Милый дом
В плане денег я всегда был очень прост: у меня их никогда не было. Не знаю, повелось ли так исстари или, быть может, принял я от неизвестных мне родственников счета воровато выигранных в карты партий, — право, мне никогда этого не узнать. Да и тревожить меня оная ситуация начала лишь последние несколько лет, не иначе.
Всё, что я знаю о своём отце — так это то, что был он талантливым мошенником, прожившим свои тридцать три года завиднее десятка высшего звена пенсионеров. Он был кругом и везде лидер, — двигатель любой процессии, и просто мой отец. Мать он повстречал в Московском государственном университете. Там она преподавала всеобщую историю искусств, и, искушая правильно отточенными линиями лица, прочно удерживала всех жадно внимающих своим недюжинным умом и пылкими нападками на шарлатанов минувших столетий. Это была любовь, и закончилась она весьма плачевно. Так заканчивается всякая история, требующая своего продолжения. Отец погиб при странных обстоятельствах, а мать вскоре заболела и менее чем через год скончалась от рака. Они ушли из жизни молодыми и влюблёнными, ушли, зная наверняка, что это — не конец, что это — лишь начало. Их пепел был развеян над океаном в один день, — в день моего рождения, моими детскими ручонками. Океан — их дом, из него они пришли, к нему они и вернулись, — думал тогда я.
В те дни возраст мой являл собою цифру шесть, и я был самым весёлым и активным мальчиком, какого только знали близкие друзья моих родителей. Решительно все были готовы делить со мной свой дом. Но сделать это отведено было по праву самому близкому другу отца, — Евгению. Он и мой отец в далёкие и непонятные ныне времена были наёмниками. Пройдя весь путь в состоянии войны, и обменявшись огнестрельными ранениями, заслонив друг друга спинами от пуль, они оставались неразлучны до печально известных дней.
Мы жили как счастливая и полноценная семья. И я, безусловно, был желанным ребёнком. Но в шестнадцать лет безоговорочно и безвозвратно я покидаю Евгения на пару с прекрасной Матильдой, — его женой. И, конечно же, их восьмилетнего сына Костю, к которому я питаю чистую братскую любовь, я тоже оставил; дождавшись увлёкший его в тишину сон, я напоследок заглядываю в его комнату и убегаю в ночи. Я люблю их, и потому пожелал оставить. Мы, конечно же, общаемся, да и с Костей по мере взросления его виделись, бесились и сходили с ума регулярно. Он славный парень. Вот уже как второй год живёт и учится в Брюсселе, а в свободное от учёбы время пишет необузданной красоты картины и каким-то немыслимым для меня образом их сбывает по не демократическим ценам. А ещё у него нюх на редкие коллекционные вещи, которые он скупает по невероятно низкой цене, делая на продаже целое состояние. Хобби у него такое. Вечно достаёт меня этими скандально успешными историями, засранец! А намедни вступил в отношения с достойной его девушкой, в край меня тем озадачив. Звонит, знаете ли, по нескольку раз на дню и льстит старшему брату с одной лишь целью: выудить очередной совет и сделать чуточку счастливее свою пассию. Палец в рот не клади, парень своё возьмёт, и дружба наша, в невидимой для плевка клумбе, цвести не перестанет.
