Неаполь и около

Олег Сенатов
Введение
Мои отношения с Неаполем не задались с самого начала; во время моей первой итальянской поездки я из Рима поехал в экскурсию в Помпеи. Во время короткой остановки в Неаполе я успел побывать лишь на двух центральных площадях: Плебисчито и Триесте-э-Тренто  ( Олег Сенатов. «Паломничество на Запад» М., «Эдитус», 2015.) . Но здесь я отобедал в ресторане, в результате чего сразу заметил различия между жителями Севера и Юга Италии, и сравнение было не в пользу последних. Так и вышло, что за последующие десять лет я основательно объездил итальянский Север, и проехался по Сицилии, но о Неаполе даже не думал, считая, что там, мол, уже побывал.
Между тем, как читатель художественной литературы, я туда попадал все чаще и чаще. Я прочел роман Сьюзен Сонтаг «Поклонник Везувия»  ( Сьюзен Зонтаг. «Поклонник Везувия». М., ИЛ. 2004) об Уильяме Гамильтоне, с 1764 по 1799 год исполнявшем должность английского посланника в Королевстве Обеих Сицилий, столицей которого был Неаполь. Здесь и разворачивалась романтическая история между его супругой Эммой и адмиралом Горацио Нельсоном, легшая в основу фильма «Леди Гамильтон», виденного в детстве; на Неаполь тут же распространился шарм этой легенды.
Потом я прочитал исторический роман Карло Алианелло «Наследство настоятельницы»   (Carlo Alianello. “L’Eredita’ della Priora” Milano. Feltrinelli. 1979 ). Это не тот жанр, который меня интересует, но у меня иссяк запас книг для чтения на итальянском, и пришлось довольствоваться этим пухлым (600-страничным) романом. Действие в нем происходит в 1861 году в Неаполе, после изгнания Испанских Бурбонов отрядом Гарибальди, и перехода Королевства Обеих Сицилий под контроль Савойской монархии. Оказалось, что присоединение Юга к Объединенной Италии не понравилось значительной части местного населения, особенно крестьянам, и вспыхнуло народное восстание с целью возвращения к власти Франциска II Бурбона. Крестьянское ополчение вступило в длительную войну с регулярными войсками, которая шла с переменным успехом для обеих сторон. Казалось, что это была феодальная реакция на установление капитализма, однако на деле то была война за независимость Юга Италии от Севера, и она была проиграна, закончившись, по существу, превращением Юга в колонию. Если до своей аннексии Неаполитанское Королевство было самой богатой территорией Апеннинского полуострова, то после 1861 года начался экономический упадок Юга, продолжающийся до сих пор. Пересекая границу между Лацио и Кампаньей, попадаешь как бы в другую страну, население которой всегда  испытывало глубокое недоверие к  центральной власти - Риму. В этом и коренится влияние сицилийской мафии и неаполитанской каморры. Уяснив для себя все эти обстоятельства, я обрел некоторое понимание Юга.
Наконец, совсем недавно я прочел книгу Курцио Малапарте «Капут»  (Curzio Malaparte. Kaputt. Milano. Adelphi Edizioni. 2009 ), в которой автор описывает Неаполь 1943 года в период немецкой оккупации после падения Муссолини, когда в порядке подготовки высадки союзников на Апеннинах, город был подвергнут  массированным бомбардировкам англо- американской авиацией, загнавшим его жителей в катакомбы, где они жили, как троглодиты. Это тоже прибавило сочувствия к неаполитанцам.
Итак, литература, как это ей и положено, - пробуждать интерес к описываемым местам – приохотила меня к Неаполю, в котором я, по существу, видел лишь Помпеи, да и то не полностью, так как не побывал в Национальном Археологическом музее, где хранятся произведения искусства, найденные при раскопках Геркуланума,  Помпеи и Стабии. Кроме того, я не был ни в Геркулануме, ни в Пестуме, находящемся в 100 километрах на Юго-восток от Неаполя. И меня охватило недоумение: как я допустил наличие в моей Италии столь внушительного белого пятна? Это надо было исправить обязательно.

Неаполь. Национальный Археологический музей
Ознакомление с Неаполем я начал с его главной достопримечательности – Национального Археологического музея, и такой порядок приоритетности,  считаю единственно правильным, так как посетитель здесь может погрузиться в дух античной эпохи, в которую эти места достигли пика своей всемирной славы.
Поскольку коллекции музея поистине необозримы, я начал с самого для меня важного: с отдела мозаик. С детства меня сопровождали образы помпейской мозаики «Битва между Александром и Дарием», репродукцию которой я впервые увидел в дореволюционном издании «Истории Древнего мира» Оскара Иегера, и мне не терпелось ее увидеть в оригинале. И вот она передо мною. Левая часть картины, где находится воинство Александра, в значительной мере утрачена, но сохранилось главное: Александр верхом на коне, замахнувшийся копьем на Дария, правящего своею колесницей в середине многочисленного войска, расположенного в правой части мозаики, почти не поврежденной. Получается, как будто Александр чуть не в одиночку противостоит целой армии. Образы полководцев выписаны с великолепным психологизмом: в глазах и позе Александра выражена мощная пассионарность его натуры, бешеная энергия, целеустремленность и абсолютное бесстрашие; Дарий же выглядит смятенным и суетливым; битва еще в разгаре, но он уже не уверен в успехе. Портретного сходства персонажа картины с царем Греции нет, - моделью явно послужил простолюдин, но данное изображение в истории искусств навсегда останется, как портрет героя. Художник мастерски владеет средствами выразительности; - изображения персон экспрессивны; так, глаза Александра размером - чуть ли не в четверть  лица, а у Дария, напротив, глазки маленькие; Александр, отведя назад руку с копьем, развернулся вполоборота, раскинув широкие плечи, а Дарий, сгорбившись, наклонился вперед, и кажется слабым. Обобщая, картину можно рассматривать, как геополитический символ, олицетворяющий столкновение Запада с Востоком, и как торжество Запада. В этом смысле она современна.
Вторым выдающимся шедевром отдела мозаик является «Женский портрет». Я бы его назвал «Римской Джокондой». Как и на картине Леонардо, портретируемому лицу присущи черты андрогина; это – обобщенный образ Человека, взглядом вопрошающего о своем Бытии, но уже подозревающего, что ответ  не порадует. Разница в том, что леонардовская Джоконда – большая оптимистка, чем римская, что не удивительно – ведь она  моложе.
Остальные мозаики, а их – многие десятки, являются великолепными украшениями интерьеров, не выполняя - на современный, разумеется, взгляд, каких-либо иных функций. Здесь и фризы с выразительными театральными масками, растениями и фруктами, и обширные поверхности, заполненные животными и птицами, и иллюстрации к мифам, и бытовые сценки, и натюрморты; имеются большие фрагменты стен, покрытых геометрическим орнаментом; имеется даже целый мозаичный пол довольно большого помещения. Палитра мозаик весьма разнообразна, варьируясь от монохромных или почти черно-белых изображений до картин, блещущих яркими красками с ярко выраженной светотенью. Разнообразие стилей свидетельствует о том, что в Помпеи наличествовало несколько художественных школ. Бросается в глаза техническое совершенство мозаичной живописи и ее высокий эстетический уровень.
С отделом мозаик соседствуют так называемые «Секретные комнаты», где представлены эротика и порнография. Посетив их, я приобрел уникальный опыт, из которого сделал следующие выводы.
Во-первых, - как проституция является древнейшей из профессий, а мат, возможно, - праязыком, так порнография и эротика являются древнейшими формами искусства. Во всяком случае, все, что относится к порнографии и эротике, уже существовало в Греции и Риме; последующим эпохам осталось это только повторять. Так, в «Секретных комнатах» я увидел истоки и «Книг Маркизы» Константина Сомова, и непристойных рисунков Обри Бердсли.
