ЧАСТЬ СТО СЕДЬМАЯ (1890-1892)
Глава 107.627. ДОВОЛЬНО СЛЯКОТЬ РАЗВОДИТЬ…
В городском саду было гулянье. В темно-зеленой массе деревьев, как сказочные огненные цветы, неподвижно пламенели разноцветные пятна фонарей. Играла военная музыка. И медные звуки ее наполняли зеленую тьму крутящимися в диком танце звонкими призраками. Они отдавались под деревьями и в самом конце сада, отдельные, звонкие, торопливо проносились по темным пустым аллеям, догоняя друг друга, то в воющей металлической тоске, то в бешено-резком веселье.
Людей было мало, и в длинных аллеях было пусто, и казалось, что неподвижные огненные цветы освещают дорогу только одиноким звукам, невидимо несущимся мимо.
На главной аллее и на площадке около оркестра и буфета было светлее, проще и спокойнее. Музыка здесь гремела так близко, что в ее оглушительном реве не было слышно ничего, кроме шума.
Огни сливались в яркий желтый свет. Толпа ходила тесно, со смехом, говором и пестротою. Пахло пудрой, стеариновой гарью и духами.
Шурочка и Игорь Лотарев пришли вместе. Эти две недели она почти не отпускала его от себя. В его присутствии ей было так просто, ясно и тихо и ей казалось, что она любит его нежно и спокойно. Игорь всегда говорил без умолку, тихо и хорошо, и никогда не видно было в нем желания и страсти.
И она никогда не заговаривала с ним о любви, но в глубине ее души, где-то внутри роскошного, сильного тела тихо и смущенно тлело томительно сладкое ожидание чего-то светлого и прекрасного. И в глазах ее, когда она смотрела на Игоря, видно было это кристально чистое, покорное и радостное чувство.
Она давно не видела Владимира Коллонтая. Сначала он пытался заговорить с ней, напоминая грубо и сильно ту страшную и жгучую ночь; а потом, когда она пугливо отшатнулась от него, он стал грозить своим отъездом, и в самом деле уехал куда-то.
Она вздохнула тогда свободнее, но, когда узнала, что он вернулся, что-то похожее на тревожную радость и любопытство проснулось в ней. Она беспокойно смотрела вокруг, точно желая увериться, что этого чувства никто не видит. Оно доставляло ей много мучительного и странного.
«Что же такое! Неужели я такая развратная? – мелькнуло у нее в голове мучительно и наивно. – Ведь я люблю Игоря… милого, светлого, чистого. Не того же… зверя!»
Она вспомнила Коллонтая, и он представлялся ей грубо красивым, отталкивающе разнузданным зверем. Это было страшно интересно, хотя, казалось ей, только гадко.
Она думала о нем с отвращением и страхом, в которых было томительное любопытство, раздувающее ноздри, подымавшее и напрягавшее грудь, расширявшее страстные глаза.
В тот вечер, когда он ушел, угрожая отъездом, после путанного странного разговора, похожего на горячечный бред, в котором слова бросались отрывками, намеками, острыми раздраженными, лживыми, а глаза говорили правду, Шурочке смутно казалось, что в самом теле ее происходит какая-то борьба: что-то чистое и светлое бессильно захлебывалось в горячих, безумно стремительных и могучих волнах ярко-красной крови.
Ночью, когда она раздевалась, у нее явилось неодолимое и стыдливое жгучее желание раздеться донага и долго, с тем же беспокойным любопытством смотреть на свое стройное, бесстыдное голое тело, ярким изгибом выступавшее из холодно-темной глубины большого зеркала.
Наутро после этого ей было холодно, до боли и ужаса стыдно, и в одиноком испуге, в бессильном недоумении она искала Игоря, звала его, заглядывала в чистые спокойные глаза и тихо успокаивалась под его радостную, бессвязную речь.
Она знала, что Коллонтай приехал и что он придет в сад. Последнее она чувствовала по тому тревожному холоду, который подступал к груди и заставлял нервно дрожать ее полные колени под строгой твердой юбкой.
«Он придет… Надо уйти! надо уйти!»… – полубессознательно думала она и не уходила, и ждала, обманывая себя.
«Это оттого, что мне нет никакого дела до него!.. Я только боюсь его… грубости!» – оправдывалась она перед собою и чувствовала, что лжет.
Музыка замолчала. Тишина выступила из-под молчаливых неподвижных деревьев, и слышно было только, как раздраженно и оборванно шаркали по песку аллей шаги гуляющих.
– Вы знаете, – говорил Игорь, – что Оля идет пешком на богомолье?
На секунду Шурочка оторвалась от себя и с удивлением посмотрела на него.
– Не может быть? Куда?
– За сто верст… Нашла себе попутчицу, старушку простую, и идет. Она моего совета спрашивала.
– И вы посоветовали?
– Нет. Она так спрашивала, что я видел, что это ей не нужно. Я ничего не сказал, – серьезно ответил Игорь Лотарев.
– Она в вас влюблена! – с нехорошим, но не заметным ей самой чувством сказала Шурочка.
– Нет! – решительно и спокойно возразил Игорь. – Ей, может быть, и кажется, что она в меня влюблена… Я это заметил. Но это неправда, – она не в меня влюблена, а в… я не знаю, как это выразить… – бессильно улыбаясь, задвигал рукой Игорь.
