Из Цикла «Проект Безнадежных»
Тем дорогам, которыми мне не ходить…
* * *
Я пришел, открытый настежь. К другу детства. Оказалось – не вовремя. Сказали бы – оставайся, раз пришел и я бы деликатно убрался. Но мне слишком явно намекнули, что лучше откланяться до прихода гостей. Всему виной паршивый воинственный настрой. Никогда не испытывал классовой ненависти, но случилось. Думал, еще немного и уйду, но какой-то гадливый бунтарь внутри тянул меня за рукав все глубже в покои, искушая перспективой втайне желаемого скандала. Остался глух к намекам и решил посидеть на краешке стула ближе к выходу. Конечно, если бы не выпил днем, ушел бы сразу без раздумий. Но алкоголь, как известно, освобождает. Каждый приходил с бутылкой красного вина. Ибо подадут мясо – запретили мое недоумение отсутствием белого. Хотя, причем тут белое! Я бы испил водки и закусил пивом, если мяса не достанется. Шепнули, что на меня не рассчитывали. Каждый приходил с бутылкой, только я принес на плечах лишь первый дождь. Каждый приносил бутылку французского красного и только я с бутылкой красного ушел.
И вот, сижу я в обезьяннике и, скуки ради, воссоздаю живописную картину вечера.
Смирившись с тем, что я останусь, мой воспитанный и учтивый бывший друг детства, а ныне полубосс (или болубог?), хозяин дома, Матвей высокомерно бросил сквозь губу:
– Только веди себя пристойно, люди, знаешь… не твоего круга.
- Интересно, а какого круга я? - воткнул вопрос ему в спину и, подумав, добавил, - Накрой мне в сенях.
- Познакомься лучше, - обернулся Матвей, представляя мне резво выпрыгнувшего из туалетной тесноты юношу, лет сорока пяти.
- Федор Михайлович, писатель.
- Тот самый? – ужаснулся я, протискиваясь на кухню, игнорируя протянутую руку, надеясь крепко пожать ее после того, как Федор Михалыч после сортира омоет ее водами. Впрочем, он этого не сделал и дыхнул сзади:
- А вы чем промышляете?
- Разбоем в основном. А на досуге, как и вы – творю рифмы.
- Бывает, - сочувственное или снисходительное – поди, разбери этих живых классиков с недобородкой и аналогичной недомускулатурой! Тоже мне, Мартин Иден…
- И где вас почитать? В смысле – прочесть? – на кухне обозначился легкий аперитив в уютном беспорядке гастрономических наслоений.
- Нигде. Я люблю сам себя читать вслух.
- ?
- Собираю друзей и читаю.
Облегченный светлым пониманием, что не суждено мне с Федором Михалычем кромсать грубое полотно жизни, я добрался, наконец, до выпивки. Надо сказать, день выдался длинный, не задался сразу и негодование требовало выхлопа. Публика на кухне теснилась благообразная, разговоры вокруг лились изысканные. Кого-то я знавал в иные годы, пару восхитительных дам - достаточно близко, чтобы теперь держаться от них подальше. Элита, чтоб их. Расслабленные, обеспеченные, повидавшие мир. При этом, изрядно недовольные властью. Этот кухонный протест выражался в снисходительных издевательских эскападах в адрес небожителей наших. Мне сразу стало скучно. Ругать власть – мода непреходящая. Зато я выбрал цель для выстрела из миномета моего раздражения. Такие успешные, но такие несчастные. Тоже мне, унесенные ветром, - подумал я, оглядывая их светлые лики. Мое присутствие рождало напряжение. Скрывая накатившую скромность, нагло уселся рядом с неодобрительной дамой. Оказалось, телепродюсер. Не вариант. К тому же – слишком жеманная даже для такой изысканной фронды. Когда она попросила кого-то у раковины налить ей «стаканчичек водичечки», я захотел ее ударить. И уйти.
Уйти обратно на лобное место (так я привык называть сквер с фонтаном перед моей синекурой), где утром я споткнулся о апостола Павла. Так я тоже привык называть своего друга, бывшего дипломата Пашу. Когда-то он, закончив МГИМО, нес доброе и светлое африканским народам в полумифическом Сенегале, но спустя время, передал тайные рычаги воздействий более резвым неофитам.