Во-вторых, я убедился в правоте Сьюзен Сонтаг, в своей работе «Порнографическое воображение»  ( Сьюзен Сонтаг. «Образцы безоглядной воли». М., Ад Маргинем Пресс. 2018), опровергшей расхожее мнение о том, что якобы порнография находится за пределами искусства. Действительно, утверждает она, предметом искусства могут быть, и являются, экстремальные состояния человеческих чувств и мыслей. Сексуальность человека принадлежит именно к таким состояниям, «а не к обыденному опыту человечества, …снова и снова толкая людей к желаниям запретным и опасным – начиная с порывов к внезапному и немотивированному насилию над другими до сладострастной тяги к угашению собственного сознания, к смерти».
Закончив с «Секретными комнатами», я поднялся на следующий этаж, в отдел фресок. Здесь тоже уместно начать с главного шедевра мирового уровня – небольшой фрески «Флора» (повелительница всего, что цветет). На картине, исполненной в нежных зеленых и желтых тонах, со спины изображена молодая женщина в просторной тунике, инспектирующая своих подданных – цветущие кусты. Ее невесомая поступь, обнаженные плечи, тонкая шея, и бесподобный по своей красоте и изяществу поворот головы - складываются в образ вечной женственности, не превзойденный за прошедшие две тысячи лет.
Но не обладание этим чудом прославило Национальный Археологический музей, а огромные масштабы его коллекции фресок – их выставлено несколько сотен, и все они высочайшего качества. Катастрофическое извержение Везувия 79 года, засыпавшее Помпеи, Геркуланум и Стабии вулканическим пеплом, обеспечило сохранность огромного количества произведений монументальной  живописи; самые ценные из них были перенесены в музей, и именно обладание этой беспрецедентной по богатству коллекцией  делает данный музей уникальным.  Я переходил из зала в зал, всматриваясь в представленные в них фрески  преобладающе охристого цвета; они разных размеров и разного содержания – от простого геометрического орнамента до многофигурных композиций; здесь, также, есть и натюрморты, и портреты; с картин на меня смотрели римляне и римлянки, лица которых отражали самый широкий спектр настроений, принимавшие самые разные позы – неважно, что они изображали мифологические персонажи – это были люди во всех их ипостасях, и, по мере того, как я обходил экспозицию снова и снова, у меня росло убеждение, что передо мной - исток всей будущей европейской живописи; во всяком случае, в них уже просматривается ранний Ренессанс, – например, Мазаччо и Пьеро делла Франческо, при том, что мастера эпохи Возрождения не видели помпейских фресок.
Знакомство с отделом фресок вызвало у меня культурный шок. До этого момента я считал, что вершиной античной культуры является классическая эпоха Греции (середина III  - II век до н. э.), то есть до завоевания Греции Римом, приведшего искусства в относительный упадок. Отдел фресок Национального Археологического музея свидетельствует, что я ошибался: упадок проявился лишь в области скульптуры, но живопись Рима достигла расцвета, ранее небывалого. Прости меня, Великий Рим, за это заблуждение!
Осталось ознакомиться с коллекцией скульптуры Фарнезе.
Скульптуры  Юлия Цезаря, Марка Аврелия и Тиберия в полный рост выглядят несколько условно, зато бюсты портретируемых  уже передают характер: у Юлия – прямой и сильный, у Веспасиана – хитрый и уклончивый. Изваяния небожителей: Геракла, Афродиты, Геры, Артемиды, Аполлона и других – легко узнаваемы, так как соответствуют канону, почерпнутому еще из рисунков в школьном учебнике. Скульптура оставила меня равнодушным; после археологических музеев Афин и Олимпии собрание Фарнезе выглядит слабеньким, а отдел Древней Греции этого музея  в это время был уже закрыт для посетителей.

Неаполь. Прогулка по центру старого города
Неаполь был основан греческими колонистами на пологом спуске к берегу Неаполитанского залива. В I веке до н.э. Неаполь стал римским городом, и в последующее время получил характерную для Рима планировку в виде прямоугольной сетки, которая в историческом центре города сохранилась неизменной до сих пор.
Для исследование этой части города у меня были особенно благоприятные условия, так как моя гостиница – «Эуропео» - находится здесь, на улице Меццопанноне, чье направление перпендикулярно к береговой линии. Чтобы в нее попасть, нужно было войти в просторную двухэтажную нишу выходящего на улицу старого дома, повернуть направо,  и через калитку в металлической изгороди зайти в мощенный камнем длинный и узкий внутренний двор, в конце которого имелся подъезд; войдя в него, я на крохотном лифте, в кабинке которого могли разместиться лишь два (худых) человека, поднимался на 5 этаж, и попадал в рисепшн, в котором всегда находился один и тот же симпатичный пожилой мужчина, - как я понял, - хозяин гостиницы. То, что она располагается в старом доме, никак не повлияло на качество услуг – все оборудование новое, и работает, как часы. Вместе с тем, атмосфера старого дома: двери, окна, коридоры, элементы отделки – создают атмосферу домашнего уюта, которого напрочь лишены современные гостиницы, больше похожие на больницы.
Выйдя из гостиницы, я за три минуты добирался до пересечения Меццапанноне с улицей Виа-Бенедетто-Кроче. Но, прежде, чем приступить к рассказу о находящихся на ней памятниках архитектуры, попробую дать общую характеристику улицам этой части города. Застроенные 5 - 6-этажными домами, они замощены брусчаткой, и местами сужаются до  десяти метров. Все первые этажи их домов заняты маленькими магазинчиками, тратториями, барами, и прочим. Поэтому, когда они открыты, улицы заполнены медленно движущейся толпой; да, именно медленно, так как уважающий себя неаполитанец всегда ходит не спеша, так что я был единственным в городе человеком, старавшимся передвигаться быстро, отчаянно лавируя между прохожими. Но стоит неаполитанцу сесть на мотоцикл, и он превращается в отчаянного лихача, едущего с сумасшедшей скоростью даже по запруженным толпой узеньким улицам, и это всеми воспринимается, как норма, даже если мотоциклист на полной скорости вылетает на улицу из подворотни. Ладно бы только мотоциклы, - по этой же десятиметровой улице еще один за другим умудряются ехать лимузины, - правда, со скоростью пешехода. Я вот сказал о ширине десять метров, но на самом деле – меньше, так как у стен сложены мешки, коробки и ящики с мусором, с вывозом которого существуют проблемы. Нужно, правда, сказать, что мусор смотрится органично  на фоне стен, которые, как кажется, не подвергались косметическому ремонту со времен итальянского неореализма (40-е – 50-е годы), но с тех пор их поверхность сплошь покрылась граффити и густым слоем наклеенных, а потом частично сорванных объявлений и плакатов. Словом, стены Неаполя столь ярки и своеобразны, что их воспроизвести, - скажем, в киностудии, - при всем желании было бы затруднительно.
На Виа-Бенедетто-Кроче прежде всего следует упомянуть храм Джезу-Нуово, чей необычный, даже уникальный внешний вид обусловлен тем, что под храм был переделан ренессансный дворец, чей рустованный фасад - вместе со входом и окнами - в здании церкви был сохранен почти целиком; от него лишь отсекли два верхних угла, чтобы сформировать фронтон. Строители храма проявили недюжинную изобретательность; если заранее не знать, ни за что не догадаешься, что это – постройка эпохи Барокко. Зато посвященный Деве Марии обелиск, возведенный напротив храма, является до неприличия барочным.
На противоположной стороне улицы стоит готическая церковь XIV века – Санта-Кьяра, которая была полностью разрушена в 1943 году, и ныне восстановлена, - как утверждают, в прежнем виде. Она входила в состав одноименного монастыря, для которого в середине XVIII века был построен просторный клуатр с 72 колоннами восьмиугольного сечения, попарно соединенными каменными скамьями (а, точнее, диванами, так как они имеют спинки). Все поверхности, как столбов, так и диванов покрыты майоликовыми изразцами изумительных нежных цветов, на которых изображены пейзажи, обрамленные растительным орнаментом.
- Трогать изразцы нельзя – сказал на входе в клуатр музейный смотритель, строго глядя мне в лицо.
- У меня что, на лице написано, что я - дикарь, и не знаю, как надо себя вести в музее? – дал я ему отповедь, и он стушевался.
