Стремящийся к великому образу своему, некогда необъятно пустому, застал на рассвете себя в полнейшем одиночестве; цепляясь за каждую мысль, рождённую в этот момент, стараясь, хоть как-то её опровергнуть. И всё же, к великому горю своему, он ощутил незыблемую пустоту в сердце своём, ибо как мысли эти были так глубоки, так печальны, что он не смог, в конечном счёте, бороться с ними. Не смог и переубедить всю свою личность в обратном, а главное, укорениться в смысле собственного существования и нахождения в этом посредственном, и ничем, казалось, непривлекательном мире. Оказавшись в плену молниеносно сменяющихся мыслей, он чуждался и заставлял себя остановиться, называя всё это ахинеей и помешательством.
Звали его Антуан Амальрик.
Антуан Амальрик происходил из рода незнатного, но довольно образованного и даже состоятельного. В жилах его кипела кровь французских подданных по отцовской линии и русских аристократов по материнской соответственно. Но никогда в своей сознательной жизни Антуан не отождествлял себя с французами. Скорее он был всем своим существом русским, и только лишь имя его не иначе как свидетельствовало о смешении кровей. Верно и то, что, порой, бывало, глянешь на него с любой стороны и хочешь аль нет, а видишь вылитого иностранца. Но то «верно», очевидно, вызвано приветливой загар кожей его и слабостью к повседневной яркой одежде, чем на лбу писаного слова «иностранец». И он всегда казался свободным, сохранившим себя.
Ростом вышел Антуан в пределах ста восьмидесяти сантиметров, статный, с великолепными черными волосами, как-то даже нелепо зачёсанными, но довольно стильно и, что важно отметить, в соответствии со своей грациозностью. Черные глаза, прямой лоб, продолговатый аккуратный нос, пухлые губы, впалые щёки и вытянутый подбородок с небольшой щетиной. Белизну зубов своих он как будто бы выпячивал на всеобщее обозрение, и тем нередко представлялся ужасно небрежным притворщиком. Очаровательная улыбка, казалось, ни на минуту не покидала вечно довольное лицо, порой и вовсе не ясно, чем вызванная, а при иных обстоятельствах и положительно льстила его собеседнику, что он прекрасно улавливал и начинал активнее улыбаться, а временами неукротимо смеяться, что ещё более умиляло. Лицо его веяло свежестью, и он казался лет на семь моложе своего тридцатидвухлетнего возраста; подобной внешности неминуемо прогнозируешь сохранность ещё как минимум десяток лет, узрев её не раз или единожды мельком.
По натуре Антуан неизменно рисовался сангвиником, по характеру экстравертом, нередко донельзя развязным юнцом и чопорным деятелем всевозможных приличий. И этот «миловидный чопорный экстраверт», да ещё и яркий затейник, с раннего детства обожал шутовство, педантично оттачивая свои представления до фатального обезглавливания жертвы (успешно создавал условия, в коих царил психологический контроль последней). Он тратил немалые суммы на «подставы», предназначенные для друзей и знакомых. Знаменательным было участие их ближних, взаимодействующих с трагедией и выступающих в определённой роли, но роли спонтанной, неосознанной. Это было что-то вроде внезапной смерти близкого человека в связи с каким-нибудь заболеванием, гибель, убийство, похищение или арест. Антуану были известны козни разыгрываемых, собственно, их он и оборачивал против "жертв". Но мы не будем сейчас вдаваться в механизмы представлений, ям и жертва падений, а единственно познакомимся с их обратной стороной, иначе говоря, — финалом. А финал для жертвы был весьма специфичен: с одной стороны, она была в ярости, готовая рвать и метать всех причастных, с другой же — присоединялась к ним, смеясь над собой в шоковом состоянии, понимая лишь то, что всё это розыгрыш, и уж теперь можно расслабиться. Да, это было эгоистично и жестоко! Но как бы там ни было, акцент ставился как на получение эмоций, так и на придание смысла серьёзно о жизни своей, жизни родных и близких, что могут уйти вмиг, даже не попрощавшись, задуматься.
