Ближе к вечеру возле дома Макара Крутихина собралось на посиделки пять пожилых женщин. Они приходили сюда почти что каждый божий день невзирая на погоду, как говорили они сами, чтобы спокойно выговориться и обсудить последние события, произошедшие в поселке.
Хозяйка дома, ехидная и острая на язык Евдокия всегда выносила соседкам на лавочку большущий подсолнух, ломала его на несколько ровных треугольных кусков, и под звонкое лузганье семечек бабы вели разговор.
Иногда, все чаще по большим праздникам к женам могли присоединиться и их мужья. Прямо на улице у самых ворот тут же появлялся стол, на него моментально выставлялось несколько бутылок вина, нехитрая закуска, и под аккомпанемент тульской гармошки Макара у ворот начинался настоящий пир.
Сегодня же был рядовой, ничем непривлекательный летний безоблачный вечер.
– Устала я, бабоньки, сегодня. – глубоко вздохнула немолодая скотница из местного совхоза Арина. – С телятами промучилась весь день. Налопались, каких-то удобрений возле склада, прямо животы распухли у них.
– Без присмотра, что ли были, выкормыши-то твои? – наивно удивилась Евдокия. – А где пастух?
– А где пастух? Где и все время. Больно ему это надо. Он, как всегда с утра зальет свои шары и хоть бы хны. Завалится под деревом на доски, попробуй разбуди.
Почти все женщины одновременно цокнули.
– Еще его собака охраняет. – продолжала возмущение скотница. – Такая псина, как телок. На шаг подступишь, в клочья искусает. За что только ему товарищ Власов деньги платит. Другой бы выгнал из совхоза уж давно.
– Выгнать дело не хитрое. – махнула рукой маленькая, сухонькая женщина Зина. – Где на его место другого найти? Мой попас с недельку, как-то и сказал, что больше на пастбище ноги его не будет. Дескать, мелко, как-то гроши пастухом сшибать. Боялся люди засмеют.
– Какой он у тебя деловой. – выпрямила худую спину Арина. – Еще чего-то представляет из себя. Можно подумать, в другом месте он будет пахать. Ноги его на пастбище не будет. Ха-ха-ха! Удивил.
– Робит где, али все дома сидит? – переспросила Крутихина у Зинаиды.
– Щас же. Заставишь его. – недовольно буркнула та.
– Откуда деньги-то берет? Я посмотрю, частенько ходит по селу поддатый. Не ты подкидываешь? А?
– Больно он мне нужен. – слегка обиделась Зина на неприятный ей вопрос. – Подкидывать ему, козлу. Мне детей еще выучить надо. Он на последнем месте у меня.
– Ворует что ли? Хи-хи-хи! – не унималась хозяйка.
– Да какой он вор? Ни к чему не приспособлен. Тьфу! Кто ворует, тот, как мы, так бедно не живет.
– Да я так. Не обижайся. – стала оправдываться Евдокия. – Че сразу на ум пришло, то и спросила. Извини.
– У матери из пенсии таскает. – решила все же закончить этот глупый разговор Зинаида. – Тьфу! Придет, нажалуется на меня, как будто я его, чего-то там лишаю. Она и дурочка дает. Ладно бы в дело эти денежки пускал. Так он от мамы сразу в винный. Тьфу! Напьется со своими друганами, а я с ребятами к сестренке ночевать иди.
– Пьяный-то дурной? – переспросила Евдокия.
– А кто пьяный умный? Да мой и трезвый не подарок. Он когда долго не пьет, злой становиться, как леший. А напьется, сразу норовит побить. Вот и живу с ним, пьянью, дни свои проклятые считаю.
– А ты не пробовала, когда он прыгать начинает на тебя, ему как следует поддать. Дала бы по пустой башке, как сковородкой. Может бы одумался тогда?
– А зашибу? Посадят быстро за убийство. Кто моих детей воспитывать-то станет? Ты что ли? Ладно толковать об нем. Много чести.