Налюбовавшись изразцами, которые не уступают лиссабонским, я осмотрел фундаменты римских терм, включенных в экспозицию музея: напоминания о римских корнях Неаполя всегда уместны, так как раскрывают главное в нем.
Далее по улице расположен элегантный дворец Филомарино XVIII века, в котором жил выдающийся итальянский философ Бенедетто Кроче, именем которого эта улица и названа. Протиснувшись особенно узким ее участком, я с облегчением вышел на Пьяцца-Сан-Доменико-Маджоре, на которую выходит одноименный храм, притворившийся замком; у него мощные, высокие, сильно профилированные желтые стены, почти лишенные украшений, но увенчанные зубцами – все это соответствует  времени его постройки – концу XIV века, когда царила Готика. Интерьер же храма не представляет интереса, так как это новодел  XIX века. А вот Гулья-ди-Сан-Доменика – обелиск, стоящий в центре площади – густопсовое Барокко.
На площадь выходит церковь Сант-Анджело-а-Нило, - красная с отделкой серого цвета, она являет пример «сдержанного барокко», мною высоко ценимого. Церковь получила название по античной скульптуре Нила, расположенной поблизости. У нее была сложная судьба; в результате чего она даже сменила пол, но это никого не волнует, тем более в наше время.  Напротив него стоит ренессансный дворец Карафа-Сантанджело с рустованным фасадом, а дальше по той же стороне стоит красивое здание Монте-ди-Пьета.
Затем по Виа-Дуомо я дошел до Дуомо-деи-Сан-Дженнаро – городского Собора, построенного в конце XIII – начале XIV века, и в значительной мере сохранившего свой готический облик. От готических соборов Франции и Германии его отличает то, что средняя часть фасада, как и у Миланского собора, выше боковых. Пройдя немного назад, я свернул налево, на улицу Виа-деи-Трибунале, параллельную Виа-Бенедетто-Кроче. Дойдя до первого поворота налево, я свернул во внутренний двор, и остановился перед барочным обелиском Гулья-ди-Сан-Дженнаро. Подняв голову, я увидел величественный  купол Собора, который со стороны фасада не виден; погруженность храма в плотную застройку мешает обзору его великолепного экстерьера.
Дойдя до конца улицы, я уперся в замок Капуано с его замечательными Капуанскими воротами, украшенными тремя ренессансными барельефами, поставленными рядом наверху. По другую сторону замка стоит ренессансная церковь Санта-Катерина-а-Формелла, которой повезло: она не пострадала в эпоху Барокко.
Вернувшись на Виа-деи-Трибунале, я прошел мимо ренессансного фасада дворца Пио-Монте-ди-Мизерикордиа, выполненного с великолепным вкусом; потом, миновав  ослепительно-белую барочную Санта-Мария-делла-Колонна, дошел до пересечения с Вия-Сан-Грегорио-ди-Армено, - площади Сан-Гаэтано, вблизи которой сгрудилось сразу три архитектурных шедевра. Прежде всего, это церковь Сан-Паоло-Маджоре, возведенная на античном фундаменте в 1783 – 1603 годах, во время смены Ренессанса на Барокко, и соединившая в своем элегантном экстерьере лучшие черты обоих стилей: чистоту формы и изысканную декоративность. Особенно впечатляют строгая выверенность  распределения объема и цветовое решение фасада, вызывающие у зрителя с первого взгляда едва ли не оторопь – храм выламывается из окружающей застройки, как некое чудо.
Четырехъярусная колокольня церкви Сан-Лоренцо-Маджоре, выходящей на противоположную сторону площади, напротив, смотрится здесь донельзя органично. Рядом с церковью расположен одноименный монастырь, а под ним - раскопанные остатки греко-римского города, которые соединены с городскими катакомбами. Как я узнал из путеводителя, от Сан-Лоренцо-Маджоре стартуют организованные экскурсии по подземелью; теперь я здесь нашел окошко, на котором висело расписание, свидетельствовавшее, что последняя англоязычная экскурсия начнется через пять минут. Обрадовавшись, я обратился к молодому человеку, сидевшему в кассе, за билетом. Но не тут-то было: молодой неаполитанец с лукавым личиком заявил, что экскурсия уже полностью скомпонована, и предложил явиться завтра. Я тотчас же догадался, что меня надувают: просто я оказался единственным претендентом, и для меня одного экскурсию устраивать не будут. И я решил состроить хорошую мину при плохой игре.
- В ваших катакомбах есть скелеты?
- Нет.
- Да-а? – потянул я разочарованно. – Я в Палермо побывал в катакомбах монастыря капуцинов, так в них собран целый подземный город, состоящий из тысяч скелетов; вот это интересно! А кому нужны катакомбы без скелетов?
Молодым сотрудником катакомбной службы моя находчивость в нежелании скандалить была принята с благодарностью: весело рассмеявшись, но пожал мне руку.
На другой стороне улицы Виа-Сан-Грегорио-Армено расположена одноименная церковь, снабженная узнаваемым ориентиром: ее колокольня стоит поперек улицы, пропуская последнюю сквозь высокую арку.
Следуя дальше по Виа-деи-Трибунале, я дошел до церкви Санта-Мария-делле-Аниме-дель-Пургаторио-ад-Арко, специализировавшуюся на поклонении мертвым. Вовнутрь, где богато представлен реквизит этого культа – кости и черепа, - я, к сожалению, не попал, ограничившись восхищенным созерцанием трех комплектов «череп-и-кости», выполненных в натуральную величину из бронзы, водруженных на каменные тумбы, выставленные перед храмом на тротуаре. Погладив их полированные темени, что не возбраняется, в  приподнятом настроении (люблю черепа!) я последовал дальше.
Церковь Санта-Мария-делла-Петрасанта, находящаяся на левой стороне улицы, знаменита тем, что она целиком стоит на древних постройках – стене греческого города, римских вилле и акведуке, но ничего этого с поверхности не видно. Зато можно обозреть великолепную колокольню X века, стройную и высокую – единственный в Неаполе архитектурный памятник Средневековья, тщетно взывающий к аскезе среди окружающего барочного беспредела.  Чтобы этой колокольне не было так одиноко, церкви Сан-Пьетро-а-Майелла, стоящей в конце Виа-деи-Трибунале, в XX веке был возвращен ее первоначальный облик готического храма, что благотворно сказалось на здешнем genius loci  ( Гений места).
Дальше, повернув направо, я вышел на площадь Беллини, где композитор стоит среди столиков ресторана, заполнивших весь разбитый здесь сквер; столики, также, окружают огороженный перилами археологический раскоп глубиной примерно восемь метров, в котором видны хорошо сохранившиеся стены греческого города. Беллини, закинув назад голову, направил свой взгляд в неизмеримую даль; ему совершенно безразличны как граффити, изукрасившие его постамент, так и молодежь, со всех сторон этот постамент обсевшая.
В проходе между столиками молодой музыкант с пышной шевелюрой играл на трубе фрагменты оперных партитур, - может быть, даже и Беллини. Прислушавшись, я изумился виртуозности его исполнения, и это, видимо, отразилось на моем лице, и музыкант взглядом меня за это поблагодарил.
Между тем на город упали сумерки, и я еще побродил по его центральным улицам, сделав несколько наблюдений.
Владелец сувенирной лавки решил показать лицом весь имеющийся у него товар; на улицу его магазинчик открывается широкой и неглубокой нишей, в которой всю стену до потолка занимают полки, уставленные безделушками. Снаружи, на этажерках высотою со стену тоже плотно друг к другу стоит товар. То, что не уместилось на полках, подвешено на нескольких десятках гирлянд, представляющих как бы ряд эшелонированных занавесей; часть из гирлянд составлена из такой мелочи, что они напоминают разноцветные бусы. Каждый из выставленных в лавке предметов – а их сотни типов – можно видеть отдельно. Освещенная несколькими яркими лампами, вся эта выставка производит впечатление сказочного грота.
На ярко освещенной витрине стоит рояль. Надпись гласит: “Kawai Pianos”.