Но вернёмся к моему уходу. Почему я, на удивление всем родным, так поступил? Я знаю, они до сих пор держат на меня обиду и полагают, что причина иная. Считают, что могли меня чем-то задеть, как-то обидеть. Но эти, истинна дорогие мне люди, заменившие мать и отца, решительно неспособны ранить, разве что исцелить. Я не встречал ещё хоть сколь-нибудь приближённого к их гуманности человека. Они лучшие родители, мои верные друзья и неистовые наставники. И не потому лишь только, что они мои. Я неизменно им благодарен и буду желанно покорно любить их до конца своих дней! К сожалению, именно я причинил им сильную боль, и всякий раз при встрече невидимым движением руки поглаживаю эту рану, заглядываю в их глаза, но изменений не вижу: они всё такие же, будто бы я и не уходил. Понимаете, я стал для них родным сыном, а родной сын не смог бы вот так уйти. Но я ушёл. Ушёл, потому как сердце моё, память и разум уже не могли любить сыновьей любовью другую: любить не ту, что впервые была названа «мамой», любить не того, кого я впервые назвал «отцом». Более того, взрослея, я безнадёжно влюблялся в них всё сильнее, невзирая на их физическое отсутствие. Это те люди, которыми восхищаешься и рискуешь ими увлечься, влюбиться и отдать им свою свободу, свою жизнь, лишь бы быть рядом и иметь возможность ловить брызги от бьющей в них ключом жизни. И эти люди — мои родители, а я — наследие этих людей. Когда они ушли, весна в нашем городе переменилась, и в лужах отразилось сумрачное небо. Вся их компания распалась, тропы заросли травой и небольшое, но преданное им русло реки окончательно иссохло. Но что я заметил! В небе появились две звезды, и я готов поклясться, что это они. Каждую ночь они заглядывают ко мне в комнату, улыбаются, смотрят на меня спящего, затем друг на друга, обнимаются и нежно целуются. Мне было приятно так думать, да и сейчас это вызывает лишь чувственную улыбку. Всё упомянутое являлось причиной моего ухода. К тому же я был достаточно взрослым, любил копаться в прошлом и касаться шрамов, что неизменно украшают наши сердца. А ещё я понимал: настало время устраивать свою жизнь.
Тогда, в шестнадцать лет, я перебрался в разгромленную, унылую квартиру, не способную похвастаться ни одной дверью (вследствие их отсутствия), ни одной исправной сантехнической или отопительной трубой. Что и говорить: не было даже проводки! Квартира располагалась в своеобразном районе и досталась мне случайнейшим образом. Как так? Рассказываю.
В один из однотипных летних дней со мной связался некто Альберт, — разменявший восьмой десяток старик, но такой мальчишка. Забыть глаза его невероятно сложно! Это откровенно беззаботные детские глаза на старом лиц. Мне он сразу понравился. Как оказалось, Альберт являлся давнишним должником моего отца и «сей же час хотел бы вернуть его взрослому сыну долг». Через пару часов он заехал за мной и повёз в эту “миловидную” с высокими потолками двухспалку. И я, разумеется, охотно согласился принять причудливый подарок. Все сбережения, заработанные на продаже не мною краденого имущества, были тотчас вброшены в пустынные квадраты новой жилплощади. Моей жилплощади!
Несколько месяцев я жил в дичайших, но забавляющих меня условиях, принимая активное участие в ремонте. Как-то раз, уработав гнилой паркет, местами, впрочем, подающий надежду на жизнь я, выругавшись, сгрузил его мешками у мусорных контейнеров и в заключительную минуту ошалел. Два "боса", двух разных дворов, учинили бранную перепалку. Обоим за семьдесят, обоим Оскар, принялись растаскивать содержимое мешков: с охапкой наперегонки, каждый до своей лавчонки и обратно. Невероятно! Куда? Зачем? Поугорав, с опухшими щека;ми, я воротился домой и тотчас набросился на кровать, истребовав с неё сон. Финал того сна был скверненько мокроват, как сейчас помню (вы понимаете, о чём я). Но мне понравилась та стройная брюнетка.
В это юное время, мой дом собою явственно являл оштукатуренные везде даже голые стены. Наливной, золотистого цвета пол с блёстками, местами устланный винтажными коврами, тут и там примыкающий к напольному плинтусу из белого дуба. С большего зашпаклёванный потолок (с жалко одинокими ламповыми патронами в каждой из комнат). И в заключении, на всю комнату то лучшее: видавшая виды кровать. В отношении кухни мною введены ограничения и наложен необратимый запрет. Её несостоятельность никогда меня не тревожила уже только потому, что я ненавижу готовку за её порочную натуру красть время. Единственно достойное исключительной зависти место — это ванная комната 6x3 м, тождественная по содержанию таким словам, как состоятельность и проблеск богатства, вытянувшая из кармана моего энную сумму, равную году жизни свободным человеком. Такие вот апартаменты я занимал в шестнадцать, и был неподдельно счастлив свободе и новому дню. Правда до тех пор, пока цифра шесть не перевернулась, став девяткой.
