Би-жутерия свободы 125

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 125
 
Перед тем как посетить магазин поддержанных аксессуаров любви «Ненормативные побрякушки» Сёмы Купона, с трудом выдержавшего экзамен на первосданный грех, и Дуси Туда-Сюда Бистро, генетически предрасположенной к обладателям солидной комплекции на манер охранника Амаретто Крысолофф, отожднествлявшего для Дуси предмет первой необходимости, Глафира Парнусе, мать которой за девять месяцев до... уступила кому-то по любви, издала истошный вой в момент зачатья. Возможно поэтому по праздникам Глаша с достоинством относила волосы на пробор к  парикмахеру Ляле Стригун, познакомившей крестьян с химией для выращивания волос на репах под лозунгом: «Не отдадим конкуренту ни пряди с полу!» По окончании священнодействий изобретательницы прялки для прядей волос Мастера над её головкой, она с разноцветной стрижкой, в компании реактивной стайки сопровождавших её пронзительных стрижей, покидала модный салон, чувствуя себя коктейльной Маргаритой. Глафира отправлялась на базар, асфальтированной анакондой, растянувшийся вдоль 46-й улицы наискосок от Организации Обделённых Дотациями.
Здесь, в шуме и гвалте, куску парного мяса она предпочитала ретивого кавказца – человека горной породы, зеленщика с карминными губами Зураба Захотидзе, который во Всемирный День Эякуляции был назван журналом «Плей-вой» Распутиным без царя в голове вовсе не потому, что принимал антиглистаминные препараты, чтобы руки по работе не чесались. Зураб не ведал чванства и смущения перед кинокамерой, потому что знал, что лесные дороги по ночам опасны – их перебегают пятнистые колени. «Спать с женщиной с благотворительной целью – что может быть благороднее» – его девиз, хотя они с непонятно какой по счёту женой спали врозь в двухяростной постели третий парсек.
Об этом свидетельствовала Лючия Барзини – пигалица с площади Пигаль, промышлявшая телом в Париже. Будучи подружкой свиньи-жандарма, дежурившего в четвёртом окороке, она зарекомендовала себя отчаянной торговкой. Комиссар участка Зимон Ловлю, с грехом пополам закончивший ФЗО и уверенный, что грех – это репетитор,  называл жандарма не то Эдгаром, не то завгаром и не отказывал себе в удовольствии напомнить, что по крючковатому носу тот похож на окольцованного орла. Делал он это с одной целью – услышать в ответ коронную фразу: «Не все грифы женаты как вы на грифельной доске!» Комиссар прослыл мазохистом и считал себя преданным служителем родины и благовонию общественных туалетов. Правда, элементы садизма неизменно присутствовали в его характере (однажды он подарил своему заместителю мусульманину на Рамадан чемодан из свиной кожи).
Отмечая про себя маклерство Глафиры, Зураб вслух исторгал комплименты в её адрес, с вопросом: «Почему вы потели со мной познакомиться?», не без оснований мечтая о развлечениях без любопытных глаз и посредников на циновке в плащ-палатке №6, приспособленной для рыночных утех. А ведь ещё до появления на её любовном небосклоне вольнодумца Зураба многие гражданские лица заставляли её истерично смеяться в постели под дулами «ряженых» пистолетов. Ах, если бы эти недомерки знали, что она предпочитала всем им парашютиста из отдела планирования в затяжном прыжке в трёхспальной кровати! Но что было взять с негодников с помутнённым воображением, для которых самой большой тайной оставался её нераскрытый чувственный парашют.
Встроенный в цоколь единственной лампочки миниатюрный магнитофон педантично наигрывал песни о далёкой горной теплице и о том, что в предгорьях родины Зурабу никак не удавалось отстаивать свободу в бочке для сбора дождевой воды, пускающим пыль в глаза старым пылесосам от искусства, а для того, чтобы находиться в курсе развития неподвластной им национальной культуры и быть, если не в самом пекле, то на плаву.
Но борьба между производителями вина за сферы вливания в желудки-бурдюки выпивох стала первопричиной его высылки из страны Кинзмараули, Кинзы и Чеховбили, в память о ЧЭКа (Чешском Экспедиционном Корпусе времён гражданской войны).
Зураба обвинили в том, что он пытался переломить Кавказский хребет неумолимому ходу изменений  под лозунгом: «Кудрявые, да развиваются!», затрагивающим вывоз виноградных лоз за пределы дозволенного старшим по званию Северным братом. Завистники инициативного Захотидзе раскопали якобы якобинский трактат, принадлежащий его перу «О притираемой эрекции в переполненном общественном транспорте в Токио».
Местный судья – прототип саблезубого тигра Влад Капканов, ратовавший за прогресс в судебном производстве, первым ввёл в практику пневматический молоток в зале суда и завёл наспех дохлое дело на Захотидзе, сунув его под прогнившее сукно. В инстанциях горячо любимой отчизны Зурабу предложили, не поднимая лишнего шума, тоста и не проматывая здоровья на портативном магнитофоне, покинуть территорию в двадцать четыре часа по закавказскому времени по непонятной для Зураба причине, не зависящей от часового пояса по Гринвичу, находящегося где-то в пределах страны Гуманного Альбиона. Зурабу также припомнили его архитектурные изыски, когда он пытался оживить на полотне мёртвую петлю Нестерова, и самолёт не выдержав гаммы бракосочетающихся красок панорамы, вошёл в штопор, минуя пробку.
