Two of Us 50 лет спустя
Иллюстрация выполнена одной из ворон: понятно, белой.
——————————————————————
Николай Ангарцев (nestrannik85@yandex.ru)
“TWO OF US”^ — 50 ЛЕТ СПУСТЯ
(по какой-то причине неотправленное письмо)
SIDE A
Скажи, помнишь ли ты эту незамысловатую песенку? Ту самую, с которой начинался последний «битловский» альбом “Let It Be”. Ну, как последний, — формально да, — ведь они, записав материал в 68-м, свели и выпустили его только в 1970-м, а перед этим…
Прости, увлёкся — неизбывная, похоже, черта стареющего, но всё ж меломана; кому и какое дело сейчас до того, кто и что тогда записал? Наши дети бездумно слушают, что FM пошлёт, внуки — не знаю, у меня их нет, но глубоко сомневаюсь, что BEATLES — совершеннейший для них «нафталин». Как там пел свердловский упырь с насурьмлёнными бровями: «Эта музыка будет вечной…»? — хрен ты, земляк, угадал — и никакие манипуляции с батарейками здесь не помогут.
Если вспомнить не получится, запросто сможешь отыскать в «сети»: там ныне всего навалом, от многочисленных вариаций свального греха до пламенных проповедей праведников — только чаю завари покрепче, да глазоньки не забывай «Визином» освежать — затягивает, блин, аки болото. Но вот что оказалось: предсиянию разума, чувств небесных и прочего, в столь же превосходных степенях, мы вдруг предпочли расчленение аспиранток и «видосы» насилуемых детей — это и есть «сияющие высоты»? Тоскливо становится, как при зубной боли, и начинаешь исподволь видеть смысл в вое на луну. Честно предупрежу: я не подарю тебе надежду и не заряжу, словно «Energizer», оптимизмом, так что дальше можешь не читать, не обижусь. Но я тебя знаю — дочитаешь. До конца.
Согласись, mon ami, как-то уж очень быстро она «просвистела» — жизнь. И как тут избежать сакраментального «а ведь совсем недавно»… И да, чёрт возьми, совсем недавно она только начиналась, и слышны были судьбы восхитительной грозовые раскаты, а мечталось при том безудержно и дерзко. У тебя, наверное, сразу после выпускного: коль не подводит память, он случился за год до Московской Олимпиады, верно? Я, правда, припозднился — лишь после армии, отплевав азиатский песок пополам с армейским дебилизмом (заметь, я внял твоим рекомендациям по поводу мата и стараюсь пребывать в границах лексических приличий), вдохнул полной грудью и предался мечтам. Тебе и мне представлялось, как мы станем участниками потрясающей пьесы о жизни великой страны: поднимется тяжёлого бархата занавес, расшитый серебряными звёздами, и весь мир увидит нас, молодых и красивых, звонкими голосами озвучивающих дерзновенность мечтаний, суровую непреклонность в трудный для Родины час, чувство локтя и нежное касание любви — и захватывало дух от представляемого! Музыкальным сопровождением — конечно же, АЛЕКСЕЙ РЫБНИКОВ — главный кудесник романтических созвучий (помнишь его музыку и песни в фильме «Остров сокровищ»? Особенно в исп. РАФИКА АЮПОВА: «Ах бедный мой Томми, бедный мой Том…» — разве могла быть уродской страна, где сочинялись и пелись подобный песни?). И дух бы захватывало от грядущих далей, и мы бы упивались, одухотворённо играя свои роли, и всем бы нашлось в ней место…
Но вместо этого мы вдруг оказались в какой-то ублюдской, скотского пошиба, пьеске, — на вроде тех, что озадачивающим числом и дерьмовым содержанием, ставит без конца вся эта столичная пидророта (считается за ругательство?), СЕРЕБРЕННИКОВ & Co в столичных театрах. И случилось так, что не подняться-не выйти из зала, не захлопнуть, как пасквильного содержания книжонку, не выключить, как дрянной фильм, — это, mon ami, и оказалось нашей с тобой жизнью — сразу набело, в чистовик и без права пересдачи. И как бы противно и тоскливо ни было, надобно доковылять её до конца, как ковылял намедни я из типографии по застывшим сталактитам химических помоев, коими упыри из мэрии исправно заливают весь город с начала декабря; таща в старинном, ещё от деда, рюкзаке остатки тиража своей книги: со времён МАКСИМА ГОРЬКОГО мало что изменилось — всё так же тяжела, буквально, писательская доля. Одного не пойму — почему они так ненавидят снег, предмет вроде бы совершенно привычный для наших окраин?
И все ползут, скользят, падают и встают, поминая сторонних мам и Господа всуе, и семенят дальше — суслики, бл*дь, а не народ, право слово!
