1.
Хорошо сидеть на задней парте, у окна. Много света. Много ветра. Мало тех, кто будет дергать тебя и со слезами на глазах просить списать. Правда, их учительница по математике, мадам Бойер, просто обожает ходить вдоль рядов и особенно зорко следить за "дальними" учениками.
Анетт вздохнула. Видно, нет все-таки добра без худа.
Прошло уже пять минут урока, но мадам Бойер все не появлялась. Поэтому одноклассники Анетт поспешили заняться своими делами: кто-то шушукался с соседями по парте, кто-то громко смеялся, а кто-то молча сидел, уткнувшись в тетрадь - это были изгои класса, с ними почти никто не разговаривал и не дружил.
Анетт от нечего делать рисовала в блокноте лицо женщины. Кто такая эта женщина - девочка не знала, портрет весь состоял из случайных черт, пришедших ей на ум. Из-за такого вольнодумства Анетт в свое время не приняли в художественную школу. Девочка терпеть не могла рисовать с натуры. Это казалось ей слишком скучным. Все равно что срисовывать лежащее на столе яблоко. Ну, какой от него толк? Ведь гораздо интереснее придумать то, чего не существует в природе. Фиолетового кота. Или человека, у которого вместо волос книжные страницы.
Анетт внимательно вгляделась в черты незнакомки, смотрящей на нее с гладкого листа бумаги. Они ей не понравились. Их нельзя было назвать красивыми; они казались слишком жестки, слишком надменны. Брови, сдвинутые к переносице, нависали над пылающими затаенной злобой глазами. Анетт вдруг поняла, что боится эту женщину. Как будто бы она живая сейчас стоит перед ней и смотрит...смотрит прямо ей в глаза. И самое жуткое - Анетт казалось, что она уже где-то видела это лицо.
Девочка сидела, грызла карандаш, не в силах оторвать взгляд от гипнотических глаз женщины на рисунке.
Она внезапно задрожала. Хотела разорвать рисунок. Но не успела.
В класс неторопливой походкой вплыла мадам Бойер. Вслед за ней вошла молодая женщина, лет двадцати пяти с длинными распущенными волосами цвета воронова крыла. Она была одета довольно скромно — в белую блузку и синюю юбку до колен. И все же в ее манере держаться ощущалась подчеркнутая холодность и загадочная недоступность — словно, даже вытянув руку, вы оказывались бесконечно далеки от нее. Всем своим видом она внушала окружающим смесь страха и восхищения. Стоило ей появиться на пороге класса, как ученики тотчас же затихли, молча уставившись на незнакомую им женщину. Она приветливо улыбнулась, хотя улыбка ее скорее походила на усмешку.
- Здравствуйте, дети, - привычно строгим тоном произнесла мадам Бойер. - Это ваш новый преподаватель по математике, мадемуазель…
- Лаведей. Жанна Лаведей, - неожиданно вмешалась новая учительница.
Анетт опустила глаза: ей показалось, будто женщина смотрит прямо на нее. Разглядывая смятый листок, девочка вздрогнула. Странное, почти противоестественное сходство — женщина на рисунке и живая незнакомка, стоящая сейчас под прицелом нескольких десятков глаз (мадам Бойер успела уйти).
Перед Анетт лежал на парте нарисованный ее собственной рукой портрет Жанны Лаведей — женщины, которую она никогда не знала и знать не могла.
2.
Мадемуазель Лаведей на удивление быстро освоилась в новой обстановке. Оставшись одна, она первым делом обвела всех учеников долгим, изучающим, цепким взглядом, и на ее лице вновь появилась торжествующая усмешка.
- Итак, - начала она, - поскольку вы уже знаете мое имя, тратить время на представление не имеет смысла. Поэтому я сразу расскажу об условиях, на которых я буду готова с вами работать.
У Анетт по спине пробежал неприятный холодок; ей казалось, словно женщина неотрывно следит за ней, хотя ее внимание сосредоточилось сейчас на учениках, сидящих за первыми партами. Девочка заметила, что они тоже поежились.
«Холодно.» - подумала она.
- Я не буду требовать от вас больше того, что вы в состоянии выполнить и должны выполнить в рамках школьного курса. Я не буду необоснованно занижать либо завышать вам отметки. Я буду стараться относиться к каждому одинаково, как к людям с равными возможностями. Если вы отказываетесь выполнять мои требования, я не вызываю ваших родителей. Я вызываю вас. И мы беседуем с вами один на один в пустой комнате, единственный ключ от которой имеется только у меня. Надеюсь, вам все понятно?
Дети синхронно кивают, и со склеенных губ не вырвется даже робкое «Да». Они чересчур подавлены. Тоном новой преподавательницы, ее царственной осанкой, уверенной походкой. Вот она поворачивается так, что лучи солнца падают искоса ей на голову, и все в классе изумленно замирают от увиденного.
