Повесть. Анатолий Статейнов.
Гл. 3.
“БББ”
Ваня долго отходил от обиды, долго успокаивался. Но в конце концов не атомную же бомбу взорвали в Татьяновке. Выборы прошли, победил Ельцин. Хотя Татьяновка почти на девяносто процентов проголосовала за Зюганова. Обманули коллективно “Грушу”. Истинно, истинно в Татьяновке прохиндеи. По двадцать пять рублей взяли? А голоса кому отдали?
Но кто-то обманул и их, почему все деревни за Зюганова, а страна оказалась за Ельцина? Может, эти деревни в расчет не взяли? Ваня голосовать не ходил совсем, отнес себя к “протестному электорату”. В телевизоре подхватил словечко. Щеголял им возле конторской завалинке. Кстати, ездил он в районную избирательную комиссию, доказывал там свою правду, но так и вернулся ни с чем.
А с инкубатором еще проще. Ну, не удалось Ивану Петровичу влиться в стройные ряды тружеников миллионеров. Не нашлось ему там места. Подвела затея с инкубацией цыплят, вместо прибыли получились убытки и бесконечные переживания. Бог с ней, с ошибкой. Коза Мария на четырех ногах и то спотыкается.
А в неудачном походе его в политику был и остался темный лес. Пропади они пропадом эти президенты и их помощники. Пусть живут, как хотят. А нам теперь не до их путаниц, спастись бы. Спастись бы, не заголодать, как это периодически на Руси случается.
В надежде не попасть еще в какую-нибудь переделку, зарекся Иван Петрович ходить новыми тропками. Все у нас теперь рисовалось привычными красками. Утром отправлялись к конторской завалинке. Петрович делился новостями с односельчанами, я слушал родной и близкий сельский русский язык. Что-то записывал, что-то запоминал. Пока с удивлением не услышал Ваню. Сначала он, вроде бы, оправдывался.
- Все, хватит, поводили, как пуделя на поводке, - обижался Петрович вслух на пенопластовую американскую наседку, - нашли простака. Но спасибо им, научили. Ставьте теперь капканы на другие ножки, господа поработители. Я вырвался, больше не поймают. Не тот баран, чтобы к одним и тем же воротам два раза подходить. Провались они пропадом, эти американцы, вместе со своей статуей Свободы. Мне бы еще продавца найти, кто всучил инкубаторы. Я на фирму в суд подам. Может, хоть на сапоги выстою. А по-доброму, пусть возместят моральный и материальный ущерб.
- Они кровососы или ты дурачок, - засмеялась Галина Иванникова, колхозная заправщица, - на таких как ты и рассчитывали, если дурь продавали. Умные –то люди обошли этот рынок. Ни кто тебя не заставлял, сам купил. Себя и ругай.
- Споткнулся, – повинился Попандопуло, - ухрюкал денежки. Но моя ошибка - стратегическая. Другим хорошая наука. Больше ни кто на этот чертов базар не поедет. И ты сама тот рынок за километр обойдешь. Потому как я промашку дал. Лучше бы у Марии Антоновны квоху с цыплятами купил. Дед Чуркин тогда за так отдавал наседку и цыплят, думаю неудобно брать. Хотя, я бы им отработал эту курицу. Дед просил забор вокруг пчельника поменять. Там день работы и мы бы расстались, зато у меня квоха.
- У Марии Антоновны каждая наседка по 10-12 цыплят выпаривает и все живы…, - сожалел он об упущенной выгоде, - и у меня бы они прижились. Чего я деда не послушал? Он же от сердца цыплят давал.
- Если бы, да бы, - дразнила его Галина Васильевна. – Ты же хотел миллионером стать. Что квохой мазаться, людей смешить, думал пошире шагать, большим человеком стать, вот и сиди в луже. Правильно над тобой смеются.
- Пусть, - согласился с ее доводами Петрович, - но моя ошибка последняя. Больше не будет. Зато вы с выборами почудили. Всю совесть потеряли. За деньги продаетесь. Если разобраться, за такое спокойно можно под суд угодить.
- Че мы совесть потеряли, - развел руками Кукуль. - проголосовали так, как хотели. Сам знаешь. Только почему Зюганов меньше Ельцина голосов набрал, до сих пор не пойму. Дурь какая-то в стране.
