Сафонов отключил микшерский пульт, служивший ему верой и правдой без малого 20 лет. На радио он начинал в лихие девяностые, когда это было скорее странно, чем прибыльно, работал в нулевые, когда это было скорее странно, чем прибыльно, теперь в дверь постучались двадцатые годы 21 века, и работать на радио уж точно странно, чем прибыльно. Денег Сафонов так и не заработал, зато накопил огромную коллекцию пивных крышек, отрастил длинную косу, заплетённую в неведомый узел, и развод.
За окном его кабинета ноябрь добивал снегом оставшуюся листву. Сафонов смотрел на плакат, где он молодой на берегу речки, в компании своих коллег, счастливый, вдыхает запах шашлыков, свободы и будущего, казавшегося ему таким прекрасным. Еще бы: он ведь - владелец радиостанции, в свои-то 24 года!
Веревку он выбрал потому, что не хотел запачкать кровью свой кабинет. Уж слишком дороги ему были как память чёрно-белые обои и кожаный диван, продавленный знаменитыми бардами и шлюхами его города. Таблетки не вызывали уверенности: опыт с Виагрой 2006 года зудел в памяти, являясь ему в кошмарах. Веревка надёжнее. Как-то эстетически верно. Перекрыть кислород, лишить воздуха, аллегорически выйти из эфира.
В последний раз он прошёл свою радиостанцию. В двух кабинетах, студии, туалете и столовой никого не было. Последний сотрудник, он же звукорежиссер и он же ведущий эфира, уволился полгода назад. С тех пор Сафонов был сам себе радио, на качестве это никак не отразилось. Единственная программа в эфире, которую делало его радио, — это песни по заявкам, и она не выходила пару месяцев. Он не боялся потерять слушателей, так как его слушателей он знал в лицо – таксисты, охранники мебельного комбината и пара старых проституток из соседнего дома.
Сафонов поставил стул, закрепил верёвку на месте боксерской груши, которая когда-то болталась в коридоре, подаренная бандитами, крышующими его радио в 97-ом. Верёвка тоже была памятной, как, впрочем, и всё в этих комнатах. Эту верёвку Сафонов как трофей привез с фестиваля «Нашествие». Он встал на стул, закинул петлю на шею, смял фотографию своей дочки (на обороте была написана записка, содержание намекало на иссякшее вдохновение и любовь), закрыл глаза и сделал шаг.
«Блять!!!» - в дверь радиостанции постучали. Сафонов, дергаясь в попытках избить стул, воздух и сорвать верёвку, громко крикнул в сторону двери: «Идите на ***! Мы закрыты!»
Потом осек себя, понимая, что даже на краю смерти стоит оставаться человеком, и добавил: «Приходите завтра.»
– Пожалуйста, откройте!
Сафонов, не думая заметать следы несостоявшегося самоубийства, пошел к двери, попутно рыская в карманах в поисках ключа. На пороге стоял щуплый парень лет двадцати, на голове которого, словно нимб, красовалась «шапочка-пидорка», как сказали бы партнеры Сафонова из 97-го года. Парень сделал движение, чтобы войти, Сафонов двинул корпус на встречу.
– Я на радио работать хочу. Возьмите меня.
Сафонов сглотнул охватившее его смущение, тряхнул головой и громко, что были силы закричал: «Иди на ***!!»
Парень протянул Сафонову руку в надежде на рукопожатие:
– Меня Петя зовут. Я знаю, Вам требуются ведущие. Готов предложить себя.
Сафонов уже толкал дверью гостя в сторону улицы, но Петя не останавливался. Он будто не замечал сопротивления со стороны Сафонова:
– У меня есть идеи авторских программ, и демо-записи эфиров, я на микрофон записывал у друга.
Сафонов, чувствуя свое бессилие, решил сдаться: «Незачем сопротивляться здесь, когда ты перестал это делать по жизни. Послушаю мудака и – за дело.»
Петя прошёл по коридору, освещая засаленные стены своей улыбкой.
– Туда проходи, – Сафонов махнул рукой в сторону своего кабинета, закрыл дверь, поднял с пола верёвку и злобно швырнул её в угол.
– Ну давай, жги, Петя, – Сафонов сделал глубокую затяжку сигаретой. В его голове созрела ассоциация с фильмом «Крёстный отец».
- «А, похуй» – скользнула следующая мысль.
– Меня зовут Пётр, – будто уловив идею Сафонова, парень вжался в кресло. Сафонову показалось это слишком убедительным актерским отыгрышем, но он не стал останавливать парня, чтобы спросить, понял ли тот идею с крёстным отцом.
– Меня зовут Пётр, Петя, мне 22 года, живу в нашем городе, тут учился, тут работаю в магазине продавцом, ну, в смысле на кассе, и вот решил, что пора в жизни что-то менять. Детская мечта, знаете, вот сидела заноза в сердце, думаю, надо решаться, вот и пошел к другу, у него микрофон, записали мой голос, пару фраз, как на радио говорят: погода, приветы.
Сафонов на удивление для себя слушал внимательно, он ждал того момента, когда можно будет засмеяться так сильно, чтобы смехом уничтожить все в этом кабинете, самого себя и за одно этого идиота. Еле сдерживаясь, он кивнул головой на словах про авторскую программу и любовь к радио. Петя говорил громко, редко уводя глаза с глаз Сафонова. Чем дольше он говорил, тем увереннее становились его движения, голос звучал ярко, интонация была бодрой, с легкой хрипотцой.
- Ты закончил? - откинувшись в кресле, спросил Сафонов.
- Да, вот, кстати, диск с моей подводкой для программы. Там же, вроде как, первый выпуск, пробный, понятное дело, много надо доработать, но…
- Очень хорошо. Если все, позволь я тебя провожу.
Сафонов провел пальцем по воображаемым усам точно так, как это сделал бы Вито Карлеоне, и указал рукой на дверь. Петя не стал сопротивляться. Он положил диск на стол поверх перевернутой фоторамки, где на фото улыбалась бывшая жена Сафонова.
Глава вторая. Сахар.
Сафонов долго не мог найти CD проигрыватель, чтобы запустить диск. Ему не хотелось слушать бред незваного гостя, надиктованный на чей-то микрофон, но профессиональный интерес на несколько минут оторвал его от решимости свести счеты с жизнью.
- Бляха муха - Сафонов со второй попытки воткнул вилку в розетку, и на стареньком дисплее моргнула приветственная строка Панасоник. Тишина. Минута, вторая - тишина. Сафонов навис над проигрывателем с желанием разбить его одним ударом, но вдруг услышал голос мудака в пидорке.
- Доброй ночи, неудачник! Не те неудачники, кто не на даче, а те, кто сейчас в эту самую минуту чувствует, что жизнь идет под откос. С вами «Клуб неудачников», где в прямом эфире вы можете рассказать все, что считаете нужным, если это вам поможет. Звоните нам в студию, говорите, кто знает, быть может ваша история станет шагом к спасению.
-У нас первый звонок. Ало как вас зовут?
Нежный голос мудака исчез, Сафонов четко слышал возню и то, как колесики кресла царапали старый деревянный пол, крашеный несколько раз. Идеальный слух отличал Сафонова от нормальных людей. Он считал его своей суперсилой.
- Миша давай. Да че за ***ня? Ты сказал, что сам все говорить будешь! Некто Миша мялся в кресле, задевая руками микрофон, отчего Сафонов вздрагивал с гримасой отвращения на лице.
- Ладно, только деньги давай вперед.
- Че говорить... Здрасте, ну это. Я Миша. Работаю в Пятерочке кассиром. В целом все норм, работа не пыльная, в Дикси было хуже - там надо было ссать по расписанию, а тут можно отпроситься с зала и пойти. Народ хороший, если в целом говорить, но вот директор у нас, как это мягче-то сказать, сука что ли. Я учусь на заочном в филиале вуза, ну знаете, этого большого, так директор меня на пересдачу не отпускает. Мать говорит, если не сдам сессию, нахуй выгонит из дома. Батя тоже хорош: нет чтобы мать успокоить, он советы дает: «Выеби,- говорит, - директора она и размякнет». Я все отнекивался, а тут думаю- ведь дело же. Ну и че, что ей полтос! В таком возрасте-то они по-любому больше хотят. Она, вроде, не замужем, или умер муж. Короче, я к ней подкатил. Она в отказ. Я снова - она в отказ, ну, думаю, настойчивость вознаграждается…
- И что было дальше? - Голос Пети разбавил жуткий скрип мозговой деятельности Мишани, и Сафонов смог перевести дух.
- Она короче ментов вызвала. Грозила там видеозаписью с камеры, заяву накатала за домогательства. Дело замяли кое-как, но она теперь меня шантажирует, говорит, если не буду работать, как она говорит, то в институт напишет бумагу и родокам сообщит. Вот я теперь и на кассе, и на складе, и грузчик, и туалеты мою, и по ее поручениям бегаю. Короче, рабом стал. Мне, вроде как, стыдно и обидно что ли.
- А почему вы звоните в прямой эфир. Вы же понимаете, что вас могут услышать родители и ваш директор, преподаватели?
-Бляяя Петя ну что ты несешь, какие бля, это радио никто не слушает
Миша резко вскочил, опрокинул микрофон, запись остановилась.
Идиоты, подумал Сафонов. Ему стало горько что в последний день своей жизни на пороге смерти он услышал от кассира пятерочки что его радио - говно. Обида просочилась в кровь, сердце разогнало этот коктейль по телу, и Сафонов стал красным. Он плюхнулся на диван, забыв выключить проигрыватель, который распространял белый шум по кабинету, наполняя его словно водой, в которой желал задохнутся Сафонов. Чувствуя нечеловеческую усталость Сафонов закрыл глаза, представляя себе, как может выглядеть настолько конченый кассир…
Вслед за ночным снегом утром пошел дождь, смывая с машин белые покрывала. Сафонов выглянул в окно – утро. В его организме болело все. Спать на продавленном диване было испытанием для его спины. Он посмотрел на проигрыватель, мерцающий синими цифрами, - 09.06. Кофе Сафонов заварил автоматически: смерть смертью, а кофе выпить надо. Ему хотелось стереть из памяти вечерний визит Пети и то, что он услышал. Но идиотская история вертелась в голове, в ее ритм Сафонов мотал ложкой в чашке. Сахар кончился. Сафонов решил, что последний кофе в жизни он выпьет именно так, как любит – сладким. Он накинул куртку и нырнул в размокшее снежно-грязное утро.
Сафонов вошел в торговый зал. Товары с ценниками цвета мочи обещали супервыгоду. Он миновал гнилые помидоры, молочный отдел и вышел к кассе. Парень в зеленой рубашке и с лицом кастрированного осла стоял за лентой кассы.
Пакет надо? Товары по акции? Сафонов прочитал бейджик. Поднял глаза на Осла и тихо спросил. Ты Миша друг Пети? Парень дернулся, быстро понял, что его держит невидимая цепь, и покорно кивнул головой. Сафонов довольно улыбнулся, что с ним случалось последний раз несколько месяцев назад, когда узнал сколько он должен банкам по просроченным кредитам. Тогда это была улыбка, вызванная болью в области сердца. Сейчас это была улыбка охотника, нагнавшего зверя. Правда, зверь и не думал бежать. Скорее, он был готов позволить охотнику освежевать его прямо над кассовым аппаратом.
- Во-первых, ты мудак. Радио мое, может, и говно, но не тебе судить. Дай сигарету. Охотник и жертва стояли под козырьком магазина, опасаясь острых капель ноябрьского дождя.
- Как вы узнали? Вы что слушали запись?
- Было дело. Вот не думал, что так быстро тебя увижу, но позволь дать тебе совет относительно твоих проблем с директором. Ты сам на нее напиши заявление, что, мол, так и так, склоняла к соитию.
- К чему? Лицо Миши вытянулось точно в Ослиное.
- К сексу. Напиши, что она под камеры тебя заманила и заставляла тебя с ней трахаться. Может и выгорит дело.
Сафонов оставил Мишу в раздумьях под козырьком. Он шагал обратно на студию, где наконец выпьет кофе с сахаром и завершит эту идиотскую жизнь, выйдет из эфира.
На крыльце его ждал неприятный сюрприз. В луже стояли ботинки, в них были ноги. Сафонов вытащил голову из-под капюшона и увидел настолько стремное лицо, что ему хотелось тошнить. Петя улыбнулся и протянул руку.
- Иди в жопу. Сафонов обошел вчерашнего гостя и вставил ключ в замок.
- Вы послушали запись?
Сафонов ударился головой о дверь, намеренно, и повторил еще раз, затем еще раз.
- Да.
Он не хотел отвечать, но ему было так тошно, что он надеялся избавится от Пети обычной вежливой беседой.
- Я рад что вы нашли время. Я принес еще один диск. Тут другая запись. И я забыл оставить вам свой номер. Вот. - Петя протянул коробку с диском, на которой маркером были выведены цифры.
- Послушайте, тут, мне кажется, отличная запись.
Сафонов хотел узнать, не с Мишей ли во второй части, но остановил себя.
Хорошо. Иди. Мне надо к эфиру готовится.
Глава Третья. Поезд.
Эфира не было. Сафонов давно уже поставил все на автоматическое воспроизведение. Песни в эфир ставил компьютер, прогноз погоды был записан на год вперед, данные он взял из Википедии, где указана среднемесячная температура. То же самое он проделал с гороскопом. Ему и приходить на радио не имело смысла - дел не осталось, единственное, почему он был на работе, - это отсутствие жилья. Жена выгнала его из дома, запретила видеть дочь и пригрозила расправой со стороны любовника, если Сафонов будет приходить к ним домой. Банальная история.
Сафонов сел в кресло. Долго смотрел в коридор, где торчал голый крюк, на котором он собирался повеситься. Затем он перевел взгляд в окно проверить, нет ли там фигуры этого странного паренька. На улице паслась пара старушек, передвигаясь в пространстве, как персонажи фильмов про зомби апокалипсис. Сафонов вытащил из кармана жеваного пуховика, приобретенного в тучные нулевые в одном из масс-маркетов большого города. На крышке диска в развратной позе белыми трусами манила женщина и надпись: “Одинокий пастух”. Ему показалось забавным повеситься под аккомпанемент подобной бредятины. В нем не было злобы, он не мог иронизировать - Сафонов чувствовал себя пустым, как и эфир его радиостанции.
Доброй ночи. Неудачники. В эфире нашей программы вы остаетесь анонимными голосами, рассказывающими свои истории. Если вы хотите, в конце можете назвать себя. Это не исповедь. Это программа “Клуб Неудачников”.