***
Однажды, не помня себя, я собрал документы и ринулся подаваться на специальность маляр-штукатур. Это, скажу я вам, могло быть одним из роковых решений в моей жизни, и очень может быть решением правильным. Но уже вечером текущего дня моё терпение иссякло. Взяв в руку шпателем инициативу, я самостоятельно овладел данной способностью по интернету и, извиняясь, отказал средне специальному учебному заведению в заточении, выразив своё нежелание носить грубую грязную рабочую одежду.
«Подумать только, о чём ты думал? Тебе и нужно было-то всего-навсего доделать ремонт и разово вымыть руки. А что вместо этого? А вместо этого тебе ребятки смекнули, мол: руки можно мыть чаще, гораздо чаще, зарабатывая на жизнь таким нашумевшим способом! Дурак, что ли? Работы мало? Для тебя предостаточно! Какой маляр-штукатур, ты сбрендил что ли?» — пожурил себя я и лихорадочно продолжил создавать уют в Александровых владениях.
Что и говорить, талант! Видели бы вы мой потолок. Вышел он, насколько это возможно для первого раза, идеально. А вот для стен раствора оказалось недостаточно, и я слегка заметно растянул белое полотно; лишь много позже на последнее обстоятельство мне открыла глаза подруга дизайнер, оценив до смущения рук моих недотворение. Освещение в зале я сместил с потолка на стены, а в спальной комнате и сверх того: закрепил над кроватью гигантское зеркало, со вкусом раскидав торшеры, — поминутный романти;к и страстный женский крик.
Прихожая тоже подтянулась. Поверх потолочного плинтуса я кинул светодиодную ленту — и расписанный под заказ потолок, красноречиво демонстрирующий фреску “Сотворение Адама”, покорил сердца всех и сразу, однако же самых преданных минутой позже. Учитывая то, что потолки в моей квартире 3.22м — это получилось чертовски отвязно. А чуть правее, при входе напротив, гипсовая голова Давида, приклеенная к обрезку закреплённой к стене столешницы из дуба; почитай моя крохотная полка для ключей и всякой мелочи. На стенах, прям-таки визави, два черных светильника. По левую сторону — декоративные картины и вовек запертая ведущая в кухню дверь. Весь левый угол бесцеремонно занял многозначительный настенный стеллаж с книгами, и очередной со вкусом установленный торшер. Справа — на всю стену встроенный шкаф и большой дивный ковёр с красной змеёй Gucci на полу.
Радиаторы отопления я выкрасил в цвет радуги. В спальне на окно повесил чёрные жалюзи и поприветствовал новый подоконник из белого дуба опрокинутой бутылкой бельгийского пива Grimbergen. А ещё установил невероятно дорогие с видеонаблюдением двери. Ну и напоследок, раздолбав в гостиной окно, инсталлировал от потолка до пола панорамную раму. Прикупил пару журнальных столиков в стиле hi-tech и большой, цвета слоновой кости кожаный диван, украсив стену напротив жидкокристаллическим экраном, служившим достойным зрителя кинотеатром. Пространство между оконной рамой и диваном я заполнил вешалкой на роликах, приставив её к стене, на которую щитом приклеил ламинат. Да, и ещё я разбросал мелкий декор по полкам, а ближе к свету, в обоих углах, поселил казистые натуральные деревья в больших каменных горшках.
Гостиная, как и вся квартира, получилась очень светлой, без комментариев дорогой. Но радости моей не было конца и края. Мне было обильно плевать на то, что остался я на долгое время без излюбленного ужина, довольствуясь плотным завтраком и вкусной, но слёзно-малой, обеденной порцией в ресторане самообслуживания. Остался с одной парой обуви на весь круглый год, с одной парой джинсов, с подстреленными брюками, без зимней куртки, без шапки, с одной кофтой, двумя майками и бесконечным количеством нижнего белья.
