Гл. 4. Повесть Попандопуло

               
Повесть.                Анатолий Статейнов.    

 Гл. 4 
               
                Туфли.

   Жизнь наша с Ваней поплыла спокойней. Покусали ему ножки капканы перестройки, убавили прыти. Новых дорог Петрович стал всерьез побаиваться. Поскучнел в восторгах перемен, утих, учил односельчан намного меньше. Не вспоминал во всеуслышанье собственные планы производства курятины, управления инвестиционной кампанией, тем паче великолепную политическую партию “Груша”.
  Не поминал, как в святцах, по утрам демократические авторитеты. Величественные слова в адрес первого российского президента уплыли сами собой. Линял Ваня под нормального сельчанина. С болью, страхом перед этой болью, но менялся. Вместо прежних энергии и азарта в глазах все чаще плескалась привычная русская грусть.
 - Будто очки снял, только  поздновато, - жаловался он мне, - смотрю, а руки трясутся. Господи, с чего и что пришлось пережить? Закрутили нас, спеленали.  Видел, как быков водят: кольцо в нос и шагают тише   мыши. А нас за языки связали. Сначала попросили высунуть их, мы как пацаны и разорались: долой, вперед, давай, давай! А тут нам на язычки  прищепочки и связали мигом. Теперь молчим и долги годы молчать будем. Льва садят в клетку не затем, чтобы выпустить на свободу.
 - Кто не дается, того не свяжут.
 - Это правильно. – На этот раз самому Ване пришлось попятиться. Сделал вид, что не заметил моего тонкого ехидства.  – Только меня колет другой вопрос: кто-то же все это придумал?  Оглянусь назад, полстраны дымится в развалинах.  Ты же недавно ходил на ферму, видел что там осталось от коровников да телятников.
  Ваня вздохнул еще раз, почертил прутиком крестики да нолики на земле возле первой ступеньки крылечка и засмеялся от собственной беспомощности. Сложилось в него впечатление, что и в Москве у нас нормальных людей уже нет. Что ни министр, то  Коля Троценко.
-  Тут не одна голова работала. А мы-то, мы-то, стадо самое настоящее: “БББ”, “Му-Му”, “Ку-Ку”. Далеко кто-то на  дураках уехал. Обдурили нас, раздели с головы до ног и на веревочки привязали.
 - Что же раньше не разобрался.
 - Обманули, Толян, самым настоящим образом. Говорю же, как быка за кольцо повели.
- Оглоблина  не повели и Петра Васильевича Чуркина тоже.
- Не повели! - сознался в поражении Ваня. Но тот же боднул мою логику. - Чуркин стар, ничего не видит, не знает, сидит себе на лавочке, а Оглоблин всю жизнь без интереса жил.
- Зато ты с ним!
- Меня не переделаешь, - только вздохнул Ваня, - сорок пять лет, а только до рваных сапог и доработался. Не будет у меня другой обуви Толян, не способен я ее заработать.  Даже если и появятся деньги, опять их куда-нибудь  устрочу. Не инкубатор, так акваланг куплю.
  Утром на конторской завалинке Петрович садился чуть в сторонку от народа, подолгу изучал носки своих старых сапог, в разговоры вникал мало, неохотно. Впрочем, деревня понимала его сломанную душу, зря не тревожили. 
 Я втайне радовался неудачам друга. Хотя и сомневался что из - за бойкости характера, понял он действительно много. Но тут уж не до жиру. Главное, все у нас стало как в прежние годы. В доме уют, покой и рабочая обстановка. После утренней прогулки к колхозной конторе  и дальнейших хлопот по немудреному  хозяйству, я садился за стол к окошечку с видом на черемуху. Перо в деревне устали не знает. В тиши и прохладе деревянного дома рождались теплые образы, добрые герои. Хотя иногда чуть-чуть похожие на Ваню. Но это уже не по моей воле.
 Петрович же сразу от конторской завалинки правил в лес по метла, черенки. Колхоз мало-помалу наваливал на него план.  Метла приезжали покупать на грузовой машине из города. Какой-то коммунхоз посчитал это выгодным. Хоть и не за великую цену брали метла, но все же деньги. Кое - что с этого заработка перепадало и Ване. Ему даже выделили два новых топора и плоскогубцы, перевязывать метла проволокой.
 Такой прибыли в доме Лидина не было уже лет шесть. Один топор он набил на топорище, носил его всюду с собой. Берег  как золотой. Дома только в кладовку, сразу закрывал дверь этой коморки на крючок.  На мои улыбки махал рукой и горячо открещивался.
 - Упаси бог на улице оставить. Мало ли что. При случае кто-то утащит, пиши пропало.
 Второй топор до нужных времен утаил  прямо в старенький комод, который невесть уже сколько лет простоял в горнице. Самом красном углу древней его избушки.