В черной гуще волос мадемуазель Лаведей поблескивало несколько седых прядей.
Далее последовали обычные для нового учителя формальности: дети по очереди называли свои имена, а мадемуазель Лаведей записывала их.
«Самое забавное, что она вскоре их забудет и примется выспрашивать у каждого, как его зовут,» - подумала Анетт. Наконец и до нее дошла очередь. Она поднялась с места и только хотела назвать свое имя, как сильный грудной голос медленно проговорил:
- Онори, Анетт. А вот это уже интересно. Я наслышана о тебе, Анетт. Выйди, пожалуйста, сюда и попытайся решить пример.
И мадемуазель Лаведей написала на доске такое сложное и длинное выражение, что все ученики затихли на своих местах.
Анетт нерешительно вышла на середину класса. Пример на доске казался ей страшным. Латинские буквы и знаки действий рябили у нее в глазах, она никак не могла сосредоточиться. Взяв мел, девочка задумчиво перевела взгляд на самое первое число. Да и не число и это вовсе, а дробь. Дробь. Откуда она знает это слово? Точно, слышала от пятиклассников, когда они разговаривали в коридоре.
Они говорили, что есть такая черта, когда внизу число, вверху число, и все это вместе называется дробью. Но здесь числа и буквы. Значит, это другая дробь. Тут Анетт припомнила еще одно слово, такое же сложное, как то, что написано на доске. Ал-ге-бра-и-че-ска-я.
Так, ну и что это ей даст? Анетт беспомощно взглянула на новую учительницу и в глазах той прочла безошибочное:
«Я верю, что ты сможешь».
«Я смогу, но как?»
«Просто вспомни».
Вспомнить. Кажется, самое сложное, что может сделать человек. Это как найти дорогу в тумане. Но она, Анетт, безнадежно в нем заблудилась…
Кто помог ей выбраться — она и сама не подозревала, однако вскоре на доске, откуда ни возьмись, возникло решение этого страшного примера. Анетт моргнула, на секунду посмотрела на кончик мела, продолжавший выводить непонятные ей символы (она держала его в той же руке, что и карандаш, которым незадолго до этого нарисовала портрет «незнакомки»), после чего обернулась к классу.
Ее одноклассники уже в который раз за день дружно играли в молчанку. В классе стояла гробовая тишина.
- Так я и думала, - со вздохом объявила мадемуазель Лаведей. - Садись, Аннет. Сегодня останься после уроков, нам нужно поговорить.
Тут неожиданно поднял руку один из мальчишек, сидевших на передних партах — лучший друг Аннет:
- Извините, пожалуйста, а можно мне тоже остаться с ней?
- Нет, - отрезала учительница. - Нельзя. И, вообще-то, вмешиваться в разговор, когда вас не просят — признак отвратительного воспитания. Хорошо бы, если бы вы это запомнили, Манискор Фэиркросс.
Мальчик покраснел до корней волос и поспешно опустил руку. Аннет вернулась на свое место, на протяжении всего урока не издав более ни звука.
- Когда прозвенел звонок, она хотела незаметно выскользнуть из класса, но не тут-то было — ее остановил мягкий грудной голос:
- Почему ты так боишься меня?
Аннет ответила молчанием, одновременно смотря в глаза, цвет которых трудно было определить однозначно. То ли карий, то ли темно-зеленый — свет отражался в них, причудливо преломляясь, и глаза эти не походили на глаза живого человека. Их словно залили стеклом, и теперь оно застыло.
Что-то еще поразило Аннет во внешности учительницы.
Улыбка…
Она никогда не улыбалась. Никогда не улыбалась по-настоящему, хотите вы сказать? Да. Это Аннет заметила с того самого момента, как мадемуазель Лаведей переступила порог класса.
- Я ненадолго задержу тебя, Аннет.
Девочка с громко бьющимся сердцем заметила, что все ее одноклассники уже вышли, и Манискор вместе с ними, а она осталась наедине с мадемуазель Лаведей.
Учительница подошла к двери и закрыла ее.
На ключ.
3.
Пожалуй, то, что испытывала Аннет, можно назвать легкой паникой. Она не понимала, зачем ее оставили в пустом классе. Здесь так скучно, уныло, только ветер гуляет по партам (мадемуазель Лаведей попросила учеников перед уходом открыть все окна).
- В чем моя вина, мадемуазель Лаведей? - поинтересовалась Аннет.
- Твоя вина?
Бровь учительницы изогнулась, придав ее лицу полувопросительное, полунасмешливое выражение. Она сидела на парте. Аннет никогда не видела, чтобы учителя сидели на партах. Но в случае с мадемуазель Лаведей это получалось легко и непринужденно. Ей шло такое поведение.
