В предыдущей заметке, посвященной уточнению даты рождения скульптора И.П. Мартоса и помещенной на сайте Проза.ру [1], были использованы его письма родственнику Ивану Романовичу Мартосу, опубликованные в одной из книжек Киевской старины за 1896 год. Напечатанная в данном журнале подборка писем содержит и другую ценную информацию о скульпторе и его большой семье. Тексты цитируемых ниже девяти писем можно условно разбить на три части – вступление, содержательная часть и заключение.
Практически во всех вступлениях демонстрируется удивительный стиль общения И.П. Мартоса с родственником. В них он постоянно пишет о своей любви к Ивану Романовичу и тех удовольствиях, которые испытывают не только он сам, но и его супруга Авдотья Афанасьевна, читая и перечитывая получаемые от родственника письма. Такие вступления свидетельствуют, с одной стороны, о доброте семейной четы, но и вызывают удивление. Действительно, обращаясь в письмах к более молодому родственнику со всей почтительностью, Мартос постоянно подчеркивает свое глубокое к нему уважение, словно родственник старше его и имеет какие-то особые заслуги (о возможных причинах этого см. ниже).
Содержательные части всех писем посвящены во многом описанию дел семейных, которых в семействе Мартосов было много-премного, и поэтому они заслуживают отдельной заметки. Но помимо этого, практически в каждом своем письме Мартос рассказывает о своих последних работах, и эти небольшие его рассказы имеют историческую ценность документов, содержащих уникальную информацию о создании знаменитых памятников зодчества, в частности, памятника Минину и Пожарскому на Красной площади в Москве. В некоторых письмах И.П. Мартос, помимо этого, знакомит Ивана Романовича, (а теперь и нынешних читателей его писем), с изменениями лица города Петербурга, с событиями на Сенатской площади и т.д.)
В заключительных частях своих писем Мартос регулярно просит своего родственника непременно писать ответные письма как можно чаще и как можно быстрее, и просит постоянно «держать» себя и членов своего семейства в памяти (что является обязательным условием для доказательства его любви).
Поставив цель ознакомить читателей Прозы.ру с письмами Мартоса, автор настоящей заметки подготовил специальную подборку фрагментов данных писем, содержащих те же, но только отредактированные части, о которых шла речь выше. Но прежде чем предложить их вниманию читателей, расскажу о таинственном родственнике скульптора Мартоса, которому он адресовал свои письма.
Таинственным я назвал его по той причине, что во вступлении издателя писем в книжке Киевской старины, Александра Лазаревского, об адресате этих писем Мартосе Иване Романовиче нет никакой информации. Более того, историк Александр Матвеевич Лазаревский (см. Википедию) в своем вступлении включил И.П. Мартоса почему-то в число приятелей И.Р. Мартоса, что вызывает некоторое недоумение.
О том, что Мартос Иван Романович является родственником автора писем, читатель их сможет узнать, приступив лишь к чтению пятого по счету письма. В нем Мартос Иван Петрович, обращаясь к адресату своих писем, пишет: « Что же принадлежит до меня, признаюсь искренне, что я вас люблю, как самого приятнейшего моему сердцу родственника, и до конца жизни любить буду». Но узнав, наконец-то, что опубликованные в «Киевской старине» письма адресованы не просто одному из приятелей скульптора Мартоса, а его родственнику, читатель, дойдя до последнего, девятого, письма, так и не узнает, что родственник является племянником скульптора.
Выяснить, что Мартос Иван Романович (1860– 04.04.1831) являлся племянником скульптора Мартоса, можно в настоящее время на сайтах Википедия и Родовод, а также в статье Бориса Гузя «К биографии скульптора Ивана Мартоса», помещенной на сайте Проза.ру [2]. Материал статьи представляет собою детальное исследование «корней» скульптора Мартоса, и знакомство со статьей показывает, насколько сложной является генеалогия семейства Мартосов. Что касается Мартоса Ивана Романовича, то у него был родной брат Федор Иванович, проживавший в Таганроге и упоминаемый в «Письмах».
Кроме того, Иван Романович был не только племянником скульптора, но и неоднократно бывал восприемником его детей, о чем узнаешь, читая «письма». И думается, что это является одной из причин исключительной доброжелательности и любви скульптора Мартоса к своему племяннику. Изучение элементов биографии И.Р. Мартоса показывает, что были и другие (весомые) причины. Так Иван Романович, названный Брокгаузом и Ефроном писателем, был дворянином, в отличие от Ивана Петровича.