 Бережно, как живую,  укутывал Ваня железяку в старую рубаху. Так же бережно запихал ее в дальний угол  средней выдвижной полки комода. От счастья приобретения мурлыкал какую-то песню. Я засмеялся, Ваня в ответ хмыкнул. Дескать, резвись, резвись, а мы свое дело знаем. И только плотней, прикрыл комод. По хозяйски поглядел на ручку выдвижного ящичка, потер руки от удовольствия. В глазах его пело счастье. 
 - Сейчас нового не докупиться,  лучше положить дальше, ближе возьму. А ну как потеряю, хлеба не куплю без топора. Я только им умею работать.
 - Наконец-то сознался, а то норовил все лето сразу в генералы.
 - Любой человек  когда-нибудь скатывается в грех собственной величины. Вот, мол, какой я умный и способный. Ты с пером носишься, а я с топором генерал. Думал я себя на других дорожках найти, не получилось.
 После такого мудрого монолога Ваня помял пальцами не бритый еще на этой неделе подбородок, пошуршал щетиной.
 - Для меня, Толян, топор - руки и ноги сразу. Сам его сроду не куплю, не те деньги, топор приобрести. Спасибо председателю, выручил. Топор больше ста рублей теперь идет. А где они  у меня. Постригли нашего брата реформы, при нынешних заработках на вшей не сразу скоплю.
 - Раньше у тебя избыток топоров ощущался. При мне же Ваське Шишкину  дарил. Не простую железяку,  плотницкий.
 - Дарил, точно  плотницкий. Который мне еще от Михаила Калиновича Немцева достался. Он в принципе был  не по моей руке. На такой топор добрый плотник должен сесть, не мне чета. В деревне кроме Васьки и не кому. Кончились настоящие мастера, парень. Не нужны они ни кому. Васька  вот остался по этой части.  По-моему и все. Молодец, Василий, держится. В этом году опять огород в гектар засадил.
 - Я думал его в бизнес кинуло?
 Попандопуло улыбнулся, словно Шишкин стоял перед нами. Потом снова поскучнел лицом и сплюнул.
 -  Было, да сплыло, все изнашивается. Разве думал, что так заживу. А кувалда, какая в углярнике лежала. Увели. По-моему, Юрка Шмель стебанул. У него вообще  в доме шаром покати. Что он этой кувалдой делает, ума не дам. Если только в землю закопал в ожидании моей скорой смерти.  Потом продаст.
 - Да уж, кувалду не спрячешь.
 - Но увели же, - засмеялся Ваня. Потом беззаботно махнул рукой. -  Бог  с ней. Грешить ни на кого нельзя. Пусть пользуются. Вся деревня голытьба голытьбой. Работы нет, денег – нет. Друг у друга воруем, да прячемся. Вот чем и кончилось: вперед да  давай- давай.
 Разуверившись в  возможностях укатиться в рынок предпринимателем, или стать рядовым капиталистом,  Попандопуло энергично принялся за привычную  черную работу и не только в лесу. Поскольку в колхозе  платили мало, и в будущем рассчитываться по-доброму ни кто не собирался, не с чего, он мараковал, подработать  на стороне. Искал только подходящего случая.
 Правый свой сапог с оторванной подошвой чуть ли не каждый  вечер рассматривал минут по двадцать. Крутил носок подошвы  в одну и в другую сторону. Борозда морщин на лбу увеличивалась, огоньки величия в глазах гасли. Друга одолевала растерянность.
 - Проблемочка, - умственно глядел он в темноту притвора раскрытого окна. – Надо что-то делать, а что,  ума не дам. Был бы клей хороший сапожный, на него посадить подошву. Как думаешь, выдержит клей?
 Я молча пожал плечами. Возможности сапожного клея пока не испытывались  на столе писателя.
 - Его со спичками днем не найдешь. – Ваня сам же и ответил на  вопрос. -  Нет теперь хорошего клея,  свой не делают, а с западу привезенный - гниль. Я уже покупал, который “самый лучший, все клеит”. Так и выбросил тюбик на зады огорода.
 -  Новые сапоги надо, - приходил он к одному и тому же выводу, -  эти не отремонтируешь. Хотя жаль, второй-то видишь, целый. Еще бы лето отплясал. А на дратву рвань не возьмешь, бесполезно. Двойным швом надо, только двойного подошва не выдержит. Если дратву пустить потолще, да прогудронить ее как следует. Тоже толк не большой, два раза прошел и все отвалится.
 Любые мысли у него теперь кончались на обуви.
  - “Спрайт”, только “Спрайт”, - вмешивался в наш разговор телевизор. -   Пей “Спрайт”,  почувствуй вкус к будущей жизни. Только “Спрайт”.