- Пьянство – это тьма, - заявил он, покосившись на радостное небо, – как и беспорядочный секс…
- Как скажете, доктор Фрейд…
Теперь он покосился на меня. С известной смесью сочувствия и любопытства, весьма зловещими на его круглой физиономии пожилого неандертальца:
- Как живешь?
- Логично живу, - отвечаю, - напитки дешевле, девчонки попроще…
Заразительно отсмеяв свой красивый баритон, он поучительно вздохнул:
- Читал охотно Апулея, а Цицерона не читал… Не прибедняйся, тебе неведома нужда. Как ты думаешь…
- Матом, - оборвал я, зевая. Грублю, испытывая неуют от мощи его разума. Зябко даже мне от вечного огня его взгляда. Паша всем своим видом как бы показывал – «о чем с тобой говорить, пена у ног моих?» Он вообще все делал поучительно. Что с нами всеми станет без него?
- Тебя не вспомнят благодарные потомки. – подытожил он.
- Но не забудут благодарные подонки…
Мы помолчали и я примирительно достал из рюкзака початую бутылку водки:
- На самом деле, я утром сломал ноутбук и печаль моя бесконечна. Вот, ожидаю доброго и гениального…
- Подонка, - снова хриплый, но какой же, баритон!
- …сисадмина, который несет в себе ослепительный луч моей надежды. Там вся моя жизнь!
- Где там??!! – гулко раскатился баритон. После смачного, подобающего его стати, глотка водки, взор его заиграл игривой яростью.
- В ноутбуке, Павел. А вы думали?
- Думал, в штанах у сисадмина.
Не дав мне разгневаться, Павел высокомерно, глядя поверх меня, отбаритонил:
- Хочу ссудить у тебя тысячу другую.
Принимая купюры, он успел обездвижить мое предплечье коротким четким ударом. В юности он занимался модным тогда каратэ. А коренастая мощь неандертальца делала его опасным шутником. Он любил отвешивать дружеские тумаки после третьей рюмки. А я всего-то напомнил ему, что пьянство, как известно, тьма.
- Как быстро филантропия оборачивается мизантропией, - не к месту и неведомо чему расстроился Павел, бывший покоритель Африки, умница, эрудит и алкоголик. И снова воткнул в меня массивный кулак, откашлявшись известным уже тембром. Я всегда советовал ему халтурить на озвучке рекламы. Деньги он брал с тем же надменным видом, с каким их просил. Будто я запоздало возвращал ему старый долг.
Тайный оазис наших строгих размышлений прервали две чудесные барышни, бросившие в наши лица улыбчивое приветствие:
- Дайте закурить! И сто рублей! - их появление было так же неуместно и кощунственно, как пустяк, в виде заблудившегося альпиниста, нарушивший философский поединок тибетских мудрецов. Дамы, как заядлые последовательницы местного светского землячества, культивировали здоровый образ жизни – бодрящий утренний променад, стакан для рывка в новый день и последующие разборки у фонтана с братьями и сестрами. Лихое прошлое Ленки угрожало любому фраеру, ладно подвешенным языком, а знатокам жизни – статусной татуировкой между большим и указательным пальцами, набитой далеко не в тату-салоне. Тощая спутница бандерши на покое, Оленька была менее опытна, но более опасна непредсказуемостью нрава. В прошлом вполне себе гламурная, о чем красноречили ее истрепанные брендовые одежды, она пустилась однажды во все непристойные тяжкие и больше не вернулась. Каждый раз я любовался их вызывающей молодостью, их вулканической энергией, горячим блеском жадных глаз, тонкой поэзией их логики. За такие щедроты грех сто рублей не дать.
– Сударыни, а в чем смысл прихода Бодхисаттвы с юга? – Павел попытался завязать вежливый диалог, учтиво роняя подбородок.
- Ты чего, Пашка, не похмелился еще? Сиди здесь, на попе ровно, ща все будет, - заботливая Ленка уже спешила за дарами, увлекая гламурную худышку Оленьку в неизведанный мир будущего.