Как-то раз к Антуану подошёл видный журналист и отважился задать вопрос, который никто и никогда задавать не отваживался; все знали: если Антуан делает что-то, по собственному мнению правильное, а со стороны представляется, что это «правильное» в корне не верно, то так лишь представляется — и время всегда подтверждало эту истину.
— Мистер Амальрик, всех интересует один очень занимательный вопрос: «Почему вы до сих пор не начали снимать свои подставы и не запустили собственное шоу?» Наш канал мог бы поспособствовать вам.
На что был дан прекрасный ответ:
— Уважаемый Глеб Родионович, если я сделаю это, то все мои подставы действительно превратятся в шоу.
Живущий эмоциями и чахнущий без них Антуан, помимо каверзного шутовства увлекался и прыжки с парашютом. Любил он и вингсьют, фрирайд, скалолазание. Было бы неприлично с моей стороны оставить эти строки без строки, упоминающей его прекрасный опыт в экстремальном виде спорта: отсутствие курьёзов, бездумных действий и инфантильности. Нет, он не был бесстрашным, он не был несломленным, напротив, результаты стараний его всегда были против него и до двадцатидвухлетнего возраста Антуан только и делал, что плакал, всё чаще думая о суициде. Нет-нет, не открыто — на людях он был сильным и действительно уверенным в себе, — дома, на пару со своим отражением в зеркале. Таким вот диковинным образом он утверждался и, гнушаясь, обретал силы, заставляя себя не расточать их попусту, а максимально эксплуатировать в достижении туманом окутанных целей. Случай был тяжёлый и каждый раз не давал покоя, но Антуан никогда не терял рассудок; подтверждение тому послужит не реализованный в мыслях многократно воплощённый акт собственной физической гибели. Вместо этого он, поймав волну, с трудом им созданную и не имея второй попытки достичь суши, прикладывал всё усилия, дабы её покорить. Что до так называемых вызовов судьбы, то держал он поминутно их в ежовых рукавицах; за неимением веры во всевышние силы и наличествующей в нём убеждённости в важности личных усилий.
Всегда опрятный, сдержанный, любезный — таким он и был, казалось, всегда. Но некогда это был заведомо желанный образ, созданный им самим опечаленным, ввиду переполняемой разочарованиями и непосильной боли жизни своей, о чём будет сказано в своём месте.
Антуан перебежками засобирался и направился было к двери. Он хотел бежать, бежать так далеко, где образ мыслей его стал бы интерпретировать всё иначе, а главное бежать от того места, где он столкнулся с такой порочностью, с такой безвкусицей, как вдруг, в эту самую минуту, надо думать, неожиданно, раздался ужасно неприятнейший звук, исходивший из дверного звонка и приведший его в исступление. Вздрогнув, всё его тело окаменело и превратилось в груз доселе неведанной силы, потупившийся взгляд обратился на дверную рукоять и его охватил страх, точно пробрался он в этот пентхаус в качестве вора, а за дверью уже очутился немыслимым и таким скорым образом субъект, предрешающий его преступную участь. Тем временем звонки участились, а время для Антуана не иначе замедлилось. Мгновение спустя — мгновение, тянувшееся целую вечность, — он, сбросив с себя пелену, накрывавшую его до сих пор, вспомнил, что условился о встрече со своим новым знакомым Андреем Котиным. Рванувшись к выходу и быстро открыв дверь, бледный Антуан, в ажитации, кое-как отступив в сторону, тотчас повалился на диван с сильнейшим удивлением в лице. Перед ним предстал его покойный отец Аднет Амальрик.