  - Дурят нашего брата, – недоумевал Попандопуло,  слушая  рекламу. - Всякое барахло суют, а мы  радуемся. Помню, поэт Евгений Евтушенко выступал: на Западе сто видов колбасы. Давайте жить по новому,  у нас будет столько же. Какая колбаса, в колхозе больше ни одной коровы. Во как крутят. Дали ваучер, им заводы – нам лопаты. Акции те же. Все выкупили, проходимцы. Да они все заранее знали, расписали по ниточкам.  Нас же  окучивали как больных в сумасшедшем доме.  Выходит  мы действительно из этого дома, Толян. Пыль вокруг нас подняли, вот и вся перестройка. А мы ветру радовались, грязи. Пропади оно все пропадом. 
 - Народ-то перемены поддержал. – засмеялся я. 
 - Как компанию “БББ”. Приземлили нас, скотом делают. Вишь о чем я целый день думаю, о сапогах. Нет другой проблемы. А они в это время страну добивают, жизнь мою еще хуже делают. Хоть сам себя от злости кусай, ничего не изменишь.
 - Смирись, - не выдержал  я и засмеялся, -  ударили по правой, подставь левую щеку.  Аника -воин.
 - Какой с меня воин, - отложил Ваня в сторону сапог, и безоговорочно согласился со мной, - в одиночку да босиком не навоюешь. Отплясал я, Толян. Да и здоровье куда-то уходит. Третьего дня ведро воды нес, в глазах все почернело.
  Не за горами осень, Ваня ее чувствовал. В распутицу, в чем попало с крыльца не шагнешь. Улицы теперь ни кто не подсыпал, лужи через метр. Петрович все хорошо понимал, без устали искал надежду накопить на обувку. 
  Предложение взять у меня денег  в долг, до лучших времен, отверг сразу. Дескать, не инвалид, выкручусь. И выход действительно приспел сам по себе. Словно Ваня наворожил его.
 Как по заказу для Петровича  у Генки Кутина завалилась стайка - очень важное в его хозяйстве помещение.  Генкины индюки жили в ней на верху. Жерди насеста висели у самого потолка. А одичавшие его кролики плодились в переворошенной ими же самими  земле, внизу. Генка философ,  знает кого разводить во дворе. Главное - чтобы дешевле, да побыстрей росли. Индюки и кролики большинству этих требований соответствовали. Плодились и размножались.  Теплая крыша для этих целей у них была. 
  Стайка эта еще от бабки Сукрутихи Генке досталась, старая уже, много повидавшая и вытерпевшая. Сукрутиха ее после пожара продала, с прокопченными стенами. Бабка была из местных дворянок, вид  полу сгоревшего строения ее не устраивал. Гена же хотел как дешевле, за копейки ее и сторговал.  Но краше в его доме стайка не стала, Кутин  ее ремонтировал, не чистил, сгнившие полы не менял, на всем экономил.  Как и водится себя же своей жадностью и наказал.
  Стайка у Кутина не омолодилась, гнили в ней меньше не стало. Так что собственную крышу скорее всего она по ветхости и потеряла. Может, и кролики этому способствовали, выгребали сырость снизу. Гнила избушка на краю двора быстрей положенного.
 И вот крыша переломилась в хребте, стены обнажились и стало совсем понятно, что древнее это строение ни куда не годное. Генка походил, поохал,  принялся мараковать, что делать. Хотя и так было понятно, что:  ремонтировать или разобрать совсем.
  Тут особо и размышлять не над чем,  без стайки не обойдешься. По собственной скупости на траты Кутин с неделю охал и ахал, ни какого решения не принимал. Но крыша не кудри Лешки Оглоблина, не вырастет. Кутин до топора не дюже охоч, на огороде с тяпкой чувствует себя увереннее,  потому пришлось нанимать стороннего человека.  А их в деревне двое к топору способных: Васька Шишкин и Ваня. Естественно, Кутин об экономии думал, Ваню и выбрал. Он бы вообще ни кого не выбрал, но не остоваться же в зиму без стайки.
 - Только ты того, -  барабанил пальцами Ваня, - рассчитайся сразу, как последний гвоздь забью. Деньги, понимаешь, нужны. Вон, без сапог хожу.
 - Нужны, отдам, - буркнул Генка. Он на слово как был, так и остался не  особо щедрым. –  Разве я тебя не знаю. Хошь, заранее рассчитаюсь. Цену - то определили. Больше темнить не  чего, я тебе ни Николай Егорович Коков. Тот из-за копейки удушится.
 - Да я не к тому, мало ли чего, - попятился от предложения Ваня, – сделаю, тогда и раскланяемся. Я побыстрей постараюсь, а ты с деньгами потом не тяни. А Кокова не ругай, у него хорошего много.
 - Да он мне не нужен, твой Коков, к слову пришлось.