До этого инцидента родина удостоила Захотидзе наивысшей пахлавы, но его не принимали во внимание и в партию. Несмотря на награды и премии, Зураб предъявлял свои растущие без удобрений претензии к всластьимущим, додумавшимся обложить других налогами, а себя увесить дефицитной туалетной бумагой, как орденами, потребовав пересмотра материальных ценностей, экспроприации и дележа аналогичного горбачёвской Перестройке.
Наряду с этой версией циркулировали другие слухи, что он якобы пострадал как прогрессивный ведущий популярной телепрограммы для политически подслеповатых «Тбилисо смеха». Душещипательную сцену расставания Захотидзе с травившими его официальными лицами облачёнными полномочиями и обручёнными с властью, а также с представителями антиобщественности, спонсирующими шашлыки и сациви и бросавшими плотно скомканные обвинения по всем пунктам ему в лицо, транслировалось по малоглазому республиканскому телевидению (оружию массового поражения воображения) с аэродрома Зато Растрелли.
У сатрапа самолёта Зураб в который раз признался, что не дискриминируя, дарил женщинам вязаные кованым крючком колготки, чтобы вязальщицы знали, что его голыми ногами не взять. Представительницам прогибавшегося под ним слабого пола также предназначались смоченные французской эссенцией духи по рецептам, державшимся в строжайшей тайне, причём духосмешение проводилось на Большой Арнаутской в Одессе.
Полученная гремучая змеиная смесь, опиравшаяся на «Спинку ментая», полностью маскировала неприятный душок, проявившийся в разворачивающемся против Захотидзе деле.
Журналисты всесторонне освежёвывали подробности процесса добивания Захотидзе на месте в целях раздувания ещё большего ажиотажа, сдобренного пикантными подробностями скандала.
Вовремя схватившись за своё неизмеримое мужское достоинство, щедро отмеренное матушкой-природой, виновник повернувшейся к нему задом фортуны стушевался на фоне происходящих событий. Он в замешательстве замялся, как попавший в западню воротничок под плохо подогнанным пиджаком в окружении развязного галстука с хвостливой русалкой. Помогало одно – на завалинке девчонок прошлого века Зураб шёл навстречу прохожим по жизни и хорошеньким, считая что им всё идёт на пользу, улучшая цвет лица и веру в неотёсанного мужлана из «Музея ампутированных чувств». Много лет спустя не лыком шитый Зураб подписал с разгипнотизированной Глафирой сепаратный договор об их участии в обескураживающем конкурсе фуража, поставляемого Гомерикой на его родину. Благородная цель – спасение душ свиноматок, проводимая идеологическим отделом поводырей в дискотеке «Подножный корм для передовой молодежи» успеха не имела и ниспосланного умиротворения никому не принесла.
И всё было бы тип-топ, если бы Захотидзе, заворачивая Глафире старую селёдку в свежую газету по просьбе отошедшей за прилавок по малой нужде тучной торговки Офелии Тетивы, не раз доводимой ласками Зураба от экстаза до биде, не наткнулся на странное объявление: «Клуб Интимных Встреч нуждается в новых членах. Взносы золотыми яйцами или Фаберже. Справки по телефону 382-1113. Предъявителям сего предоставляется умеренная скидка по усмотрению устроителей». Истолкование непосильной ноши броской обьявы свалилось на плечи Зураба.
– Полагаю, – предположил Зураб, заключая простолюдинку Глафиру в стальные объятия и копчиками пальцев перебирая набухший стеклярус её сосков, нанизанный на суровые обрывки ниток его мыслей, – полагаю, это сборище тусуется на шкварках у моей постоянной покупательницы овощей и фруктов Зоси Невозникайте – поклонницы клокочущего хохота  гигиены и конспирации. Только нас с тобой там не хватает. Стоит прозондировать как обстоят без меня дела, хочешь я подарю тебе букет?
– Ой, – смутилась Глафира, – признаюсь, я не люблю детей и нищенское блюдо «Селёдка в рубище».
Услышав это, щедрый на пахлаву южанин Зураб, ценивший в хорошеньких женщинах признаки поведения филиппинских домработниц, не кажущих носа на улицу, попытался разрядить напряжение, декламируя: «Весенний пулемёт раскрывшихся цветов...». Но это не помогло вырваться из объятий малообеспеченной его услугами Глафиры, обуреваемой привычкой отдаваться заезжим гостям, перебирая чётки. В мозгу Зураба замиражилось, ион (нейтронутый протон) выбежал на авеню, где носовым платочком с монограммой и надписью: «И ежу понятно, что у человека с искривлённой носовой перегородкой отсутствует прямолинейность линейных кораблей» махнул таксисту, один взгляд на которого уже угнетал.
В салоне машины его приветствовала коренастая улыбка  Витька – счастливого владельца фонотеки Л.Т.М, которую подарил ему на сорок шестой день рождения его пляжный друг Арик Энтерлинк, написавший песенку о судьбе рыбака (For tuna), задумавшего сделать занавески из тюльки. Но вставлять её в плеер он не стал, ибо не нуждался в отражении гнусной современности. Зато Витёк, любивший сушки и рулевые баранки, был приговорён к сожительству, узнав, что гонококки погибают при высокой температуре, он затосковал по жарким странам. Витя, прослывший среди пляжных пампушек, суперменом, устраивал в честь себя викторину. До этого Витя мозолисто нажимал  гашетку автомата Калашникова в Афганистане, переосмысливая опостылевшую жизнь. Теперь он вдавливал клавиатуру радиоприёмника, нежно называя её Клавка. Всё это делалось, чтобы потрафить вкусу Зураба (эвкалипт, а не мужчина!) малопонятным ему, Примуле, кавказским сленгом.