Три дня до этого
Знакомство
Day 1
В октябрьский, относительно тёплый облачный день, не далеко от здания Института Культуры в городе “N”, в позе некоего размышления и, даже, отчаяния, сидел молодой человек лет двадцати пяти, не более. Одет он был дорого, но не вполне опрятно, точно бы в этой самой одежде пролежал весь день навзничь, ворочаясь из стороны в сторону, а после встал и отряхнулся, очистившись от всякого прицепившегося мусора. Или что-то вроде с недавних пор став частью улицы испытал удачу, избив и отобрав эту самую одежду у состоятельнейшего господина, а после… а после пустился в родные места, заливая всё это дело отнюдь не дурным спиртным.
Был он блондин, имел голубые глаза, тонкие губы и какое-то банально-овальное лицо, довольно симпатичное и очень может быть красивое. Яркой, и в то же время не столь примечательной особенностью выступал шрам на правой части подбородка. Присутствовала и ещё одна, в каком-то смысле, поразительная особенность. Антуану было несколько удивительно в тот день на шее его наблюдать подкожную краску в виде небольших, но уверенно обосновавшихся звёзд, а вечером следующего дня обнаружить их отсутствие. Ему даже казалось всё взором, как и возникшее желание вбросить данный вопрос в их, право, поминутно рьяную беседу. Ну да ладно, оставим эту чудаковатость в оном виде и долепим образ молодого человека. Телосложение его было средним, как и рост — не выше ста семидесяти пяти сантиметров. Он разительно выделялся на фоне прохожих и рядом сидевших на кованых скамейках со спинками в виде великолепных стальных завитушек, рисуясь человеком из другого мира. Хочу сказать человеком из совершенно иного социального общества, что, достоверно известно, таковым и являлось.
Периодически прохожие бросали на него вопросительные взгляды, открыто интересуясь им и целью его пребывания. А впрочем, то могло быть в силу непомерного желания сделать ему замечание, ибо как сидел молодой человек на мраморном периле, упёршись в него туфлями и склонившись вперёд уже часа два сряду. Он будто бы парировал желание встать и уйти, и эта борьба выразилась в его измученном взгляде, коим и встречались кроткие глаза зевак.
Этого-то молодого человека и обозревал Антуан, раскинувшись в автомобиле кресла своего и демонстрируя геопозицией своей парковочное место близ описанного персонажа. В течение неопределённого отрезка времени Антуан выстраивал мотивы, побудившие молодого человека оказаться до того в пагубном положении. Было очевидно, что с ним произошло нечто ужасное, что он принял некий удар. Но что это был за удар? И кто нанёс этот самый удар? Сам он, из-за незнания, сентиментальности и проч., или же пал несчастной жертвой непредвиденных и сокрушительных обстоятельств? Антуан предположил, что кроется здесь гибель души его, а, стало быть, до души, могла добраться лишь женская и злая любовь, — именно таковой он её и считал в минувшие постные годы, ибо был обманут и пронизан острым кинжалом женской порочности и похотливой игрой, что украла сердце его, оставив изодранную душу заведомо на скорую смерть. Вне всяких сомнений предположение Антуана опиралось на реальный эмпирический опыт, чего так не достаёт обществу, слова которого по большей части шум.
Подчинённый своей добродетели он вышел из автомобиля, поправил галстук, пальто (в этот раз он был изысканно одет, не так, как всегда) и подошёл как можно ближе, так, чтобы не смутить молодого человека, но и лучше его разглядеть. Первая мысль, точно будильник зазвеневшая в его голове, отдавала эхом, пронизывая мозг головной болью, во власти которой он морщился.
«Почему я это делаю? Не потому ли, что этот человек, хоть и вид его неопрятен, решительно чужак улиц? Что если бы мне всё это показалось и подойди я, перед глазами бы предстал обыкновенный бродяга, что тогда? Помог бы я ему?»
Несомненно, он бы помог. Но жизнь сомнений, в данном вопросе, сразила всю его благотворительную деятельность, поставив клеймо бесчестие, на что самокритичный Антуан пригрозил себе же исключением из числа благовидных, но снискав в позиции абсурд плюнул на сей вздор.
Остановившись и слегка склонившись, протягивая к плечу молодого человека руку, он тихо и очень вежливо произнёс:
— Извините, у вас всё хорошо?