 Теперь после работы в лесу, Петрович шел к соседу и допоздна стучал там топором. Сумма за стайку выплывала хоть и небольшая, но на сапоги и другие обновки хватило. Ваня махал топором в охотку, стимул был.
   От вечернего безделья и  раздавливающей  за день писанины,  я частенько скребся к нему.  Вместе ставили стропила, прибивали прожильник под шифер, зашивали тесом торцовые проемы крыши. 
  Ваня, конечно, хлопотал топором и молотком. Мои заботы проще: гвоздь подать, кусок доски, придержать чего-нибудь,  запилить где-то, сколоть. А чаще просто посидеть на потемневших бревнах сруба, посмотреть на чужую работу, послушать неторопливую музыку топора..
  Генка Кутин обычно вздыхал внизу на какой-нибудь чурке рядом, молча смотрел на наши хлопоты. Но, как мне думалось, приходил он просто так,  за кампанию. Помолчать рядом с людьми, тоже удовольствие. Тем более, что на своем дворе строение возводится.
   Судя по всему, работой Вани  Кутин был доволен. Случалось, даже заносило его к нам на крышу. С кряхтением и стонами царапался Кутин по лестнице наверх. Сядет на стропилину,  подолгу крутит головой в ту или другую сторону. Даже  бормотал что-то про будущий фундамент, который продлит жизнь стайке. Дескать, вот соберусь с деньгами и залью. Цемент только дорог, цены страшней чем на золото. Опять же, привезти его из города нужно.  Но рисковать все равно придется,  с фундаментом стайка лет на двадцать больше простоит.
  Но Ваня его наметок не одобрял. Такую стайку проще пустить на дрова, если с гнилушек еще что получится. А срубить выгодней новую. Вон в бору сосняк  выгнало, в обхват. Раз потратился, зато лет на тридцать. Тогда, под новую стайку и хороший фундамент можно, не жалко денег.
 - Проживем ли мы эти тридцать, – жевал губами Кутин. – Оно понятно, новое есть новое. Да ведь деньги будут кусаться.
 На макушке его седой головы ютилась рваная кепченка. Явно  вдвое старше хозяина. Кепченка словно подтверждала бренность всего живого, тленность и материального, и духовного. При общении с Геной его головной убор на долгую жизнь не настраивал даже Николая Егоровича Кокова. Может и по этой причине Коков с Кутиным общался мало. При случае обходил его стороной. Впрочем, кто у Кутина у деревне друг, нет такого человека. Нелюдим Генка. Пришел с работы и в огород, с картошкой копается. Ни с людьми посидеть, ни выдумать что-нибудь,  анекдот родить. Это Оглоблин да Кукуль на колхозной завалинке певцы, Кутин там редкий гость.
 Ничего  работе не мешало, крыша постепенно принимала нужный вид, дело двигалось  к концу. Стайка на глазах облагораживалась, делала моложе весь двор.
 -  Дня на два работы осталось, - сообщил мне Петрович как-то вечером, когда уже было темно, и мы пили чай у окошечка с видом на черемуху. – Ну, самое большое, на три. И расчет. Поедем Толян в Красноярск вместе, а то опять что-нибудь не так куплю. Машина-то у тебя как, не сломалась?
 - С чего, без дела стоит. Заведем да двинемся. Сто двадцать километров не крюк. Мне тоже не мешает в город. Бумага вон кончилась, ручку еще нужно купить.
 - Я тут списочек себе набросал, только самого нужного, - чесал затылок Ваня. –  Два года уже в магазине не был. Ни одной приличной рубашки.  Сапоги кирзовые кидай сюда же и рубанок. Старый стесался на нет. Руки  бью и больше ничего. С инструментом у меня беда. И ножовку надо, и долото сточил до ручки. Гвозди прежде ящиками стояли, теперь ржавые дергаю. 
 Слезы Ванины на нехватку того и другого  приходилось слушать каждый день.  То в ведрах у него нехватка образовывалась, то ломалась лопата, а замены ей не купить.  Приходилось Ване из старья что-то лепить, просить колхозного сварщика  прихватить половинки лопаты.
 Впрочем, в любом дворе такая свистопляска. Юрка Шмель даже примудрился с этого малый навар иметь. Научился ставить на цинковые ведра алюминиевые клепки. Самое удивительное - ведра не текут, а Юрке с ведра стопка. Ожил Шмель в последнее время, веселей заходил по деревне. Даже Федор Иванович Ванин с двумя ведрами был у него. Перед тем  как рассчитаться с Шмелем долго водил ногтем по заклепке с той и другой стороны. Но ничего страшного не увидел и после расчета даже буркнул пропойце Шмелю что-то наподобие спасибо.
- Когда все на глазах, вроде не заметно, - продолжал  разводить Иван Петрович руками, - а кинешься к делу – одно разорение.  Одного нет, второго. Так вся Татьяновка до лаптей дойдет.