С улицы через витринное окно видно небольшое, ярко освещенное помещение. В нем на стульях спиной к улице сидят десятка два мужчин и женщин. У стены стоит девушка, и что-то докладывает сидящим. Где-то когда-то я это уже видел. Ба, да это же – собрание партъячейки! Действительно, на стене висит плакат с надписью: “Partito Democratico” – Демократическая партия (бывшие коммунисты). Коммунисты – они не только в Италии, - они и в Африке коммунисты!
Чтобы закончить сюжет о центре Неаполя, нужно упомянуть улицу Толедо, идущую в направлении, перпендикулярном берегу залива. Это - широкая и красивая улица, окруженная  домами постройки XIX века, за некоторыми исключениями; например, на правую сторону площади Данте выходит вогнутый фасад величественного дворца Форо-Каролино с аркой посередине, построенного в XVIII веке; напротив него стоит статуя поэта. Всю улицу Толедо занимают магазины, торгующие предметами роскоши – ювелирные, модной одежды, обуви, и аксессуаров.
Слева от улицы Толедо лежит так называемый Испанский квартал, представляющий собой густую прямоугольную сетку узких улиц-ущелий. Я совершил по нему небольшую экскурсию, чтобы погрузиься в атмосферу фильма «Неаполь – город-миллионник» (режиссер - Эдуардо де Филиппо, 1950), виденного мною в детстве. И я его узнал по игре сумрачного света на брусчатой мостовой, по обшарпанным стенам, уходящим ввысь, к узкой полоске неба над головой, тут и там перечеркнутой веревками с развешанным на них сушащимся бельем. Да, этот выставленный в широких масштабах на всеобщее обозрение интимный предмет  долгие годы оставался для меня зримым символом Неаполя, - такова эмоциональная сила итальянского неореализма! И здесь я осознал всю глубину пропасти, отделившей эпоху моего детства от нынешнего времени, когда картины «народной жизни» задвинуты на задворки культуры, хотя жизнь простонародья никуда не делась; вот она, - хоть ложкой ешь, - но мне она не интересна, и я вернулся на улицу Толедо, чтобы профланировать меж ярко освещенных витрин, на которых выставлена напоказ вся роскошь мира; хоть она для меня и недоступна, в этом антураже, отравленный современностью, я себя чувствую, как дома.
Второй парадной улицей центра Неаполя является Корсо-Умберто-Примо – широкий проспект, соединяющий привокзальную площадь Гарибальди с площадью Бовио, где стоит конная статуя короля Умберто I, и на которую выходит величественное здание Университета; по обе стороны от его главного входа застыли в металле всадники на львах.



Неаполь. Прогулка вдоль Неаполитанского залива
Свой путь я начал с замка Кастелло-Нуово, который граничит с портом Неаполя; его наружный вид у меня ассоциируется с углом шахматной доски, на котором сгрудились фигуры,  уцелевшие в результате какой-то немыслимой партии: остались только туры – средневековые круглые башни, да зажатый меж ними белый ферзь, роль которого играет ренессансная Триумфальная арка. Это соединение в одном сооружении двух радикально различающихся стилистик неизменно притягивает взор, превращая Кастель-Нуово в эстетическую фокальную точку Неаполя. Вместе с тем, он не может служить его архитектурным символом, так как противоречит всему остальному городу; он и стоит-то на отшибе.
Войдя во внутренний двор, оказываешься лицом к лицу с самой старой постройкой замка – Капелла-Палатино (XIII век), привлекающей благородством и простотой. Из многочисленных интерьеров замка интересен лишь Баронский зал с готическим сводом. Часовня была закрыта для посетителей; экспозиция же городского художественного музея оказалась малоинтересной.
Выйдя из замка, я по Виа-Сан-Карло дошел до торговой Галереи Умберто I, прошелся по ее просторным крытым улицам, задрав голову, поглазел на огромный стеклянный купол, вновь вернулся на улицу, обогнул театр Сан-Карло, впавший в глубокий ремонт, и, после пересечения площади Триесте-э-Тренто, оказался на Пьяцца-Плебисчито, которую хорошо запомнил по своему первому посещению Неаполя. Здесь Королевский дворец тушуется перед масштабом и экспрессивностью неоклассического храма Базилика-ди-Сан-Франческо-ди-Паола, построенного в первой четверти XIX века в подражание римскому Пантеону и колоннаде Бернини. Несмотря на эффектность, постройка значительно уступает своим прототипам в том, что касается вкуса; это особенно заметно в интерьере храма.
Окинув взглядом серо-оранжевый фасад Королевского дворца, украшенный статуями неаполитанских королей, я поднял взгляд в направлении вершины холма Вомеро, вознесшегося над городом, и меня поразила красота архитектурного ансамбля, состоящего из замка Сан-Эльмо и монастыря Чертоза-ди-Сан-Мартино, который контрастирует с холодным академизмом площади Плебисчито,
И я ее покинул, отправившись берегом моря дальше. По мере того, как я приближался к мысу Партенопе, на котором первоначально находился греческий город (позже он был перенесен на новое место, и стал называться Новый город – Неа Поль), в моем поле зрения разворачивался вид на замок Кастель-д-Ово, расположенный на каменистом островке, соединенном с берегом дамбой.
В противовес картинному Кастель-Нуово, Кастель-д-Ово (о причинах названия, связанного с Яйцом, имеются разноречивые мнения, и все - темные) выглядит истинным фортификационным сооружением, суровым и неприступным. Единственным его украшением является его оборонительная мощь, умело визуализированная. Это впечатление подтверждается и многократно усиливается, когда попадаешь вовнутрь: бастионы, пандусы внутренних переходов, казематы, выполненные из грубо отесанного камня. Но и здесь имеется своя отрада – прекрасный вид на побережье – Люнгомаре, лежащее к Западу от Партенопе.
Из замка я туда и направился, чтобы прогуляться парком, вытянувшимся вдоль берега моря. Сначала идешь по вилле Коммунале – городскому саду, засаженному пальмами и эвкалиптами, украшенному скульптурой и фонтанами, среди которых на себя обращает внимание фонтан Папарелли, поддерживаемый четырьмя львами, - смирными, как домашние псы. К ней примыкает ухоженная территория Зоологического института, одного из первых в мире, на которой заметен памятник знаменитому жителю Неаполя - ученому и философу Джиамбаттисте Вико.
Дальше я углубился в приморский квартал, в котором осмотрел неоклассическую виллу, в которой находится музей Диего-Арагоно-Пугнателли. На ее стене я обнаружил мемориальную доску, где значилось: «В этом доме жил испанский писатель-авнгардист Рамон Гомес делла Серна, автор романа «Донна д’Амбра»». Вот какой почет к авангардистам, даже чужим; - не то, что у нас! Я, также, осмотрел нарядную церковь Санта-Мария-ин-Портико – с барочным фасадом и ренессансным куполом – такие сочетания мне были всегда интересны, после чего начал пробираться к центру города. По Виа-Милле я вышел на Виа-Фланжери, где меня порадовали фасады нескольких великолепных зданий в стиле Либерти (итальянская разновидность Ар Нуво). Далее я свернул направо, чтобы окинуть взором площадь деи-Мартири (Героев), на которой стоит памятник участникам антибурбонских восстаний (не все неаполитанцы любили Бурбонов, о чем я написал во Введении). В его подножии тоже имеются четыре льва, но, в отличие от виллы Коммунале, они свирепы!
Вернувшись на перекресток, по Виа-Катерина, над которой раскинут густой лиственный полог, я вышел на торговую улицу Киайа, прошел сквозь арку перекинутого над нею моста Киайа, и вновь очутился на Пьяцца-Триесте-э-Тренто.

Неаполь. Вомеро.
Вершину холма Вомеро от центра города отделяет крутой подъем на четыреста метров, для преодоления которого построены три фуникулера. Чтобы посетить замок Сан-Эльмо и Национальный музей Чертоза-ди-Сан-Мартино, я воспользовался главным из них, стартующим от улицы Толедо.