- Надо же, - подумал Сафонов, - уже гад и голос поправил, и название придумал. Сафонову в жизни приходилось слышать множество голосов от хриплых, писклявых, до боли в боку ноющих. Голос Пети казался ему убаюкивающим, словно ритмичный стук колес какого-нибудь поезда слишком дальнего следования. Несмотря на выпитый кофе, Сафонов почувствовал себя ребенком, которого укладывают спать под монотонную колыбельную.
- Ало, Блять вот идиот… что я делаю, - Сафонов отвлекся от записи. - Какое нахер ало. Какое нахер радио. Мне уже осталось-то пару часов. Почему я слушаю этого мудака.
- Добрый вечер. Вы сказали, что можно оставаться анонимным. Так вот, я хотела бы воспользоваться этой возможностью. Знаете, …
Сафонов, поставил на паузу. Голос знакомый. Его слух не подводил, и это мерзкое шипение могла издавать только одна особь женского пола – Лена Кузьмина. Бывшая работница его радио. Жаба просидела в отделе рекламы пару лет. Первая крыса, сбежавшая с корабля. Ну давай, послушаем….
- Сейчас я не работаю. Сижу целыми днями дома. Пенсии хватает. Сын помогает. Внуков уже хочется. Но я его не тороплю. Понимаю, что сначала надо на ноги встать, а уж потом семью заводить. У меня не так было: я по глупости своей полюбила человека по переписке. Подруга газету принесла, в ней раздел знакомств. Я ответила на одно объявление, очень трогательное. Мы переписывались долго. Я не знала, ни где живет, ни как имя его, вообще мало что писал про себя. Но общение наше в письмах доставляло мне огромное удовольствие. Даже в физическом смысле были определенные приятные моменты. Родители намекали, что пора завязывать с такими кавалерами. Понимала это и сама, но когда получала письма от него, то снова кровь вскипала в хорошем смысле. Папа мой не унимался, жениха мне нашел. Познакомили нас. Оказался милый парень, простой без особых амбиций, работал на мебельной фабрике. А переписка моя с незнакомцем все глубже и глубже затягивала. Днем - с женихом, вечерами - за бумагой. Жениху ничего не обещала: гуляли пару раз, мне было это в тягость. Каждый раз думала “скорее бы вскрыть конверт и прочитать от моего тайного поклонника письмо”. Наступило время тяжёлого выбора. Родители поставили ультиматум: или мебельщик, или вообще никого. Мне пришлось подчиниться. Свадьбу сыграли. Ресторан, тамада, конкурсы, а я в белом платье. Сижу, ковыряю вилкой оливье, а про себя по памяти его письмо снова перечитываю. Он называл меня особенной, желанной. Гости тосты говорили, поздравляли. Папа подарил нам путевку в Сочи. Мама жениха - мебельный гарнитур. Дядя Гриша, мамин брат, странный тост сказал: “Смотрю на вас, мои хорошие, и видно, не от мужа залетит.” Отец ему замечание сделал, но дядя Гриша не унимался, околесицу нес всякую. Муж мой молча сидел, слюни пускал в салат. Потом драка была, танцы и фотографирование. В брачную ночь мой жених уснул от выпитого. На утро случилось странное. Я почувствовала неладное. Знаете, женщины сразу все замечают про свой организм.
Так оно и вышло. Я была беременна. Как это произошло не знаю. Ничего же не было. Муж то спал. Я же в своем уме и хорошо помню все подробности того дня. Но результат, как говорится, был на лицо. Делать нечего – решила мужу сказать. Все обставила как будто от него. Ему то что, он все равно помнил свадьбу фрагментарно. Об этом написала своему возлюбленному по переписке. Высказала ему все, что думаю. Мне было горько от того, что он так и не показал себя. Что побоялся завести со мной серьезные отношения. В общем, бросила его как и нашла, по переписке.
В положенный срок родила. Так боялась смотреть на ребеночка. Сами понимаете такие обстоятельства странные. Как же я богу молилась в благодарность, когда увидела копию своего мебельщика. Родился мальчик. И когда мальчику моему исполнилось двенадцать лет, мне письмо пришло от моего старого друга. Он так нежно описал свои чувства ко мне. И был рад, что у меня родился ребенок. Как он узнал, я ума не приложу. Вот и пришла к вам на запись затем, чтобы сказать о наболевшем и, быть может, таким образом вызвать его на личную встречу.
Голос Ленки Кузьминой зазвенел еще сильнее, Сафонов не просто слышал он почти видел, как она плачет, сидя за микрофоном возле этого идиота….
- Спасибо, что вы позвонили нам... Ваша история, уверен, покажется многим поучительной. В нашей программе нет приза за лучшую историю, нет рекламы, и музыки. Для подобных вещей лучший аккомпанемент — это тишина. Еще раз спасибо и удачи вам.
Сафонов достал свой мобильный. Старый кнопочный, как он говорил олд-скульный телефон. Половина кнопок была стерта давлением и временем. Он набрал номер, оставленный Петей. (Телефон абонента выключен) Мудак.
Сафонов, сам не понял, зачем звонил Пете. Скорее всего это порыв, его следует задушить и задушить наконец себя.
Он снова подготовил веревку, стул. Ему показалось смешным, что подобные действия он совершает второй день подряд. Его это даже успокаивало, значит есть твердая решимость, чего с ним не случалось в последнее время. Сафонов встал на стул, закинул петлю на шею, обвел взглядом коридор, вывернул голову чтобы мысленно сказать прощай кабинет и старый диван.
- Вот сука…. - Сафонову было нестерпимо обидно, что он никогда не слышал про сына Лены Кузьминой, как у этой страшной бабенки, с таким мерзким голосом, мог быть муж и тем более ребенок.
- Вы что собираетесь повеситься? Петя стоял в дверном проеме, за его спиной ноябрь добивал оставленные октябрем траву и листья, теперь они, как раненые на поле боя солдаты, ждали беспощадной расправы в виде дождя.
- Дверь, закрой. Сафонов и не думал спрыгивать со стула. В руке он держал веревку, представляя, какое наслаждение он получит, когда задушит ею Петю.
- Я решил снова напомнить о себе, поскольку потерял телефон и подумал, что вы будете мне звонить.
Феноменальная наглость, смешанная с инфантилизмом и скроенная в виде мозга, поразили воображение видавшего в жизни многое Сафонова. Заболело сердце, он все же решил ступить на грешную землю.
- Давай проходи, кофе, может быть. Сафонов от природы был интеллигентным человеком: даже посылая кого-то, он про себя желал человеку хорошего дня.
- Охотно, я немного замерз. Смотрел в окно как вы слушаете запись. Потом вижу, что веревку взяли, что-то двигали, а это оказывается стул. Думаю, надо зайти может помощь нужна…
- В чем? чтобы повеситься...? - Сафонов бросил щедрую ложку кофе в турку. - В этом вопросе, думаю, нужна некоторая интимность, ты откуда Лену Кузьмину знаешь? Сафонов не собирался так резко менять тему разговора, по правде, он и разговор вести не хотел, но раз уж Петя явился, грех было не узнать…
Петя сделал шаг вперед, склонился словно нищий, готовящийся просить милостыню, в этот момент он в руках крутил свою шапочку-пидорку.
- Это мама моя. Я Петя Кузьмин. Мама несколько месяцев назад уволилась от вас. Сказала, на радио совсем все плохо. Что никто работать бесплатно не хочет, что директор в долгах. Что если туда какой-нибудь бомж придет, его возьмут работать, там теперь гуляет ветер и выдувает слово Похер…. Петя очень натурально прохрипел, пародируя ветер. Вот я и подумал, почему бы не предложить вам себя и свою идею. Вам терять нечего, а для меня это шанс сделать что-то полезное в жизни.
Это какой-то сюрреализм... Сафонов не понимал, что происходит: в его кабинете стоял отпрыск Ленки Кузьминой и просился работать на радио в момент, когда он, Сафонов - директор этого еще пока радио, собирается уже как два дня повеситься из-за огромных долгов, разрушенной личной жизни и творческих амбиций.
- Скажите честно, вам же было занятно послушать записи. Миша сказал, что вы приходили к нему и даже дали какой-то совет. Понятное дело, что для хорошего качества звука нужно и оборудование соответствующее, и поддержка опытных коллег. У вас все это есть, а теперь у вас есть я. Потенциальный ведущий. Мне не надо дневной эфир давать, я в демо-записи сказал, что это ночная программа. Зарплата мне не нужна, я же днем на кассе стою.
Лицо Сафонова, пенилось и пузырилось, как кофе, готовый вылететь из турки на поверхность плиты. Он надеялся, что парень сам остановит себя, осознавая, какой бред он несет. Но Петя не производил впечатление разумного человека (впечатление может быть каким-то прилагательным, я сомневаюсь в правильности формулировки “произвести впечатление разумного человека”). Сафонов снял с плиты кофе. Разлил по чашкам напиток. Не спрашивая Петю, положил ему три ложки сахара, как и себе,
и молча указал ему на стул.
Глава четвертая. Клуб Неудачников.
- Мое радио будет работать еще три недели. Потом частоту передадут другой радиостанции. Помещение заберут риелторы. Оборудование и мебель увезут кредиторы. Бывшая жена, возможно, захочет забрать турку и пакет сахара – жадная сука. Так что это не вариант. Более того, я собираюсь, как видишь, повеситься. Мне не до выпуска нового шоу. Сафонов сделал большой глоток, осушив чашку, встал из-за стола и намеревался уже пригласить Петю на выход...
-Я сам все сделаю. Я немного разбираюсь в том, как все это работает, в смысле запуска. Мне только помещение и ваша помощь с рекламой нужна. А точнее, один биллборд заказать для рекламы в городе.
Сафонов смотрел на молодого идиота. Ему казалось, что мир, который еще вчера должен был ускользнуть окончательно, старательно мстит за попытку самоволки.
- Так не бывает, - думал Сафонов, - так не должно быть. Все должно было закончиться вчера. Петля, стул, шаг в пустоту, возможно немного мочи на полу, но не более. И вот он, Сафонов, - живой труп, стоит в кабинете, где скоро ничего не будет от его радиостанции, и слушает Петю с идеей нового шоу. Название тупое, тема - еще хуже. Ну кто в здравом уме в маленьком городе за сто первым километром будет ночью звонить на радио, чтобы поговорить о своих проблемах с ведущим, который, как предположил Сафонов, даже бабу не видел голой.
Сафонов не был идеалистом, но, как всякий творческий человек, он хотел славы. В его идее самоубийства был элемент эгоизма: “Вот я был вот меня не стало, если не слушаете меня на радио, то хоть прочтете в новостях. Молва увековечит мое имя.” Идея сделать последнее шоу ему показалась глупой, но творчески занятной. Он представил себя стареющей рок-звездой, отправляющийся в прощальный тур. Денег он, конечно, не соберет, особой славы - тоже, но, возможно, его самолюбие будет удовлетворено.
-Ладно. Сценарий, подводки, у тебя есть.
Петя вытащил из заднего кармана смятые листы бумаги. – Вот.
- Хорошо, давай раздевайся, мой руки, и проходи в студию. Сафонов бросил взгляд в сторону веревки, маятником качавшейся на крюке в коридоре. Ну сука…
Сафонов и Петя вошли в студию. Заняли места согласно должности. Ведущий – Петя, сел напротив пустого стула для гостей. Сафонов занял режиссерский пульт.
- Есть одно предложение, коллега, - с нескрываемым отвращением он произнес эту фразу. - Давай так: люди не будут звонить, пусть они приходят к тебе на эфир. Как ты их уломаешь, уговоришь, каким способом, мне все равно, но список гостей подготовь вперед. Еще нужна музыка фоновая. Джаз сразу в жопу, минимализм, вроде амбиент, подойдет. Пусть создает напряжение. – Сафонов, неожиданно сам для себя, говорил резко, четко, от его вялости не осталось и следа, утренняя тошнота исчезла. Ему стало жарко в куртке, которую он не снимал, борясь с ознобом уже два дня.
Петя записывал каждое слово патрона. Широко улыбаясь, он невольно напоминал Сафонову о тех днях, когда он, молодой, с коротким хвостиком на голове, пришел первый раз на радиоэфир в качестве практиканта. Сафонов быстро одернул сам себя. Не время было ему таять под грузом сантиментов - он должен повеситься через три недели в день “X”, в день последнего эфира. - Красиво,- подумал Сафонов. - Будет красиво.
- Кто твой первый гость. Выпуск через два дня. Всего у тебя 12 выпусков. Подумай, как скомпонуешь.
Петя, не отрывая головы от листка произнес чересчур таинственно: узнаете.
Если вы никогда не видели глаза самоубийцы, вам повезло. Глаза Сафонова не были мокрыми от слез, он не щурился от яркого света, не пытался смотреть под ноги. Его взгляд не был пустым, что, как правило, приписывают таким людям в подобной ситуации. Нет. Сафонов смотрел вперед, он как бы смотрел сквозь пространство, время, людей, и директора рекламной фирмы Колю Морозюка, с которым Сафонов учился в 11-м классе. Морозюк был единственным человеком, у которого Сафонов не занимал денег. Как так вышло, Сафонову было интересно не меньше чем Морозюку, когда тот увидел старого приятеля в своем кабинете. Новости о том, что радио на грани, ходили в городе давно. Что Сафонов все проебал, знали абсолютно все, и уже очень давно. Последний год многие друзья Сафонова открестились от него, лишь бы не быть поручителями в очередном банке с названием “Быстро займу”.
- Продай рекламное место. Сафонов сам не верил в эти слова, в ту интонацию, которой он окрасил свой вопрос. Уверенный, целеустремленный Сафонов точно не был похож на самого себя месячной давности или хотя бы вчерашнего.
- Один билборд мне не интересно продавать. Сейчас праздники пойдут, Новый год там, понимаешь. Возьми три. Предложение тебе подберем выгодное.
- Продай один. Тот, что на площади городской стоит. У тебя там уже год висит ЛДПР. Выборы закончились, им все равно похуй. Картинку я сам нарисую только парней выдели чтобы повесить.
Сафонов вышел на улицу, ноябрь окутал его ветром, а стены магазина напротив развлекали рекламой “Свиной Окорок всего за 219 рублей” В кармане его куртки лежал договор на аренду рекламного места сроком до 30-го ноября. Значит мой день “X” зафиксирован официально. Так тому и быть.
За день до первого эфира в городе появился билборд белого цвета с красными буквами. Пару лет назад директор строительного магазина краской рассчитался с Сафоновым за рекламу на радио.
“Радио Нашего Города – Клуб Неудачников”
В 23.27.
Глава пятая. Петя.
В конце вечера выпал снег. Ноябрь не давал скучать, заметая следы последних автобусов, людей, спешащих домой, и бездомных собак. Петя смотрел на своего гостя. Волнения не показывал. Улыбался и тихо мурлыкал над микшерским пультом. Сафонов сидел за стеклом за пультом режиссера. Необходимости в его присутствии не было, но доверять юному мудозвону помещение, в котором он провел больше 20 лет жизни, с которым связано все, в том числе, и предполагаемое место смерти, он не хотел.