   Генка Кутин с другом рассчитался честь  по чести, по уговору.  Но положенного при таких случаях магарыча не выставил.  Ему водка и на дух не нужно. Хотя я специально пришел к  дому Кутина в день расчета. Надеялся, что мужики выпьют по стопке, затеется у них веселый разговор.  Генка расскажет, как он растит удивительную по размерам картошку. Но все  кончилось традиционным спасибо, да чаем. Тоже посиделки, но Кутин на них молчал как мумия. Одним словом, поговорить с Генкой мне, в который раз уже, не удалось.
 Дома Попандопуло еще раз перекинул  рубли из одной стопки в другую, все сошлось. В принципе по другому и быть не могло. Сдается мне, Ване просто хотелось подержать в руках заработанное, почувствовать себя человеком. Ибо в конце этой сладостной минуты ощущения богатства  он удовлетворенно крякнул.
 - На выходной, что ли, поедем. Тянуть не буду. А то цены повысятся, на эти деньги тогда булку хлеба только  купишь. И то, если хватит. Вон на книжке раньше шесть тысяч лежало, машина. А теперь знаешь, чего осталось, как раз на  рубашку. Ох, не думаем мы.  А нас дурят и дурят. Конечно, они на Западе будут сто сортов колбасы иметь. У себя-то ни  каких ни реформ ни перестройки, нас губят.
 На этом Ванины знания высоких технологий разрушения России  ограничивались, Петрович замолкал. Две морщинки на переносице  соединялись в одну глубокую борозду. Все другие выводы о ситуации в стране  в этой борозде и тонули. Если, конечно, рождались в Ваниной голове.
 - Ни как не пойму, - сокрушался Петрович. -  Почему мы все терпим. Курицу потревожь на гнезде, слетит. Два раза напугай, она в другом месте гнездо сделает. А мы сидим, сложили ручки, будто голубое небо над нами.
- А что делать?
- Не знаю. Но и терпеть нельзя. Посмотри, колхоз разрушили, работы - нет. Все по печкам приткнулись и совсем не волнуются. Такое впечатление, что не народ, а стадо беззащитное. Но сначала бездумное. А если и орем, что толку.  Вон, Федор Иванович Ванин, каждый день блажит и все ни о чем. Да и кто его слушает!
  Казалось, плачу моего друга нет предела. Уходил в себя Ваня, как правило, надолго. Вечер мог просидеть с кружкой чая на крыльце или у окошечка с видом на черемуху и глотка не сделать. Но с деньгами, пусть и не большими, Петрович снова повеселел. Посыпались из него шутки, прибаутки, снова стал доказывать пустяшные истины. То и дело на конторской завалинке вступал в пререкания с Николаем Егоровичем Коковым.
 Я прикидывал, что дня через два он основательно примется учить Оглоблина уму - разуму. Потом и до Кукуля очередь дойдет. А когда купит себе новые сапоги, Николаю Егоровичу Кокову придется потесниться на конторской завалинке. Спор за место первого преподавателя у Петровича с Коковым  без сомнения обострится. В новых сапогах и рубахе Ваня возомнит себя не меньше, чем председатель колхоза.
  Наконец собрались в дорогу, да выехать, спокойно не успели. Попандопуло вечером перед отъездом увидел на улице старшую девчонку  Мишки Марийца, Оксанку.
 Папа ее родный - пьянь беспросветная, а матери нет. Мачеха с ними живет, такая же, как папа, любительница стопки.
  Ваня Оксанку, считай, с пеленок знает. Поменьше была, то конфеткой угостит, то молочка козьего баночку к марийцам занесет, книжку купит. И сама Оксанка часто в его доме гостьей была. Теперь заневестилась, четырнадцатый год. Стесняется таких подарков. И в гости к Ване не заманишь. Нарочно обойдет его на улице.
 - Что с девчонкой случилось, – переживал Ваня, - я ей слова плохого не сказал. Обходит и весь разговор. Обидно, слушай. Все время старался ей помочь.
 Я пробовал растолковать ему ситуацию. Дескать, что ты с конфеткой к ней лезешь. Девчонка взрослая, а ты  как пятилетней сладость суешь. Ей перед подругами за такие приветы стыдно. Найди другую возможность помочь. Подари что-нибудь серьезней. Кофту там, платок. Да не на улице, чтобы все видели, а приди домой и отдай. Помни, ей стыдно за бедность, за родителей своих непутевых. А ты безудержным вниманием только усиливаешь этот стыд.
  - Кто ж знал, что она уже невеста, - разводил руками Ваня, - для меня все еще несмышленыш.
  Ваня ни когда детей не имел, не возился с ними, многое чего в воспитании  понимает с трудом. Да еще и на мои  подсказки реагирует как на прошлогодний снег. Чем старше становится Ваня, тем трудней с ним разговаривать.