Так ни о чем и шли каждый день разговоры на конторской завалинке. Однако на сорок пятом году жизни не перемениться. Иван Петрович резким своим разгонам тормозов так и не нашел. Большую его печаль расходов на инкубацию, как легкую пыль, унесло первым ветром. Оплакал Лидин истраченные денежки, отошел душой.
Снова зазвенел у конторы его бойкий голос. В сутеми будней стал он снова чувствовать себя как рыба в воде. Пушил по пустякам одного и второго, учил, как нужно жить третьего. Настойчиво воспитывал семидесятипятилетнюю Розу Филипповну Огурцову, требовал от нее категорического отказа от спиртного.
По, моему, с учителями у нас в деревне перебор. Заметный излишек самодеятельных преподавателей. Один Коков чего стоит. Безостановочно учит. На любом углу и на любую тему. Шурке Ванину заочно подсказывает, как жить, но только через соседей. Прямо теперь нельзя, пошлет его Шурка куда подальше. Всех остальных Николай Егорович останавливает на улице, при большом скоплении народа. И подсказывает, и указывает, о своих достоинствах без устали поет.
Иван Петрович давно за Коковым пристраивается. Попандопуло не меняется, все справедливость ищет, за обиженных заступается. На деле им же и приносит кучи разных неприятностей.
Бабка Прыська неожиданно вызубилась, вспоминает теперь предвоенные годы. Учит баб, как выгодней без электричества сидеть. Дескать, лучше всего с лучиной, удобно: и свет, и тепло, и бесплатно. И плевать на Чубайса можно. Пошел он в дурдом со своим электричеством.
Прыська в нашей деревне еще та древность, умеет подцепить. Не растеряла тоже хватку. Правды добивается любой ценой. Особенно в отношении Юрки Шмеля. Любое слово в его адрес произносит с поднятой клюкой. Палочка у ней приличных размеров и весу тоже. Юрка на всякий случай обходит старуху на деревенской улице стороной. Мало ли что сбредет в голову этой вехоти.
Одним словом жить бы да жить всем нам в Татьяновке, деньки отсчитывать. Но нечистый свои интриги закручивает. Заболел Ваня очередной финансовой напастью. О чем сам же сообщил громогласно при большом стечении народа.
- Вот так мужики, я теперь соучредитель финансово-инвестиционной кампании “БББ”. О чем думал, то бог и подарил. Денежки в руки пошли, - окатил он деревню как-то утром очередной неожиданностью.
Меня удивило, что Ваня о своей новой напасти не сказал дома ни слова. Но ниточку агитации Петрович уже потянул, остановить его было нельзя. Пришлось слушать и ждать развития событий.
- Откуда денежки? – как бы между делом зевнул Лешка Оглоблин. У него был хмурый вид. С утра переругался с женой. Супруга привычно вышла победителем в споре. Лешка теперь подбирал нужные слова ей в отместку. Потому так неохотно встрял в разговор с Ваней. - Какие тебе, ветроходу, доходы привалили? По-русски расскажи, какой соучредитель, куда? Или опять инкубатор купил?
- Не закудыкивай, такие камешки не по твоим зубам, - щелкнул пальцами Попандопуло, - не для вас, Оглоблин, писана рыночная грамота. Пригласили меня в руководство кампании. Че, закрутил глазами как сонный котенок? Взяли и пригласили. Тебя спрашивать не стали. Ты, к примеру, им не нужен. Крутишь телятам хвосты и крути. Другой работы не потянешь.
- Может, инкубатор свой отвезешь им на продажу, - заводился Оглоблин, - так носились слухи, что раздолбанил ты его в нуль. Кстати, а если мертворожденных цыплят на базар? С руками оторвут.
- Тридцать пять лет тебе, Алексей, - не обиделся на подковырку Попандопуло, - а пустобрех, как в детском садике. Только и умеешь зубы скалить, да комбикорм государственный продавать. Чем еще похвастаешься? Какую пользу ты российскому рынку принес? Ответить нечего. Шарик ты деда Ерохи. И даже хуже, эта собачка рабочая, всю жизнь коров пасла. А ты на конторской завалинке просидел лучшие годы. Улыбался. А голова на отдыхе.
- Что же мне, идти метла, как ты, ломать? Мои руки с этой работой не справятся. Лучше на завалинке лежать.
- Метла! Эта наука, не хихоньки. Тебя к этому мастерству на длину огорода подпускать нельзя.