До начала программы оставалось меньше трех минут. Гость обмяк в кресле. Он не волновался. Ему было не впервой участвовать в эфирах на радио. Его поза говорила, что его мало что может напугать или хоть как-то заинтересовать. Сафонов смотрел на него с интересом юного онаниста, увидевшего в родительской коллекции кассет новый фильм. Нечто среднее между возбуждением, восторгом и предвкушением. Сафонов много раз видел этого человека, пару раз здоровался за руку в нулевые, когда его радио имело хоть какой-то авторитет среди жителей города.
Сафонов отсчитал пальцами до трех. Махнул рукой Пете. В студии загорелась треснувшая лампочка “Эфир”
Петя и гость услышали джингл, состоящий из шума колес, рыночного галдежа, смешанного с сигналом светофора для слепых, и голос Сафонова – Клуб Неудачников.
- Доброй Ночи. В эфире клуб неудачников. Здесь не называют имен. Здесь рассказывают правду.
Сафонов был полностью погружён в процесс. Он даже не занимался такой чепухой, как анализ своих эмоций, - ему было не до этого. Впервые за три года он сидит за пультом режиссера, впервые за три года ему, что, на самом деле, его пугало, нравится голос человека, чье лицо еще два дня назад вызывало желание стошнить. Сафонов слушал.
- Здравствуйте. Сегодня шестое ноября 2019 года. 23 часа 27 минут. В студии наш гость, который пожелал остаться…?
Петя посмотрел на гостя. Тот кивнул головой в знак желания быть названным.
- Пожелал назвать себя. Итак? Как вас зовут и ваша история?
- Меня зовут Пилатский Василий. Я занимал должность мэра нашего города с 92 по 2002 год. Сейчас на пенсии. Все это время, особенно до болезни, я не мог представить, что решусь говорить об этом, но теперь понимаю, что это мой шанс… на
- Исповедь. - Вмешался Петя.
-Да. В 94 году в нашем городе собирали деньги на восстановление храма. Его разрушили в 44-м, когда город от немцев освобождали, при коммунистах стоял, и никому не было дела до храма. Я сам тогда в партии состоял и, честно говоря, плевать хотел на здание. Ну стоит себе, обрушается, и пусть…
Когда мэром стал, ко мне пришли люди, заинтересованные в восстановлении. Понятно, что за люди. Братки, как тогда говорили. Вышли на меня с этим вопросом. Я подумал, а почему нет. Времена тяжёлые, в стране бардак. А сделать городу приятное хочется. В общем, у них условие одно было: когда храм восстановят, там кладбище устроят для авторитетов.
- А почему они к вам пришли, а не к священникам, представителям церкви?
- Так здание числилось за городом. Там гондонная фабрика была, вот они ко мне и заявились. Я свое согласие дал. Через три года храм был готов. Все восстановили, крест красивый золотой поставили. Патриарх приезжал. Глава области. У меня до сих пор грамота висит дома “За вклад в восстановление культурного наследия”.
- Вы сделали хорошее дело. Вернули людям храм.
- В 96 году главного авторитета убили. А значит, братки пришли в церковь с вопросом о погребении. Настоятель им ответил отказом. Мол, нечего и думать. Тогда братки не стали разбираться, а взяли и сожгли церковь. Священника избили. Потом ко мне приехали. ТЫ нас кинул. Ты обещал. Вот и получай. Отморозки, одним словом. Я лишнего шума не хотел - только выборы прошли. Решил все списать на некачественную систему электрификации здания. Значит, виновата компания, проводившая ремонт. А то была компания убитого авторитета.
Сафонов слышал про эту историю, но глядя на пожилого тучного дядьку подумать не мог, что эта гнида так легко все расскажет.
- Почему сейчас вы решили об этом рассказать?
- У меня опухоль мозга, врачи обещают пару недель еще. Я не верю. Что мне теперь будет, не посадят же покойника. Да и базы доказательной не соберешь. А почему к вам? Так ваше радио давно слушают таксисты да коматозники, кому не переключить волну.
Сафонов перекрестился. За двадцать лет на радио впервые он участвовал в подобном представлении. Петя закончил анонсом следующей программы и ровно в 00.00. остановил эфир. Пилатский уехал на такси. Это была единственная часть расходов Сафонова. Петя надел свою пидорку и ушел. Он не сказал ни слова на прощание. - Элвис, блять, покинул здание - пробормотал Сафонов.
Крюк для веревки призывно сверкал, отражая свет коридорной лампы. Сафонову захотелось выпить. Вместо этого, он решил позвонить бывшей жене. Он не был окрылен успехом, прекрасно понимая, что в реальности этот эфир послушало три человека, и все в этом помещении, но ему очень хотелось услышать голос дочки.
- Сафонов, у тебя крыша совсем уехала. Какой эфир. Какое хочу поговорить. Ребенок спит. У нее завтра концерт отчетный в музыкалке. Какой ты молодец. Поздравляю - эфир!!! Спустя сколько? Нет, не слышала. Нет, не видела рекламу. Сафонов, я, в отличие от тебя, работаю. Что значит, стоишь под окнами? Я в полицию позвоню.
Капли крови стекали по желтоватой от налета раковине в туалете радиостанции. Сафонов давно не брился. Его щетина была похожа на истерзанную металлическую губку для мытья посуды. С непривычки и благодаря небольшому тремору в руках, он поцарапал лицо три раза.
Он вышел на улицу. Остановился, вдохнул едкого, пробирающего до внутренностей своей свежестью, воздуха. Вздрогнул и пошел в неизвестность. Сафонов привык вот так выходить в никуда. Ему не нужно было спасать жизни, его знания не влияли на работу крупного производства, мнение Сафонова было не интересно даже ему самому. Может, он и рад был бы сделать нечто великое: спасти тонущего ребенка, написать книгу, покорить высоту, отправиться в кругосветку, придумать идею на миллионы - но единственное, что он смог придумать в утро после эфира, – это купить цветы и сходить на концерт к дочери.
Сафонова занимала мысль, как начать разговор с дочкой, что спросить, как стоять. Он прокручивал в голове варианты развития беседы, пытаясь предугадать, какой вопрос она может задать. Да что она может спросить, ей всего 6 лет. Почему ты не приходил пить чай с медведем и Белоснежкой? Или почему вместо тебя маму трахает дядя Эдик? Потому что твоя мама сама как Белоснежка. Спит со всякими ничтожествами. Почему не приходил? Был в плавании. Блять… Каком плавании… у меня даже плавок нет. Ладно, я был в командировке. Ты хорошо играла, вся в меня, слух у тебя феноменальный. Ты чего киваешь башкой, да, вся в меня, и не самое плохое, надо сказать, сходство. Сафонов не заметил, как начал ругаться с бывшей женой, он делал это вслух.
- Какие предпочитаете? – Продавщица цветов трагично посмотрела на Сафонова, ей стало ясно, что вопрос сформулирован не верно. Нужны самые дешёвые?
Сафонов не стал огорчаться по пустякам - подобные взгляды, комментарии и откровенное хамство он уже привык слушать. Его унижали все. Коллеги, банки, кредиторы, продавцы, даже собаки пренебрегали лаять в его сторону.
- Мне три пиона. Вот. – Сафонов протянул пакет с монетами. Это были последние его накопления, о которых не знал никто. Он сам обнаружил копилку вчера, сидя за режиссерским пультом.
“Ты очень красивая. На маму стала похожа. Наверное, так надо.” - Сафонов репетировал вступление. - Два дня назад ты хотел уйти из жизни. Хотел закончить все и больше ничего не видеть, и не слышать. И вот, ты, живой труп, стоишь перед человеком, которого привел на этот свет и, глядя в глаза, врешь. Ведь это ложь, тебе на нее плевать. Ты готов был оставить ее одну в этом мире. В мире, полном зла, обмана, предательства, соблазнов, денег, трагедий. Зачем сейчас ты идешь к ней? – Сафонов бросил букет на ступеньки музыкальной школы. Три красных пиона.
Глава шестая. Ботинок.
Эфир начался в запланированный день и время. Петя выглядел по-идиотски умиротворенно. Сафонову было противно на него смотреть. Гость прибыл за пять минут до начала. Кого привел Петя, он не знал. Человек в зеленых штанах. Это все, что бросилось в глаза Сафонову. Зеленые штаны нервно шагали в студию. Сафонов сидел в кабинете. Свое присутствие за пультом он посчитал лишним. Петя начал стандартно, затем передал слово гостю.
- Мой сын жил вместе со мной. Я один его воспитывал. Мать умерла спустя два года после его рождения. Память о ней мы сохранили в виде фотографий и дневников. Она любила писать всякое. Иногда перечитывал. Сын тоже. Я в армии служил. Сыну дисциплину прививал, часто приходилось его брать с собой на работу. Видно было, парень тянется к армии. Я только за. Связи есть, пристрою в хорошее учебное место. Так, вроде, все по плану было. Пришел день сына отправлять постигать науку военную. Проводил. Дал наставления. Парень смышленый - думаю, не пропадет. С легким сердцем, в общем, под крыло государства.
Через месяц приходит письмо. Отчислен. За неуставные отношения с однокурсниками. Думаю, ёшки-матрешки, что за ерунда. Дисциплина в доме на первом месте. Делать нечего, приезжаю за ним в училище. Узнаю. Гомосятничал с каким-то парнем. Был застукан в туалете после отбоя.
В общем, едем мы в электричке обратно. Молчим. Он-то вообще голову опустил, пальцем батарею под скамейкой ковыряет. Я молчу. Долго так не смог, говорю: Ты что ж это у меня, голубой?
Он молчит. Я чуть громче: “Ты что это у меня гомосек что ли?”
Тишина. Я не выдержал: его за шкирку и в тамбур. Там все высказал, так сказать, откровенно. Он так и не ответил. Я вскипел. Приложился пару раз. Он выскочил на следующей остановке. Я за ним. Он быстрее - моложе. В общем, убежал. Так я его и потерял. Сначала искал, поговорить хотел, думал, образумится, вернется. Не получилось. Шуму не стал наводить, это же позор на меня и всю профессию. Рассудил так: если решил дать деру, жизнь твоя.
Я спустя два года женщину встретил, хорошая, на вокзале работала. Ну жить стали вместе. Так вышло - залетела. Родила двойню. Два бойца красавца. Воспитывал в уважении к Родине и боевому знамени.
Вот сидим как-то вечером, ужинаем. Бойцы мои про успехи в учебе говорят. Стук в дверь. Я открываю - там сынок мой стоит. Оборванный, потасканный, сапоги на нем те что были в день нашей последней встречи, а подошва на одном вся истоптана аж до пятки. Он меня увидел, на колени плюхнулся, и давай слезы лить. Неразборчиво что-то лопочет. Я его голову от себя отрываю, он: “прости папа, папа прости”. Мне что делать, я уже давно на пенсии, старый, то ли давление, то ли правда все из-за мужских проблем, но я - тоже в слезы. Говорю ему: “сынок, прощаю тебя.” Мои бойцы за спиной стоят. Шипят: “это что, отец, тот самый сын твой-гомосек? Который устав предал? ТЫ чего, батя, гомосека-то обнимаешь. Он же тебя подставил, убежал от тебя.”
Я к ним повернулся и говорю: “Идите на ***.” Сына обнял. Крепко так как генеральские звезды не обнимал на вручении.
Сафонов ничего не понимал: зеленые штаны хлюпали носом. Он сделал приемник в своем кабинете громче. Было отчетливо слышно, как скулит старая баба. Зеленые штаны прошмыгнули в коридор. Петя последовал за ними. Дверь захлопнулась. Сафонов посмотрел на часы - ровно 00.00. Еще один день он провел на этом свете. Сафонов пожалел, что человечество за всю свою историю не придумало варианта молниеносно уйти из жизни. Он хотел понять, что держит его. Почему он согласился дать Пете возможность вести программу? Неужели вшивая мотивация в виде прощальной гастроли, как у рок звезды, действительно подавила всю черноту и боль, скопившуюся у него в душе? Он отправил сигнал с этим вопросом в свое подсознание, но скорого ответа не получил.
Утром резко потеплело. Туман наползал на город. Речка покрылась плотной серой завесой. По берегам набережной, которую было видно из окна радиостанции, из воды торчали деревья. Едва различимые фигурки людей шли по своим делам. Зеленая машина врезалась в дерево на перекрестке. –Вот овца- подумал Сафонов. Через мгновение к зеленой машине подбежал мужчина из черного седана, который въехал в зад неумелой дамочке. Мужик размахивал руками, что-то орал, затем устал впустую сотрясать воздух и ударил женщину по лицу.
- Вот козлище вслух произнес Сафонов. Вмешиваться он не хотел. Не его война. ДПС рассудит. Сафонов редко лез в перепалки, по жизни он старался избегать конфликтных ситуаций. - Видимо, это меня и погубило - пробурчал он себе под нос и опустил жалюзи. Сафонов услышал шорох в коробках, стоящих в коридоре, - это были его личные вещи, которые он год назад принес из дома. Сафонов включил свет. Лампочка тусклым красноватым светом осветила коридор. Он подошел ближе к месту откуда, по его мнению, слышна была возня. Медленно раздвинул картонные коробки. Рубашка в клеточку, под ней торчала физиономия африканской маски – подарок на пятилетие радиостанции. Он вытащил маску, шорох прекратился. Маска была плоской, с большими прорезями для глаз. Губы маски, обведённые белой краской, были готовы издать боевой клич племени, где она служила главному воину в ритуальных танцах. Сафонов будто провалился в свои фантазии. Размышляя о том, мог ли он быть воином, охотиться на бегемотов, есть бананы и трахать женщин с сиськами, доходящими до пола. Снова шорох, но уже более отчетливый, не глухой - нарастающий. Сафонов резко выдернул джинсы из коробки и увидел серую массу с торчащими хвостами.
-Гребаные мыши. –Сафонов начал лупить маской по коробке не особо заботясь о попадании в цель. Бой длился не долго. Сафонов понял, что охотник из него - на двоечку. Разумнее будет плюнуть на грызунов: какая ему теперь беда от того, что мыши съедят его джинсы или майку. Главное - веревку сохранить. Сафонов бережно свернул инструмент своей казни и положил в правый ящик стола в кабинете.
Глава седьмая. Баба.