Моя первая поездка не обошлась без накладки, связанной с тем, что фуникулер на своем пути делает две промежуточных остановки. Я про себя решил, что признаком конца пути станет тотальный исход пассажиров, и его спокойно ожидал, когда фуникулер на одной из остановок после закрытия дверей, вместо того, чтобы продолжить путь наверх, вдруг отправился вниз. Подскочив, я начал трепыхаться, но было уже поздно. «Ладно» - подумал я – «выйду на первой же промежуточной остановке». Как только поезд остановился, я вышел, но тут же заметил, что все остальные пассажиры вышли тоже, и вагон стал наполняться новой публикой: это была конечная нижняя остановка. Поспешно я вернулся в фуникулер, и обратился к пассажирам за разъяснением странного его поведения. «Я направлялся к конечной верхней остановке, но фуникулер, до нее не доехав, отправился вниз» - пожаловался я мужчине, внушавшему доверие своим солидным видом. «Быть такого не может» - возразил он – «вам надо было доехать до остановки, где все выходят, и последовать за ними». «Вот именно этого я и ждал, но так и не дождался; кончилось тем, что поезд отправился вниз» - произнес я обиженно. Мужчина хотел мне что-то ответить, но, взглянув на меня, отвел глаза. «На обратном пути фуникулер иногда идет без остановок. Об этом пассажиров извещает надпись на табло» - сказала мне худенькая женщина, сидевшая напротив. «Я уже это заметил» - живо отреагировал я – «кажется, я понял, в чем было дело: люди, собравшиеся на промежуточной остановке, чтобы спуститься вниз, знали, что ближайший обратный рейс будет безостановочным, и сели в поезд заранее - по пути наверх. Именно то, что они из поезда не вышли, и ввело меня в заблуждение – я решил, что фуникулер еще не доехал до конечной остановки» - выпалил я с воодушевлением. Женщина мне улыбнулась, а потом отвела глаза. Доехав, наконец, до верха, и выйдя в город, я подумал: «Что это они отводят от меня взгляд?» Я себя осмотрел, и тут же чертыхнулся: опять у меня ширинка не застегнута!
В тот день мои неприятности этим не ограничились: достигнув Вомеро, я обнаружил, что выбрал день неудачно: был открыт только Кастель-Сан-Эльмо, а в музее «Чертоза» среда – выходной. Что ж делать – я отправился в замок.
Сан-Эльмо весьма впечатляет; поражает его колоссальный размер, благодаря чему он воспринимается не как постройка, а как отвесная скала. И только со стороны моря, становится очевидно, что перед тобою – человеческих рук дело, ибо на фасадной стене расположены ниши с полуциркульными арками, окна, галереи,  входной портал с резным наличником, над которым расположен белокаменный барельеф с огромным двуглавым орлом – гербом Карла V. Войдя в замок, ты попадаешь в анфиладу высоких гулких пустых помещений. По длинному пандусу преодолевая этаж за этажом, наконец, достигаешь верхней площадки, обнесенной по периметру невысокой стеной. По ней, огражденная перилами, проходит пешеходная дорога – главная цель посещения замка. Отсюда открываются лучшие виды на Неаполитанский залив, на Везувий, на побережье – вплоть до Сорренто, на Неаполь, на Тирренское море, на острова Капри и Искья, на музей Чертоза-ди-Сан-Мартино, расположенный у подножья замка. С этой высоты ни одному из этих видов уже ничто не мешает, и ты можешь их видеть такими же, какими их видели  все художники, кто писал Неаполитанский залив последние лет пятьсот, разве что Везувий сейчас не курится, но море такое же синее...
Поскольку посещение «Чертозы» попало в разряд «неисполненное», на следующий же день, после завершения запланированной на него программы, я отправился на холм Вомеро. Мне нужно было придти, по крайней мере, за час до 19.30 – времени закрытия музея, и я очень спешил. На этот раз я поднялся без проблем на фуникулере, и быстро, чуть не бегом, преодолел километровое расстояние до «Чертозы». Каково же было мое разочарование, когда, прибыв весь в мыле, я обнаружил, что двери закрыты, и на них даже отсутствует табличка с указанием времени работы. Я обратился к местному жителю, который мне сказал, что, вопреки путеводителю, музей закрывается в 18 часов, (а сейчас 18.30).
Пришлось придти на следующий день к 17 часам. На этот раз музей Чертоза-ди-Сан-Мартино был открыт, но …только частично: осмотру была предоставлена лишь архитектура; пинакотека же открыта только до 16 часов. В сердцах я хотел уже плюнуть, и уйти, но потом передумал – отступать некуда: впереди (завтра) – перелет в Москву. Едва войдя на территорию музея, - десакрализованного картузианского монастыря постройки XVI – XVIII веков, - я себя поблагодарил за проявленную настойчивость, ибо архитектура «Чертозы» поистине великолепна.
Особо должен быть упомянут подлинный шедевр – клуатр Киостро-деи-Прокуратори. По существу, в нем используется только один ордер – арка с минимумом украшений, но ее пропорции и цветовое решение в увязке с размерами дворика дают поразительный эстетический эффект, служа предвестником минимализма XX века. Вариацией на тему Киостро-деи-Прокуратори выглядит маленькая площадь перед церковью. Здесь использована близкая цветовая гамма и аналогичные арки, а фасад церкви перекликается с эпохой Модерна. В противоречии с экстерьером, интерьер церкви – откровенно барочный, но украшения исполнены с отменным вкусом и высоким чувством меры, редким для Барокко. Во внутреннем дворе Киостро-Гранде использованы  элементы, близкие к тем, какие мы видим в Киостро-деи-Прокуратори, но, в связи с его существенно большим размером, первый смотрится значительно более традиционным.
Так же, как и Кастель-Сан-Эльмо, Чертоза-ди-Сан-Мартино славится видами на Неаполитанский залив.
Резюмируя: если исходить из критерия уникальности, архитектуре Чертозы-ди-Сан-Мартино должно быть отдано первое место в Неаполе – таково мое мнение.

Неаполь. Галерея Каподимонте
Если названия итальянских городов, как правило, ассоциируются с произведениями монументальной и станковой живописи эпохи Возрождения, украшающими стены их храмов и дворцов, то Неаполю здесь похвастаться особенно нечем. Так считает главный эксперт по, если так можно выразиться, «географии Итальянской живописи» - Павел Муратов  ( Павел Муратов. Образы Италии. Рим, Лацио, Неаполь и Сицилия. СПб. Азбука-классика. 2009). Такое положение с лихвой скомпенсировано наличием двух музеев: в Национальном Археологическом музее представлена монументальная живопись, а в музее Каподимонте, - станковая. Посещение последнего стало для меня важной частью программы, хотя на него пришелся день моего отъезда; вечером я туда идти наотрез отказался, так как после 17 открыт лишь один этаж музея из трех.
Коллекция музея весьма богата. Здесь есть целый зал Тициана, включая такую картину, как «Портрет папы Павла III с племянниками», на которой понтифик изображен, как человек, который все знает, и все понимает. Да и на других мужских портретах – Пьера Луиджи Фарнезе, Карла V, Филиппа II, кардинала Алессандро Фарнезе – тоже изображены интеллектуалы. Женщины же, или еще легкомысленны («Портрет молодой женщины»), или уже каются («Магдалина»). Кроме того, в музее выставлена коллекция художников Итальянского Возрождения – от Симоне Мартине и Мазаччо до Аннибале Карраччи и Гвидо Рени. Имеется превосходный Мантенья («Портрет Людовико д’Гонзага») и Джованни Беллини («Обрезание»).  С радостным чувством узнавания я обнаружил несколько полотен Корреджо, с которым близко познакомился в недавней поездке в Парму и Феррару.