  Вот и тут,  увидел  Оксанку, вернее платьице ее штопанное перештопанное, стиранное перестиранное, еще сильнее запереживал за девчонку. Тряпка это уже не платье. Вон ее подружки, в чем щеголяют. А ей- то неловко перед ними в такой срамоте.
 Ваня все опять близко к сердцу принял, зажалел Оксану. Одним словом поездку задержал. И я сразу понял,  судя по всему, свои обновки он отложит на долгое время.
 - Давай, Толян, погодим. Сапоги от меня ни куда не убегут. Вопросы кой какие есть.
 Перенесли мы экскурс по Красноярску на неопределенное время. Оказывается, Ване высмотрел, когда Оксаны нет дома, сходил к Марийцу, который опять был с похмелья. У него-то и мачехи Ваня осторожно вызнал, в чем Оксана в школу пойдет.
 - У Гальки Липниц , мачехи Оксанки, глаза кроличьи, красные с вечного похмелья, – кипел Ваня, - мелет мне, что у девчонки еще прошлогоднее платье хорошее.  А она это “прошлогоднее” и в позапрошлом году носила. Да и его  Светука Американчиха дала. От ее девок обноски.  Там на платье смотреть нельзя. 
 - Ты чем поможешь? 
 - Пока не думал. – неопределенно ответил друг.
Чувствовалось, в сердце у него пылал огонь поиска и распределения  справедливости. Спокойно Ваня с детства ничего не мог решать. Теперь и подавно у него в груди зверь прыгал. Зубами скрипел, готовый  съесть и Мишку  Марийца, и сожительницу его Галину, и всех остальных, кто обижает девчонку.
 Дабы свести в своей голове концы с концами, поставить нужные точки в собственных мыслях, он и Оксану на улице остановил.
 Беседа их так и осталась от меня за семью печатями, хотя и не долгой она была. Ваня позже  рассказал, что Оксана нынче  сама посадила грядки. Но я и без Ваниных рассказов знал, что Оксанка как-то пытается строить свою жизнь. Ее застиранное платьице каждый день белело возле грядок. Не знаю про картошку, но луку и морковки она нарастила на всю зиму. 
  Однако ничего из того, что думает девушка не получится.  Папа и мачеха, вытащат все из дому и спустят за спирт.  Самой Оксанке, без чьей-то поддержки не преодолеть родителей, не уйти от собственной беспомощности. Ваня это тоже прекрасно понимает. Вот почему платьице Оксанки так задело его за живое.
 - Что обидно-то, - жалился он, - у ней сейчас желание работать, сделать жизнь лучше. Она с радостью садить будет, копать. А эти пропойцы ее раз по рукам, два. Морковку продадут, лук – продадут, в школу без тетрадей и учебников отправят. Что из девочки получится?
 - Взять бы палюгу, да отволохать этого Марийца, - скрипел Ваня зубами, – жаль только, прав нет. А съезжу в ухо, еще и посадить могут. Хотя такую паскуду проще убить, чем на все его выкрутасы смотреть. Сволочь, взял недавно шторки и продал. Окна теперь пустые. Как я его только не чихвостил, все бесполезно. А дрыном бы сразу вылечил, но нельзя дрыном. Закон у нас за пьяниц.  И Гальки этой не мешает в лоб съездить. Так изгаляться над чужим ребенком. За это судить мало. Правильно Нина Афанасьевна считает, детей нужно определять в детский дом. Но ведь сами ребятишки не хотят туда. Дом лучше, своя крыша, они ее чувствуют, потому и терпят папу пропойцу.
 Петрович и раньше знал:  ребятишки у Марийца перебиваются с хлеба на воду. Соседи ведь, все видно. Что удается заработать  Марийцу в людях,  тут же пропивается. А с колхоза его давно уже выгнали, так что у семьи и хлеба вдоволь нет. Его в магазине дают только колхозникам. Понимал Попандопуло, что отец Оксанки ни какую обновку сроду не купит, если у них на столе хлеб за праздник.
 - Знаешь, - сообщил он мне вечером то, о чем я и сам уже догадался, – похожу эту осень без хороших сапог. Ну, нет кирзовых,  резиновые лежат. Одену их. А похолодает, валенки с калошами с крыши сниму. Мне бы еще не выкрутится. Оксанка вот в школу, в чем пойдет? Посмотрел я на ее сегодня, и слезы, брат, выступили. Раньше таким ребятишкам государство помогало, а теперь куда им идти, в тюрьму? Куплю Оксанке платья и еще на что – ни будь  хватит. Помогу хоть раз по-доброму.
 Ваня уже планировал, привычно махал рукавами латаной рубашки. Дескать, денег у него на хорошее платье хватит.  Пусть девчонка носит, пусть хоть чему-то обрадуется. Не хотел бы, а подумаешь: широка и добра русская душа. Не проходили и не пройдем мы мимо обездоленного и сирого. Может за счет этой доброты и выживаем.