Лешка Оглоблин покрутил пальцем у лба, мол, все, посыпались у Ивана Петровича последние опилки. Но и Попандопуло привык к иронии “дубья”, не смутился. К тому же очередная страсть впилась в него прекрасным будущим. Уселся Иван Петрович на нового конька крепко, готов был несмотря ни на что лететь к цели.
Вычитал он в краевой газете рекламу инвестиционной кампании “БББ”. Что такое инвестиционная, что такое “БББ” - даже вопросом не задался. Хотя любознательный человек, мог бы взять словарь в руки, такими книгами у него весь дом завален.
Не посмотрел, а предлагали вкладывать деньги, получать процент с оборота. Процент этот вскружил голову Ване, он тут же, не обронив ни кому слова, сочинил письмо по указанному адресу.
Ответ из “БББ” прилетел моментально. Писали ему хоть и официально, но теплые душевные слова. Здравствуйте, дескать, Иван Петрович Лидин. Ворота рая для вас отрыты, везите свои деньги к нам и получайте на здоровье проценты.
Пояснили внизу, что каждый клиент компании по уставу одновременно становится и ее соучредителем. А значит, приобретает право решать все вопросы кампании, вплоть до состава руководства. В том числе может на конкурсной основе выставить свою кандидатуру на любую должность, даже директорскую.
Письмо на бумаге с водяными знаками, скреплено громадной печатью. Иван Петрович показывал его с уставшим выражением на лице, словно одержал победу в жестоком бою с неравным противником.
- Такие вот, брат, теперь дела. Связался я с очень интересной кампанией. Размах у нее, планы, перспективы. Но все равно думаю, свежим глазом копнуть и там серединку можно. Я готов, голова на плечах. Почему бы и не взяться за доброе дело, помогу себе и людям. Насчет меня они не ошиблись. Сбоку не побегу, не те годы. Если уж решил впрягаться, первый хомут должен быть на мне. Потяну. Пристяжным ни когда не был.
- У них своих коренных вагон и тележка, - засмеялся Кукуль.
- А свежая мысль из провинции? - Не сдавался ему Лидин. - без глубинки ни в Москве, ни в Красноярске не прожить.
Письмо из “БББ” Иван Петрович днем и ночью грел за пазухой. На односельчан смотрел как сытый кот на мышь. Без передыху учил доярок и скотников уму –разуму.
Процесс образования строился у него по принципу наглядности. Что ни утро доставал он у конторы присланный конверт, разглаживал его на голенище своего старого сапога, тут же начинал втолковывать народу его выгоду. Говорил четко, отрывисто, будто он уже и есть директор “БББ”.
Лекция, по обыкновению, начиналась на самой широкой скамейке, что справа от конторского крыльца. Здесь почему-то больше всего и толпилось народу.
Попандопуло неторопливо соображал себе самокрутку, затем пускал такое облако дыма самосадного табака, что даже вечный курильщик Васька Шишкин морщился и сам себе тут же давал клятву бросить курить. Что он, в конечном итоге этим же летом и сделал.
Петрович будто и не видел его неудовольствия, сходу начинал запев о будущих больших деньгах.
- Темнота у нас в Сибири и умственный тупик. Это и без очков
просматривается. Крутимся, жужжим как мухи на окне. Взять
тебя Оглоблин, выкопаешься из навоза, чихнешь и за стопку. И остальные тут твоего засола, одного размера мелочь. Думаю, думаю, проще махнуть рукой и глаза закрыть. Про Татьяновку говорить нечего, вчерашний день истории. Уселись, каждый у своей проруби и ждем, когда это рыбка мимо проплывет. Когда она ротик разинет на дохлого червячка.
- Вань, давай ближе к делу, всем высказаться хочется, - торопил его Кукуль. – тянешь резину, возьмем да уйдем.
- И у тебя Кукуль в голове сумерки коммунистические, сырость, плесень старорежимная, - одергивал его Ваня. – От родителей наших это, от дедов и прадедов. Сами они вперед не шли и детей к этому не приучили. Кто у тебя, Оглоблин, отец был? Сторож. А дед – спроси у стариков, они его еще помнят – пьяница беспробудный, блудливый как кот. И так кругом. Я бы сейчас отсюда хоть на край света сбежал, ни на минуту не остался. Стыдобушка. Ни у кого, ни искринки. Люди мы или бараны? Чужие за нас думают, за нас пекутся. Сюда, в Татьяновку, в омут письма пишут. Приезжайте. Иван Петрович, поимейте выгоду. Большую выгоду. Научите жить остальных. Ведь что предлагают. С одного оборота у меня в год будет шестьсот тысяч. Да зачем мне метла и деревня? Я в Красноярск перееду, к цивилизации, к умным людям.