— Отойди! — отбив его руку и фыркнув в ответ, незнакомец тут же взглянул на Антуана, едко добавив: — А-а, это тебя папенька подослал? Какой он заботливый! Чего сам не пришёл? Не нужно ничего! Я сам!..
— Какой ещё папенька? — сдержанно отвечал Антуан. — Я здесь по своей воле, если хотите: из интереса к столь изумительному персонажу! — он сказал это с улыбкой и с некоторым восхищением сказанного, посчитав, что молодому человеку, должно быть, непременно понравится.
Но тот, бросив на него разгневанный взгляд, только и ответил:
— Послушай ты, персонаж! Иди отсюда! И всем своим скажи, что Котин в силах о себе позаботиться и пережить собственное хирургическое вмешательство в иссохшую душу!
Решительно неспособный на порывистый гнев Антуан, не без удивления отступив назад и охладев к улыбке с позитивом, со скорбью вымолвил:
— Но вы меня действительно неправильно поняли. Я не тот, за кого вы меня приняли.
Но молодой человек, понурив голову, точно потяжелела она в разы, не слышал более ничего после своей эмоциональной реплики и проблеском в глазах прошедшей важности. Вероятнее всего, в это самое время, он анализировал сказанное и в целом был доволен столь броским красноречием. Немногим позже эмоциональность поутихла и он, начиная внимать неимоверно важное нечто, обратил внимание на отсутствие лоферов, что были в поле его зрения, когда подошёл «посыльный». С трудом приподнимая голову, смотря из-подо лба, молодой человек увидел чернь, хлынувший шквал ветра и сгустившиеся над ними тучи, придавшие необычайные тона в глазах творца и каждого творца в себе вынашивающего. Окинув взором удаляющегося Антуана он, задержав на нём взгляд, в ощутимом прозрении узрел тотчас замедление жизненной процессии; этой навешенной на глаза тривиальности; этого разлагающегося срама, этой в чистом виде лицемерщины, дотошности, сеющей антипатию к жизни, в свою очередь побочно отравляющую и взывающую к разрушительному чувству собственной никчёмности. Антуан плыл по небольшой лужайке, приближаясь к асфальтированной поверхности, как вдруг ветер начал утихать и проступил солнечный свет, осветив в первую очередь его стан и уже после весь люд, дороги, здания. Молодой человек в одночасье очнулся и, окунувшись сей же час в произошедшее, понял, что отец никого и не мог подослать, ибо были они решительно в диких отношениях, не предполагавших и таких банальностей, как поздравления С Днём Рождения, какая там забота.
«Всё моё поведение — это протест и отчаянный крик к некогда любившему меня отцу. Видимо я по сей день не в силах смириться с тем, что ему нет и дела до моих успехов, падений и, как говорила моя Лиззи: «Силы вольной и души творящей, готовой претерпеть любые поражения судьбы!»
Произнеся всё это в глубинах, к тайнам которых нет доступа иным, он вскочил, догнал Антуана, который уже садился в автомобиль, и довольно вежливо, но всё ещё с некоторой хмуростью, спросил:
— Так ты говоришь по собственной воле решил подойти ко мне?
— Да! — держась за дверь и закинув праву ногу в салон, Антуан застыл в ожидании.
Молодой человек с самым детерминированным дружеским видом подошёл к нему и представился.
— Андрей Котин, психоаналитик и крайне польщённый вашим поступком персонаж, — говоря это, он протянул руку для крепкого рукопожатия и довольный собой закатился милейшим, поразительно соблазнительным смехом. Но сделал это вслед за принятой шуткой, оголившей блистательные зубы Антуана в момент рукопожатия.
— Приятно познакомиться, Антуан Амальрик. Я собираюсь ехать в ресторан недалеко отсюда. Быть может знаешь, Piano?
— Конечно! Там готовят великолепное тирамису.
— Славно, тогда поехали вместе. © 2016 @sandrinstark