 - Надо купить так, чтобы не обидеть ее. А? Слышь, Толян, у ней же тетка есть, Мишки Американчика жена. Поговорю с ней, будто она денег дает. Мне, вроде деньги поручила, чтобы Оксанка в городе случайно их не потеряла. А мы с тобой Оксанку в магазин свозим. Сама Американчиха пусть скажет, что  некогда ей с поездками, вот она нас, дескать, и попросила. Нам -то все равно в город. Светка – баба мудрая, сообразит что сказать.
 - Попробуй.
 - Че пробовать, сегодня же и схожу к  Светке. Она ведь тоже Оксанку видит, все знает.
Я хорошо знаю Оксанку. Живет Мариец неподалеку от Вани. Ее отца, тем паче скорую на ногу мачеху, каждый день вижу. Если побежала Галя Липниц по улице в халате нараспашку, значит стопку ищет. Других забот у ней, уже который год, нет.
 Случается, Миша из двора в двор шастает, тоже просить выпивкой подсобить. Доброго интереса у него ни к чему нет. Давно закрыла водка глаза на хорошее и к хорошему.
  В деревне Оксана с братом - самые обездоленные. Односельчане, как могут, помогают ребятишкам. Бабка Прыська с пенсии покупала Оксанке теплую кофту. Егорыч на новый год расстарался ей с братом по подарку конфет. Фельдшер Нина Афанасьевна что-то через женский совет каждый год выбивает на покупку ребятишкам.
  В Татьяновке  люди лучше, добрее, отзывчивее. Пьяниц, хоть и деревня, по пальцем перечесть. Те же Оглоблин с Кукулем сами иногда грешат, зато жены у них добрые, хозяйки. Потому и ребятишки ухоженные, кормленные и одеты, учатся. Юрка Шмель из ихнего ряда морковочка, так он один одинешенек, дети где-то матерью воспитаны.
 А в городе что делается? Там нищих и брошенных кучи. Разве всем поможешь. Но Ване об этом не стал ничего говорить. Не переубедишь, да и надо ли? Петрович теперь пока Оксанке платье не купит, не успокоится.
 - А сама-то она сможет выбрать обновку? - зачесал он пальцем седину усов. – Я и фасоны-то не знаю.
 - Пусть ей Американчиха подскажет, что и как. Зачем тебе в платья лезть. Все равно ничего там не поймешь. Не одолеть тебе эту науку на сорок пятом году жизни. Не пойдешь же ты с ней в примерочную.
 - Правильно.  Я с Американчихой неторопливо обо всем поговорю. Она-то баба с головой, разбирается, что к чему. Своих девок, вон как одевает. Хотя тоже шиковать не с чего. Да и кто сейчас хорошо живет? Только тот, кто Россию продавал. У них иудины серебренники, рано или поздно за них придется рассчитываться.
 - Ну ты всю Россию-то не воспитывай. Давай лучше на своих кочках сидеть. 
 - Это понятно, но обидно все-таки. Я в России живу, это моя страна.
В Красноярск мы поехали на моих стареньких “Жигулях”. С утра пораньше, пока еще лежала роса.
  Как и планировали, в семь утра Оксанка была возле Ваниного дома. Ни мачеха, ни отец ее не вышли провожать. Оба не сумели продрать глаза в такую рань со вчерашнего перепоя.
  Все  у нас в поездке получилось  как и оговаривали: ладно да складно. Американчиха сильно радовалась, что Ваня поможет племяннице. Она сама  частенько ей чего-нибудь спроворит: юбку какую-нибудь, туфлешки уже основательно разношенные, куртку на прохладное время. Тоже хорошо поношенную. Но все-таки куртка, хоть что-то на плечах есть.
  Ничего другого Светка не найдет. На те копейки. Что муж получает в колхозе, не зажируешь. А у Американчихи свои две девки на выданье. Это за ними Оксанка  донашивает.
  Но уж,  что постаралась Зина девчонке все как нужно объяснить, то постаралась: где выбирать платья, какие. Как экономней потратить деньги. Артистка Зина, к седым волосам хитрить научилась. Оксана  и в самом Красноярске не подозревала, кто ей на самом деле дал денег на платье.
  При въезде в город у первого же ларька Ваня купил всем по мороженному. Скуластое его лицо расплывалось довольнейшей улыбкой.  Тут я увидел, какая это радость для него дарить. Сладкая минута. Получи он сейчас “ Фордик”, о котором в свое время мечтал,  не испытал бы того блаженства. Дарить всегда лучше и слаще, чем самому получать подарки. Это еще древние заметили. Но каждый из нас приходит к этой истине в свое время и по-своему.  Кто-то может и не наткнется на такую радость, но тут уж кому что дано.