Сидевшая с самого края скамейки, с виду уставшая женщина Полина, не участвовавшая до этого в беседе, жалобно покачала головой и задумалась. От нее не так давно ушел муж и с тех пор она всегда была грустна и задумчива.
– Даже и не знаю, что сказать. – подала она свой тихий, робкий голосок. – Мой вроде и не пил, и уж тем более не дрался, а че-то от меня ушел.
– Сложно мужиков понять. – вздохнула Евдокия и загадочно ухмыльнулась. – Кого им в этой жизни надо? Когда хозяйка в доме, не годится. Гулящая достанется, такую тоже не надо им. Где эта золотая середина? Где она?
– Да и хрен с ним. – прикрикнула суровым басом Арина. – И скатертью дорога. Привязывать к себе их, что ли нам. Ушел и ушел. Ты думаешь ему там лучше? Знаешь, как в народе говорят? На чужом несчастье, свое счастье не построишь.
– А я помню, как он от тебя уходил, сволочуга. – обозлилась на всех мужиков разом Евдокия. – Я тогда к вам зачем-то зашла, а он как раз манатки в сумку складывал. Димка ваш тогда, как на паласе в слезах и истерике бился. Ууу. Видит, что отец к другой мамаше лыжи навострил, а сделать, чтоб его оставить дома, ничего не может. Я вроде крепкая баба, хрен обухом перешибешь, а как увидела эту картину, ты знаешь, стало мне не по себе. Этого гада даже сын родной не удержал. Ни че, подруга, не переживай. Отольются кошке слезки.
– А кто переживает? Больно надо. Хм.
– И правильно. Живи теперь для сына. Он у тебя, Димушка-то, вон какой жених растет. И на баяне-то играет, и рисует, и в футбол, и в школе все учительницы хвалят.
– Да ладно. Хе. Хвалят. – застеснялась такой похвалы Полина. – Еще сглазишь.
– А че ладно. Я своей Насте говорю, присматривайся, парень-то какой самостоятельный, что надо.
– Правильно она толкует, правильно. – вставила слово Арина. – Наплюй. Раз он семью на городскую шкуру променял. Тьфу! Было б уходить к кому. Одни ребра. Ни рожи, ни кожи. Умеет только морду штукатурить, да задницей по улице вилять, змея. Тьфу!
– Ну, ты не скажи. Эти городские моромойки, говорят, такие с мужиками ночью вытворяют номера. Ух. – раскраснелась от злости Евдокия. – У меня, аж мурашки по коже от стыда.
– Тоже мне, номера. Артисты блин. – засмеялась Зинаида. – Срам один, а не номера. Ну, день повытворяют, ну, неделю, ну, хрен с ним, месяц. А дальше, что? Облопается до изжоги номеров ее и домой на коленках приползет. Ты знаешь, как в семью вернуться он захочет?
– Он-то может приползет. – злобно произнесла Полина. – Да только после, какой-то непонятной швабры, ты думаешь нужна мне в доме эта грязь? Для него игрушки. У него, гада, понимаешь, любовь зашевелилась в штанах, захочу уйду, захочу приду. Как тот бычок блудливый. А каково мне на душе, ему не интересно? Да и я уже привыкла спать одна. Зато не храпит никто рядом.
– Не зарекайся. Придет и примешь. И никуда не денешься.
– Вот уж нет. Я себя хорошо знаю.
– Не ты одна такая. – спокойным тоном вымолвила Евдокия. – Такова наша жизнь. Да и как в доме без мужика? Даже лампочку вкрутить и то мужскую руку надо.
На улице не смотря на вечер было по-прежнему светло и еще очень душно. Возле скамейки крутилась соседская ребятня. Посиделки были в самом разгаре.
– Че этим мужикам проклятым надо? – еле сдерживая слезы отрывисто выговорила Полина. – Ведь у меня все было дело по делу, и пожрать сготовлено, и постирано все, и дома чистота.
– Видно не это главное для них. – равнодушно вздохнула Арина.