- Звучит угрожающе! Не пей вина, Гертруда! - крикнул Павел вослед, вновь обдавая благодарный мир великолепием своего голоса и, повернувшись ко мне прибавил доверительно:
- Похоже, пора и честь знать. Ты не гнеДайся на меня. Заходи как-нибудь, сыграем в шахматы. Но пока не готов тебя принять – надо ковер выбить, паутину с потолка снять, посуду помыть... Ээээ... Прибрать келью, в общем.
От него веяло несвежим телом и душевной красотой. Красотой, что изящно уживалась с его презрением ко всему живому. Я люблю его экзотическую, захламленную берлогу, особенно - стены. Африканские маски в спальне, чучело головы антилопы в коридоре, кондовые полотна времен битцевского вернисажа в кабинете. Тяжелой слоновьей поступью уходя в сияющую даль с надписью «Магнит», Паша нес себя как океанский лайнер, сминающий неразбериху рыбацких лодок. Он умудрился толкнуть плечом всех встреченных на пути. И никто не пожелал с ним спорить. Есть в нем что-то неприкаянное, монументальное, дождливое…
И вот, сижу я рядом с продюсером. Теле. Девушкой жеманной и недружелюбной. Но богатой, судя по одеяниям и бриллиантам всяким, разнообразящим ее довольно унылую местность. Бить ее, конечно, не стал. Пью вино. Не как все, смакуя некий там букет, а залпом, как водку. Или воду. И подливаю еще. Как перед бегством. И скучаю по другу своему ноутбуку. Отдал его в хищные лапы какого-то хиппи и теперь он, забив косячок, пытает его, моего малыша. Эх, я бы тоже дунул! Или даже прошелся по свежему "снежку"… Но нет! Завязал. Больше не Бодлер! «Только вино!» - как говаривают некоторые дамы, мнящие себя... Вроде той теле, что игнорирует мою ногу под столом своей острой коленкой, обсуждая что-то со своей визави, милой и приятной. Праздничной, как новогодняя Москва:
- …нет правды на земле, но нет ее и…
- Ниже, - брякаю, ставя бокал. Девушки обдают меня очередной волной холода. Странно, я всегда располагаю к себе людей, особенно – женщин. Что со мной не так сегодня? Пресловутый недосягаемый, не мой круг.
- Но я вынуждена была отказаться – не было на мне соответствующего дресскоду платья, - продолжила продюсер, - не могла же я знать, выходя из дома, что мне предложат пойти на светский раут!
- А вот мне все равно как вы одеты – при моем-то воображении, одежду я почти не замечаю… - не унимался я.
- Вы предпочитаете простоту? – интересуется приятная визави. Да уж… Хорошие девочки – это скучно.
- О, нет… Не простоту, не пустоту…
- Зачем же говорите возмутительные пошлости в приличном обществе? – моя теле соседка ткнула в мое раненое сердце острое колено.
- Все от невозможности изменить этот странный мир, мадам.
- У вас есть девушка? - резко меняет тему милая визави.
- Познакомился недавно с барышней, думал – она человек, а оказалось спам.
- ?
- Сказала - люблю президента, сериалы и группу «Руки вверх». Но девушка все-таки уже есть. Другая. Приличная. Мы хорошая пара, она - начинающая порнозвезда, а я - законченный сибарит, - был и такой экспонат в моем легионе.
Дамы переглянулись и стряхнули мое привидение со своих взглядов, как ворсинку с кофты. Продолжили без меня. Я доволен. Мой градус растет. Крышку скоро сорвет. Остальной народ, вернее будет – хранители его судьбы – все так же одухотворенно гнобят власть и ее имущих. Перемежая главную тему географическими прикидками на отпуск, они вспоминают книги, фильмы и другие всяческие неповторимости. Те, что все о том же. Жизнь – говно и надо валить. По незрелости политической, я не против власти, я просто не за нее. Власть всегда непривлекательна. Сакрально, глубинно. Иное предназначение у нее. Но я ненавижу эти ритуалы ненависти, беспричинной и визгливой. Не чувствует мой утонченный прозорливый ум никакого пресса извне, не преследует меня "кровавая гэбня" – что тут поделаешь?! Все мои персональные беды от меня самого. И так у каждого. А каждый – и есть народ. Все, кроме попутчиков сегодняшних моих. Один из них, Янус - давно тыкает в меня брезгливым оком, как бы ожидая, что я стану возражать. И я возражаю:
- Господа, вам не надоело ныть? Власть везде одинакова. Чего ее ругать?
