Петенька Тищев названивал по телефону. Он поднимал трубку и набирал один и тот же номер ещё и ещё, в глубине души понимая, что ему не ответят ни в этот раз, ни в следующий, потому что ему не ответят никогда. Пытаясь себя чем-то занять, он бессмысленно перекладывал с места на место письменные принадлежности на рабочем столе. Потом вдруг ему становилось душно, и он ослаблял галстук, впрочем, подтягивая его к самому кадыку в следующую же минуту, опасаясь, что в кабинет кто-то войдёт и застанет его в разобранном виде. Затем вставал и, засунув в руки в карманы, подходил к окну, чтобы поглазеть на развернувшуюся через дорогу стройку. Самое смешное, что только эта стройка и могла совсем ненадолго отвлечь Петеньку от его навязчивых мыслей. Глядя на котлован внизу, он думал о том, что, когда тридцатиэтажное серо-коричневое чудище вырастет перед окнами его кабинета, он никогда больше не увидит солнца. Вот-вот… Именно так. В офис – когда солнце ещё не взошло, из офиса, когда оно уже спряталось. А в промежутке – серо-коричневое убожество, населённое серо-коричневыми согражданами, под черепной коробкой которых копошатся серо-коричневые мысли. В такие минуты он часто думал о том, что выбрал неверный повод. Да, да, именно неверный повод был причиной молчания Той женщины на другом конце провода, но если повод будет правильным, то Та женщина почувствует всю глубину Петенькиного посыла и наверняка поднимет трубку.
Так ведь было когда-то, несколько десятков лет назад, когда Петенька ещё действительно был Петенькой, а не Петром Станиславовичем, когда он, не умея ещё говорить, но заливаясь громким слезливым басом звал маму, раскачивая свой детский манеж. Ему так нужно было, чтобы мама взяла его не ручки. Но мама, как правило, не шла, она приходила лишь тогда, когда Петеньке начинало казаться, что он сейчас надорвёт горло до крови… он верил в то, что, плача, можно надорвать до крови горло, и он умрёт в этом треклятом манеже, изойдя кровью. И тогда в эти критические для крохотного Петенькиного существа мгновения, мама приходила и, устало отвернувшись к окну, брала сына на ручки.
И вот, когда измучившись ожиданиями и подозрениями, Петенька начинал думать о том, что после того, как серо-коричневую махину построят, он, Петенька, Пётр Станиславович Тищев, никогда больше не увидит солнца, ему казалось, что Та женщина должна прочувствовать всю глубину его Петенькиного маленького вселенского горя и взять трубку. Взять трубку. Взять на ручки. Трубку-на-ручки… Та женщина. Мама.
Будь мужественным, Петенька. Тебя никто больше никогда не возьмёт на ручки. Та женщина – это не твоя мама. Потому что мама умерла.