«Что ж, ты знал, к чему это приведёт. Знал наперёд. Знал, и всё одно, сейчас бы поступил ровно также!»
***
А сейчас взгляните на меня через каких-нибудь два года:
Амбициозный прыщ, на лбу гражданина Forbes, тешущий себя временным пребыванием в оковах нищеты, изголодавшись, домогается до яблони, посягает на чужой огород, отчаянно надеясь чем-нибудь поживиться. А вот ещё одна сцена. Место — строительный объект, цель — медные провода. Без подельников, инкогнито от внешнего мира, я подчиняю себе забор и обеими ногами оказываюсь на оставляющей желать лучшего охраняемой территории. Малыми перебежками добираюсь до квартир будущего жилого комплекса и тотчас набрасываюсь с голодными кусачками на провода, скармливая наживу ненасытному мешку. Лавируя всевозможные препятствия, я с неподдельным трудом отправляю добычу в багажник позаимствованного авто и вечером текущего дня торжественно воплощаю свою визуализацию: нарочито напыщенно игнорирую цены в меню лучшего ресторана города, парируя официанту в познании вин. Дорогая обстановка, аутентичная музыкальная композиция в исполнении завзятого поклонника Фабрицио Патерлини, чудный персонал, образованные люди и я. Невозмутимый взгляд, стройная осанка, в правой руке нож, в левой руке вилка, я — культурный человек. Вот так-то! Против меня — в чёрном платье с декольте, с холёными волосами, голубыми глазами, белоснежными зубами и такими правильными чертами лица — моя пассия. Особо романтичная, страстно фееричная, мечтательная и непременно мною обманутая. К сожалению, такой красоте лгут чаще обычного, лишь бы заполучить её в отвратные ручонки. Но так, как вынужденно лгу я, лишь единицы в омуте лжи. Я влюблён, но до любви себя не доведу; это слишком иррационально для меня в упомянутом положении. И потому у нас есть одна ночь, только одна ночь. Но ночь настоящая! Ну а в последующем, пара страстных поцелуев, моё красноречие, сопряжённое с бездействием, и её ожидаемый уход. Однако вернёмся к ложке дёгтя в бочке «жизнь».
За эти два года мой гардероб пополнился приличной одеждой, но сильно недостаточно для того, чтобы выгуливать себя каждодневно; это было дорого и недоступно для меня. Да-да, уже как восемь месяцев я с титаническим трудом обеспечивал одно лишь ежедневное двухразовое питание в ресторане самообслуживания, да все привычные домашние условия, не имея возможности сводить девушку не то чтобы в кино. Я не имел возможности заплатить за неё в общественном транспорте. Да я и за себя-то заплатить не мог, поминутно находясь в шкуре пешехода. Что и говорить, я жил в минус! И всё-таки я старался стянуть простирающуюся предо мною пропасть, делая всё для того, чтобы сдержать её рост. В дни, когда мысли мои меня волокли бродягой на улицу, я дожидался полумрак и безотложно пускал в ход всю элитную составляющую гардероба: исхудавшие кеды, блёклые штаны, растянувшуюся майку, заляпанную брызгами лучших дней кофту и безвыходно замызганную куртку.
Далее, стремясь к жизни в ноль, я, покупая порошок в отделении бытовой химии — выносил мыло, а приобретая шампунь — самую дорогую зубную пасту вку;пе со щёткой. Ещё один поход за порошком и всякой мелочью ознаменует собой пополнение линейки дезодорантов и новой линии крем для лица. За какие-нибудь три-четыре месяца я закрыл вопрос со средствами гигиены на годы вперёд, изрядно сэкономив и вдоволь наигравшись со страхом.