Признаюсь, я давно недолюбливаю Януса. С тех пор, как он приперся с нами в Крым без шорт и мне пришлось гуманитарно одолжить ему свои. Благо, была вторая пара. В человеческом порыве, отдал ему новые, только привезенные из Германии. Счастливый Янус, мучительно сопревший в джинсах, обещал выстирать и вернуть по окончании. Не вернул. Про шорты я давно забыл. Не помню даже, как они выглядели. Но Януса - все одно невзлюбил. Хорошее французское вино, а по мне – обычная кислятина – нашло-таки пути к моему сердцу, а из него и к мозгу. Не буду скандалить, - припечатываю всех демонов под кожей, пора валить в свои палестины.
- Любезные дамы и не менее милые господа, вынужден откланяться, обойдусь без вашего мяса, - довольно непослушным языком мямлю я, забирая со стола одну из бутылок. В сутолоке разговоров и кулинарных ритуалов, меня пропустили мимо ушей. Все, кроме Януса. Он настиг меня на лестничной клетке. Рожа у него была такая, будто за ним гналась толпа гедонистов:
- Почему ты забрал вино?
- А… Это ты, многоликий анус.
- Янус, а не анус… - растерялся он.
- Нееет… Ты – именно анус…
Трезвый и проворный, он почему-то не стал меня бить или толкать, а просто схватил за горло. Я хотел вежливо ответить ему лбом в нос, но он увернулся и я оставил вмятину на двери лифта. Звезды засияли на лестничной площадке так ярко и ослепительно, что я потерял равновесие. Пытаясь ухватиться рукой за космическое пространство, я случайно, но метко опустил свой карающий меч милосердия на умудренную лысину Януса. Он обреченно и неловко скатился по лестничному пролету, пару раз сверкнув заслуженной задницей. Набежавшие гости, тесня друг друга, укореженной массой накатывали на меня, одновременно, заботливо стряхивая с поднятого Януса песок, что сыпался из его зада, пока он кувыркался. Негодующие визги телепродюсера разбудили мой плывший сквозь тернии мозг и я провалился в утробу лифта, что будто мой подельник как нельзя кстати услужливо разомкнул свою пасть.
Вместо того чтобы отправить себя в палестины, я уселся у подъезда и выпив в пару глотков краденое зелье, решил идти извиняться. Поднимался по лестнице, чтобы вероятные копы не заподозрили лифт в сговоре с преступником. Где-то в поднебесье подъезда, где еще мерцали звезды, вызванные силой моего ушибленного лба, тонкое пение ангелов по мере моего вознесения, превращалось в голоса людей. Возвышаясь все ближе обратно к избранным, я уже начинал различать слова:
- …безобразно себя вел. Почему?
- Что мы ему сделали?
- Плохо воспитан…
- Целый час глупости говорил…
- Он же твой друг, что с ним такое?
- Дружили в юности, сейчас он просто иногда работает на меня.
- Он же поэт?
- Я тя умоляю! Какой поэт?! Ты бы почитала его… стихи, так сказать!
- Все плохо?
- Рифмоплет. Неудачник он, вот на всех и срывается.
- Сексоголик!
- Бездельник!
- Когда Ира объявила, что сделает аборт, он даже не пытался ее остановить!
- Пьянь.
- Сопьется.
- Не сопьется - слишком себя любит.
- В зеркало надо чаще смотреть.
- На весь мир обиженный.
- Обыкновенная зависть. Жизнь не сложилась, вот и…
Повернув головы на мою тяжелую шаркающую походку, они строго глядели сверху вниз. Это было и метафорой, и реальностью – они стояли на один пролет выше. Матвей, Янус, теледива, приятная визави, Федор Михалыч и массовка. Я отвечал им горячо, с юношеским жаром, потея от запала, тараща глаза так, что обнажалась душа. Подавившись словами, запнулся и сбежал вниз, безуспешно подавляя рыдания. Тут меня и упаковали умелые сатрапы, призванные волной человеческого возмущения.
И вот, сижу я в обезьяннике и не понимаю себя. Уши горят от стыда, как у пацана. Как у шалопая, беса противоречия ради, испортившего взрослым праздник.