- Жди, подарили, два мертвых цыпленка. – скривился Оглоблин, - плюс американский инкубатор. Слушай, а ведь инкубатор мог еще и взорваться. Они бы тебе там исподтишка бомбу сунули бы. Включил наседку и на тот свет. Подводную лодку не пожалели, торпедой сбили, слышал про “Курск”, и в инкубатор специально что-нибудь пихнуть могли. А может из инкубатора газ выделялся специальный, мозги тебе травил. В первую очередь кого отстреливают, руководителей, самых умных. Вот в тебя через инкубатор и выстрелили. Тайным оружием.
- Зря, Алексей Георгиевич губы бантиком складываешь, - Попандопуло по-прежнему держал на коленях письмо, - вот оно приглашение, а вот внизу расчеты. Положу я, к примеру, сто тысяч. И уже не просто клиент, человек со стороны, чужой, а совладелец компании. Владелец! – Ваня поднял палец вверх и долго смотрел почему-то уже и на меня. - Получивший собственность человек. А собственность, в чьих руках – сильного и умного. Другие не владеют. Для баранов только стойла, они думать не могут. За них пастух думает. Вот мне и приходится впереди. Кто, кроме меня, вас к нормальной жизни потащит?
Проходивший мимо конторы по каким -то своим делам, явно
связанным с продолжением куриного рода, Васьки Шишкина петух, носивший за лысую голову кличку Хрущев, так кукарекнул, что Попандопуло от неожиданности едва не выронил письмо.
- Пошел вон, безмозглый, - замахал на петуха руками Иван Петрович. Вдобавок схватил подвернувшуюся под руку палку и запустил ею в петуха. – Сбил, с мысли комиссар проклятый. Хрущев и есть Хрущев. Такой же дурной и лысый. Который раз он уже меня вот так греет. Так вот слушай, Алексей Георгиевич. Во-первых, мне каждый год мотает процент с вложенных денег. Год крутнулся, сто тысяч округляются в шестьсот. Еще год – миллион двести. Еще год – два миллиона четыреста тысяч
Заметив, что собеседник не верит, и готов расхохотаться Попандопуло только махнул рукой. Мол, пропащий ты человек Оглоблин.
- Делай, делай рот шире. Так всю жизнь и проулыбаешься. Свои денежки считаю, не твои. И даже больше получу. Сюда же приложу общий процент совладельца компании.
Иван Петрович вытянул в блаженстве ноги, каблуки сапог сделали в пыли две глубокие борозды. По ним тут же поползли невесть откуда взявшиеся оранжевые жучки, потом к ним спланировал овод. Пробежал по борозде туда-сюда, ничего не нашел вкусного. Завел крылья, зажужжал и был таков.
Но друг мой ничего не видел и не слышал, он жил где-то в вышине, за облаками, а может и дальше.
- Читай, Оглобля, читай, - подносил Ваня к глазам соседа присланное письмо. - Годовой оборот компании сейчас четыре миллиарда рублей. Мерекаешь? Это тебе не десятку у бабки Прыськи занять. Мой личный доход с этих миллиардов – один процент! – Попандопуло еще раз поднял вверх палец и посмотрел на всех, как дед Мороз на дошкольников. Он любил подчеркивать торжественность момента такими долгими и продолжительными взглядами. - Ежегодно сорок миллионов мои! Вот чему нас учит президент компании Яков Яковлевич Дымарский: заботься о себе и других. Нас в капитализм втягивают, богатыми хотят сделать. Европа в свои объятия зовет. А мы тут на завалинке жируем, в грязи по уши, без ума, примитивные. Нет, нет, нет! Порядочный человек с вами жить не станет.
- Ума не дам, с какого ветра он тебе эти сорок миллионов подарит, - жал плечами Оглоблин, - ты мне дай сейчас на бутылку, мы с Кукулем пойдем опохмелимся. Не дашь, жалко! А с чего тебе этот Дымарский отправит в тьмутаракань сорок миллионов? В гробу он видал тебя, вместе с порванным сапогом и козой Марией.