Сафонов посмотрел на свои руки. Кожа шелушилась, болели суставы. Его ногти кричали о желании сменить хозяина и жить с тем,кто сводит их на маникюр. Сафонов лежал на продавленном диване в кабинете. Запах в помещении наводил Сафонова на размышления, когда в последний раз тут наводили чистоту, да и вообще, на студии. Хотелось умыться. Ему до туалета всего пару шагов, но спина будто наполнилась цементом в области лопаток. Он не мог поднять корпус. Повернуться, чтобы слезть с дивана, не вышло. Резкая боль ударила в копчик. Сафонов чувствовал себя взятым в плен своим же организмом. Он не властен над карьерой, деньгами, отношениями и вот теперь - над своим телом. К болям в спине присоединилась голова. Наверно, зажал позвонки в шее. - А мог бы всего этого избежать, если бы не впустил этого мелкого урода на радио. Хрясь - и позвонки больше не нужны, как и блятская спина, будь она неладна. – Сафонов закрыл глаза.
- Давайте помогу.
Сафонов от испуга дернулся, под фанфары острой боли в пояснице. – Ты как вошел?
Петя снял куртку хотел повесить ее на крючок, но там уже болталась шкура старого вонючего пса, выдававшая себя за пуховик Сафонова. – Вы мне ключи дали еще два дня назад. Помните?
-Нет. Помоги встать. Хотя нет, лучше возьми веревку из ящика и удави меня ею. Прошу тебя.
Петя вытащил ящик. Взял веревку в руку, затем сложил ее и дернул пару раз проверяя на крепость. – Извините не могу. У нас с вами еще пара программ осталась. Вот пришел узнать, какое мнение у вас?
- Петя. Тихонечко проскулил Сафонов. Ты что, больной? Скажи честно, я не обижусь. Я много видел людей. Ты даже не представляешь, какие тут типажи работали. Ходячие экспонаты музея клинической психиатрии. Сафонов в попытке поднять голову понял, что испортит воздух: оставаясь приличным человеком, он сдержал себя: и это стоило ему еще одного выстрела в область поясницы. – Мое мнение, что мы с тобой занимаемся редкой херней. Это объективно.
- А вдруг кто звонил на радио, оставлял свои отзывы. – Петя вспомнил что его шапочка пидорка с логотипом “Адидас”, больше походившим на крылышки, все еще на его голове. Он снял ее и убрал в карман.
Сафонову нестерпимо хотелось ударить Петю. Он был готов пожертвовать мучительной болью в спине, лишь бы доставить этому балбесу похожую. – Петя, какие отзывы, нам никто не зво.. – Сафонов разозлился еще больше, понимая, что дневной эфир работает на автомате. Программа сама включает песни и вставки с прогнозом погоды. Значит, и линия телефона все время занята. Петя стоял возле дивана и еле улыбался, иа понимая, что лицо его компаньона выражает крайнее раздражение, и лучше не делать резких движений.
Сафонов фыркнул как старый конь, которому предложили тянуть немецкую гаубицу времен первой мировой войны. Потом еще раз. Он сделал усилие, оторвал спину от дивана. Затем ноги.
- Идем, проверим. Сафонов отряхнулся от воображаемых крошек, и зашагал в направлении режиссерского пульта.
Несколько простых манипуляций с компьютером, пара щелчков мышкой - и все было настроено. Эфир снова оказался в ручном управлении. Сафонов чувствовал себя врачом, который спас безнадежного больного.
- Это что получается, я снова буду работать. Сидеть в эфире и бубнить всякую дичь. - Сафонов находился в смятении. Он попрощался с радио, он все подготовил к смерти почти умер и вот вернулся. - Нет. Я это не планировал. Маленькое признание не может стать мотивом жить. Нет, здесь явно что-то не так.
Сафонову пришлось вспомнить свои фирменные подводки к песням. Провести тренировку речевого аппарата, размять губы, язык, повторить пару скороговорок. Упражнения на дыхание он сделал после того как выпроводил Петю. В обед он вышел в эфир.
- В следующем часе Татьяна Буланова поделится секретом крепкого брака, Группа Сплин пролистает школьный атлас по географии, Михаил Боярский выйдет на арену цирка, а Валерий Меладзе заглянет за кулисы театра. А сейчас Ливерпульская Четверка проверит себя на прочность, погружаясь на глубину в желтой подводной лодке.
Сафонов выдохнул, перевел пару клавиш в нужные направления, и в наушниках зазвенели битлы. Сафонов понял, что давно не говорил в прямом эфире. Само ощущение нерва, когда ты знаешь, что тебя могут слушать и внимать каждому слову сработало как обезболивающее, и боль в спине ушла. – Адреналин, - прошептал Сафонов.
В одиннадцать часов вечера пришёл Петя и привёл какого-то мужика. Невзрачный дядька без видимых повреждений. Они прошли в студию молча. Сафонов решил присутствовать за пультом. Весь день в эфире нисколько его не вымотал.
Сафонова не переставал удивлять профессионализм Пети, когда тот сидел за микрофоном. Кто его научил так держаться, так владеть голосом? Сафонов решил, что поступит как Скарлетт О’Хара и подумает об этом завтра.
После вступительных слов Петя, словно рыцарь, поднял воображаемую перчатку и передал ее мужику предлагая начать свой рассказ.
- Я имя говорить не буду. Можно. Ага. Значит, чего, это самое. Работал я в санатории у нас в городе, знаете, для сотрудников органов. Все было по высшему разряду: и кормёжка бесплатно, и форма, и отпуск в сентябре. Я в охране числился. На проходной сидел. Все как полагается, документы проверял: кто приходит, кто уходит, за всем следил.
У нас в санатории одна баба работала бухгалтером. Алена. Красивая. С мужем у нее проблемы были он налево часто ходил, правда-не правда, а девки поварихи часто про это сплетничали. Я чего, мужик простой, мне до такой королевы - как до луны. Все ясно. Кому охранник нужен. Я даже без намеков, просто любовался. Доброе утро, до свидания. Все. А мне мужики говорят: “Чего ты с Аленкой нашей любезничаешь? Ты чего это, запал на нее?” Я в отказ. Они давай ржать, мол, опасно это. У нее муж совсем без башенный, ствол носит, то ли из братков бывших, то ли коммерсант, короче, мутный тип. Я разумный человек, нет так нет. Так вот. Как-то вечером гуляю, значит, с собаками, у меня их много - 9 штук. От матушки остались, она кинологом работала. Померла, вот и наследство – однушка у вокзала и псов стая. Гуляю, значит, возле бани городской, она возле дома моего. Смотрю – силуэт знакомый в сторону бани идет. Аленка. Я виду не подаю, собак одергиваю, но за ней иду. Нет, мысли-то поговорить не было, так – проводить взглядом. Она – в баню, я ближе. Мыться, значит, пошла. Я, честно говоря, смутился, думаю, что это я за бабами чужими в ночи хожу. Подумают еще чего люди… Но знаете, вот не сдержался… я еще ближе к бане, там с торца маленькая прорезь светится. Присел на корточки. Смотрю – женская помывочная. А там фигура… Аленки…Честно скажу, даже привстал. Собак не замечаю, сижу глазею. Тут все как в белой дымке. Помню только крик истошный, бабий.
- “Извращенец, онанист, девочки!..”
Бабы меня заметили. Вот и заорали. Так это ладно, потом самое обидное, собаки мои как не мои стали, что у них случилось в голове, не пойму: они как накинулись на меня, я бежать. Темно, споткнулся, и Зефир как вцепится. А.. Зефир — это кличка собаки. И не отпускает, причинное место мое. Его никак не убрать было. Мертвой хваткой. Я от боли отключился. Потом помню, как в больнице врач, молодой такой, говорит: “Вам теперь, дяденька, в баню женскую ходить не надо, да и не с чем.”
Сафонов заливаясь от смеха, невольно держался за яйца. Он снова отметил Петину пунктуальность. Ровно полночь. Петя и Мужик ушли вместе, оставив Сафонова в приподнятом настроении. Он понял, что улыбаться было некомфортно, словно на это не было мышечной памяти.
Глава восьмая. Сафонов.
Сафонов не обладал математическим складом ума. Его призвание – говорить. Так он решил для себя еще в последних классах школы. После просмотра фильма про радио он понял, где хочет применить свой, как ему казалось, талант. Я – гуманитарий, я умею только языком. По мнению Сафонова, подобное резюме должно было топить женские сердца, как доменная печь - тяжелые металлы. В детстве он не дрался, предпочитая оборотисто донести до противника мысль, что в бою не решить проблему. За это его били более ожесточенно. В армии он раздражал тем, что не говорил: «Так Точно», как того требует устав, а витиевато соглашался принять на себя бремя выполнения приказа. Единственные, кто уважал Сафонова, были пьющие художники и женщины с низкой самооценкой. Среди подобных гражданок он был популярен, его тепло принимали в своих постелях работницы библиотек, дочки профессоров и романтично настроенные работницы низкооплачиваемых гуманитарных профессий. В некотором смысле Сафонов ощущал себя женщиной. С дамами ему было легче находить общий язык, устанавливать контакт, производить впечатление: женщина любит ушами. «А я буду по ним ездить», - говорил себе Сафонов. Возможно, подобное фрейдистское понимание своего «я» и привело Сафонова к микрофону. Потом – радио. Потом – должность режиссера, потом – случайная смерть первого директора, и вот – Сафонов уже звезда в своем городе. Новый год, дни рождения. Корпоративы. Ему не было равных. В какой-то момент люди говорили: «Если не Сафонов, то кто?». Пускай со временем он всех начал раздражать, но Сафонов был лучшим ведущим в городе.
После бурных девяностых и жирных нулевых в дома людей пришёл интернет. Он зачистил поле вокруг себя. Радио, как и стационарный телефон, умерли первыми. Вначале Сафонов не замечал угрозы, потом отнекивался, а потом ненавидел все цифровое и смартфоны. Именно тогда он купил себе кнопочный телефон. Когда стало ясно, что смартфоны заменят все, Сафонов решил отрастить косичку. Он протестовал против социальных сетей, где так и не завел страницу для себя и радио. Если при нем ставили лайки в инстаграм, и писали новости в твиттер, он нарочито делал вид, что не знаком с этим. Все знали – Сафонов на старости лет решил идти против течения.
С каждым днем на радио меньше давали рекламы. Сафонову приходилось убеждать людей в том, что радио — это классика, как мороженое в металлических вазочках: все любят, все хотят, все помнят. «Радио будет работать в машинах, на дачных участках, в санаториях, в кабаках, а, значит, будет и аудитория», – доказывал Сафонов, разрезая воздух своей косичкой. Два года назад его перестали приглашать на ведение мероприятий. Он остался без дополнительного дохода, и эта трещина поползла в самое сейсмически опасное место – в семью.
Жена Сафонова, как это чаще всего бывает с работниками творческих профессий, была его поклонницей. Познакомились они в 99-ом году, когда Радио вышло на пик популярности в городе. Леночка. Высокая, черноволосая, умеющая себя подать и всегда держащая спину прямо. Ее голос завораживал Сафонова. Он признавался в любви не ей целиком, а только ее голосу. И, надо заметить, что такой прием расчлененки в комплиментах работал с ней безотказно. Первая встреча случилась на квартирнике у Гоши Серебряного. Георгий Мудорылов решил не играть в ковбоя с судьбой и взял себе творческий псевдоним. Гоша пел свои новые песни в жанре пьяный бард, оставленный товарищами умирать в лесу после фестиваля. Ни голоса, ни музыки, ни смысла, зато у него всегда был алкоголь и, благодаря родственникам на таможне, заморские деликатесы.
- У вас чудный голос.
- Я молчала.
- Ну вот, вы что не слышите?
Потом этот стартовый диалог Сафонов будет вспоминать как позор, но тогда, налопавшиеся хамоном и виски, молодые люди быстро перешли на ты во всех плоскостях бытия. Так Лена поселилась на радио, в квартире Сафонова и в его сердце.
Сафонов избегал клише. Он всегда говорил, что идет против штампов. Творчество и новации – его второе имя. Но свою любимую все-таки сделал ведущей на радио. Коллеги шипели, друзья шутили. Один товарищ даже высказал предположение, что она скоро от него уйдет. «Если она от меня уйдет, - отвечал Сафонов, - то я уйду вместе с ней».
Это была любовь, как казалось Сафонову, навсегда. Больше всего ему нравилось думать, что в случае полного краха Лена будет с ним. Этого не произошло. Леночка дала деру сразу после того, как за их машиной приехали судебные приставы. Быстро исчезнуть из жизни Сафонова она не смогла: была одна загвоздка в виде ребенка.
Утро после эфира показалось Сафонову сломанным, будто главный механик небесной сцены не пришел на работу, звуковик и осветитель болтались где-то со вчерашнего вечера. Небо было затянуто облаками. Ноябрьская пьеса рисковала сорваться. Главные актеры – снег и дождь – не вышли на сцену. Исполнители второстепенных ролей – ветер и грязная каша на дорогах – не были приглашены режиссером. Сафонов стоял на крыльце радиостанции, словно барин, осматривая свои угодья. Вот огромная катушка с проводами, безыдейно существовавшая уже несколько месяцев. Возможно, про нее забыли монтажники. Рядом мирно покоился битый кирпич, вызванный на подмогу дорожными службами. Водосточная труба, доходившая до второго этажа соседнего дома, бездумно била редкими каплями по картонной коробке, приспособленной под кормушку для бездомных котов.
Сафонов воинственно уставился на кусок обгрызанного временем кирпичного забора. «Я не видел ее так долго…». Он подтянул джинсы, как человек полный решимости. Сафонов хотел увидеть дочь.
Глава десятая. Рыба.
Она родилась. Сафонов не мог сдержать слез. Он не мечтал о детях. Но когда увидел свою дочку… вдруг понял, за что родители любят детей. Безосновательно, без мотива. Думал Сафонов, когда держал новорожденную. Я еще тебя не знаю, а уже люблю. Все эта патетика слетит к чертям собачьим, когда ему нужно будет менять пеленки, агукать, гавкать, корчить рожи и воспроизводить голоса героев мультфильмов.
«Лера!». Сафонов стоял под балконом своей прежней квартиры. Он надеялся, что дочка дома. «Лера. Это папа». Сафонов встал на носки, чтобы сократить расстояние до третьего этажа.
«Лера…»
Сафонов пытался разглядеть в темном окне, прикрытом занавесками с рисунком лошадей, силуэт своего ребенка. Меньше всего ему хотелось увидеть голый торс любовника бывшей жены, который бы грозил ему своим чрезмерным тестостероном. Сафонов возненавидел сам себя. Но продолжал звать Леру. Он перешел на крик. Спустя пару минут в соседнем окне зажгли свет. Это был самый радостный момент. Сейчас он ее увидит. В окне показалось коротко стриженное оплывшее лицо женщины в бледно розовом халате с сигаретой в руке.
«Слышь, дебил. Люди спят», - оплывшее лицо стряхнуло пепел в сторону Сафонова.
