Вообще-то кроме спившегося, опустившегося дяди Серго, никто из наших соседей не матерился. Ругались, конечно, многие, но самыми крепкими выражениями были "идиот" и "сволочь", а когда переходили на ругательства грузинские, то "мамадзахло" и "вирисшвило" - "собачий сын" и "сын осла" соответственно.
Двор, как и весь наш район, прежняя Немецкая Слобода, был русскоязычным, и у соседей моих, какой бы национальности они не были, имена встречались часто русские: маму Нодари, моего товарища, имеретинку из провинциального городка Хони, звали Маруся, мужа ее Чавчанидзе - Володя, а грузинскую еврейку из соседнего двора, относящегося все же к нашему, девятому номеру - тетя Люба.
Почему я начал с ругательств? Да потому что стоило тете Любе появиться на крыльце - и уже слышен становился скандал. Тот, что днями не утихал у нее дома. Ну а если она подходила к забору, отделявшему их двор от нашего, можно было не сомневаться - спуску ей не даст тетя Маруся:
- Я твою длину и ширину знаю! - кричала тетя Маруся своей противнице, переиначивая на кальку с грузинского известное русское выражение "я тебя вдоль и поперек изучил". И тетя Люба отвечала ей из-за забора, перекрикивая заливистый лай своей собаки, визгливой дворняжки по кличке Бемби.
Почему у этого злобного создания, так и норовившего порвать штаны каждому, кто заходил к ним во двор, было такое нежное голливудское имя? Наверное потому, что недавно только вышел на экраны знаменитый мультик, и мы все без исключения смотрели его по нескольку раз в маленьком "Вшивом Кино" на Плехановском проспекте.
Поначалу, не зная грузинского языка, я даже фамилию тети Любы как-то объединял для себя с ее собакой: она была Иосебашвили, то есть Осипова. Но слышалось мне Еёсоба-швили /как я представлял себе - Собакина/, и только потом, уже школьником, я понял, что ошибался: собака, это по-русски, а по-грузински - дзагли.
Собачилась она со всеми без исключения, и день начинался обычно с проклятий, которыми она осыпала двух своих сыновей: младшего, Рубика, улыбчивого парня, который выучился недавно на повара. И старшего, Мишу, такого же скандалиста, как и его мать, пошедшего по стопам отца, дяди Илюши, торговца и махинатора. Самого дядю Илюшу я почти не помню, он умер, когда я был совсем маленьким, говорили - от инсульта. И не удивительно, если посчитать, сколько децибел выдерживали его уши в течение одних только суток.
Теперь же представьте, каково было мне заходить к ним во двор, пятится, отмахиваясь от наскакивающей на меня Бемби до самой лестницы и стучать, ожидая, выйдет ли наконец ко мне на крыльцо тетя Люба.
Конечно, и остальным соседям вовсе не хотелось платить за воду. Но только здесь прежде, чем получить деньги по счету, я должен был стоять, выслушивая, как это несправедливо - платить не только за себя, а и за то, что Сергей Ражденович ежедневно поливает свой сад из шланга. За тетю Марусю, днями стирающую шерсть на всех соседей. Как будто у нее - у тети Любы - не было своего сада, и она его никогда не поливала! В конце концов вид понуро стоящего на крыльце ребенка ей надоедал, и она, десять раз пересчитывая, отдавала мне положенное.
Оставалось только добраться до калитки, отбиваясь от рычащей Бемби: расплатившись, хозяйка сразу же закрывала за собою дверь, ни разу не подумав даже отозвать свою задыхающуюся от злобы собаку.