В отделе современного искусства, с моей точки зрения, самой ценной работой является инсталляция Яниса Кунеллиса, составленная из больших керамических кувшинов и крестьянских холщевых сумок, от которой веет духом времен доисторических. Но есть здесь и Альберто Бурри – большая черная растрескавшаяся стенка, и Гэри Хилл – ажурная объемная конструкция из ржавого железа, и бронзовая миниатюра Луиз Буржуа, и Марио Мерц – с инсталляцией из кип газет, и диптих Германа Нитша, и пентаптих Микельанджели Пистолетто из чистых холстов, и даже работа Джозефа Кошута “Un Osservazione Grammaticale, Modus Operandi”, состоящая из двух черных комнат, на стены которых нанесены высказывания Дмамбаттисто Вико и Людвига Витгенштейна, и в которых больше ничего нет.
Взбодрившись, как всегда, от современного искусства, я высказал смотрителю претензию: мол, хорошо, но мало! И он сказал, что в Неаполе есть еще два музея современного искусства: в церкви Санта-Мария-ди-Доннарегина (MADRE) и в замке Сан-Эльмо. «Что касается MADRE», - ответствовал я – то там сейчас экспонируется выставка Энди Уорхола, и я на нее не пошел, не являясь его поклонником, а в замке Сан-Эльмо был, но там современного искусства не видел!» «Значит, Вас угораздило туда придти в среду». «Так точно!» - признался я ошарашенно, и взгрустнул, так как туда мне было уж не успеть. Но тут я вспомнил про часы на верхней площадке замка, и понял, что это – инсталляция современного искусства, так как они не показывают время, а устраивают представление, которое я назвал «танцем стрелок». Часовая и минутная стрелки, стилизованные под ятаганы, и прямая тонкая секундная, - бешено вращаются, постоянно  меняя свое относительное положение, что производит на зрителя одуряющее впечатление – один из признаков современного искусства.
Несколько  залов первого этажа заняты историко-художественными тематическими композициями, например, «Египетский», «Античный», «Наполеоновский» залы, в которых живопись и скульптура скомпонованы с мебелью, и населены манекенами в человеческий рост, одетыми в костюмы изображаемых эпох. Публика от них балдеет, а мне там не понравилось: негоже превращать музей в аттракцион. То же можно сказать об экскурсоводах, одетых, причесанных и загримированных под XVIII век – здесь мне одна такая попалась.

Геркуланум
Самый простой и приятный способ попасть в Геркуланум – воспользоваться узкоколейкой Чиркумвезувиана, соединяющей все туристические достопримечательности окрестностей Везувия, вплоть до городка Сорренто.
Пройдя двести метров от остановки «Скави Эрколано», оказываешься перед открытым раскопом, лежащим на глубине 15 метров ниже уровня земли. Из-за большой глубины залегания и относительно малой площади Геркуланум воспринимается не так, как Помпеи: крутые склоны раскопа как бы помещают Геркуланум в «раму», визуализирующую истекшие без малого две тысячи лет, тогда как, в Помпеи такой рамы нет.
Вместе с тем, большая глубина залегания способствовала значительно лучшей сохранности Геркуланума. Так, многие из зданий сохранили вторые этажи, чего нет в Помпеи. В результате улицы и городская планировка обозначены более четко, что позволяет быстро сориентироваться: здесь – более разреженное общественное пространство: Форум, предназначенный для политических сборищ; Палестра, где занимались спортом (она выделяется лесом колонн), а здесь – плотная городская застройка. Побродив по узким городским улочкам, которые кажутся однообразными только на первый взгляд, начинаешь различать дома по функции: пекарню (здесь стоит ручная мельница), таберну или термоподиум – это заведения, в которых было можно выпить и закусить (они узнаваемы по долиа – большим кувшинам, использовавшимся для хранения продуктов, зарытым в землю по самое горло) - и винную лавку (в ней стоит с десяток амфор). Своими большими размерами и мозаичными полами выделяются термы (бани), отдельные для мужчин и для женщин. Особняком располагаются храмы, крайне невыразительные – все их убранство передано в Национальный Археологический музей.
Наибольшего внимания достойны виллы местной аристократии, которым присуждены собственные имена. В «Доме Самнитов» верхний ярус двухэтажной залы украшен полуколоннами коринфского ордера, а компливиум (потолочное окно) окружен мраморными консолями в виде зверюшек, - то ли львят, то ли медвежат. «Дом Нептуна и Амфитриты» привлекает двухэтажной залой с прекрасной фреской, на которой женская и мужская фигуры помещены в панно из абстрактного орнамента, выполненного  в синих и зеленых тонах. Монотонное зрелище неровных каменных стен вдруг прерывается прекрасной сохранности портиком – двумя колоннами коринфского ордера, поддерживающими горизонтальный (без фронтона) антаблемент («Дом с большим порталом»). Две рядом расположенные виллы - «Дом рельефа Телефуса» и «Дом оленей», некогда выходившие на море, пленяют совершенством планировки, изяществом их атриумов, красотой мозаичных полов. «Дом с коринфским атриумом» и «Дом Аргуса» подчеркивают исключительную роль колонны в светской архитектуре Рима.
На выходе из археологической зоны можно видеть похоронный алтарь проконсула Нониуса Балбуса, облицованный мрамором, а также позднейшую находку (1980 года) – подлинные черепа и кости жителей Геркуланума, погибших при извержении Везувия в 79 году н.э.
Очутившись после  подъема из Геркуланума в современный Эркулано, ощущаешь резкость перехода от подлинной глубины античной эпохи к поверхности современной жизни, и новыми глазами бросаешь прощальный взгляд на великие руины.

Помпеи.
Чтобы в моем рассказе о Неаполе обойтись без чувствительной лакуны, привожу без изменений свой отчет о посещении Помпеи в 2009 году   Олег Сенатов. («Паломничество на Запад». М., «Эдитус» 2015, стр. 411 – 413.).

«После обеда мы отправились в Помпеи. Этот археологический памятник находится по противоположную сторону от Везувия, и заметно ближе к нему, чем центр Неаполя. День был солнечным, на небе не было ни облачка, и силуэт Везувия служил великолепным фоном для уничтоженного им города. Города? Нет, Помпеи скорее напоминают огромный некрополь, которым он, по существу, и является. Как я заметил, в современном Помпеи дома ниже, а улица – уже, чем на картине Брюллова «Последний день Помпеи». Высота обрушившихся домов не многим выше человеческого роста; те из них, чьи своды сохранились, тоже сравнительно невысоки. От многочисленных храмов и других общественных сооружений сохранились колоннады, но их рост тоже не оставляет сильного впечатления: одним словом – Помпеи – это «одноэтажный Рим» (имеется в виду не город, а Империя, то есть в том же смысле, как «одноэтажная Америка»). По сравнению с величественным Форо-Романо, Помпеи выглядит, как глубокая провинция. Наша экскурсовод, как будто, это понимала, стараясь нам доказать: «но хороша и провинциальная жизнь!»  ( И.А. Бунин. ), находя много поводов, чтобы нас развлечь демонстрацией копий античных скульптур, а также фресок, сохранившихся на сводах и стенах некоторых вилл, хотя они тоже отмечены печатью второразрядности. Это и неудивительно: все самое ценное перенесено в Национальный Археологический музей, как, например, всемирно известное мозаичное панно «Битва Александра с Дарием» (в Помпеи можно видеть его копию). Заметив, что ни фрески, ни гипсовые копии трупов жертв извержения (последние созданы в результате заполнения гипсом сохранившихся после их разложения в толще слежавшегося пепла пустот) не вызывают у экскурсантов особого энтузиазма, экскурсовод решила нас расшевелить: «А сейчас, пока там не образовалась большая очередь, мы пойдем осматривать римский бордель». Публика заметно оживилась, но ненадолго. Нас ввели в две небольшие комнаты, заметную часть которых занимали широкие каменные ложа, которые были бы единственным признаком заведения, если бы не выцветшие небольшие фрески, на которых некоторые эротические позы были реалистически изображены с незаинтересованностью постороннего наблюдателя. «И это все?» - разочарованно спросил один из экскурсантов. «А вы надеялись увидеть что-нибудь новое?» - с язвительным смешком осведомилась экскурсовод. Чтобы сбить с нее спесь, я попросил рассказать о гомосексуальной проституции, но это ее не смутило. «Если бы вы были внимательны, то заметили бы, что на левой фреске изображен как раз гомосексуальный акт» - сказала она, с вызовом глядя мне в лицо. «Здесь был широкий выбор проституток, как взрослых мужчин, так и мальчиков, причем мальчики, как ни странно, стоили дешевле мужчин» - продолжала она развивать затронутую тему, называя цены в сестерциях. Словом, бордель был коронным номером нашего экскурсовода.