«Лера!» - не обращая внимания на замечания соседки, Сафонов взывал к темному окну. На секунду там мелькнуло детское личико, пухлые щечки и кудряшки пшеничного цвета. Детская ручка махнула ему рукой. Накаченная мужская рука обняла девочку за плечо и мягко отодвинула в сторону. Любовник без эмоций смотрел на невзрачную фигуру на тонких ножках, ерзающую под окнами. Сафонов сжался. Любовник расправил плечи, окну не хватило ширины для демонстрации всей фигуры здоровяка. Сафонов метнул острозаточенный взгляд на любовника. Качок ответил переливом мышц. Противостояние закончилось смиренным отступлением под ядовитый комментарий соседки в розовом халате.
На этом Сафонов не собирался останавливаться. Он решил проведать дочь во время занятий в школе. Утренние часы он переждал в эфире на радио.
- Алло. Слушаем вас. Кому будете передавать приветы, поздравления? - Вернувшись к ведению эфира, Сафонов снова был готов отвечать на звонки, в появлении которых он сомневался. Но случилось весьма приятное событие, которое подняло ему настроение после утренней неудачи.
- Доброе утро всем жителям нашего города, передаю привет и хочу поблагодарить ваше радио за вчерашний ночной эфир. Случайно включила, будучи на смене, и получила огромное удовольствие. Алло...
На последних словах Сафонов уже отплясывал победный танец, представляя себя воином африканского племени, который только что сразил бегемота ударом копья. Особое наслаждение было в том, что морда бегемота была как две капли похожа на качка.
Сафонов выдохнул и вернулся к пульту. В трубке журчала торопливая речь восторженной женщины.
- Вы сказали, что были на смене? Где вы работаете?
- Я работаю в морге. У нас обычно работы хватает, но вчера на удивление было тихо
- На удивление?
- Да, - не возмутившись, ответила приспешница Харона. - Вот мы и подумали, что давно не слушали радио нашего города. Были приятно удивлены.
Сафонов, обрадованный тем, что его слушала не одна безумная тетка, а как минимум пара докторов порывался сплясать ещё что-нибудь.
- Ну, я и мои подопечные. - Сафонов перестал чувствовать челюсть.
В обеденное время пульт был переведён в автоматическое управление. Сафонов рассматривал своё лицо в мутном зеркале, готовясь вновь совершить набег на прошлое. “Пойду к ней в школу. Ну, и пусть на уроках, что, с отцом поговорить нельзя?”
Сафонов остановился на последней ступеньке школы. «Зачем я это делаю? Она меня увидит, мы побудем вместе пять минут, в лучшем случае 10, и что? Она вырастет со знанием, что папа приходил увидеть её на прощание перед тем, как себя убить?” Раздался звонок на перемену. Длинный, пока ещё пустой коридор собирался, тужился, пыхтел, готовился принять толпу хаотично бегающих детей. Сафонов почувствовал, как бьется сердце. Определить его местонахождение было легко – оно болталось в области левой пятки. В сторону Сафонова ринулась толпа возбужденных школьников, мелькали головы, кричали мальчики, визжали девочки, свистели шалопаи. Детская масса смяла Сафонова, который верил в своё физическое превосходство и не стал уходить в сторону, как подсказывал внутренний голос. Среди каштановых, золотых, черных голов Сафонов увидел свои, пшеничные... В самом конце коридора, будто в замедленной съемке, подталкивая друг друга, Лера с подругой выходили из класса. Строгая синяя школьная форма была тактично разбавлена белыми бантами и нежным кружевным передником.
- Словно ангел, - Сафонов ощутил, как в коридоре стало светло. Лера приближалась очень медленно, не желая пробираться сквозь толпу страждущих получить свою сменку детей.
Сафонову повезло: он успел на конец учебного дня. Ещё пара мгновений, и Лера увидела бы отца. Но Сафонов словно заново открыл глаза. Он резко повернулся и выбежал прочь.
- Зачем? Какой же ты придурок! Зачем?? - Он прибежал на радио. Остановило его отсутствие ключа. Сафонов шарил по карманам, силился вспомнить, где последний раз держал ключи. Ещё раз все проверил и принялся колотить в дверь руками. Рассадив костяшки в кровь, он начал бить дверь ногой, оставив на ней вмятину. Сафонов сел на ступеньки и от бессилия просто выл...
- Ключи потеряли? - Петя широко улыбнулся и протянул Сафонову связку ключей.
Сафонов, не поднимая головы и не переставая выть в ворот куртки, взял ключи, открыл дверь, вошёл внутрь. Он прошёл к себе в кабинет и лёг калачиком на диван. Петя стоял в центре кабинета и смотрел на патрона.
– Сегодня я к тебе на эфир приду. Отмени кого ты хотел позвать.
– А я и хотел предложить Вам. У меня сорвался гость. Сафонов оторвал голову от липкой чёрной кожи дивана.
– Вот и хорошо. Иди, Петя, готовься, музыку подбери. Вообще, Петя, иди, давай, - Сафонов снова опустил голову и закрыл мокрые глаза.
Долго жалеть себя Сафонову не получилось: прокручивая в голове последние дни, он понял, что не ел с момента первой попытки самоубийства. Осознавая это, он попытался уловить сигнал из недр организма о своем состоянии. Тишина. Ответ не был получен. Тогда Сафонов поднялся с дивана и решил покормить себя. Холодильник был пуст, кошелек - тоже. Сафонов отправил повторный запрос – ответа вновь не было.
А и хрен с ним. Он закрыл дверь холодильника и повернулся к окну. Во дворе стоял Петя, угощал местных кошек какой-то едой. Мурлыкающих бомжей собралось больше двадцати, Сафонову даже захотелось пересчитать каждую. Когда Петя закончил раздачу продовольствия голодающим, довольные коты разбрелись по своим делам. Сафонов увидел две консервные банки из-под тунца.
Глава десятая. Тишина.
Когда Сафонову было двадцать лет, в перспективе он представлял себя известным человеком. Все будут его любить, хотеть, желать встречи с ним. Каждое слово Сафонова будет цитироваться, его будут звать на интервью. Снимать документальные фильмы. Он представлял, как отказывает известным режиссерам в экранизации его биографии. Как придирчиво выбирает на роль самого себя актеров первого голливудского эшелона. Потом – премьера фильма. Полные залы, овации, цветы, поклонницы. Специально к премии Оскар он напишет речь, где поблагодарит своих родителей, жену и съёмочную группу и обязательно произнесет речь, где затронет важнейшие темы мироздания. Сидя в туалете в родительском доме, он давал часовые интервью глянцевым журналам, репетируя каждое слово и движения. Язык тела так же важен, как и речь, тужась на унитазе внушал он себе. Сафонов мечтал каждый день, как заправский спортсмен, тренирующий свое тело, он накачивал себя фантазиями о будущем. Все пошло не так. Когда это началось? Сафонов искал точку невозврата, лежа на диване в кабинете, свернувшись в позе дохлого банана и дрожа от холода.
Петя постучал в дверь. Он явился как обычно в 23.15. На этот раз один. Его черные волосы торчали под шапкой и едва касались плеч. На нем красовался зеленый пуховик, из-под которого из последних сил выглядывала красная рубашка, давая понять, что она слишком долго живет на этом свете.
- Как же ты с девками спишь? – подумал про себя Сафонов. Про себя такое Сафонов перестал думать год назад. Ему было легче всего принять отсутствие секса. Когда у тебя долгов на миллионы, а главной творческой задачей является не обоссать стульчак, чего сожалеть о бабах.
- Знаете, у меня было время подумать и решить. Так вот, – с выражением лица водителя цементовоза Петя смотрел на Сафонова, – Я подумал и решил, что сегодня в эфир Вам не надо. Вы не сделаете нам рейтинг, – Сафонов подлетел до потолка.
– Ты что, пидор малолетний, совсем охренел?? - Далее следовала отборная нецензурная лексика, высекаемая в каменоломнях сознания Сафонова. Суть ее сводилась к этическому воспитанию Пети. Сафонов поднимал вопросы мироустройства и касался темы восприятия жизни молодым поколением. Швыряя со стола ручки и прищепки, он задавался вопросом конфликта отцов и детей. Вскоре он устал и сел в кресло. Вопросительно посмотрел на непоколебимого Петю и спросил:
– Кто твой гость? – Сафонов внутренне согласился с утверждением напарника: он пока не готов, сказать ему нечего. Будто внутри тишина, за которой не слышно, как бьется сердце.
– Надеюсь, Вам понравится, – двор радиостанции осветили фары старой иномарки. Сонно хлопнула дверь пассажира. Глухие голоса вели подсчеты стоимости поездки. Скрежет задней передачи. Стук в дверь. На пороге стоял пожилой мужчина. Сафонов предположил, что возраст его колеблется между 20-м и 19-м веком. Участники эфира прошли в студию. Сафонов остался сидеть в кресле, перебирая в руках голубую скрепку.
Все началось по стандартной схеме: Петя перевоплотился в адекватного человека. Его голос мог идеально звучать во время испытаний химического оружия в густонаселенных районах, если бы люди слышали его, они бы знали, что все будет замечательно, и причин для паники нет. Уже привычная Сафонову интонация с легкой менторской добавкой возвестила о начале шоу.
Старик перекрестился, стукнул пальцем по наушникам, желая проверить исправность оборудования. Он явно нервничал, выдавая себя зажатой позой и перебиранием пуговиц на черной рубашке.
- В миру я – Крестоников Иоганн. Папа - из волжских немцев. А мирское (может духовное имя, или как там правильно по-церковному) имя назвать могу. Я служил в нашем Казанском соборе помощником настоятеля. С 79-го года по 99-ый. Уважаемый он был, Отец Андрей. Несмотря на притеснения советской власти, не озлобился. Напротив, прихожан, коих в 80-е было немного, искренне, по-отечески любил. Подкармливал бродяжек, помогал пьющим от греха избавиться. За церковью следил. Умер он в апреле 99-го года. Я взволнован был, поскольку согласно правилам, должен был занять пост настоятеля храма, а значит – и района. Дело крайне сложное и ответственное. Признаюсь, одолевали меня мысли греховные, гордыня смутила меня, в блуд пустился. Желал я этой должности. Жена мне говорила: «Тебе пора и самому становиться выше. Чего все диаконом ходить. А так - приход большой, и всё-таки статус как гражданина повысится». Я не должен был слушать речей таких, пресечь их надо было, но дьявол не спит, он видит, как человек слабеет, а, значит, можно грязи в душу подлить. Вскоре меня настоятелем назначили. А помощником прислали в город молодого симпатичного парня 28-ми лет. Отец Николай. Женатый уже, без детей пока.
К нам в город вернули икону Казанской Божией Матери. Икона старая, 1720-го года. Эту икону еще белые из храма вывезли. Вот, значит, приступили к подготовке встречи большой делегации из столицы: министры, Патриарх, митрополит местный и прочие важные гости.
Казанскую встретили достойно. Отец Николай всё возле митрополита с Патриархом ходил, нашептывал им что-то. Я смотрел на это, стиснув зубы. Он им за трапезой и рыбки положит, и вино подольет, и пальцем по воздуху водит – рассказывает что-то. В городе после этого события и прихожан стало больше, и паломников.
Дурного не скажу про Николая. Дьякон он был хороший. Но приключилось одно событие, которое многое поменяло.
У нас, в Казанской церкви, был цокольный этаж. Через него кочегар приходил храм протопить перед утренней службой. Ну, как-то раз Отец Николай в храме задержался. Служба вечерняя закончилась, мы дела все сделали. Пришла женщина Ольга – она по хозяйству помогала. Старенькая, видит плохо, слышит - тоже. Отец Николай в тот вечер ей ключи дал от храма и попросил без него закончить.
Мой дом от церкви был в тридцати метрах. Вечером, часов в одиннадцать, я вышел собаку проверить – она все по двору металась. Смотрю, у храма машина стоит отечественная. Мотор выключен, свет не горит, в машине вроде никого нет. Подумал – кто-то за девушкой, быть может, приехал, значения не придал, хоть и странное это было явление. В нашем районе ни у кого машин тогда не было.
Ночью мне не спалось. Мысли дурные одолевали. Будто сам Господь велел пойти, проверить еще раз, что на улице происходит. Вышел во двор. Стою. Тихо очень, только собака цепью скребет по будке. Прислушался. Слышу - как будто по металлу работают. И звук со стороны церкви идет. Я вышел на улицу. Вдруг, на землю с окна цоколя решетка упала. Через окно двое лезут и тащат в руках что-то. В темноте не разобрать было, но первая мысль – иконы выносят! Я к ним бегу. Оторопь взяла такая, что кричать не мог. Они – в машину. Машина с ходу не завелась. Я – к двери водителя. Стучу в окно, вглядываюсь, а за рулем – отец Николай. Я тогда рукой стекло разбил его за бороденку тяну наружу. Пособники его в рассыпную. Иконы побросали. Видать, не ожидали, что я сопротивление буду оказывать. А, может, просто малахольные оказались. В общем, Николая я вытащил. В дом завел свой. Стал расспрашивать, зачем же он решил иконы украсть.
Он сидит на стуле, глаза мокрые, взгляд растерянный, будто в себя пришел. «Вы меня только не выдавайте. У меня выбора не было.» Я говорю, – выбор всегда есть. Ты почему грех такой на душу взял?
«Меня матушка моя совсем замучила. Говорит, я ей обещал, что в большом городе служить буду, что дом выделят от Епархии, что машина будет. А нас сюда отправили. Жизни мне не дает. Я подумал, если икону украдут, а я ее верну, меня за это наградят. Место хорошее дадут. Я ее воровать-то не собирался, на один два дня – не больше. А потом бы обратно принес – думал так все подстроить. Брата уговорил и друга его. А Ольга, как я рассчитывал, про цоколь забыла. Так в церковь брат и проник. Так она видимо вспомнила ночью, что дверь не заперла. Вернулась и все нам испортила. Брату пилить решетку пришлось – там же подсобное помещение – пилу нашли.
Я его слушал, и хотелось немедленно его в милицию сдать. А потом подумал, что раз он раскаялся, честно признался во всем, то не стоит ему жизнь ломать – молодой еще.
Я по причине такого пришествия сложил с себя чин священника. Надеялся, что пришлют к нам более ответственного настоятеля. А поставили Николая. Матушка его довольна. Дом есть, иномарку на пожертвования купили. Весь город любит его и уважает.
Сафонов слушал эфир в кабинете. На карниз окна густыми мазками ноябрь укладывал снег. Лужи грязи покрылись белой простыней. Осень играла в загадочную игру, каждый день меняя планы на завтра.