- Ваня, брось ты смешить людей, неудобно, - останавливала его Галина Васильевна Иванникова, - сорок пять лет, а в голове ничего серьезного. Какой дурак тебе с бухты-барахты заплатит сорок миллионов? Они, наоборот, с твоих денег хотят разбогатеть. Да и где ты возьмешь эти сто тысяч на взнос? У тебя сегодня на булку хлеба нет.
Иван Петрович смахнул пыль с сапога в том самом месте, где отстала подошва, кусала теперь воздух ржавыми гвоздиками. Потом скосил глаза на безыдейную супостатку.
- Закопытила, зауросила, как Кешки Жадобина кобыла. Что значит баба без доброго кулака. А был бы муж, поучил бы. Не объездили, ума не добавили. – Лидин сплюнул окурок самокрутки, снова погладил сапог. – Бедный ты человек, Галина Васильевна. Измучила себя подозрениями. У тебя заботушка: куры да поросята, морковка да укроп. Вот и измельчала умом. А может, его и не было? Вчера, поди, опять смотрела телевизор до первых петухов. Забила голову туманом.
- Компанией “БББ”. – Не осталась в долгу заправщица. - Знаешь, как она расшифровывается: баран, баран, баран. А внизу подпись: Иван Петрович!
- Что ты мне хочешь доказать? – не сдавался Попандопуло. – У меня кожа толстая, ваши нападки не трогают. Ты посиди минутку спокойно, не скребись, как мышь на сухарях. Подумай, какой тут может быть обман? Письмо кто подписал, президент компании Дымарский. Не Оглоблин спросонья, не друг его пропойца Кукуль. Расчеты кто делал, компания! Я им отдаю деньги в оборот, они ими крутят, получают доход и процент сбрасывают.
Рассуждения Попандопулы слушали вполуха. Особого желания обогатиться в Татьяновке ни у кого не было. Тем паче послать деньги президенту Дымарскому. Да и не хранились ни у кого эти деньги. На Ваню смотрели без особого интереса, а он пел с задором молодого петушка.
- Да, я такой же, как вы. Нет сегодня денег. А почему? По-вашему живу, с вами здесь кукую, повязан серостью по рукам и ногам. Люди по курортам, теплым островам, а мы дома. От стайки на завалинку, с завалинке к стайке. Вот и все наши круизы. Яков Яковлевич не побоялся помочь народу. Предлагает цивилизованную жизнь. Ему памятник за это поставить нужно. При жизни памятник.
Первым заржал Оглоблин, затем чуть не упал с завалинки Кукуль.
- А-а, дубовозы, - махнул вдруг рукой Попандопуло, - как с вами говорить. Мир переменился, а мы все те же. Рынок в стране, теперь Россию спасет только солидарность. Нет своих голов, давайте поручим деньги Дымарскому. Он знает, как их в дело пустить.
- Свинья тоже целый день в грязи, а золотом так и не обросла, - не унималась Галька Иванникова, - пусть мы непутевые, в калошах да валенках. А что у тебя умника за душой? Сапоги вот расползлись, есть просят, доходился. Отдай еще тем придуркам сто тысяч – без штанов останешься. Сверкай голым задом перед своим Дымарским.
Подобные укоры Иван Петрович не переносит. Бьют они его прямо в сердце. Вспыхивает Ваня как пересушенное сено.
- С вами и не захотел бы, дойдешь до ручки. Лапти наденешь, взвился он, - Сами себе подножки ставите. А таким как я, посмышленей, по локти руки рубите. Но на этот раз не получится. Я эти несчастные деньги все равно найду. Возьму и продам козу Марию. Вон Васек Шишкин, сколько раз у меня ее торговал. Бери Васек Марию. А через год я ее у тебя обратно выкуплю. Пусть и тройную цену дам. Для меня эти деньги будут пыль. Только уговор: не обижай Марию, она добрая, умная.
Попандопулу с Галиной Васильевной с юности мир не берет. Бывают, говорят, мир и просветления, но они быстро тают, все криком кончается. Раз пять уже сходились для совместного житья и так же быстро расходились. Иван Петрович не терпит, чтобы кто-то ему перечил. Только подчинение. Это он и от любимой требовал. Галину же Васильевну в словесных спорах сроду не победить.