Посещение Помпеи оставило сильное и неизгладимое впечатление, и вот почему. Как правило, от древних римских городов сохранились лишь те здания, которые и в эпоху их создания были исключениями, т. е. самые большие общественные сооружения: храмы, театры, цирки. Рядовая, массовая застройка Рима нигде не сохранилась, кроме Геркуланума и Помпеи, законсервированных под многометровым слоем пепла. Поэтому посетитель может оценить достоинства этого поразительного памятника, только отказавшись от привычной для туриста установки на уникальные сооружения. Здесь уникальна именно рядовая застройка. По этой причине, блуждая по улицам Помпеи, нужно вызывать в зрительной памяти не картину Брюллова «Последний день Помпеи», как я сначала по своему неразумию поступал, а чрезвычайно эффектную фотографию этого памятника, сделанную с воздуха».
Пестум
Совершив переезд из Неаполя в Пестум, а это – сущий пустяк - всего каких-то 100 километров поездом, переносишься во время, на шесть веков раньше гибели  Помпеи и Геркуланума, - в Древнюю Грецию.
Безлюдная остановка расположена посреди голой равнины, и лишь каменный портал  приглашает в путь к археологической зоне, который проходишь с нарастающим нетерпением, пока не увидишь древний Пестум.
Самые древние памятники, относящиеся к VII веку до н.э. -  времени основания  Пестума сибаритами (жителями города Сибариса), находятся на территории раскопа, - обширной площади, покрытой каменными останками древнего города, но ноги сами несут посетителя к двум мгновенно узнанным сооружениям, стоящим в отрешенной задумчивости у левого края археологической площадки – к храму Нептуна и Базилике. Услужливая память сразу подставляет для сравнения образы других древнегреческих храмов, виденных в Афинах и на Сицилии. Ровесник храма Нептуна – афинский Парфенон – гораздо стройнее: по сравнению с грубоватым провинциалом, он выглядит столичным денди, но у первого – лучше сохранность. Кроме того, как Парфенон, так и насельники Долины храмов в сицилийском Агридженто, высятся - каждый поодиночке, храм же Нептуна вместе с рядом стоящей Базиликой, известной также, как храм Геры, (она почти на столетие старше), составляют архитектурный ансамбль, не имеющий близких аналогов. Я видел эту пару на десятках фотографий, но встреча с нею наяву – ошеломляет. Это – столь же впечатляющий символ античности, как афинский Акрополь. Я ему даже готов отдать предпочтение, ибо, в отличие от Акрополя, постоянно осаждаемого ордами туристов, Пестум почти безлюден; несколько раз обойдя по периметру оба храма, я повстречал лишь смотрителя, да юрких ящериц, отливающих зеленым. Такое тет-а-тет с архитектурным памятником помогает проникнуться духом давно минувшей эпохи. С наслаждением я ласкал взором коренастые дорические колонны, заштрихованные каннелюрами, незатейливые фризы и аскетичные фронтоны, напрочь лишенные украшений – формы чистые и благородные.
Дальше я обследовал зону раскопа, на которой расположены основания множества сооружений античного города, среди которых на меня самое большое впечатление произвел римский Форум – обширное общественное пространство (60;200 м), окруженное храмами и лавочками; сразу бросается в глаза, насколько в Пестуме просторнее, чем в Геркулануме (видимо, начал сказываться рост населения вдоль временной оси). К Форуму относится храм Мира, выделяющийся на местности высоким подиумом, обрамленных остовами колонн, на который ведут ступеньки. Спустившись с подиума, попадаешь на арену Амфитеатра, окруженного трибунами, изъеденными временем, хотя это – едва ли не самая молодая постройка – всего-то I – II век н.э. Здесь для римского народа устраивались кровавые зрелища – бои гладиаторов. К Западу от храма Мира находится святилище богини Фортуны Вирилис, состоявшее из ритуального прямоугольного Бассейна; над ним парила каменная платформа, опоры которой сохранились до сих пор. Участницы ритуала, совершив омовение, вылезали на эту платформу.
При дальнейшем продвижении в северном направлении римские постройки сменяются древнегреческими. Это Героон – хранилище останков героев, представляющее собой небольшое прямоугольное сооружение, заглубленное с землю, и накрытое двускатной черепичной кровлей; смотрится оно очень современным; - даже не верится, что оно построено в VI веке до н.э. Еще севернее находится экклезиастерион, - здание городских ассамблей (480 – 447 года до н.э.). Это – круглый амфитеатр, хорошо сохранившийся.
Наконец, когда дойдешь до северной окраины Пестума, перед тобой во всем его величии встает храм Афины, датированный, как и Базилика, концом VI века до н.э. Первый от последней отличается своими меньшими размерами и лучшей сохранностью – наличием фронтона, благодаря чему он обладает собственной привлекательностью, и его следует воспринимать отделенным от ансамбля «Храм Нептуна – Базилика», тем более, что всех их троих трудно совместить в одном поле зрения. У них и имиджи различные: ансамбль эксплицирует полет мысли и величие; храм же Афины – силу чувств и красоту.
Археологический музей Пестума приобрел значение, далеко выходящее за локальные пределы, благодаря собранию древнегреческой монументальной живописи – «расписным гробницам». На них представлены бытовые зарисовки из жизни Древней Греции V - IV веков до н.э., гораздо менее условные, чем изображения на вазах, которые подчинены очень жестким канонам. Самое известное из этих произведений – так называемая «Гробница Ныряльщика», с ее изображением человеческой фигуры в свободном полете, - экспрессивным образом, в котором предвосхищены достижения искусства XX века.
Итак, посещение Пестума завершило мой нырок в глубину исторического прошлого, который укрепил меня в убеждении, что Кампанья со своим центром – Неаполем - достигли вершины своей  славы во времена античности, и не превзошли их значимости во все  последующие времена.

Остров Капри
С островом Капри у меня никогда не было связано каких-либо волнующих образов, которые бы на него зазывали. Я его воспринимал, как красивую местность с очень хорошим климатом, но пляжные курорты меня не интересуют принципиально, и я их игнорирую. Тем не менее, я обнаружил, что самое слово «Капри» обладает какой-то собственной притягательностью, (хотя оно и обозначает всего лишь «козлы»), особенно в сочетании с выступающим из морской дымки силуэтом, напоминающим кошку, приготовившуюся в прыжке напасть на мышь. Вскоре мне стало ясно, что побывать в Неаполе, и не посетить Капри было бы культуроведческой ошибкой, как если бы, побывав в Монако, не заглянуть в казино.
И я отправился в экскурсию на остров, расположенный в полутора часах поездки на пароме (в один конец). Погода была, как, впрочем, и всегда в октябре, - отменная: ясно (мелкие кучевые  облачка); легкий ветерок; 22;С. Поездка в такую погоду оправдана, так как обеспечивает виды на порт, на Неаполь, и на Неаполитанский залив, над которым царит двугорбый Везувий.
Паром подошел к острову, который с его четвертой палубы выглядел предсказуемо: гавань,  заполненная яхтами, к которой жмется ряд тесно прижавшихся друг к другу белых зданий; за ними – крутой подъем на небольшое плато, со всех сторон ограниченное скалами, на котором сгрудились белые домики городка Капри; - обычный  южный пейзаж.