Сафонов проводил Петю и Иоганна. Закрыл дверь. Взглянул на крюк под потолком. Лукаво ему подмигнул и пошел за веревкой. Хватит с меня, хватит! Идиотская затея. Название тупое, гости тупые, все тупые. Сафонов рыскал в кабинете, не понимая, куда делась верёвка. «Ну, не скрепка же!» – вопрошал Сафонов. “Где же ты, ёптить… Нет, главное, я зачем-то согласился. Выделил помещение. Дал денег на этот бесполезный билборд. Сижу и слушаю этого чудика. Еще неделю назад я должен был умереть. Ни долгов, ни позора, только светлая память, как деятелю культуры. А теперь я болтаюсь между двумя мирами и не могу найти эту херову верёвку.” Сафонов пнул стол ногой. По кабинету разлетелись бумаги, принадлежности, свалился на пол компьютер. Верёвка пропала. Сафонов направился в студию. Вырвал пару проводов от старого усилителя - на первый взгляд они подходили. Сафонов изготовил петлю. Ему не понравился результат. Не затянется, как веревка. Ему было нестерпимо больно. Даже подохнуть не могу, как нормальный человек. Вырастить дочь не получилось, жена, меркантильная сволочь, упорхнула, как только в кошельке Сафонова стало холодно и одиноко. «Полетела искать теплый край». Он остановился в коридоре, уставившись на крюк. «Ты – все, что у меня есть. И еще, пожалуй, этот уродливый малец Петя.” Его программа конченная, но есть в ней что-то такое, чего Сафонов искал сам. В его творческой карьере было всякое: программа про историю города, встречи с известными людьми – но после трех эфиров Известные люди кончились. Сафонов запускал программу «Эфир с врачом»: прямой эфир вели из операционной. После первого эфира Сафонову предложили съездить в санаторий. Он не останавливался: творческие встречи, поэты, и программа «Город говорит», в которую жители города могли позвонить и сказать о проблемах в своем дворе. Сафонову явно не хватало размаха. Его королевство было мало. В большой город он ехать не хотел. Тяжело снять корону и начать с нуля, когда тебе за тридцать. В своем городе он звезда, пусть и тусклая. Квартира, машина, возможность жить любимым делом. Жена упрекала его в трусости. «Пойми, Сафонов, ты должен попробовать. Мы тебя отпускаем. Дерзай!» Сафонов противился: «Ага, я, значит, в большой город, а ты тут будешь жопой вилять». Ему всегда мерещились романы жены. Сафонов страдал чувством, что недостоин её.
- Ты слишком хороша для меня. Почему ты еще здесь? – спросил он ее как-то утром на заре их отношений.
- В смысле?» – удивилась будущая жена, утирая глаза.
- В смысле ты такая красивая… умная…
- Спи давай. Чудовище моё…
Так Сафонов и не решился покорить большой город. Но в тайне от самого себя он мечтал об этом. «Теперь уж что» Он придвинул стул, встал на него. «Да ёптвоюмать!» – в кармане завибрировал телефон. Сафонов не имел привычки игнорировать сообщения и звонки, поэтому он достал телефон и сел на стул.
[Сафонов ты урод. Приходи на набережную через 20 мин. Если ты, конечно, не валяешься в обнимку с самобичеванием]
Сообщение от бывшей жены для Сафонова стало сюрпризом. Только он не мог понять, в какой эмоциональный оттенок окрасить свои чувства. Он решил разобраться на месте. Сафонов оделся. Зачем-то решил почистить зубы. Пасты не осталось, тогда он поелозил мокрой щеткой во рту, сплюнул и выключил свет в помещении.
Снег прекратился. Ноябрь грозил в очередной раз изменить себе. На голову Сафонова падали мелкие капли дождя. Дорогу освещали тусклые фонари. «Никого», - подумал Сафонов. Он шел вдоль пятиэтажных домов, из привычного любопытства заглядывая в окна первых этажей. Ему нравилось представлять, как устроена жизнь за розовыми, синими занавесками. Какой семье может освещать жизнь люстра с замысловатыми плафонами? Кто задирает голову к потолку, под которым разместился маленький кухонный телевизор? Раньше у Сафонова тоже была люстра, телевизор, занавески и семья. Теперь он один шел по пустой улице в статусе одинокого мужчины за сорок. Он завидовал каждому окну, каждой решетке, каждой семье и человеку в отдельности, не только в этих домах, но и во всем мире.
Набережную поливал дождь, смывая куски снега в речку. Кованая ограда выгоднее смотрелась бы на старом французском кладбище, нежели здесь. Сафонов остановился у воды. Облокотился на ограждение. Река чернеющим потоком уносила свои воды в темноту. Туда, где свет набережной обрывался.
– Ты выглядишь крайне паршиво.
Не оборачиваясь на некогда родной ему голос, Сафонов ответил:
– Мой костюм полностью отражает моё состояние.
– Твой костюм даже отражать состояние не в силах. Привет.
Лена выглядела ухоженной, от нее едва уловимо пахло домашним уютом, и чувствовалось тепло. Сафонову захотелось прижать ее к себе, почувствовать это тепло на себе, запустить его внутрь истлевшей души.
– Привет. Смотри, как вода поднялась.
– Сафонов, мне Лера сказала, что ты приходил к ней в школу.
Ему стало неуютно, будто он преступник, которому нельзя выходить за очерченный законом радиус в несколько метров от своего дома. Он хотел было начать пререкаться с ней и опровергнуть ее слова, но не стал. Он не чувствовал сил для этого.
– Я хотел ее увидеть. Мне ее не хватает.
– Ты помнишь, что мы договорились, что ты не будешь так делать? Я все понимаю. Но пойми и меня. Ладно, меня можешь не понимать, что тебе, кстати, весьма удачно всегда удавалось. Но как тебе совести хватает приходить к ней после того, что ты сделал? – последнее предложение Лена произнесла громко, желая привлечь внимание не только бывшего мужа, но и случайных прохожих, если бы они там были.
Сафонов снова повернулся к воде. Пока он шел на встречу к Лене, он приютил мысль о том, что она предложит мир, что она хочет, как раньше, быть вместе и жить семьей.
– Лена, я тебя услышал. Все, что могу тебе сказать, я сказал. Я хотел ее увидеть. Просто посмотреть на нее.
– Сафонов, не ври мне! Ты опасен для дочери, и это не пустые слова. Тебе повезло, что в суде я промолчала. Хотя, думаю, надо было…
Лена наклонилась к Сафонову:
– Еще раз тебя увидят рядом с нашим домом или в школе у Леры, Эдик тебе яйца оторвет, при условии, что они там есть.
Сафонов промолчал.
Глава одиннадцатая. Путь.
Сафонов сидел на кухне, обнимал ладонью стакан молока и кричал в сторону спальни, где в этот момент собирала вещи жена.
– Лена, почему ты не отвечаешь? Что такого я сказал? Объясни мне, я не понимаю, – Сафонов встал из-за стола. Направился в спальню. Идя по квартире, он продолжал говорить:
– Послушай, давай поговорим. Вечно ты так поступаешь. Я что-то скажу дома или в эфире – ты поймешь, как тебе нужно, и будешь молчать. Я просто хочу услышать ответ: что случилось?
Лена стояла к нему спиной, в отражении зеркала на двери шкафа она видела своего мужа, который монотонным голосом сверлил ей уши.
– Лена, остановись, пожалуйста. Это глупо. Моя работа связана с тем, чтобы все время говорить. Если я на работе сказал нечто, тебя задевающее, то пойми, это было не специально, и я не хотел вплетать лично тебя.
Лена продолжала складывать вещи Леры и свои в большой чемодан.
– Сафонов, ты в эфире своей говно-программы сказал, что у тебя не было секса с женой три года, потому что твоя жена плачет во время полового акта. Сафонов, ты меня опозорил на весь город!
– Велика беда. Кто нас слушал? Человек сто. И то, они все сидят в нашей зоне, – Сафонов старался отшутиться.
Он широко улыбнулся, изображая простодушного парня. Хотя понимал, что эксперимент с программой «Ночной взгляд» действительно был неудачным. Лена, увидев его улыбку еще на стадии расползания в сторону ушей, отвернулась к шкафу и раздвинула одежду, поделив ее на свою и мужа.
– Я прошу тебя, не надо. Ты же знаешь, на радио плохо с рекламой, маленькие рейтинги. Нам нужно заинтересовать публику. Привлечь новую аудиторию.
– Сафонов, остановись. Ты что? Какая аудитория? К нам коллекторы как домой ходят, они уже даже нас не пугают, а так, спрашивают, как мы тут, не удавились ли еще. Лера пойдет в школу в чем? В твоей футболке? Спасибо маме твоей – пенсионерка помогает, как может. Уйди, не мешай.
– Лен, прекрати. Я что-нибудь придумаю. Новую программу. Найду спонсоров. Все наладится, – Сафонов усилил громкость голоса, понимая, что аргументы без артиллерии не сработают.
Лена застегнула чемодан, с трудом подняла его. Ручка не поддавалась, вытащить ее было невозможно, что-то ей мешало. Лена беспомощно наклонилась к ручке. Сафонов решил помочь.
– Дай я?
– Нет, не надо. Лена как баскетболист укрыла чемодан корпусом. Сафонов дернул ее руку в свою сторону. Лена среагировала и отмахнулась от мужа. Сафонов посмотрел на нее. Она – на мужа. Доля секунды. В их глазах промелькнула взаимная ненависть друг другу. Сафонов повторил попытку забрать чемодан. Лена решительно не хотела его уступать.
– Отдай мне чемодан.
– Отойди!
– Отдай чемодан! – перешел на истеричный крик Сафонов.
– Уйди, прошу тебя, – заплакала Лена. Мышцы на ее лице опустились вниз. Слезы в секунду стерли утренний макияж.
– Сука, – Сафонов сделал шаг вперед с поднятой рукой.
– Давай, бей! – закричала Лена.
– Пошла ты, – Сафонов поднял руку еще выше и хотел было начать движение ею в сторону отторгающего лица жены, как услышал:
– Папа!
Он посмотрел в зеркало. Позади стояла Лера, проснувшаяся от криков родителей. Волосы были растрепаны, левая щека красная от продолжительного сна на одной стороне. Ее пижама была чуть больше по размеру. Большие глаза смотрели на его спину.
– Давай, бей! – кричала Лена, – пусть ребенок видит, как ты маму любишь! Скотина!!!
Сафонов разрывался от гнева. Его сознание утонуло в прильнувшем чувстве несправедливости момента. Он резко повернулся. Путь из комнаты ему преграждала Лера.
– Пошла прочь! – Сафонов рукой оттолкнул ее в сторону. Лера пролетела полметра. Ударилась о прикроватную тумбочку спиной. Тишина. Детский плач. У Леры из носа шла кровь.
Ровно год назад Сафонов ушел жить на радио. Дочь он больше не видел. Сначала ему было все равно. Кредиторы, заёмщики, бандиты помогли не скучать. Постепенно он лишался имущества своего, а затем и родственников, но Сафонову не было жалко ребенка, жену, себя. Про радио он вообще не думал. Изредка, в перерывах между судами, Сафонов мог вспомнить о Лере. Но это были мимолетные обрывки воспоминаний. За которыми не следовало реальных действий.
Год назад он впервые спал в своем кабинете не как художник, поймавший вдохновение и не желающий с ним расставаться, а как просто Сафонов. За год он привык молчать. За год он привык не слышать своего имени, а только официальное обращение по фамилии.
Прошел год. Скоро придут специальные органы и заберут его радиостанцию. Сафонов лишится всего.
- Почему так случилось? – спросил себя Сафонов, вдыхая влажный ночной воздух. - Что я мог сделать и не сделал? Да, брось. Я уже думал об этом миллион раз. Да, мог продать станцию. Мог не брать кредиты. Мог сменить работу. Мог не изводить жену мнительностью. Мог, мог, но отчего-то не сделал. А сейчас – что? Всё. Не хочу ждать – Сафонов ускорил шаг по направлению к радио. Он перешёл на бег.
Он залетел в помещение. Закрыл дверь. Подтащил из коридора холодильник, чтобы дверь нельзя было внезапно открыть. Скинул куртку. Зашел в кабинет - там было всё также грязно, и разбросаны вещи. Может, прибраться? Ага, сейчас. Гори оно огнём! Сафонов нашел предмет, который хотел. И отправился в туалет. Снял с себя вонючий двухнедельный свитер. Положил руку на раковину. Включил горячую воду. Большим пальцем сделал усилие, нажимая на кнопку и ведя ее вниз, чтобы вышло лезвие канцелярского ножа. Он внимательно изучил руку. Расположение вен. Приложил лезвие к пульсирующей вене.
– Простите. Я думал, Вы ушли домой.
Сафонов дернулся в испуге. Рука была не подконтрольна ему меньше секунды, но этого было достаточно чтобы порезать кожу. Кровь брызнула на стенки раковины. Сафонов орал от боли. Он крепко держал нож в руке понимая, что сейчас шок пройдет, и он зарежет Петю.
Глава двенадцатая. Сафонов.
Петя бинтовал руку, словно сестра милосердия. Сафонов плакал, как можно сильнее повернув голову, чтобы не видеть Петиного лица. Ему не хотелось помощи. Но принять ее всё же пришлось. Сафонов неожиданно для себя узнал, что боится крови.
– Я пришел – Вас нет. Думаю, подожду здесь. Уснул за пультом, – Петя слегка улыбнулся в желании приободрить патрона. Он видел, как тому больно от прикосновения бинта к коже. Это не помогло. Сафонов не был зол. Ему не было обидно. После разговора с женой и третьей попытки наложить на себя руки он был пуст. Его тело еще сообщало о своих потребностях - в тот момент Сафонову было больно от пореза. Но внутри абсолютное ничего.
– Я выступлю. Только дай мне поспать. Уходи.
Петя покорно кивнул головой. Вышел из кабинета. Сафонов выдохнул. Закрыл глаза.
– Простите. Вы не поможете холодильник отодвинуть?
– Иди на ***!!! – Сафонов бросил в Петю остатки бинта, но те преодолели метр по воздуху и мягко приземлились на пол. Сафонов заплакал вновь.
Утро началось под аккомпанемент телефонного звонка. Сафонов не хотел брать трубку. Звонящий был очень серьезно настроен. Телефон пиликал больше десяти минут подряд. Сафонов скатился с дивана. Прополз в сторону кучи хлама, оставшегося после вчерашнего избиения стола. Под завалами он определил местонахождение телефона. «Мерзость, а не звук» – подумал Сафонов.
- Алло. «Радио нашего Города». Слушаю Вас. Вы в эфире. Сафонов, даже будучи абсолютно изможденным морально, решил остаться профессионалом, произнеся эти слова.
- Здравствуйте. Меня зовут Шпиль Тамара. Я большая поклонница вашего радио. Хочу сказать слова благодарности за вашу программу “Клуб Неудачников”. Хоть и название весьма резкое. Я получаю огромное удовольствие от прослушивания ваших эфиров. Спасибо.