– Ну, а что тогда? Ты думаешь, что это все не важно?
В ответ скотница задумалась и пожала плечами.
– Вон, у моего племянника, Сашки, жена, не разбежится. – сразу перестав хныкать, вдруг завозмущалась Полина. – Прожили года три уж, а готовить так и не научилась она. На голодном пайке с ней племяш. Похудел даже. Я как-то спрашиваю у него, че бабу на кулинарные курсы ко мне не направишь? Заморила тебя, говорю? А ему все смешно. Бережет ее барыню. Придут с работы вечером и сразу на диван. Устают, дескать, шибко. Ладно бы вкалывали у станка. Куда ни шло. А то, он сторожем на звероферме, сутки через трое, как старик, она библиотекаршей в ДК. Уработались, тоже мне, стахановцы. Тьфу!
– А че едят-то? Раз он не готовит, она тоже, как я послушаю не годится в повара. – спросила Арина.
– Мама ее, Сашкина теща, им в баночках покушать носит. Наварит дома у себя, и деточкам бегом пока горячее несет. Обоим скоро тридцать лет, а их как маленьких все кормят. Я попыталась, как-то им на это указать, да куда там. В один голос понужнули из избы меня. Не лезь, говорят, в чужую семью. Свою, дескать, развалила, хоть нашу в покое оставь.
– Ты подумай. Бессовестные какие. Ты сколько им сделала добра?
– Господь с ними. Живите, говорю, тогда, как хотите. Хоть с голодухи передохните все.
– Такие не подохнут. Таких щас пол страны. Живут своей, какой-то жизнью. И работать толком не хотят и дома тоже не порядок. День прошел и хорошо.
– От бабы дома все зависит. Если она путевая, то и дома все кипит. Мужику, ему что? Ему много в этой жизни не надо. Миску супа и ночью душу в койке отвести. А там хоть трава не расти. Летом снег пойдет, а он его и не заметит.
Возле ворот начинало смеркаться. Несмотря на это, расходиться пока никто из женщин не хотел.
– Твои молодые, хоть дома сидят. – предосудительно пробубнила Евдокия. – А вот у брата моего Макара, пацан, на мясокомбинате экспедитором работает. Его, как ни позвоню им, никогда дома нет. В пять утра, он уже как часовой на ногах. И до самой ноченьки товар по области развозит. Окорочка там разные, сосиски. А баба все время дома с дочуркой маленькой сидит. Он когда приедет, она к нему и так, и эдак ночью на матрасе повернется, и на ушко-то пошепчет, и погладит-то везде. А ему совсем не до любви. Ему бы только подремать, да на другую поездку силенок поднабраться. А как же? Айда-ка, покатайся на фургоне по весям. Посмотрим на тебя тогда.
– Вот так бабы и начинают гулять. – Арина осуждающе посмотрела на хозяйку дома. – Подождут, подождут и давай бегом по мужикам чужим шататься. А как им быть-то без мужицкой ласки? Как?
– Видно гроши не плохие зашибает, раз со своей работой попустился даже молодой женой? – прошептала сама с собой Полина.
– Да уж прямо, гроши. Не смеши. На еду, дай Бог, заробить бы. Хм. Скажет тоже, гроши. Хм.
Закончив обсуждать всех своих родственников, Евдокия ехидно взглянула на вернувшуюся недавно из города на ПМЖ пожилую, но еще довольно привлекательную бывшую портниху Лизавету.
– А ты чего сюда из города приперлась? – слегка толкнула ее в бок Евдокия.
– А че мне в городе под старость-то сидеть? У окна торчать с утра до ночи? Там больно много суеты.
– А тут у нас можно подумать тихо.
– Здесь у меня дом от покойных родителей остался, садик, огород, тут вся моя родня. Да и в моем преклонном возрасте щас в городе уж больно тяжело дышать. Там молодым хорошо, по всяким театрам без заботы шастать. А нам теперь поближе к земле надо, могилкам родичей своих.