  Просмотр будущих покупок мы начали с Центрального универмага.  Оксана помнила наказы Зины Американчихи,  выбирала платье основательно, и потому долго. Хотелось ей и дешевле, и получше. К тому же она знала, сколько ей тетка “дала” денег. Потому и старалась, чтобы  на туфли и платье хватило. Подсчитывала что-то на бумажке, водила туда-сюда карандашиком.  Специально из дому захватила, мы и не знали об этом. Предупреждение тетки срабатывало. Из примерочной девчонка не выходила подолгу.
 Ваня всегда чуть в стороне стоял, я - тоже. Оксанка стеснялась нас, как на ней платья сидят, ни разу не показала. Оно и понятно,  чужие мы ей люди, случайные попутчики. Крутилась у зеркала деваха одна. Выглянет на мгновенье из-за шторки как белочка, убедится, что мы на месте и снова шуршит там новьем. Правда, с продавщицей советовалась, та что-то буркала в примерочной.
   Сначала девчонка примерила платье, отложили его. Рассчитываться сразу не стали, пошли смотреть туфли. Тут уж мы втроем гуртились. Советы разные ей давали. Ваня считал, что для деревенской улицы лучше туфли на широком каблуке. На мой взгляд, в сто раз красивей узкий каблук. Туфли все равно носят только в сухую погоду.
 Оксанка выбрала сама, с каблуком среднего размера. И широкий, и в тоже время видно, что он есть.  Ну, не шик, конечно, не те деньги, однако туфли. И очень даже неплохие.
  Потом коллективно  сложили ту и другую цену, оказалось, получается, даже еще остаток копится.  Весь остаток Ваня посоветовал Оксане истратить на ручки и  тетради к школе. Что она и сделала, и тоже довольно экономно. Оставалось только удивляться, откуда в этой худенькой пышноволосой девчонке такая мудрость? Ни отец, ни мачеха не учили ее этому, некогда им. Да и деньги девчонке приходится держать в руках раз-два в год,  случайно. Но ведь наградил бог хозяйским талантом.
  Устоять бы Оксанке в жизни, не поддаться на разные соблазны, остаться такой же чистой и расчетливой. Тогда и выучится, и семья сложится, и все остальное у нее будет. Из Оксанок ведь и состоит народ наш, страна, богом когда-то лелеянная. Да и все дети наши те же Оксанки. Им только помочь нужно, не сбивать с пути разными соблазнами, в коих мы очень и очень в последнее время из-за своего же скудоумия и поднаторели.
   Увы, не ломаются единицы, остальным дорога в нынешней России на дно. Выгляните в окошко, там правда о России и русских.
 Сдается мне, что у Вани нынешний день был один из самых счастливых в жизни. Оксана, счастья не спрячешь, как и горя, очень радовалась обновке. Обратную дорогу то и дело незаметно вытаскивала край платья из сумки, гладила рукой. Видно, к концу поездки сообразила, кто действительно дал деньги на платье. На Ваню глядела такими благодарными глазами, что слезы наворачивались уже и у меня. А к концу дороги она и сама не выдержала, заплакала.
 Вот когда я вспомнил сказанное Ваней, и самому захотелось взять дрын, да отвозить Марийца как следует. Чтобы хоть чуть-чуть стал разбираться  в жизни и жалел родных детей.
  Однако сейчас в России таких “марийцев” на каждом углу десятки. Разве всем Оксанам поможешь, да еще с Ваниными заработками. Разве всех Мишек воспитаешь дрыном? Теперь, скорее, пьяницы нас “уму-разуму” выучат. Их время: воров, убийц, наркоманов.
  Ваня во время покупки шаркал по паркетному полу магазина  оторванной подошвой  своей обуви. Но не слышал, как стонали старые сапоги. Он тоже плавал где-то в облаках. Да и как было не взлететь, не расправить крылья, если задумка принесла столько доброго, пусть и одному человеку. 
 Дома на радостях за Оксанку мы с ним сварили молодой картошки, достали копченого сала и запили ужин хорошо настоенным смородиновым чаем. Царский это ужин, когда за столом все довольны друг другом и собой.
  Ваня привычно вскакивал из-за стола, шагал из угла в угол, рассказывал  про свои новые планы  заработать на сапоги. По первым прикидкам выходило, что теперь ему нужно метла вязать день и ночь, без устали. Но Лидин видел и какую-то другую перспективу, мне о ней  намекал вскользь, боясь сглазу будущей работы. Хотя и так можно было догадаться. Наступал сезон грибов, а их  горожане охотно покупают. В августе в Татьяновке приезжие часто мелькают. Одна заботушка – купить грибов. Иван Петрович по части этих заготовок серьезный специалист. И копеечку за осень на грибах рубит немалую. По меркам Татьяновки, конечно.