- Спасибо вам. - Сафонов не испытал радости, гордости. Он был по-прежнему пуст.
- Алло. Вы меня слышите? Еще хочется сказать, что рассказанные истории заставляют задуматься о нашей жизни. Моя подруга Белла Никитична после эфира с представителем вооружённых сил помирилась со своей невесткой.
- Благодарю Вас. Нам очень приятно слышать положительные отзывы о нашей работе. Мы стараемся для вас.
- Вам огромное еще раз спасибо. Храни Вас…
Сафонов не стал слушать до конца и повесил трубку. Ему не было плохо. Скорее, он хотел что-то чувствовать, но не мог. Сафонов попытался встать. Его повалил на пол еще один треск в динамике телефона.
- Да. Слушаю. Радио нашего… «плевать пусть старушка договорит» Он был удивлен услышать мужской голос.
- Доброе утро. Вот звоним семьей. Я – Василий Петрович. Работаю на почте. Жена – Олеся, учитель. Мы с большим интересом следим за Вашей программой «Клуб Неудачников», пусть, время позднее для нас, но мы не пропустили ни одного выпуска. Эфир со священником был очень занятным. Не знали, что в нашем городе такие страсти могли происходить.
- Благодарю. - С интересом ответил Сафонов. Он аккуратно положил трубку. Сел на пол. И уставился на телефон. Молчали оба: и Сафонов, и желтого цвета телефон. Сафонов всматривался в него все пристальнее. Звонок. Сафонов не дождался завершения первого треска.
- Доброе утро. «Радио Нашего Города».
- Ой как хорошо, что я дозвонилась. Вообще не имею привычки звонить и комментировать что-либо, но тут подходящая ситуация. Как мы с девочками смеялись, когда слушали вашу программу про женскую баню. Ой, и смех, и грех! Ждем следующего выпуска.
Сафонов встал. Не отрывая глаз от телефона подошел к коридору. Он хотел в туалет, но боялся пропустить звонок. «Сбегаю», – решил он. Звонок одернул его в момент расстёгивания ширинки. Снова благодарность. Потом еще. Потом позвонил Всеволод Дмитриевич. Директор ресторана «Горюшко».
- Сафонов. Привет. Старый черт. Ты патлы свои не пообрубал еще? Нет. Слушай. Я тут бухал с мужиками два дня назад. Так прям у приемника в кабаке и сидели. Толя-говнотик (помнишь такого?), он вообще не пил. Сидели как в клубе «Что? Где? Когда?» на серьезных щах и слушали твоё радио...
Я, эт самое, чего беспокою. Давай я рекламу своего заведения дам под программу твою? Ты скажи, сколько надо. Обсудим. Я решил первым позвонить, потому что, Женя из «Быстро займу» тоже захотел рекламу дать, пидор кучерявый. Я ему сказал: “хер тебе, а не реклама”.
Сафонов не слушал. Его сознание оторвалось от телесной оболочки и вознеслось до потолка. Стукнулось о люстру и пикировало обратно в бренное тело. Сафонов вздрогнул. Он что-то промямлил насчет возможной встречи.
Звонки продолжались до обеда. Сафонов так и не сходил в туалет. К трем часам дня ноябрь решил перейти в контрнаступление. Пулеметной очередью града, затем шквалистым огнем из всех небесных поливальных машин, протянувшимся до самого вечера, он нещадно смывал город. Сафонов смотрел в окно. Стрелки часов, как покорители высоты, изнемогая от потери кислорода, медленно ползли в сторону одиннадцати часов. Петя еще не появился. Сафонов поймал себя на мысли, что полдня он простоял, таращась в одну точку. Безыдейно уничтожил время. «Получается, это мой последний день. И что я делаю? Смотрю в окно».
В окне Сафонов увидел силуэт человека. «Петя. Вот пунктуальный засранец.» Он медленно плыл во двор радиостанции. Сафонов пошатнулся. Ему показалось, что видит он нечто противоестественное. «Ты что, реквизит тащишь?» Из-за спины Пети выглядывала геометрическая фигура. Движения были слишком плавными, чтобы понять точно, но Сафонов был уверен – это рыбий плавник. Сафонов всматривался сквозь мутное после капель дождя окно. Он надеялся, что зрение его подводит, и это вымысел. Странная фигура с плавником прошла под фонарём, висевшим над калиткой, ведущей во двор радиостанции. Замок давно сняли: Сафонов не платил за охрану полгода. Когда фигура проплыла под светом фонаря, Сафонов разглядел её. Два маленьких глаза смотрели в разные стороны. Голова, как и лицо, была покрыта склизкой чешуёй. Казалось, что она щедро смазана жиром. Губы были сомкнуты в едва заметной улыбке. «Это что такое?» – Сафонов хотел пошевелится, но внезапный холод охватил его ноги. Он чувствовал, как острое покалывание идет вверх по телу. «Это не страх - наверное, долго стоял – вот и онемело всё». Затем Сафонов обратил внимание на руки странного существа. Вместо них были плавники с мелкой чешуёй. Оно шевелило ими, держа равновесие. Взгляд Сафонова машинально опустился вниз. Знакомые Петины ботинки. Коричневые с грубыми заломами, они несли в себе ноги Пети и тело рыбы. Рыба-Петя приблизился, остановился посередине двора. До входной двери и окна кабинета Сафонова было одинаковое расстояние. Рыбья морда качнула вправо, размышляя, хочет ли она идти к двери. Затем влево. Рыба увидела свет в окне кабинета, оттолкнулась от земли и начала движение. Сафонов присел на корточки, словно ребенок, намеревающийся выскочить и напугать взрослых. Только подниматься и пугать он не планировал.
- Спокойно, это глюк, сейчас пройдёт. Зачем я спрятался? Теперь страшно подниматься. - Сафонов, понимая свою ошибку, решил подождать. - Я буду здесь, пока оно не уйдёт. - В стекло что-то ударилось. - Это, скорее всего, Рыба стучит в окно. - Сафонову на миг стало спокойнее. - Судя по силе удара, рыба не опасна. Зачем я себя обманываю? Там за окном стоит рыба в Петиных ботинках и хочет попасть внутрь. - Сафонов зажал голову между коленями и обхватил себя руками, как изображают на схемах эвакуации в самолетах. Он хотел бы эвакуировать себя из кабинета. Но вероятность того, что все реально, была велика.
- Значит, придется принять бой с рыбой. - Сафонов пытался вспомнить, когда последний раз чистил рыбью тушу. - Не будь трусом! Дай ей отпор! – уговаривая себя, Сафонов был в поисках того, что может стать оружием в схватке с рыбой. Ничего не нашлось. Он снял ботинок. - Как Хрущёв, блин. - Сафонов медленно поднимался обратно к окну. За окном стояла Рыба-Петя. Её рот открывался, в чернеющей пасти которого зияла бездна. Сафонов от ужаса начал орать: «Иди на хер!». Он бил ботинком подоконник, надеясь шумом отпугнуть урода. Рыба, не замечая Сафонова, делала поворот корпусом и силой инерции попадала плавником в окно. - Сучья тварь, вали отсюда!. - Сафонов подумал, что ботинок будет выглядеть более устрашающе, если развернуть его подошвой к рыбе. На нее это демонстрация силы не подействовала. Тогда Сафонов решил идти до конца: «Я и так умирать собрался, а так лучше – погибну в бою. Пошло всё. Ну как, сволочь, сейчас я тебе покажу!». Сафонов метнулся в коридор, открыл входную дверь. Вышел на улицу. Повернул направо, обходя брошенную катушку с проводами. Он приблизился к рыбе сзади. Чудище не обратило внимания на него и продолжало с упорством героя мультика для слабоумных детей бить в одну точку.
- Эй, пидорасина! – Сафонову было не до оборотистых выражений, из подсознания он смог вытащить лишь подобный эпитет. Он бросил в рыбу ботинок, который отскочил на пару метров от спины и плюхнулся в лужу.
Сафонов услышал урчание, перемешанное с человеческим голосом. Подошел ближе. Ноги в ботинках неестественно переминались, желая освободиться от тяжкого бремени носить на себе рыбью тушу. Сафонов помедлил. Он всмотрелся в это существо. На спине и боках рыбы зеленела надпись: «Свежая форель по 399 руб.».
– Ты – конченный ублюдок! – Сафонов схватился за плавники, дернул на себя, ноги упали на землю. В руках Сафонова была рыбья голова. В луже сидел счастливый Петя. Он не собирался вставать, желая насладиться свободой.
– Молчи. Ничего не говори. Ясно? – Сафонов окатил Петю пенящейся массой, едва похожей на слюни человека, когда тот орёт на неприятеля.
Они сели за стол в студии.
Сафонов просматривал картинки из своей памяти. Ему хотелось вычеркнуть все, что будет приносить радость в момент, когда после этого эфира он выгонит Петю и завершит начатое. Он не чувствовал себя несчастным, не желал всё исправить, он более чем был настроен закинуть петлю на шею. Всё кончится сегодня. Через тридцать минут.
- Скоро я произнесу свои последние слова. Что я скажу в эту темноту? Кто меня услышит? Жена услышит? – Сафонов не добавил приставку «бывшая», и его броню, сшитую из решимости свести счеты с жизнью, кольнуло нечто острое. - Дочь, она маленькая. Она будет спать. Кто ещё – пара сумасшедших женщин, которым по какой-то странной причине не переключить волну», - Сафонов давно привык общаться с придурковатыми слушателями. Многие – одинокие, странные и просто поехавшие люди – были его основной аудиторией. - Ну, пара старых знакомых послушают. Выпьют стопку водки и забудут. Мама бы послушала, если бы… - Сафонов хотел исчезнуть. Его больше ничего не держало. Признания он не получил. Его последний проект лишь затянул пребывание в этом мире.
- Доброй ночи. В Эфире «Клуб Неудачников». На часах 23.27, и мы начинаем наш эфир. Сегодня у нас в гостях человек, пожелавший, чтобы его имя…
“Что, уже начали?” – Сафонов сжал ягодицы, скрестил руки на груди и посмотрел на Петю, как директор школы на хулигана. “Я не готов» – подумал Сафонов. Он качал головой, беззвучно открывая рот, артикулируя слова, выражающие крайнюю степень разочарованности. Петя спокойно отклонил попытку дезертирства покачиванием головы. Сафонов не мог встать и уйти. Даже считая себя обречённым куском дерьма, он мыслил, как художник и профессионал. Покинуть эфир нельзя. Таков закон. Это профессиональная этика. Необходимо собраться. Руки безобразно тряслись. Петя смотрел на Сафонова, ожидая от него мало-мальски чёткого звука. Сафонов взял в руку микрофон. Придвинулся ближе к столу. Поднеся рот к инструменту, с которым он прожил вместе почти 20 лет, произнес:
- Пожелавший, чтобы его имя осталось неназванным. Мягкий тембр Сафонова, выкристаллизовавшийся за сотню эфиров, просочился сквозь металлокерамическую сетку, отразился от мембраны. Прошел через звуковую катушку и полетел по проводу через микшерский пульт в наушники Пети и в эфир приёмников города.
Сафонов преобразился. Спина держала чёткую вертикаль. Тело было в напряжении, готовое дать электроэнергии, хватившей бы для жизни целого города. Руки Сафонов держал на столе. Ноги были прямо поставлены всей пяткой на пол. Глядя только на шумоподавитель и концентрируясь на своем голосе, Сафонов говорил чётко, приятно, выделяя окончания слов, чем добавлял пикантности своей интонации.
- Почему Вы решили остаться анонимным гостем? Мне показалось, у Вас были другие планы.
Сафонова поразило, что ему не хочется ударить Петю. Что бывало каждый раз, когда он его видел. Он мягко улыбнулся, едва приоткрыв рот. Ему вспомнилось, как он первый раз провел эфир здесь, на радио, это было волнительно и приятно – получить дозу такого цепкого наркотика, как адреналин. Сафонов посмотрел на Петю и, первый раз за всё время улыбаясь глазами, ответил:
- Без ложной скромности предположу, что в нашем городе нет таких людей, кто не слышал бы хоть раз мой голос. Думаю, меня без труда узнают уже после этих слов.
Петя взмахнул словно дирижер рукой, возвещая патрона о желании перейти к сути. Сафонов в этот момент разглядывал свою студию, в которой, как он мечтал, свершится его творческий взлёт.
- Давайте я начну. - Сафонов знал, что пауза в эфире больше пяти секунд – это смерть для ведущего. «Ничего, это – моё шоу, подождут.» Он удобно сел в кресле. Вытянул ноги вперед. Глубоко вздохнул и сделал свою фирменную разминку для рта. Проведя языком по внешней стороне зубов, по часовой стрелке.
- Несколько дней назад я хотел себя убить. За последние годы мое дело, которому я посвятил всю жизнь, утратило значимость для людей. Больше никому не нужно специально включать радио, чтобы его послушать. Теперь каждый может в интернете найти ту программу, которая ему нравится, и слушать, как удобно и где удобно. Моя жена не смогла принять меня без денег, которых на радио не заработаешь. Своими периодическими рефлексиями я вынудил ее понять, что действительно её не достоин. Ребенок, наша дочка, стала жертвой моих припадков гнева. Однажды я ударил её. После чего не видел.
Настоящих друзей я завести не сумел. Те, что были, стали для меня случайными прохожими на улице. Обменяться парой фраз. И пройти дальше. Забыть.
Деньги. Конечно, деньги. В этой жизни у мужчин возникают проблемы только в двух плоскостях: женщины и деньги. Мне повезло - у меня комплект. Денег радио не приносило. Я залез в кредиты. Затем в долги. Дошло до того, что я заложил квартиру, продал машину и забрал все накопления у матери-пенсионерки.
Оказать сопротивление происходящему я мог. Но…
– Так почему Вы еще здесь? Насколько я понял, Вы были готовы покончить с собой давно. Что Вас остановило? Вы перечислили свои проблемы, которые в определенном ракурсе выглядят неразрешимыми. Но Вы здесь.
-ДА, еще здесь. Думаю, что сейчас идут мои последние минуты жизни. Все готово для этого шага.
- Меня интересует, что Вам мешало сделать это вчера или два дня назад?
Сафонов опустил голову. Он пытался найти ответ. Под ногами его не было. На столе тоже. Сафонов чувствовал растерянность. Настоящую, когда человек не в силах сосредоточиться на чём-то одном. Взгляд перескакивал с предмета на предмет, в надежде зацепиться хоть за что-нибудь.
Музыка, выбранная Петей для эфира, скребла наушники. Сафонов не слышал своих мыслей.
- Не знаю. Вот мой ответ. Я не трус. Я пытался три раза. И каждый раз был готов. Но. - Сафонов закрыл лицо руками.
- Ты меня остановил. Петя. Ты мне мешал каждый раз.