Душа моя, а ведь у них получилось… Я об этих, лет 25 назад не сходивших с экранов, во главе с нескладным, косноязычным алкашом. Честно скажу, я смолоду уже был начинающим еретиком и копал на штык глубже прочих — и только увидал его, неуклюже карабкающегося на тот сраный (извини) танк, сразу понял — анус не за горами. Но они сумели удивить и меня; и сломать, коль уж на то пошло. И они, похоже, чтили, наравне со мной, недооценённого ХОДАСЕВИЧА: «Ну, и съели б одного, другого: кто бы это видел сквозь туман?»^2 — начитанные ребята, что ни говори… Подозреваю, именной этой людоедской строфой они руководствовались, превращая нашу с тобой страну в подобие Бруклинской помойки. Ну, а многим происходящее тогда пришлось ко двору, ведь начали они гениально и просто: отменив прежде настойчиво прививаемое стремление быть лучше, взамен дозволив явиться, какими есть — и упоительный, под гнусавый распев бундесверовских соловьёв^3 “Wind Of Change”, как и любой спуск, путь вниз начался — и едва ли закончился ныне. Многими тысячами, я в том числе, соотечественники немедленно девальвировали в себе то лучшее, что сумела привить им советская власть — и явили себя банальными скотами. В принципе, всё уже завершилось — ментальный крах нации состоялся, ибо что можно сказать о стране, население которой экстатично прилипает к экранам во время показа «Бандитского Петербурга», «Зоны» или «Бригады» — да по мощам вашим, суки, и елей.
SIDE B
Я ежегодно навещаю погост в маленьком, ныне почти сдохшем, городке в Ульяновской области, некогда славного машиностроением и атомными исследованиями. Там все, кому я был дорог и кого я любил по-настоящему. Ты, наверняка, тоже обременена, на Родительскую и Пасху, этими скорбными обязанностями. Заметила, сколько наших, 61-65 гг. рождения, с кем росли и учились, полегло? Непозволительно, пугающе много — и зовётся страшно: «естественная убыль». Естественно умирать, едва перевалив за 50? А захоронения жутким домино тянутся к горизонту. И то сказать: о преобразованиях в стране лучше всего свидетельствуют множащиеся храмы и разрастающиеся погосты.
А что у нас с тобой? Да ничего, даже не газ, — стране мы уже не нужны; дети дожидаются лишь завещательных распоряжений, и говоря по правде, обойдутся без них, ежели что. Глупыми мы с тобой никогда не были — наши честные, не купленные (у меня, правда, с 3-его раза, но всё ж) дипломы тому порукой, — и мы прекрасно понимаем, лучше не будет. Боюсь, будет только хуже. Остаётся, darling, максимально достойно встретить конец, и степень достоинства каждый определит для себя сам. Я бы тебе посоветовал, да сам в неведении, а поспрошать не у кого: попы, сдаётся, врут, канальи. Муллы — те, конечно, серьёзней и аскетичней выглядят, да годы уж не те, веру менять. Стало быть, опять придётся решать самому: «And God I know I’m One» — так, вроде, в песне всех времён и народов… ^4
Об одном попрошу: не торопись, ладно? Как ни крути, а отбросив позу, злость и обиду, в сухом остатке останется лишь малодушие, ведь сбегать всегда проще — знаю по себе.
Рискну заметить, предупреждал — я не Путин, обнадёжить с экрана не сумею. Скажу только одно, и это, возможно, хоть немного тебя утешит и поможет: нас двое — two of us.
P. S. Не удержусь, под занавес несколько строк от великого «невозвращенца»; maman, похоже, была права: из немцев мы. Стыдно сказать, но меня никогда не увлекал ПУШКИН; ЛЕРМОНТОВ — то другое дело — «Воздушный корабль (из Зейдлица)» до сих пор наизусть помню. Но он-то, Михал Юрьич, из неврастеников был, изрядных, а меня такие всегда влекли-привлекали. А ныне, вот, ХОДАСЕВИЧ — читая, почти проживал каждую строчку, вся книжка в восклицательных знаках: я, знаешь ли, читаю по «старорежимному», отмечая понравившиеся места на полях. И напоследок, вот тебе, mi amargura, несколько его строк:
…Ибо длится проволочка
Жизнь не жизнь, в душе мертво,
Весь я стал как мёду бочка
С ложкой дёгтя твоего.^5
P. P. S. А коль всё-таки искать не захочешь, набери меня, как-нибудь, и я тебе напою — ты удивишься ли, не знаю, но я всё ещё попадаю в тональность — и начну сразу, с припева и 3-го (он же последний) куплета: « …You and I have memories longer than the road that stretches out ahead …
Two of us wearing raincoats
Standing solo in the sun
You and me chasin’ paper
Getting nowhere
On our way back home
We’re on our way home
We’re on our way home
We’ re going home»^6
Ты ведь ещё помнишь дорогу, my dear? — а то я, признаюсь, подзабыл…
————————————————————————————————————————————
Примечания автора:
^"Двое нас" — дословный перевод названия 1-ой песни альбома “Let It Be” группы THE BEATLES от 1970 года;
^2 из стихотворения Владислава Ходасевича «Помню куртки из пахучей кожи» от 1923 года;
^3 имеется ввиду группа Scorpions;
^4 “House Of The Rising Sun”;
^5 стихотворение Владислава Ходасевича от 1928 года, предваряемое эпиграфом В. Сирина (Набокова): «Трепетность его хорея изумительна»;
^6 «…Есть, что вспомнить у нас, хватит на самый долгий путь...
Напялив дождевики, выстаиваем соло на солнце
Мы оба гоняем бумагу, ловя ускользающее,
По нашей дороге обратно домой
Мы на пути домой
Мы на пути домой
Мы идём домой» (англ., пер. авт.)