– Да брось ты. К земле. Рано об земле-то думать. Надоест еще лежать.
– Нас с тобой никто не спросит. – повысила голос Лизавета. – Вон у меня сосед, Архипыч, царствие ему небесное, добрый был старик. Когда-то инженером в городе работал. Решил поехать утром на трамвае стеклотару сдать, и стоит, значит, на остановке ждет свой транспорт, да о чем-то мечтает. И тут, бабах, прямо в него въезжает Камаз.
Деревенские бабы от услышанных слов прикрыли рот ладошкой.
– И Архипыча вместе с остановкой в лепешку.
– Насмерть? – переспросила Арина.
– Тут же. Тут же. Это я к тому рассказала историю, что нас никто не спросит. Стоял бы он на метр в другом месте, и был бы, дедка, жив. Или бы с утра ему сказали, что его сегодня грузовая машина собьет, так он бы из квартиры в этот день не вышел.
– Это называется, оказался не в то время, не в том месте. – обреченно вздохнула Полина.
– Вот и я о том же. – продолжала Лизавета. – Карма видать его такая. Хороший был он человек. Только с женами ему не везло. Не серьезные, какие-то все попадались, ветреные. А мужик он был стоящий. Всем бы нам таких мужиков.
Когда бывшая портниха закончила говорить, во дворе послышался, какой-то непонятный шорох и в то же мгновенье из ворот вышел хозяин-старик.
– Ну, всех обсудили? – недовольно пробубнил Макар и выругался про себя. – Никого не забыли?
– Чего это ты? – удивленно спросила у него жена.
Дед не говоря ни слова громко высморкался в скомканный носовой платок и тремя пальцами выудил из полупустой пачки беломорину.
– Чего это я? – огрызнулся он и с презрением посмотрел на каждую женщину.
– Чего опять не так-то?
– И ничего. – рявкнула в ответ Евдокия. – Стоишь, ворчишь.
– Вот и я ничего. Уже у собственного дома покурить нельзя? Расселись на моей скамье. Хм. Как курочки на жердочке. Для вас ее я строил?
– Ступай на огород курить. Еще нам не хватало дымом здесь твоим пропахнуть.
– Вы поглядите, нежные какие. Хм.
– Ступай-ступай, давай. Нечего тут разговоры наши слушать. – в один голос поддержали бабы Евдокию.
– Было бы че слушать. Треп один. Сплетни. Ладно, сидите. Все равно от вас теперь, старых, толку нет. – лениво пробубнил Макар и не вынимая из зубов не зажженной папиросы вошел обратно во двор.
– Че это он злой такой? А? – полюбопытствовала у хозяйки Арина. – С похмелья? А ты поди ему опохмелиться не даешь?
– Мы с ним в контрах. Дня три уже не разговариваем вообще. Даже едим теперь раздельно. Он с утра до вечера мается ходит.
– Чудак.
– Заявил мне давеча, дескать, наверно скоро помрет.
– Чего это так? Че не живется-то ему?
– Представляете, девчата, говорит, что даже водку неохота пить. Видишь, как он рассуждает? Раз пить не хота, то значит сразу настало время помирать.
– Интересная у них логика у мужиков. – сама с собой промолвила городская. – Все на деревне меряют вином.
– А чем еще им мерить алкашам. – распалилась Евдокия. – Это они же тогда всей бригадой стеклоочистителя на элеваторе натрескались. В стране сухой закон, а им, ни быть, ни жить, на смене выпить захотелось. Кое-как их откачали паразитов тогда.
– А толку. – махнула рукой Лизавета. – Как они раньше пили, так и пьют.
На самой окраине поселка, в стороне дремучего соснового бора был старинный женский монастырь. Круглый год, хоть в жару, хоть в лютый холод в него шел народ.
– Опять, какие-то идут. Смотрите. – показала рукой Евдокия, завидев в густых сумерках два черных силуэта людей, одетых в клобуки и рясы.