Петя посмотрел на Сафонова взглядом прожившего долгую жизнь человека. Настолько долгую, что Сафонову на секунду показалось, что Петя превратился в старика. Секунда прошла. Петя все еще выглядел стариком. Его лицо смялось. Седые брови нависли над глазами. Лицо утонуло в густой бороде. Нос слегка съехал с прямой траектории. Руки высохли: они были похожи на две косточки, обтянутые пятнистой кожей. Сафонов зажмурил глаза. Он не хотел их открывать. В наушники лилась гитарная партия.
- Разве я Вам мешал?
Сафонов открыл глаза. В студии было пусто. Гитара продолжала скулить. Лампа над дверью в режиссерскую, героически преодолевая возраст, горела значком «ЭФИР». Компьютер отображал идущую звуковую дорожку. Сафонов вышел в коридор. Все было на своих местах: коробки, крюк, холодильник. Кабинет и разбросанные вещи напомнили о недавнем сражении человека и мебели. Сафонов заметил, что стол треснул пополам. Пети в кабинете не было. Сафонов, позабыв про идущий эфир, вышел на улицу. Ровным слоем во дворе радиостанции лежал снег. Сафонов посмотрел по сторонам. Идеально ровная снежная поверхность указывала, что по ней никто не ходил. Сафонов с наушниками на шее и в тапочках ступил на снег. Нога провалилась сантиметров на десять, скрыв его трофейные тапки, украденные в доме одного бизнесмена. Холод освежил его. Сафонов подумал, что столько не могло навалить за час. Он не видел снега. Тотальная тишина на улице звенела сильнее с каждой секундой. Сафонов не чувствовал холода. Он пошел вперед, под свет фонаря над калиткой.
Сафонов шел по улице, не придавая значения отсутствию куртки, тапочкам на ногах и кристальной белизне города. Дорожные знаки кланялись ему в знак уважения. Водосточные трубы молчаливо следили за его движением от дома к дому. Его приветствовали обрывки объявлений, трепыхавшихся на фонарных столбах. Деревья почтенно качали кронами. Сафонов прошел разрушенную церковь. Цветочный ларек, салютовавший ему зеленой вывеской. Он не смотрел на окна в домах. Не видел, как поднялись знамёна штор в его честь. Сафонов шел вперед. Оказавшись у ничем не примечательного дома в 9 этажей, он вошёл в подъезд. Он остановился только возле лифта. Ему казалось, что он был здесь. Когда-то давно. Быть может, забегал целоваться с девушкой, у который были светлые волосы и не совсем умело накрашенные ресницы. Нет, не верно. Скорее всего, здесь он был в зрелом возрасте. Слишком знакомая кнопка лифта. Кнопка, в далеком прошлом подвергавшееся насилию со стороны хулиганов, была продавлена и опалена бесчисленными зажигалками. Двери источали запах мочи. Они покосились на бок, и в зазоре была видна темнота лифтовой шахты. Справа от лифта начиналась лестница, погнутые решетки и деревянные перила, кое-где будто погрызанные, устремлялись ввысь. Сафонов нажал на кнопку. Он понятия не имел, на какой этаж ему надо. Кнопка утонула. Маленькая красная лампочка в середине, изнемогая от силы очередного нажатия, дернулась бледным огоньком. Сафонов не услышал за этим ничего. Двери не открылись. Выдержав паузу, он повторил попытку. Лампочка не откликнулась. Сафонов ощутил, как начали оживать ноги. Холод прикоснулся к большим пальцам, затем подступил к щиколотке. Сафонов взглянул на тапочки, с которых обреченно стекал таявший снег. Он начал подниматься по лестнице. Каждая ступенька по обеим сторонам была покрашена в красный цвет. Почтовые ящики с правой стороны угрюмо провожали его взглядом. Сафонов почти наверняка слышал, как они скрипят от боли. Ржавые, с мятыми дверцами, они явно были когда-то синими. На лестницу распространялся свет от входной двери подъезда. Сафонов поднял голову - ни одна лестничная площадка не была освещена. На первом этаже три двери. Черная, обитая кожзамом. Другая - металлическая, дорогая. Третья - деревянная, с незатейливым орнаментом. Сафонов вспомнил, что когда-то у него в квартиру стояла точно такая же. В точно такую он маленьким мальчиком забегал попить воды и вылетал пулей на улицу, к друзьям. Именно такую дверь открывала мама, когда он приносил со школы рюкзак двоек и в слезах обещал все исправить. Эта дверь была открыта для него всегда. Время было такое: все знали друг друга, и смысла закрывать на замок было мало. Сафонов поднялся выше. Второй этаж - двери все металлические. Такую дверь Сафоновы поставят, когда он поступит в университет. Массивная, голая, без лишней красоты - эта дверь увидит Сафонова с тяжелым алкогольным отравлением после дня рождения Зины Трошкиной. А потом много раз ее замок был преградой на пути в кровать после затяжных студенческих вечеринок. Сафонов поднялся на третий этаж. Темнота поглотила лестничную площадку. Сафонов не различал цвета, он едва различал очертания перил, дверей. Он мог слышать только запах, доносящийся с кухонь квартир. В одной квартире жарили котлеты. Сафонов больше всего на свете любил котлеты своей жены. Лена поразила его не только красотой, но и умением готовить. Этот аромат шипящего масла и фарша, напичканного луком, встречал Сафонова с работы. Он был для него оберегом. Если Сафонов слышал его, значит все дома хорошо. Не будет скандалов, вместо них будет теплый вечер с любимой.
Поднимаясь вверх по лестнице, Сафонов уже привык к темноте. Подспорьем было окно, через которое добивал свет соседних домов. Он освещал белый подоконник, подвергшийся шаловливому издевательству подростков, чьими руками были выцарапаны матерные слова. Возле похожего Сафонов придумал свою первую авторскую передачу на радио. Она принесла ему известность и первые деньги. Пятый этаж встретил Сафонова глиняными горшками с цветами. Чахлые растения, об землю которых тушились многочисленные окурки, героически держали пожухлые листья. Сафонов вспомнил, что так и не подарил жене цветы на рождение ребенка. Он задумался, а делал ли он жене подарки. Сафонов поднимался выше. На шестом этаже в одной из квартир двери не было вовсе. Трепыхавшаяся полиэтиленовая простыня плохо скрывала следы пожара. Сафонов замер. Он переживал один пожар в своей жизни, когда пьяный уснул с сигаретой в кабинете радиостанции и спалил ее почти дотла. В тот год он залез в первые кредиты. С того года все пошло наперекосяк. Сафонов из чувства любопытства хотел заглянуть в погорелую квартиру, но решил не испытывать свои нервы и двигался дальше. На седьмом этаже он увидел номер квартиры точно, как у него в бывшем доме. Он вспомнил как они с Леной счастливые катили коляску с маленькой Лерой по залам магазина и выбирали мебель для нового дома. Сафонов для себя тогда открыл мир ремонта и работы руками. К его удивлению это было не сложно. Правда, он быстро охладел к этому.
На восьмом этаже куда не доставал свет соседних по улице домов, Сафонов присел на коврик. Он давно не брал такую высоту. Его легкие курильщика и неподвижный образ жизни сделали его заметно крупнее и тяжелее. Коврик с надписью “Добро пожаловать”. Такой коврик был у мамы в квартире. Через такой коврик ее уносили в карету скорой помощи. В тот день Сафонов признался матери, что Лена его выгнала. Сафонов не хотел вставать. Сафонов мало что понимал, в частности, зачем он идет наверх. Что он делает в этом доме и что вообще произошло за последние пару часов. Его голову занимали мысли о том, как Петя превратился в старика. Куда он делся. Почему последний эфир превратился в подобную околесицу. Сафонов почувствовал, что застрял. Он был как бы между двумя мирами. И вниз ему не хотелось спускаться ровно так же, как и не хотелось подниматься. Его глаза наполнились слезами. Жалость Сафонов не испытал. Не было в этих слезах смысла, они просто катились по плохо выбритому лицу и падали на пол. Сафонов сидел в незнакомом подъезде и плакал. Его громкие вздохи не обращали на себя внимание жильцов. Сафонов вытер глаза краем свитера. Поднялся и продолжил свое восхождение. На девятом, последнем, этаже, к своему удивлению, он увидел только одну дверь. Сафонов посмотрел по сторонам – ничего особенного. Память не цеплялась за какие-то детали. Внутри Сафонова сомкнулась в кольцо пустота. Что дальше? Снова идти куда глаза глядят. Куда они глядят? Там чернота. Внизу - одна сплошная чернота, дрожащий свет лампы и дверь на улицу. Там жизнь. Моя. Нет. Там жизнь для тех, кто знает, чего хочет. Для тех, кто уже давно определился. Кто не играет в профессию, а ею живет. Там дети с родителями играют на площадках. Вместе ходят в кино, едят мороженое. Там мужья любят жен. Там внизу за той дверью. Что наверху, выход? Там крыша. К ней ведет лестница. А на крыше что? Провода, антенны холод, высота. Это разве спасение? Для меня еще неделю назад это был настоящий выход. Ничего не поменялось. Больше идти некуда. Внизу я не нужен. Сафонов обхватил ладонями ступеньку. Шершавая от ржавого налета. Лестницу давно не полировали ноги мастеров и рабочих. Он поднял ногу. Поскользнулся и упал на пол. Лежа на полу он услышал поворот замка в двери. Раздался щелчок задвижки. На лицо Сафонова тонкой полосой вытек свет. Обычный, желтый. Затем свет стал шире: разливаясь по телу, он полностью осветил фигуру Сафонова. Он поднялся. Перед ним стояла женщина в аккуратном домашнем костюме. Бежевые спортивные штаны, толстовка с тремя коронами. “Наверно, из Швеции привезла” - подумал Сафонов.
-Сафонов. Ты чего?
Знакомый голос. Сафонов пытался привыкнуть к свету. Скрипучий мерзкий голос. Слегка заискивающий. Ошибиться было невозможно, но ему очень хотелось. Лена Кузьмина. Каким образом? Сафонов пытался приспособить глаза к яркому свету. Щурился, концентрируясь на чертах ее лица, которые расплывались, как на неудачном фото.
-Лена?
-Да. – мерзкий голос. Можно и не стараться, это она. Сафонов стоял на месте. Слегка сгорбившись, как бы отворачиваясь от ее уродливого фальцета.
-Лена ты что здесь делаешь.
- Я здесь живу. А ты что, какими судьбами?
Сафонов, конечно, не хотел признаваться, что лез наверх чтобы камнем плюхнутся в заснеженную улицу.
-Я не знаю. – Это тоже было похоже на правду.
- Хочешь зайти?
- Нет. Я не собирался. Я случайно пришел. – А смысл врать. – подумал Сафонов. – Ведь я действительно случайно пришел.
- Так чего надо-то?
Сафонов вспомнил про Петю. Ему не хотелось его видеть после такого поворота событий, но профессиональный интерес все еще тлел. – О чем я с ним буду говорить. Он мне кто? Он мне что?
- Слушай, Лен. Я знаю, мы расстались не очень. Ты была права, когда уходила с радио. Развития нет. Денег тоже. Я отстранился. Все правда. Я у тебя прощения хочу попросить. Не должен я был так себя вести и говорить то, что наговорил. Сафонов едва заметно наклонился.
- Да ладно. Все нормально. Я и забыла уже. Понимаю тебя. У тебя сложные времена. Так ты извиниться пришел?
Если бы Сафонов мог думать пока шел до этой злосчастной девятиэтажки, то вряд ли бы он предположил, что будет извинятся перед Леной Кузьминой.
- Не только поэтому. Я бы Петю хотел увидеть. – Сафонов все еще пытался разглядеть Лицо бывшей сотрудницы. Из ее квартиры доносился диалог телевизора с самим собой.
- Кого? – Проскрипела Лена, пробуждая у Сафонова ненависть к ее голосу.
- Петю. Сына твоего. Мы с ним программу делали последнее время. Он мне и помог, и подставил, короче, сложно все объяснить. Он дома?
Лена вышла на лестничную площадку. От нее пахло нежными духами. Волосы с легкой сединой и круглое морщинистое лицо теперь было четко видно.
- Сафонов, ты чего? Знаешь, вот обидно. Ты у меня начальником был восемь лет. Обидно не только, что ты меня проклятиями усыпал в день увольнения, так более обидно что не в курсе, что у меня детей никогда не было.
Сафонов сделал шаг назад.
- Погоди. А Петя. Сын. Двадцать лет. Пятерочка, университет. Шапка-пидорка. Друган его Миша. Он и тебя записывал. Твой голос. Я слушал запись. Там ты была. Твой блять голос.
- Сафонов, иди проспись. Нет у меня сына и никогда не было. Какую программу вы там и с кем записывали, я не знаю. – Лена зашла в квартиру и закрыла дверь. Щелкнула замком. Этот звук метала резал сознание Сафонова, пока тот шел обратно на радио.
Под утро Сафонов пришел на радио. Где он болтался, и сам не помнил. Вроде ходил к дому матери. Потом прошелся по набережной к дому Лены. Был в сквере напротив музыкальной школы, куда так и не решился зайти на концерт к Лере.
Сафонов вошел в кабинет - все лежало в беспорядке на своих местах. Он обошел все помещения. Тишина. Сафонов вытащил под завалами проигрыватель Панасоник. Включил запись, которую принес Петя. Тишина. Промотал. Снова звенела тишина. Было слышно, как диск трется внутри проигрывателя.
Сафонов был пуст. Разбираться, что произошло, было выше его сил. Он просто не хотел знать. «Знания умножают скорбь, а ее и так достаточно». Сафонов выключил компьютер. Отключил микшерский пульт. Накрыл аппаратуру простыней, принесенной когда-то из дома. Прибрался в кабинете. Вытер пыль. Закрыл окна. Опустил шторы. Отключил все приборы из розеток. Выкинул мусор. На радиостанции было холодно. Батареи слабо нагревали помещения. Сафонов не снимал куртку. Он расправил фотографию дочки. На обратной стороне записка. «Дорогая Лера. Все что папа делал, он делал не для тебя. Он делал это потому, что он эгоист. За это я прошу у тебя прощения» Сафонов хотел написать, что очень любит Леру, и как она ему дорога. Но решил, что это будет обман. Смятая фотография полетела вниз. Сафонов придвинул стул под крюк. Соорудил петлю. Привязал покрепче к крюку. Встал на стул. Накинул петлю на шею. Рукой проверил крюк. «Неожиданностей мне не надо» крюк уверенно держался под потолком. Сафонов шагнул.
«Блять» в дверь постучали.
- На ***, идите на ***! -Звериным рыком кричал Сафонов. Но все же интеллигент в нем был крайне живучий. Приходите завтра.
-Завтра не могу. Откройте, пожалуйста. Меня Павел зовут…
Конец.
Моей семье посвящается.