Туфли, брюки, рубашка, пальто, повязанный шарф, прекрасная стрижка, хороший парфюм, такие правильные манеры, такие редкие, но всегда точечные комплименты в адрес продавцов. Ни тени сомнения: сей джентльмен чист! И вообще, это преступление. Преступление допускать самую мысль, будто бы за всем этим лоском таится мелкоуголовная натура.
***
Гордо волоча нисколько не закаляющее, нисколько не делающее меня сильнее бремя, я начал понимать, что до вершин цивилизации мне далеко. Слишком далеко. Что ставить пресловутые цели невозмутимому реалисту неверно, невозможно. И также точно невозможно подвергнуть его трансформации. И потому я поставил одну единственную цель: к двадцати трём, в бытовом смысле, выйти в ноль. Тяжелейшая задача! Не верите? Что ж, давайте разбираться.
Обувь моя, как и прочая одежда, обошлась мне в энную сумму. А всем нам известно, что вещи имеют порочную особенность стариться. Отталкиваясь от этого незатейливого факта, и исходя из цены и срока эксплуатации одежды, можно вычислить во сколько обходится один выход на улицу, и какая сумма теряется при стирке. Если взять средний темп прогулки по асфальтированной поверхности в течение не самого продолжительного дня, то цифра будет ровняться примерно 0,3 процентам от стоимости обуви. Очевидно, что характер и условия носки — особенность ходьбы, материал изделия и климатические условия — позволяют проценту разниться. Тот же принцип подсчёта принимается и к другому типу одежды, плюс ко всему учитывается порошок, вода и электроэнергия. Если это ручная стирка, то производится расчёт стоимости собственного времени: делим стоимость часа на затраченное время. Плюс ко всему нужно платить по счетам: коммунальные услуги, вода, электричество, газ, интернет. Также не забываем о проездах, провизии и средствах гигиены. Лично я не покрываю упомянутые расходы уже как восемь месяцев и отдаю себе отчёт в том, что с моими доходами я не смогу как минимум в ближайший год позволить себе новую одежду. Вещи мои, благо отменному качеству, останутся новёхонькими и года через три, но для этого их нужно беречь, понимая, что помимо одежды мне необходимы как технологические устройства для работы, так и возможность хотя бы раз в месяц ездить в Минск окультуриваться. Прошу удерживать в голове тот факт, что на этой, периодами безрадостной планете, я совершенно один. И так уж сложилось, что, по определённым причинам, я отчужденец. И никого у меня нет. Совсем. Полагаться я могу только на себя. Ещё раз на себя, и ещё раз. И вновь на себя. Только на себя.
Внешне я выгляжу успешным, и похожу на хорошо выкроенного временем человека. Поминутно произвожу благоприятное впечатление и оставляю с носом заинтересованных в себе дам.
«Сейчас, так я и раскрыл тебе свой секрет. Нет уж! Смотри и дальше на меня скрыто пожирающим взглядом, сплетничай обо мне и продолжай догадываться о том, кто я и каков. Ты перестала думать обо мне? Ну что ж, прошло немало времени, но смотри же, там за окном, на парковке, видишь вот ту машину класса бизнес? Знакомая рядом фигура? Да-да, в точку: это я. Я приехал с одним хорошим знакомым и вновь засиял для тебя среди масс. Ну что ж, теперь ты вновь думаешь обо мне, а я, представляешь, тебя даже не замечу, не обращу в твою сторону взгляд, будто ты этого недостойна. Только и буду знать, что ты есть — и всё на этом.
Прости мне меня дорогая, но разве так можно? Нет, ты слишком хороша, чтобы вот так опасно любоваться фантомом. Думать о фантоме в то время, когда рядом ухаживает за тобой славный, любящий тебя парень. И ведь он тоже тебе нравится. Дай ему шанс, слышишь? Дай — и он раскроет в тебе то, чего не смог бы раскрыть я. Уверяю тебя! Ты полагаешь, что тебе нужен я, — такой как я, — но ты ошибаешься. Я не буду любить тебя — и ты не познаешь любовь. А этот парень... Он вернёт тебя в мир, оторвав от экрана мультфильма, вырвав лишней страницей из книги. Он пробудит в тебе любовь — и ты всё поймёшь. Поймёшь, что я — лишь обёртка, очередной фантик, какие в далёком детстве ты собирала и хранила в этой алюминиевой коробочке с пчёлками».