– Пускай идут. – покачала головой Арина. – У каждого своя дорожка в этой жизни. А у кого-то даже в монастырь.
Через несколько секунд к воротам подошли две неместных, стареньких монахини.
– Здравствуйте. Спаси и сохрани. – одновременно поздоровались гостьи и сделали в сторону женщин поклон.
Слегка удивленные такому визиту бабы ехидно заулыбались, и что-то нечленораздельно пробубнили в ответ.
– А скажите нам, матушки, раз уж подошли сюда, как нам надо со своими мужиками быть? – с ходу задала дурацкий вопрос монашкам Арина. – Бывает, так надоедят. Ну, так надоедят иной рай. Хоть из избы бегом беги.
Одна монахиня ласково ухмыльнулась и внимательно обвела своим лисьим взглядом каждую женщину.
– Ишь, с каким вопросом-то вы. – улыбнулась она.
– А что вопрос? – сделав серьезным лицо, попыталась возразить Лизавета. – Что мучает нас постоянно, матушка, о том и знать хотим.
У ворот наступило молчание.
– Женщина должна давать. – вдруг монахиня резко подняла чуть выше своего подбородка указательный палец. – А у вас только одно. Ой, меня обидели, я гордая. А мужиков-то любить не умеете. А мужик-то должен домой зайти и ты ему у порога должна ботиночки снять, курточку снять, накормить, напоить, и только потом спрашивать: – Супруг, как у тебя дела, муж мой возлюбленный во Христе?
Женщины переглянулись между собой и еле заметно заулыбались.
– А вы, змеюки все. – со знанием дела продолжала монашка. – Ты где был? Поэтому и мужики от нас уходят и бегут. А мужа надо любить, мужа надо беречь. Мужчины сейчас слабые, слабые духом. Поэтому женщина-то и дана Господом мужчине-то. Ведь, что в Евангелие сказано?
Бабы заинтригованные таким вопросом стали в недоумении смотреть друг на друга в надежде найти ответ.
– Муж и жена, одна плоть. – попыталась блеснуть остроумием городская портниха.
– Примерно так, но не совсем. – спокойно оборвала ее монахиня. – То, что вы сказали, это сейчас не совсем работает. Молодые чуть-чуть пожили и разошлись. Вот тебе и плоть.
– А что тогда? – переспросили хором бабы.
– В Евангелие сказано: – Да убоится жена за мужа своего. Не мужа своего, как это некоторые представляют, а за мужа своего. И должна стоять ниже мужа на две головы и сзади него на два шага. А почему, за мужа своего? Да потому, что в древние времена, если только жена лишалась мужа. Все! Она была обречена на рабство, на смерть, и так далее. Поэтому и говорили: – Да убоится жена за мужа своего. Не приведи Господь мужа потерять. А вы все, змеюки и змеючки. А вы мужей-то своих только и ругаете, только и обиды. И радуете бесов. А еще ваше суеверие, как вы любите через левое плечо плевать. На правом плечике-то, кто сидит? Ангелочек. На левом? Бес. И посмотрите, какая рожа у него счастливая вся оплеванная. Он весь в счастье пребывает. Вы все поняли?
Женщины ошарашенные такой откровенной и простой беседой, да еще со священнослужителями, как под гипнозом утвердительно закивали головой.
– Мир вашему дому. Спаси вас Господи! – промолвили обе монахини и пошли от ворот прочь.
Только загадочные гостьи скрылись из виду, как из-за поворота показался, какой-то невысокий мужик.
Подойдя ближе, женщины сразу же узнали в мужчине родного мужика Полины.
– Ну, что я говорила! – воскликнула от неожиданности Евдокия и толкнула брошенную бабу в плечо. – Вот он!
– Не он ли монашек с агитацией-то посылал? – громко засмеялась Лизавета.
Неуверенно подойдя к воротам, мужчина посмотрел на свою благоверную взглядом побитого пса и слегка затрясся.
– Здравствуйте. – еле слышно прошептал он и уткнул свое красное, взволнованное лицо в фуражку.