Еще он учился в Киевской академии, по окончании которой в 1778 году поступил на военную службу и дослужился до чина поручика. Выйдя в отставку, служил во многих государственных учреждениях, в том числе, в Министерстве юстиции, и дослужился на гражданской службе до чина статского советника. Но были помимо этого два козырных штриха в биографии Ивана Романовича, о которых Иван Петрович несомненно был осведомлен. Так в 1796 году Иван Романович сопровождал в Петербург польского короля Станислава Понятковского.
Кроме того, И.Р. Мартос был «кабинетным секретарем» в штате гетмана Кирилла Григорьевича Разумовского (1728–1803), который являлся с 1746 по 1798 гг. первым российским президентом Петербургской академии наук. И, думается, что племянник скульптора Мартоса «приложил руку» к тому, что его дядя получил после смерти К.Г. Разумовского заказ на надгробие бывшего президента Петербургской академии наук в Воскресенской церкви Батурина, в котором Разумовский имел имение и был похоронен.
Таким образом, у скульптора Мартоса было много «причин» обращаться в письмах к «приятнейшему» во всех отношениях молодому родственнику подчеркнуто уважительно и с любовью.
Завершая свои комментарии к письмам, замечу, что последнее опубликованное письмо скульптора Мартоса племяннику от 10 декабря 1830 года стало, по-видимому, и самым последним вообще. Действительно, в апреле 1831 г. переписка двух Мартосов оборвалась из-за смерти Ивана Романовича в селе Трудолюб Полтавской губернии, где он и был похоронен в усадьбе своего приятеля.
После сделанного предисловия переключимся на письма, фрагменты которых приведены ниже. Думаю, что все комментарии к ним сделаны, и читатель может с ними просто ознакомиться.
№1. 10 ноября 1817 г. Милостивый мой государь Иван Романович. Письмо ваше, писанное в Таганроге 5-го октября, я получил, и оно принесло мне большое удовольствие. Его я прочитал не один раз, и жалею, что оно написано только на двух листах. Описание ваше вод кавказских, приносящих большую пользу страждующим, которую вы над собою испытали, для меня интересно, так как все говорят, что они целебностью своею превосходят все воды в Европе. И вы бы много одолжили публике, если бы употребили ваше перо на их описание.<…>.
Дело моё (установка памятника Минину и Пожарскому на Красной площади в Москве – Авт.) приходит к окончанию; и я надеюсь, что монумент будет окончен через три недели, но боюсь, чтобы во время открытия не было большого мороза, который воспрепятствует великолепию праздника, требующего хорошей погоды. Сообщаю вам случившееся со мной происшествие, которое меня очень потревожило, но кончилось по моему желанию. Два месяца до приезда государя (Александра I — Авт.) в Москву занимались мы тасканием с берега Москва-реки на Красную площадь тяжёлых штук монумента и ставили на место, избранное не одним мною, но главнокомандующим и другими важными лицами. Сия работа была очень тягостна и продолжительна; на неё выходило людей всякий день по сто и более человек. Рыли землю, били сваи, бутили и только что кончили работу накануне приезда государя, на другой день призывает меня главнокомандующий и объявляет высочайшее повеление, чтобы монумент сняли с оного места и поставили на другое место, назначенное Его Величеством – посредине самой площади. Услышав сие, я доказывал неудобность сего дела, ибо площадь, которая теперь чиста и открыта для проезда, будет загромождена, а монумент потеряет свой вид, потому что езда будет сзади его и очень близко, и что по сюжету он должен быть поставлен лицом к Кремлю. Не описывая в подробности всего мною деланного и говоренного, скажу вам, что монумент приказано ставить на месте, как он теперь поставлен». <…>.
Остаюсь с чувствами искренней моей к вам привязанности, ваш покорнейший слуга Иван Мартос. г. Москва. Адрес ко мне: на Варварке, в дом купца Горголия.
№2. 4 октября 1818 г. Милостивый мой государь Иван Романович. Очень я соскучился, не имея от вас никакого известия, и не получая давно ваших писем, приносящих мне особенное удовольствие. Но в этом я сам себя обвиняю, ибо, не писавши к вам так давно, выставляю себя нерадивцем, не заслуживавшим внимания. К оправданию своему скажу, что не всегда имею время писать, и найпаче, когда нечего, но получать письма, а найпаче ваши, очень люблю. Их я часто перечитываю и берегу, а потому и прошу вас при праздном времени писать ко мне, что вздумаете и какую материю угодно. <…>.