***
Провожая девушку чёрт знает куда, я заверял её не беспокоиться обо мне. Уверял, что вызову такси, а сам шёл пешком добрых десять километров. Наутро она звонила мне, интересуясь тем, как я добрался и какие у нас на сегодня планы. Я был вынужден лгать, ибо всё, что я мог предложить ей в ближайшие несколько лет — это прогулки по улицам, свой дом и зелёный чай с печеньками. Моё мужское достоинство это сильно задевало, и я с этим считался. Не сомневаетесь, считался! Переносил, правда, легко, смеясь. Желая когда-нибудь написать об этом. Конечно, она была бы не против так жить, какое-то время. Но я не мог повергать и её в нищету. Я хотел дарить ей яблоки с недосягаемой яблони. И я был готов с ней расстаться, готов был страдать от любви, которую сам же и отвергал. Готов был умереть, застрелиться, лишь бы не жить в нищете с ней. Лишь бы она не видела и не слышала всего того, что обратило бы её красочный внутренний мир в пепел, а следом — обратило бы в пепел меня. Сейчас мне двадцать шесть и говорить о том, жалею ли я, нахожу преждевременным. Но я убеждён: жизнь не сдаёт мне плохие карты. Всё дело в том, что я не могу их правильно разыграть.
В одно время я потерялся и чуть было не оказался в потрёпанных и грязных девицах, желающих высосать из меня жизнь; нет, я даже с ними не целовался, но близость эта ошивалась на расстоянии вытянутой руки порочным изголодавшимся зверем. А чуть старше, года в двадцать три, я стал на стезю любовника и получал столько любви, что слов не подобрать. Как-то раз, вместе с этой особой мы дико смеялись с её деловитого мужа, который писал ей любовью, в то время как она целовала мою грудь и шею. Он присылал ей фотографии минувшей вечеринки с людьми в костюмах с галстуком, поразительные виды и интерьер, меж строк намекая на их будущий дом. Но мысли её были заняты мною, на мне они и заканчивались. Скажи я любую глупость и она была готова тут же её исполнить, — всё, кроме развода. Здесь её мозг достойно активничал, взвешивая мой и «зайкин» бумажник. Беря в расчёт и то обстоятельство, что Сашей вертеть не получится. Девочка сознавала положение вещей, как и то, что я её никогда не любил. Всё дело в моём безразличии и хладнокровии, — именно они взывали к её чувству влюблённости. И она любила, примостившись ко мне. Это была львица, пользующаяся обоими нами. Пользующаяся умело и окончательно. Я не чувствовал себя лучше этого явно влюблённого парня. Не испытывал и сожаления. Не сочувствую ему и до сих пор. Такова жизнь, и заправляют ей умные и страстные девушки.;
И всё равно это было не то! Мне был нужен противоположный сексуальный мозг и страстно потрясный стан. Некогда я отказал себе в любовных сказках, сейчас же я отказал себе в однотипных интрижках, ринувшись искать и строить любовь. © 2018 @sandrinstark
Глава 3
На фоне полной эмансипации, играя в коридорах тотальной свободы с мыслями всеобщей бессмысленности, день ото дня я донельзя был подвержен массивным психологическим атакам, исходившим от сызмальства взращённой мною предательской армии, стремящейся достичь моей десоциализации (утрате ценностей). Только потому, что я знал своего врага, — быть мне довелось не побеждённым. Страдал и от лишений, точно больной аскет. Но всё это, и много более, не вызывало настоящей тревоги. Лезвие ножа не проникало так глубоко в сердце, и звуки новогодних курантов не нагоняли на меня тоску. © 2018
Конец ознакомительного фрагмента.