Кричит Петрович, чуть не выпрыгивает из сапог, а она его правдой давит. Не вывернешься. Давно уже заказал себе Лидин не смотреть в сторону супостатки, но пока не получается. Потому встал Лидин и пересел со скамьи на завалинку, к другим собеседникам. И уж там во всю разошелся, сначала письмом трес, потом кулаки засвистели, начал учить “дубье” уму-разуму. Кулаки у Лидина надежные, носить бы Оглоблину или другу его Кукулю легкое увечье, но во время замолчали. Одним словом стоял Ваня за интересы “БББ” насмерть. Как и положено директору при капитализме.
- Ушастики, у вас только руки работают, а мозги на вечном отдыхе. Мне сначала взрывчатки достать нужно, рвануть этот чум. Кто живой останется, того и буду учить арифметике.
Раскровенили односельчане Ивану Петровичу душу до живого, с чем мы с ним и в этот раз пошли домой. И там, в избушке на глиняных ножках кидался Иван Петрович по углам чуть ли не до обеда. Ничего, кроме желания срочно ехать в компанию “БББ”, в его голове уже не жило.
Буднями домашних забот опять пришлось заниматься мне. Кормить кур и собаку, напоить, а потом привязывать за огородом к колышку козу Марию, готовить завтрак.
В принципе с завтраком особых сложностей у нас ни когда не было. Когда сварилась молодая картошка, я достал из ящика в сенцах кусок копченого сала. По части приготовления копченостей Иван Петрович добрый специалист. Сало всегда отличного вкуса. И вид у него такой, что руки сами к кусочку тянутся.
К Ване с просьбой закоптить чего-нибудь со всей деревни обращаются. А лучшего завтрака, чем копченое сало с молодой картошкой, не придумаешь. Да запейте его еще чаем со смородиной. Деревенский стол проще, вкусней, полезней, здоровей.
Но у самого Петровича нынче за столом аппетита не было. Зато мгновенно принимались важные стратегические решения приказного характера. Ваня махал руками как руководитель с солидным стажем.
- Время деньги, деньги и еще раз деньги. Думать нужно, спать некогда. Это тысячелетия Россия проспала, пропила. Был один руководитель, который завоевал России великое имя - Святослав. Но мы все потеряли. Ничего, вернем.
Он повернулся к окну и долго глядел в даль. Потом опять стал командовать, пока самим собой.
- Иду сейчас прямо к Васехе Шишкину, согласится, пусть забирает Марию себе. Прости, дорогой друг Мария, но лирику оставим на завтра. Сейчас главное - рынок. Капитализм любит силу. Синтементальности отложим, до победы. Зато потом заживем. Мы им еще покажем, силу русскую.
Попандопуло неожиданно с грустью посмотрел в конец огорода, где на привязи уничтожала траву Мария. О том, что ей придется покинуть родной двор, коза еще ни чего не знала.
-Но с таким уговором отдам ему козу: чтобы по первому требованию была у меня! Эх, хорошая коза, так жалко, хоть плач. Она лучше человека, с Оглоблиным и Кукулем не сравнить. Сяду вечером на крыльце, Мария рядом. Хоть до утра рассказывай, будет слушать. Все понимает. Вечером подходить время доить, она тут как тут на крыльце. Бэ-э, бэ-э. Пальцем погрожу – чего бекаешь? Шалунья. Хвостиком туда-сюда, туда-сюда. А Васькины ребятишки будут ее за хвост таскать. Увижу, поотшибаю руки. Замучат они Марию. У него три пострела и каждый оторви да брось.
- А ты не продавай, пусть дома живет. Она ведь у нас как член семьи.
- Как это не продавай. Ты понимаешь о чем речь? В рынок вошли, спасать Россию надо. Ничего не соображаешь. По всей стране напряженка. Люди ищут выход. Слышал же, как Герой Социалистического Труда Аркадий Филимонович Вепрев говорил: оковы коммунизма разорваны, пора расти. Для меня Вепрев и реформаторы одно и тоже. Помнишь август 1991, Аркадий Филимонович на танке выезжал к Кремлю. Он за демократию, за свободу, за село. Только вот единомышленников у него мало, опереться не на кого. Ничего, станем на ноги - поможем. Нам инициативные люди нужны. Не только себя спасем, мир на на уши поставим!
Где-то под полом зашебаршили мыши, они видно ничего не знали про Аркадия Филимоновича, нарушили торжественность речи Петровича. Он было сбился со слога, мышей Ваня боялся. Однако, оглядевшись, выправился. Твердый голос полетел по углам избушки на курьих ножках.