– Она, в великое влюблена… Она удивительная девочка, эта Оля! В ней большое сердце и мало любви. Есть такие люди; они несчастные: им все хочется охватить своим сердцем что-то огромное, весь мир, подвиги, муки, и у них не хватает любви, чтобы обнять то маленькое, что рядом с ними…
С того места, где они сидели под неподвижно пламенеющим мрачно-красным шаром, виден был в конце аллеи бездонный черный прорез ворот. Иногда из их мрака вытягивались, как черные щупальца, длинные черные тени и вдруг пропадали, а в круге света появлялись темные силуэты людей.
Шурочка слушала Игоря Лотаревского и неподвижно, напряженно смотрела туда. Она увидела Коллонтая, как только он вошел в сад, видела, как он, не видя их, пошел в другую аллею, но не двигалась.
– Коллонтай, вот они! – близко сбоку резко прозвенел голос Шишмарева, и они подошли.
Коллонтай молча пожал узкую мягкую руку девушки.
Шишмарев сейчас же резко и бойко заговорил с Игорем, Шурочка не слушала их… Она часто дышала, высоко и неровно подымая грудь, и решительно смотрела перед собой. Кончик зонтика бился о землю, напоминая судорожное движение хвоста насторожившегося скорпиона.
«Что со мной делается?» спрашивала она себя, с капризной досадой закусывая нижнюю губу.
Мне представляется, услышала она как-то вдруг слова Игоря, что люди в погоне за счастьем толпятся у какой-то двери, как толпа во время пожара. Каждому кажется, что спасение в том, чтобы силой, как можно скорее, раньше всех пробиться к выходу, и в страшной давке все гибнут!
– Борьба за существование! – сказал Шишмарев.
– Не должно быть никакой борьбы! – твердо возразил Игорь. – Нельзя выйти, навалив перед собой кучу трупов… Надо опомниться, остановиться, не мешать друг другу, уступая…
– Как те два вежливых француза, что уступали друг другу дорожку и оба шли по грязи! – с холодной злостью, в которой слышалась насмешка не над словами Виктора, а над ним самим, вставил Коллонтай и коротко засмеялся.
Музыка заиграла тихо и плавно, точно устав после недавнего вихря звуков.
– Все это сентиментальности! – повышая голос, жестко и грубо продолжал Коллонтай. – Жизнь – так жизнь… Не я виноват, если кто слабее меня…
Он помолчал и прибавил:
– Брошу в грязь, на голову стану, а перейду…
Игорь Лотарев грустно покачал головой.
– Довольно слякоть разводить… Не жизнь, а сонное болото! – упорно проговорил Коллонтай.
– А если на вашу голову станут? – не глядя на него, холодно спросила Шурочка. Коллонтай быстро повернулся к ней.
– Пускай… Посмотрим! – мрачно сказал он и, помолчав, прибавил:
– И то жизнь… Александра Михайловна, мне с вами необходимо поговорить.
Он нервно улыбнулся, и голос у него зазвучал фальшиво.
– Я вам одну сплетню расскажу про… него! – кивнул он головой на Игоря.
Игорь удивленно поднял глаза.
– Говорите здесь! – пожала плечом девушка. Коллонтай опять фальшиво засмеялся.
– Не могу я при нем… Да вы меня боитесь, что ли? – тихо прибавил он, вызывающе и близко заглядывая ей в глаза.
Шурочка высокомерно и тревожно улыбнулась.
– Идемте! – она встала.
– Игорь, вы приходите туда сейчас! – сказала она.
– Хорошо! – ответил Игорь спокойно и опять повернулся к Шишмареву.
Шурочка больно и холодно почувствовала себя одинокой. Ей сделалось страшно. Когда они уходили в дальнюю аллею, бесконечно тонувшую в пустоте и мраке, она услышала, как Игорь говорил:
– Человек не тогда будет счастлив, когда заставит уважать свои права, а когда научит любить себя. Но до этого далеко!
Они ушли в глубь сада. Звуки музыки глухо и как-то пусто долетали сюда. Фонари мертво и тускло светили здесь уже обыкновенным ламповым светом. Деревья поредели, и между ними просвечивали звездное небо и холод.
– Что же вы хотели мне сказать? – спросила Шурочка.
Владимир тяжело дышал.
То, что он решил сделать с ней и, что представлялось ему мрачно-красивым и быстрым, под ее намеренно холодным взглядом, перед прямой, одетой в строгое твердое платье фигурой показалось вдруг невозможным, нелепо тяжелым и безобразно грязным.
– Я… – проговорил он и не знал, что говорить дальше; челюсти невольно смыкались, как железные, точно здесь, именно теперь нужно было тяжелое молчание.
Шурочка чувствовала, как приближалась к ней огромная страшная опасность. И странно было то, что именно от этого чувства исчез в ней страх; ей стало легко, было захватывающе приятно и интересно, как над пропастью, хотелось еще ближе заглянуть, почувствовать, и бессознательная мысль яркой вспышкой обожгла ей голову, облив щеки горячим румянцем.
– Ах, как интересна жизнь!..
Коллонтай, как бы повинуясь какой-то посторонней силе, низко нагнулся, хрипло засмеялся и вытянул вперед руки.
Шурочка машинально отступила шаг назад, быстро неровно так, что большая черная шляпа сдвинулась на глаза. Ей показалось, что все ухнуло куда-то и сердце упало.
– Шурочка, где вы? – весело позвал Игорь Лотарев.
Коллонтай вздрогнул, опустил руки и растерянно оглянулся.
Шурочка насмешливо взглянула на него и, как бы откидываясь от пропасти, подняла руки к шляпе.