Если вы приедете в Петербург, то удивитесь его перемене. Бульвар, на котором вы прогуливались и встречали тысячи людей вам знакомых, переносится к самому строению адмиралтейства, через что делается площадь обширнейшей. Насупротив бюргер-клуба выстроил князь Лобанов-Ростовский дом огромнейший, который вчерне стоит гораздо более миллиона. Исаакиевская церковь почти вся вновь переделывается. Наш Петербург поравняется красотой Риму во время Августа, который, умирая, сказал: «Я взял Рим деревянный, а оставляю мраморный».
Ежели будете ко мне писать, то сделайте милость, напишите о вашей матушке. Как она: здорова ли, помнит ли меня? Но прежде засвидетельствуйте ей мое усердное почтение.
Прощайте, Иван Романович, желаю от всего сердца, чтобы вы были совершенно здоровы для вкушения всех приятностей безмятежной жизни в ваших прелестных местах, о которых только мысленно мечтаю и даю преимущество пред столицами великолепными. Еще прощайте и помните того, который к вам искренно и сердечно привязан. Остаюсь навсегда ваш покорнейший слуга Иван Мартос.
№3. 10-го октября 1819 года. Милостивый мой государь Иван Романович. Много прошло времени, как я с вами не беседовал и не благодарил за полученные письма, которые для меня весьма приятны и которые завсегда читал я не один, но севши в кружок со всем моим семейством. Тут мы все рассуждаем и говорим так, как бы вы и сами с нами присутствовали и с нами разговаривали. Но после оканчиваем сожалением, что вы не с нами, и хотя вы от нас далеки, но божусь вам, что всегда находитесь в нашей памяти. И я прошу вас не лишать нас приятнейшего удовольствия получать ваши письма чаще. <…>.
Я, по привычке моей, все-таки, чем-нибудь занимаюсь. Недавно сделал статую св. апостола Петра для монумента над гробом Александры Алексеевны Чичериной, рожденной княжны Куракиной. Признаюсь, что привычка – вторая натура. Хотя и тяжело рукам и ногам, но не могу быть в праздности и люблю чем-нибудь заниматься.
Прощайте, любезный Иван Романович, и дай Бог, чтобы вы были здоровы. Жена моя, Авдотья Афанасьевна усердно вам кланяется, а также и Катенька, ваша крестница. И я кланяюсь и прошу держать меня в своей памяти, так как я всегда содержу в своей памяти вас. Остаюсь навсегда усерднейшим и преданнейшим слугой, Иван Мартос.
№4. 20-го генваря 1821 г. Милостивый мой государь Иван Романович. Приятнейшее письмо ваше я имел честь получить на праздниках, и оно принесло мне и всем нам особенное удовольствие. Но всего приятнее для меня то, что и вы в отдаленности держите меня в своей памяти. Но хотя я к вам не пишу, но вы, несмотря на это, хоть изредка, но удостаиваете меня своими письмами, за что от всей искренности вас благодарю и прошу быть уверенным, что я равномерно одушевлен к вам такими же чувствами любви и привязанности, кои сохраню во всю мою жизнь. <…>.
Мне препоручается весьма важное дело по высочайшей воле, объявленной генерал-губернатором Александром Дмитриевичем Балашевым, чтоб сделать памятник Дмитрию Донскому из меди и поставить его на Куликовом поле. Прожекты уже давно сделаны, но будут-ли они утверждены или нет?, – покажет приезд государя. Сей монумент по сочинению превосходит монументы Минину и Пожарскому, ибо он составлен из трех фигур: «Дмитрий Донской представлен сражающимся, в ногах его две фигуры, означающие двойную силу вражью; одна из сих фигур – лежащая убитая, и другая – уклоняющаяся от удара героя». Сему делу я и рад и не рад, ибо трудиться над ним надобно иметь силы душевные и телесные, но последними я очень скуден, и не надеюсь совершить сию трудную работу. <…>.
Вот и все мои дела. Теперь прошу вас не скупиться своими письмами, на мне же не взыскивать, что редко пишу. Признаюсь вам, что я очень скучлив писать, а найпаче как нечего, то и перо в руки не берется. <…>. Прощайте, любезный Иван Романович! Будьте здоровы, сего от всего сердца желает искренно любящий и почитающий вас нелицемерно и всегда преданный слуга Иван Мартос.