- Я уверен, товарищ Дымарский обо мне где-то слышал. В соучредители зовет не случайно. Быстрей добраться в город, быстрей. А как поедешь? Ваське дня три нужно, деньги собирать, своих у него нет. Значит, я у Якова Яковлевича буду только в пятницу. Ничего страшного, сразу и приступлю к делам. Каждая минута – это проценты, оборот. Большой оборот. Будут деньги, куплю Оглоблину мотоцикл. Приеду и скажу – на! Глазищи свои от удивления раскроет. Слушай, может он по такому случаю пить бросит?
Иван Петрович снова поглядел в окно, словно хотел увидеть Оглоблина. Но на зеленой травке паслись только гусята Марии Антоновны Чуркиной, да куры Николая Егоровича Кокова. А под плетнем огорода бабки Прыськи лежала ее здоровая свинья с поросятами. Зовут свинью Марией. Она у нас самая ударница. К лету притащит бабки целый выводок поросят, а потом в начале осени. Да в каждом выводке больше десятка пятачков. Из-за этого таланта Мария и живет больше других свинок в деревне. И еще долго здравствовать собирается.
Но Мария тоже не собеседник Петровичу, ничего свинья в реформах не разбиралась. И делать этого не собиралась. Тем паче спасать от алкоголизма Оглоблина.
По лицу Попандопулы все равно плыла блаженная улыбка.
- В таких компаниях, как “БББ”, и решается судьба России.
За разговорами глаза Петровича остановились на правом сапоге. Подошва там отвисла больше, чем наполовину и в ближайшее время грозила насовсем расстаться с сапогом.
- Толян, дай мне твои туфли в Красноярск съездить, неудобно как-то заявляться с таким сапогом. Мне может там сразу, и остаться придется, компанией руководить.
- Ты же еще здесь не уволен?
- Это не трудно. Самому будет некогда, пришлю секретаря, оформит все документы быстро. Главное, Толян, сейчас с компанией разобраться. Поставить там все на место.
Почему Ваня решил, что в финансовой компании некому руководить деньгами, кроме него, до сих пор для меня загадка. Но он ни о чем, кроме руководства компанией уже не думал. Тут же забыл и про сапоги, и про туфли, улетел опять куда-то за облака. Где, по-моему, большую часть своей жизни и прожил.
- Название компании сменю сразу. Бэ-Бэ-Бэ. Туда же не бараны, люди деньги несут. Пусть будет ближе к сегодняшнему дню “Молодость России” или “ Улыбка будущего”. А то бэ-бэ. Овчарня какая-то. Если уж взялись за дело, давайте строить работу с людьми надолго.
- Может специально так назвали?
- Специально так назвать может только Оглоблин. У этого все шутки да прибаутки. В серьезной кампании над людьми не издеваются. Каждый человек - клиент, его беречь нужно. Это тебе не социализм, рынок сближает людей, на добро настраивает. Вот посмотришь, приеду, господин Дымарский сразу к себе в кабинет, будет советоваться, как дальше работать.
Строгать жерди и вязать метла Попандопуло ушел после обеда. Все в его голове окончательно сложилось, упокоилось. Вечером мы в очередной, но редкий, раз за нынешний отпуск спокойно сидели у окошечка с видом на черемуху. Пили чай, слушали по радио последние известия.
- Финансово-инвестиционная кампания “БББ” - мягко рассказывал диктор, - фактически прекратила свое существование. У входа в офис сегодня состоялся митинг вкладчиков. Они требуют от правительства вернуть им деньги. По сведениям прокуратуры, президент компании господин Дымарский перевел состоянии фирмы в доллары и скрылся за границей вместе с деньгами. Поиски его, очевидно, успехом не увенчаются.
Попандопуло молча уставился на меня, я на него. Глаза у Вани вращались будто на стол ему положили живую змею.
- Как так, что за дурь, а если бы я деньги туда увез. Господи, кругом обман, что же это с Россией делают, - кашлял Ваня.
- Там много таких как ты отвезли, - ответил ему я, - на “большой” ум глубинки в общем-то эти проходимцы и рассчитывают. Только в кавычках ум.
Еще ничего не ведающая о своем спасении коза Мария смотрела на нас в окно. Наступало время дойки, коза стояла у крыльца и звала хозяина. Но он вряд ли слышал ее “бэ-бэ-бэ”.