Сатрапы привели меня в кабинет и усадили напротив капитана полиции. Мои оппоненты простили меня и все свелось к штрафу за непотребство и шум в подъезде. Капитан что-то долго пишет, а я освоившись и набрав воздуха в меха, торжественно клянусь:
- Это был не дебош, а философский спор, перешедший в рукоприкладство из-за необразованности противоположной стороны.
- А вам говорили, что ваши прекрасные уши могли бы стать предметом зависти и восхищения в Китае, например? На Востоке считается, что именно такие ушные раковины - вытянутые, с ярко выраженными изгибами являются признаком глубочайшего ума.
- Всегда подозревал, что я избранный, но никак не мог найти в своих изгибах и извилинах тому доказательство… Теперь понимаю, почему один китаец пытался отрезать мне уши… - нескладно отшутился, скрывая потрясение.
- Больше не безобразничайте в подъездах, судя по всему, вы приличный человек.
- Очень приятно одобрение хорошенькой девушки, особенно, если она – капитан полиции.
- Так, Синявский, без фамильярностей! Вы все еще задержанный, между прочим.
- Я Синявский, спорить не буду... Узник совести. Задержан по произволу властей. За попытку разорить гнездо либерализма.
Рассмеявшись сдержанно, но искренне, капитан решила бить наповал:
- Синявский! Где ваш Даниэль?
Покоренный волшебством хозяйки моей судьбы, в религиозном экстазе склонил главу, готовясь бить челом.
- Простите, а мы не могли бы продолжить наш литературный диспут в следующий раз и в более пристойной обстановке?
- Пристойной обстановке? А что здесь не так? – она бросила нежный взгляд на горшки с цветами.
- Более достойной ситуации, простите. Я просто поражен вами и ваши…
- У меня есть молодой человек…
Вечность вместилась в этот миг моего опустошения, в эти струи луны моего горя, сквозь казенные занавеси околотка, в эту тишину за окном моей обреченности.
- Скажите хотя бы, как вас зовут, товарищ капитан?
- Алла…
* * *
Остановили мы посох нового дня на лобном месте – апостол Павел и я. Примостились сбоку за границей времени и жизни, не вернувшись с полей сражений своих. Собиралось с силами тусклое хлипкое утро. Словно дитя, рожденное, но не способное жить. Бессонная ночь в клетке безопасности, оберегавшей капитана от моих алчных помыслов – призрачный мост из неоконченного вчера в не отдохнувшее сегодня. Алла… Имя такое... Чувственное. Надо его языком к нёбу слегка прижать, чтобы зазвучало… Кудри цвета ржи, что над пропастью… Красота чиста и светла… Эх… Фатально… Улучив момент в околотке, я скропостижно нацарапал экспромт на казенной бумажке:
Губы-руки твои,
Мысли кубарем,
Бесполезные дни,
Лежат грудою.
Я устал без любви,
Иссушен жаждою,
И пойду до конца,
Дай Бог каждому!
Теперь мечтаю, что насладившись посланием, капитан призовет меня к себе повесткой. Хотя... С губами рифма народилась слишком недвусмысленной. Но зачем врать самому себе? Я не умею любить. Я лишь питаюсь теплом женского лона. Прозябаю в обществе более доступных дам. В извечном поиске своей намоленной Лилит. Допуская к себе лишь ее зыбкие и весьма приблизительные земные воплощения. Точнее - пытаясь собрать ее из многих несовершенных, кондовых, грубо скроенных подделок. Но с товарищем капитаном моего плавания, эта возвышенная парадигма сжимается в комфортную, но убогую обманку. Иногда, боковым зрением я подмигиваю себе и грожу пальцем вдали от фундаментальных своих наслоений. Признаю микроскопическую каплю слабостей внутри галактики моего совершенства. Сейчас такое небесное явление и происходило по нетрезвости. Обычное кривляние стишками с капитаном моего вожделения не прокатило бы. С товарищем капитаном все должно быть только эпически, никак иначе. Страх перед такой земной и от того мощной любовью стучится в двери моего сознания и Джим Моррисон моего благоразумия бьет меня по рукам. Пусть я плохой поэт, но я прежде всего философ! Я мыслю! Эзотерическими приборами измеряю космос, вселенским циркулем прочерчиваю пути подсознания. Мне некогда любить одну женщину, когда я люблю все человечество! Я пытаюсь затворить хлопающие врата мироздания, уберечь от бури души людские. И судьи вообще кто?! Или они правы? Те, что сверху-вниз на лестнице… Но они же сами фальшивые насквозь – их улыбки, гнев, суждения. Обыватели с деньгами, только и всего. А поэт, он нерв эпохи, он смотрит вверх, пока другие глядят под ноги и скулят о любви. Он над схваткой. Он бдит. Он… Просто хочет опохмелиться и все забыть.