Фуникулер доставил меня в центр городка, изнутри тоже выглядящего предсказуемо: чистенькие улицы, замощенные каменной плиткой, более ровной, и лучше пригнанной, чем даже у Собянина, заполненные прогуливающейся праздной публикой; ослепительно-белые двух-, трехэтажные дома, первые этажи которых заняты магазинами, над витринами которых раскинуты белые маркизы; все это гламурно, блестит чистотой и невыносимо скучно. Но, коль приехал – изволь осматривать достопримечательности. С немалым облегчением я узнал, что Гротта-Азура (грот, который осматривают с катера; якобы, там какой-то особенный свет), сегодня «по погодным условиям» для посещений закрыт. В Анакапри – город, находящийся по другую сторону горы, я решил не ездить, так как не нашел ничего интересного даже в самых комплиментарных его описаниях. Вилла писателя Акселя Мунте, автора книги «Легенда о Сан-Микеле», написанной об острове, меня не заинтересовала, равно, как и дома Курцио Малапарте (смотри Введение) и шотландского писателя Комптона Макензи, не говоря уж о следах пребывания здесь других, менее крупных писателей.
Я ограничился визитом в деревеньку Трагара, расположенную на берегу, с которого открывается вид на Тирренское море – он противоположен берегу, обращенному к материку, (нему причаливает паром). Вид действительно очень красив благодаря двум скалистым островкам, расположенным поблизости от берега, похожим на крымские Адалары.
После этого я отправился в свою главную каприйскую экскурсию – на виллу Йовис – резиденцию императора Тиберия, правившего Римом в 27 – 37 годах н.э.
Путь проходил по узенькой улочке, мощенной камнем, по обе стороны которой идут низкие кирпичные стены, огораживающие сады одинаковых ослепительно белых вилл, сдаваемых в аренду богатым приезжим, в основном, иностранцам. Хотя улочки имеют ширину около полутора метров, на них наблюдается довольно интенсивное движение транспорта – грузовых электрокаров шириной в полметра. Путь до виллы Йовис составляет около трех километров, и на всем этом расстоянии – лишь непрерывная цепочка вилл, с их садиками и белыми домами.
Но вот улочка выводит на мыс, круто обрывающийся к морю. На верху его обозначилась археологическая зона с раскопанными руинами крепостных сооружений, дворца, и хозяйственных построек. Эти останки крупномасштабны, но не выдерживают сравнения с руинами Геркуланума, Помпеи и Пестума по эстетической ценности, так как они грубы и однообразны.
Однако вилла Йовис имеет неоспоримое преимущество в том, что стоит над почти вертикальным обрывом к морю высотой 330 метров. С ее парапета открывается вид на все побережье Неаполитанского залива: от мыса Кампанелло, очень близкого, - до него, как кажется, – рукой подать, береговая линия, уменьшаясь в размерах, убегает вглубь пейзажа – к Везувию, за двугорбую вершину которого зацепилось облако, а далее вдоль горизонта едва просматривается Неаполь, а, если сместить взгляд еще левее, в дымке угадывается Искья. А между нею и тобой пространство заполнено синим-синим морем, и если высунуть голову за парапет, то обнаруживаешь, что море кончается аккурат у тебя под ногами. Спустившись с верхней точки виллы  на смотровую площадку, расположенную на пятьдесят метров ниже, отвесную скалу можно видеть сбоку. Согласно преданию, жестокий диктатор Тиберий велел сбрасывать своих провинившихся подданных с этого обрыва в море. Если окинуть скалу взглядом, то она и правда выглядит угрожающе. Но если, вытянув шею, глянуть вниз, то синее море, исчерканное белыми следами проходящих вдоль берега глиссеров, выглядит  красиво и приветливо, и совсем не страшно. Да, природа и климат этих мест благодатны! И Капри раскручен, как курорт для богатых, и блещет открыточной красотой лощеных журналов, но это быстро надоедает, тем более, что остров не дотягивает до уровня столицы  гламура – Монако. И я поскорее с него «сделал ноги».

Заключение. Неаполитанцы
Так чем же неаполитанцы отличаются от жителей Севера и центра Италии?
Прежде всего, внешне. В среднем северяне выше ростом, крупнее телом, и говорливее неаполитанцев. Но главное внешнее отличие – в цвете волос; если  северяне распределены по всей цветовой гамме – блондины, русые, рыжие, шатены, каштановые, пепельные, черные, то неаполитанцы – сплошь брюнеты. Как-то я ехал в поезде. Передо мной сидела красивая девушка, но я это даже не сразу заметил, - настолько были черны ее волосы и брови. Она была даже чернее японцев – ведь их волосы блестят. У девушки же волосы даже не блестели - были черны, как густая сажа; это даже казалось неправдоподобным! А что уж говорить о молодых мужчинах, чьи бороды контрастируют с их выбритыми до блеска черепами? Ходячие иллюстрации к физической модели «абсолютно черного тела». Итак, население Неаполя – это блестящее подтверждение закона Вавилова: в центре ареала обитания вида (Юг Италии под это понятие подпадает) преобладают доминантные признаки (таковым является черный цвет волос).
Теперь о нравах, насколько могу судить по пятидневному опыту.
Неаполитанцы «больше себе позволяют», чем жители Севера. Приведу один пример. К сожалению, порочная практика закрывать для посетителей часть экспозиции музея из-за кадровых трудностей (отпуска у смотрителей) распространена повсеместно. Но, если в Венеции в музее Ка д’Оро администрация в связи с этим уменьшила стоимость билета и рассыпалась в извинениях, то в музее Каподимонто, сообщив, что закрыты два этажа из трех, требуют за билет обычную цену 14 €, и с вызовом смотрят, как тебе это понравится.
В аэропорту и на железнодорожном вокзале в Неаполе меня облаяли, как в СССР; на Севере же это себе представить невозможно.
Южные итальянцы, по-видимому, ленивы. Ведь это только на первый взгляд может показаться, что продавцы знают английский; на поверку же оказывается: они вызубрили несколько фраз из разговорника, а чуть отклонись в сторону, они – ни бум-бум, даже в книжном магазине! Так что, в отличие от Севера, в Неаполе мой скромный итальянский оказался весьма кстати.
Вместе с тем, у неаполитанцев обнаружилось неожиданное достоинство: заметив, что ты находишься в затруднении, случайный прохожий предлагает свою помощь до того, как ты за ней обратишься. Такой отзывчивости не встретишь во всей остальной Европе!
Вот еще несколько уличных наблюдений. Мигрантов  здесь много, как и везде, но если на Севере преобладают выходцы из Восточной Европы, например, цыгане, то в Неаполе это почти сплошь негры.
На улицах Неаполя чаще, чем на Севере встречаются армейские патрули, вооруженные автоматами наизготовку – только стволы приспущены к земле.
В заключение упомяну об особенностях неаполитанской еды. В своих поездках из-за постоянного цейтнота я предпочитаю питаться на ходу: купил бутерброд, и пообедал без отрыва от туристического производства. Вот и в Неаполе по дороге в порт на уличном лотке я купил нечто, покрытое лазурью, похожее на пирожное эклер. Но засунув это изделие в рот, я обнаружил, что его оболочка жестка, как футляр для очков. Как-то с ней справившись, я добрался до начинки, видом и запахом напоминающей патоку, но она оказалась твердой, как минерал, и откалывалась с треском. Со своим беззубым ртом с этим «эклером» я промучился целый час.
Тем же вечером, оголодав, я решил выбрать что-нибудь помягче; мое внимание привлек пирог, очень похожий на то, что пекла мама: слой варенья на слое теста; у меня слюнки потекли. Купил кусок, и что же оказалось: тесто было, как деревяшка; превозмогая боль в деснах, я его как-то раздробил, но некоторые фрагменты во рту так и не размякли – их пришлось выплюнуть. На следующий день, исстрадавшись от воспаления надкостницы, я решил завязать с кондитерскими изделиями, и зашел в пиццерию, так как по опыту знаю, что уж пиццу-то можно есть губами. Мне подали на блюде круг диаметром сантиметров тридцать, покрытый слоем томатной пасты. Я принялся за еду, и сразу обнаружил, что тесто, вкусное и ароматное, - упруго, и растягивается, как резина. Пиццу пришлось есть, разрезая на такие маленькие кусочки, чтобы их можно было глотать, не жуя. Что я и проделал за час под презрительными взглядами окружающих.
Читатель! Собираясь в Неаполь, позаботься о хороших зубах!
                Октябрь – Ноябрь 2019 г.