылись, разделив полумесяцы ресниц. Инна проснулась. Нет, скорее, очнулась от вязкого забытья, которое не позволило ей отдохнуть, но измучило нелепыми, гнетущими видениями, сошедшими с картин сюрреалистов. Она повернула голову: Миша спокойно похрапывал на смятой подушке.
Из-за сдвинутых плотных штор в зале скопился мрак; Инна нащупала на тумбе круглый будильник и включила подсветку: тридцать три минуты третьего. «Ещё ночь, – растерянно подумала она. – Почему я не сплю? Я должна спать. Спать. Ну, спи!».
Мысленное приказание было отдано напрасно: уснуть ей всё равно не удалось. Поворочавшись с боку на бок, Инна отбросила одеяло и прошлёпала босыми ногами на кухню, чтобы попить. Прозрачная вода заполнила кружку, потом освежила сухие губы, смочила горло.
В широкой полосе фонарного света, лежащей на стене, она рассмотрела свою стройную тень, будто овеянную бушующими волнами, и с томительной тревогой подбежала к окну. Его нижний внешний край был заметён ослепительно белым снегом. Жёлто-бурый лист покоился на этой перине, залечивая израненную сторону. Вечерние струйки стали кристальными заледеневшими линиями, и сквозь них мерцал силуэт клёна с узловатыми пушисто-серебристыми ветвями. Небо - глубокое, бархатно-синее, похожее на перевёрнутое море - рассыпало жемчужины снежинок, которые сливались в нежную пелену и сверкали в сонном луче фонаря. Больше не было ни разбитого грязного асфальта, ни качелей, ни квадратной песочницы, ни сурово глядящих машин – всё накрыла, поглотила чистейшая сахарная вата, превратив унылые очертания в загадочные соблазнительные акварельные мазки.
Инна прижала ладонь к стеклу и ощутила его влажный холод.
«О… что это? Неужели… зима? Какая красота. Снег… Ночь в снежной чадре… в ризе… нет, в мантии… Да, я знаю: ночь в снежной мантии! Величественная, гордая, прекрасная… И свободная».
Она хлопнула по стеклу. Хлопнула осторожно, почти испуганно, вопреки тому, что мечтала ударить со всей силы своего хрупкого тела.
«Не верю! Мне это снится! Не бывает таких перемен. Всё предопределено, предписано… Снег растает».
Она опустила ладонь, но тут же поднесла её ко лбу.
«А вдруг не растает? Вдруг это настоящая зима?.. Почему нет? Да даже если снег завтра растает, то обязательно выпадет новый. И наступит другой день… другая ночь в снежной мантии… Я верю. Я смогу».
Инна продолжала любоваться завораживающим зимним пейзажем. Искры снега отражались в её бледно-голубых глазах, танцуя в них и придавая непривычную яркость. Она заметила, как в многоэтажном доме напротив засияло окно: кто-то тоже не спал. А вдалеке, по седовласой тропинке, ведущей к центральной дороге, торопливо шли две фигуры.
25-29 декабря 2019 г.