Павел:
- Я старею…
- Почему?
- У меня посреди носа стал расти одинокий волос…
- А у меня на ухе…
- Значит, ты тоже…
- Не обязательно! Может он всегда там был!
- Не обманывай себя, Синявский. Привыкай – впереди только смерть, других значительных событий не осталось.
Мое внутренне, по-прежнему юное и прыткое «я» не готово готовиться только к одному обозначенному событию. А может быть я уже умер и просто не знаю об этом? Павел утверждает, мир вокруг нас – просто наваждение, которое можно прогнать усилием мысли.
- Сынуля мой совсем взрослый… - вдруг вспоминает Павел, - скоро пятнадцать. Не видел его три года. Жена моя, ****ища, прячет.
Павел прекрасно знает адрес школы, где учится сын. Но нет никакого желания лезть ему в душу. У самого руины дымятся. Но, момент подходящий для исторических предложений и я в общих сочных палитрах поведал ему о тайном братстве нашем.
- Безнадежные? Это уместно, подразумевая тебя, мой юный друг. Но я-то здесь причем? У меня в голове порядок. И я уже состоял в клубе неудачников, мы собирались здесь, у фонтана, интерес был у всех один и вполне конкретный – где взять на опохмел…
- Состоял?
- Уже дембельнулся, надоело. Пью один. Кто они такие, эти люди? О чем с ними говорить? Тьфу! Пена…
Вот именно. Пена.
- Про людей – это вопрос вечный. А что дембельнулся – это хорошо. Мы на наших шабашах догоняемся только чаем, это - единственное условие, в остальных порывах ты свободен. Прежде чем давить интеллектом и высмеивать - просто поразмышляй. Нам такие нужны.
- Какие?
- Полиглоты, например. Гиганты мысли, личности. Желательно - потрепанные.
- ПЫлеглоты? – Пашкин тембр неповторим. Левитан отдыхал бы. Недаром в лучшие дни дамы прощали ему первобытную внешность. Мы аккуратно похмелились и благодушно курили, приоткрывая покрывало уже размявшегося дня. Самое время для очередной грубости от Павла:
- А ты в курсе, что в твоем профиле есть что-то от английского аристократа и крысиной мордочки одновременно? – и опять этот хриплый заразительный смех. Сам сказал, сам посмеялся. Самообслуживание. Сплюнув с губ гораздо более хамскую ответку, я прощаюсь:
- Детям и пенсионерам ночью надо спать. Поскольку, я и то, и другое и минувшей ночью я не спал – то я пойду. Закольцевалась у меня жизнь без сна.
- Удел – колесо - сансара. И путь из нее к нирване…
- Мне ли не знать.
Павел остался возвышаться мшистой глыбой в сыром неуюте лобного места. Смотрящим за бегом жизни по колесу сансары…
Люблю все человечество… Эту свою грань я широкими мазками обозначил в давешних гостях. Люблю всех. Поэтому нет детей. Смотрю вокруг - на ложное солнце «Магнита», на бутафорию моих нагромождений, на Павла, убаюканного двумя тысячами из моей пазухи, отца не помнящего сына. Вспоминаю разноголосицу на щедрой кухне друга детства… Там фальш. Тут безнадега. Я между. Я не Синявский. Я – Пхенц. Я даже не отсюда.
Плыву за пределы. Размытый, мутный, акварельный. Пустой и забавный, как погремушка. Алла. Любовь. Павел. Гости. Братство. Пхенц. Покидаю этот город потерянных детей. В том числе – нерождённых.
28.12.2019