Собравшись с духом, честно заявляю,
Призвание моё – жевать креветка.
А ты в душе, коварная, мечтаешь
Мой круг замкнуть и подключить к розетка.

Я был доцент и денежки до цента
Домой вносил с бутылками Боржоми,
А ты, не выносившая акцента,
Вздыхала и томилась по другому.

Неверная! Искала избавленья
От удовольствий, что хотел доставить.
И в завершении тяжёлой ночной смены,
В постели точки силилась расставить.

Был для меня побольше, чем Мадонна
(тебя забрал с московского медвуза).
Кто мог подумать, вырастешь в Гаргона
(у греков был такой большой медуза).

Свидетель Бог, я муха не обидел,
Рука моя не раздавила мошки.
Вся жизнь с тобой – участие в корриде.
Я ж пикадор, взобравшийся на лошадь.

Я матадор со шпагой и кинжалом,
Готов разделать тушу шашлыками.
Долготерпение оплачиваю налом
И красной тряпкой остаюсь с рогами.

 Не по годам рослый Витёк Примула, гордившийся своими смазочными маслами, любил эту мужественную балладу, опровергающую слухи, что современных Икаров хватает только на лестничные пролёты. Баллада напоминала ему о нелёгкой судьбе братана-осведомителя и зубного техника Эдика Объявы (настоящее имя Лёва Градусник), свернувшего на кривую дорожку, пока все бодро маршировали по изломанному шоссе к коммунизму. В неполных семнадцать лет Пров являл собой вполне созревший типаж Ивана-Дурака новой формации, у которого в графе судимости значилось: «Задержан в развитии» (разве позволительно забыть молодость, когда организм принимал спиртное с распростёртыми объятьями?).
Лёжа на отработавшей своё доменной печи в Носорожье, он жаждал отыскать полынь-траву в полынье и прокатиться за чужой счёт с солнечным ветерком в космосе. Не мудрено, что зубной техник Эдик Объява с апломбом из амальгамы, мечтавший превратить публичные дома в закрытые учебные заведения не отличал тутовых деревьев от тамошних, поводок от паводка и прославленных в семейных боях от православных. А чего ещё ожидать от писателя-декадента, боровшегося с  соблазнами и родившегося в умственно передовой стране, оставаясь ведущим медицинской бензоколонки с призывом: «Уважаемые врачи и врачихи, доктора и доктрины, я обращаюсь к вам лицом на Запад...».
 
(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #126)