№5. 16-генваря 1822 г. Милостивый мой государь Иван Романович. С особливым удовольствием я получил ваше письмо сего 1822 г., в котором изъявляете мне те же знаки вашей любви и привязанности, какие я получал от вас, будучи вместе с вами. Они всегда мне будут памятны. Особенно благодарю вас за то, что и в разлуке вы меня помните и не ставите наряду с такими людьми, которые одним частым о себе сообщением желают изъявить знаки своей дружбы, может быть и не всегда искренней. Что же принадлежит до меня, признаюсь искренне, что я вас люблю, как самого приятнейшего моему сердцу родственника, и до конца жизни любить буду. Дай бог, чтоб сей наступивший год принес вам радость и даровал полное здоровье. <…>.
Мой прожект Дмитрия Донского «заснул» у графа Кочубея, которому государь утвердя, приказал препроводить для исполнения. Он мне сказал, что нет денег для произведения сего монумента, но рисунки еще у него; на этих днях я пойду взять их от него обратно, может быть, я его награвирую и распущу в публику. <…>.
Прощайте, любезный Иван Романович. Пишите ко мне почаще, вы сим докажете вашу ко мне любовь. Остаюсь с чувствами всегдашней моей к вам любви и преданности. Ваш покорнейший слуга Иван Мартос.
№6. 19-генваря 1823 г. Милостивый мой государь Иван Романович. Я был уверен, что получу от вас письмо, в чем не ошибся, и оно принесло мне особенное удовольствие и служит доказательством того, что вы меня любите и помните; меня же заставляете краснеть. Вы можете сделать худое заключение и приписать моему невниманию, а еще более холодности то, что на многие ваши письма вам не отвечаю, но прошу вас искренне не делать обо мне сего заключения, ибо я имею к вам душевную привязанность и почтение. Извиняясь перед вами в моей неисправности, нахожусь принужденным признаться вам еще и в том, что писание не есть моя стихия, а к тому же слабость глаз, и как будто нарочно встречающиеся, хотя и мелкие занятия от того меня отвлекают; есть ли сии причины примите уверительными, то я останусь спокойным. <…>.
Мои лета и мои силы удостоверяют меня, что деятельность и труды уже тягостны для меня, и что остатки моих дней долженствовало бы провести в отдохновении. Но выходит противное, я должен искать работы и ищу более прежнего. Я льстился, что буду производить монумент Дмитрия Донского, но сия работа отменена, потому что она нейдет быть поставленною на Куликовом поле. Это меня печалит, ибо для моего существования пенсион и жалованье, состоящее в шести тысячах рублях, недостаточно; своего ничего не имею, ибо что имел – отдал детям, а что более всего меня ужасает, это то, что долги накопляются, и есть ли, по воле божией, умру, не поправясь, то схоронить нечем; в этом не стыжусь вам открыться, но прошу не принять сего за плач Иеремии, я пишу сие единственно для того, чтоб только наполнить письмо и о чем-нибудь, как с лучшим моим родственником, побеседовать.
Авдотья Афанасьевна, особенно вас любящая и искренне почитающая, усерднейше вам кланяется и просит, чтоб вы ее не забывали и почаще о себе уведомляли. Я пребываю в таких же мыслях, и прошу вас писать почаще прежнего, ибо замечаю, что вы пишете реже, но приписываю это не чему иному, как только болезни руки вашей, а не забвению меня. Остаюсь со всегдашнею моею к вам преданностью, ваш покорнейший слуга Иван Мартос.
№7. 15 генваря 1826 г. Милостивый мой государь Иван Романович. Письмо ваше с поздравлением меня с новым годом, писанное 3-го января, я получил 14-го дня сего года; оно подтверждает вашу ко мне искреннюю любовь и преданность, которую с молодых еще лет вы оказывали и которых опыты я многократно испытал. Я не могу и не умею описать вам тех чувств благодарности, которые за сие в сердце моем к вам питаю; скажу только, что после моих детей, вы в нем первое место занимаете. <…>. По приезде к нам вашего митрополита, я искал нарочно с ним видеться, чтобы узнать о вас и о вашем здоровье; он меня успокоил и уверил, что вы здоровы и веселы, и мне было приятно от него это услышать и узнать, что он вас любит и уважает.
14-го числа прошедшего месяца, в день присяги нынешнему императору Николаю Павловичу, было у нас великое происшествие, которого я был свидетелем. Вы усмотрите из печатных манифестов и газет, в которых оно написано без всякого закрытия, к какой погибели оно вело наше государство, но Богу угодно было послать на погашение сего зла – ныне царствующего императора. Он в сем деле показал необыкновенный разум, деятельность и решимость, которая всех удивила. Не сходя в тот день с улиц, наполненных почти всем народом столицы, он сам своею особою всем распоряжался, и пред лицом народа в короткое время погасил такое дело, которое было бы бедственно для всей России, есть ли бы не была употреблена на то подобная решимость. Теперь мы совершенно спокойны…<…>.
Авдотья Афанасьевна усерднейше вам кланяется и желает вам лучшего здоровья, равномерно и я желаю от всего сердца того же и прошу вас писать ко мне, как можно почаще, в ожидании чего, с истинным почтением и душевною преданостью, имею честь быть вашим покорнейшим слугою, Иван Мартос.
№8. 13 марта 1829 г. Милостивый мой государь Иван Романович.
Я узнал случайно, что рисунки Десятинной в Киеве церкви находятся у Алексея Николаевича Оленина. Не желая их более ожидать, я решился послать вам зависящие от меня рисунки памятника Ломоносову, который уже отлит щастливо из бронзы и теперь отчеканивается. <…>. Ломоносов представлен (в памятнике–авт.) в минуту священного восторга, который произвело в нем небесное явление, гений поэзии подает ему лиру; вензелевое имя Елизаветы на лире и северное полушарие, на коем начертано имя Холмогоры, служащее подножием, имеют отношение к веку и родине поэта. Фигура Ломоносова имеет вышины 3 арш. и 3 вершка; следовательно она колоссальная, с пьедесталом, который тоже довольно велик; я надеюсь, что на площади монумент сделает хороший вид, он поставится в Архангельском городе, и сие по высочайшему повелению. <…>. В одно и то же время я делаю и статую князя Григория Александровича Потемкина Таврического. Сия статуя колоссальнее статуи государя (Александра І-го); кроме того, она и затейливее, ибо состоит из 5-ти фигур; но теперь делается одна статуя князя, на которую уже собраны по подпискам деньги. Сей памятник поставится в Херсоне. <…>.
Прощайте, Иван Романович, будьте здоровы и, ежели можно, то и веселы. Я, Авдотья Афанасьевна и Катенька вам сердечно кланяемся и просим содержать нас в своей памяти. С истинным почтение и всегдашней преданностью остаюсь. Навсегда ваш покорнейший слуга, Иван Мартос.
№9. 10 октября 1830 г. Милостивый государь Иван Романович! Присланный вами подарок последней дочери моей Катерине, в виде вашего благословения, есть знак вашей всегдашней к нам любви. Я и Авдотья Афанасьевна чувствуем вашу к нам привязанность и благодарим от всего сердца, желая, чтобы бог укрепил ваше здоровье и продлил вашу жизнь для утешения тех, коим вы полезны.
Про себя скажу вам, что я совсем окончил монумент Александра І для Таганрога, но теперь нахожусь в великом затруднении отвести его в Таганрог, не столько по тягости статуи, сколько гранитного пьедестала, который гораздо тяжелее. Некоторые советуют мне, чтоб отправить из Кронштадта морем, и чрез Константинополь в Таганрог, но это чрезвычайно далеко, и я еще не решился. Статую князя Потемкина Таврического я окончил и надеюсь, что при помощи божией она будет поставлена в Херсон. Что же касается до моего здоровья, то оно в большом упадке: от службы по академии я должен отказаться, потому что ходить наверх не могу по причине недуга, которой только позволяет мне сидеть. На мне исполняется аксиома Жан Жака Руссо, который не согласен с правилом философа Сенеки, предписывающего учиться или трудиться до старости лет. Он говорит: «На что управлять искусно колесницей, доехав уже до твоей мечты». Мне кажется, что Руссо справедливее.
Прощайте, любезный Иван Романович, будьте всегда так добры ко мне, как ныне; и продолжайте ко мне писать по-прежнему и что вам вздумается, а я всегда с прежнею моею к вам привязанностью остаюсь покорнейшим слугою, Иван Мартос. Авдотья Афанасьевна, в особенности, вам кланяется и от всего сердца благодарит за любовь вашу к Катеньке. Она жалеет, что лично вас не может поблагодарить.
Примечания
1. Владимир Варнек . О дате рождения скульптора Мартоса. Проза.ру от 21.12.2019.
2. Борис Гузь. К биографии скульптора Ивана Мартоса. Проза.ру от 15.06. 2018.
На иллюстрации: Портрет И.П. Мартоса работы А.Г. Варнека. 1819. НИМ РАХ