- Я решительно не понимаю, о чем ты говоришь.
- Ну, если вы оставили меня после уроков не для выговора, то для чего же?
Девушка залилась трескучим, ни на что не похожим смехом.
- О! Я забыла! Ведь в тебе до сих пор так много человечности, - прошептала она и уже обычным своим голосом сказала:
- Дело в том, что пример, который я тебе написала, - она махнула рукой на доску, - решают в восьмом-девятом классах. Ты учишься во втором. Я полагаю, что у тебя несомненный талант к математике, Аннет. А ты как думаешь?
Аннет никак не думала. Она лишь нахмурилась, и в ее голове все мысли перепутались окончательно.
- Не молчи же. Мне очень хочется узнать, откуда у тебя такие знания. Проявились ли они сейчас или были всегда?
- Всегда… - неосознанно ответила Аннет, с ужасом зажимая рот рукой. Слова вылетали помимо ее воли. Язык не слушался свою хозяйку.
- Вот как, - мгновенно посерьезнела мадемуазель Лаведей. - В высшей степени интересно.
Вот теперь у Аннет началась самая настоящая паника. У нее пересохло во рту, в голове с буйным рвением заколотились сотни молоточков. А учительница тем временем встала и приблизилась к Аннет настолько, что девочка отчаянно крикнула:
- Уходите! Я боюсь вас! Уходите!
- Моя дорогая, это бесполезно. Ты видела, что я закрыла дверь на ключ, - устало прокомментировала девушка, когда Аннет подскочила к двери и с силой дернула пару раз за ручку. Дверь, конечно, не поддалась ни на сантиметр.
Тогда Аннет повернулась к своей мучительнице и, скрестив руки на груди, решила покориться уготованной ей участи.
- Итак, Аннет, - терпеливо продолжала мадемуазель Лаведей, - я клоню к тому, что у тебя необычные способности к математике, а, возможно, и не только… Здесь я могу предположить только две причины: либо ты — сверходаренный ребенок, милая моя, либо тебя этому просто кто-то научил. Так ведь?
- Нет, - фыркнула в ответ девочка.
Мадемуазель Лаведей удивленно подняла брови, но в следующую секунду сумела совладать с собой и произнести суровым голосом, в котором явственно чувствовалась сталь:
- Ладно. Тогда я ставлю тебе двойку. Можешь быть свободна.
Светлые густые ресницы Аннет часто-часто задрожали, на них крохотными искорками засверкали слезы.
- За что двойку? Я же решила тот пример.
- Да, но ты грубишь мне. А я, знаешь ли, считаю оскорбительной ситуацию, когда маленькие дети осмеливаются дерзить старшим.
- Извините меня… - одними губами прошептала Аннет. Она чувствовала себя, как маленький котенок, которого взяли за шкирку и выкинули на улицу в мокрую, промозглую осеннюю погоду.
Девушка, кажется, встревожилась не на шутку. Она наклонилась к Аннет, мягко взяла ее за подбородок большим и указательным пальцами.
- Не расстраивайся ты так, О’то...Аннет, - с вкрадчивой нежностью прошелестела мадемуазель Лаведей. - Я просто хочу узнать о тебе побольше.
- Почему именно обо мне? - почти задыхаясь от слез, выдавила Аннет. Девушка бережно вытерла кончиком мизинца мокрые дорожки на ее щеках.
- Потому что твоя жизнь для меня бесценна.
- Мадемуазель Лаведей… - боязливо зашептала Аннет.
- Да, моя дорогая?
- Можно мне пойти домой?
- Я и не собиралась тебя задерживать, - учительница взяла со стола ключи. - Только, пожалуйста, Аннет, не называй меня « мадемуазель Лаведей».
- А как тогда? - девочка заинтересованно посмотрела на нее.
- Зови меня...Жанна. Просто Жанна.
Аннет согласно кивнула; в ее глазах обида сменилась откровенным недоумением.
- Хорошо.
Ключ щелкнул в замке.
«Прощай на этот раз, Анетт Онори».
4.
Дома было тепло и очень уютно — не то что в школе. Дом Аннет находился на окраине города. Осенью и весной девочка ездила в школу и возвращалась обратно на велосипеде — у нее был маленький велосипед, который сначала подарили младшему брату Аннет, но, когда выяснилось, что братишка слишком мал для езды на велосипеде, его отдали Аннет. Зимой она добиралась до школы на автобусе.
Сегодня была суббота, мама с папой наверняка дома. Аннет переоделась, а затем отправилась на кухню, откуда уже несся аромат гренок с маслом и супа. Аннет уселась на стул и начала безудержно тараторить обо всех школьных происшествиях, случившихся за день.
- Представляешь, мам, у нас новая учительница по математике. Она сразу, как только пришла, вызвала меня к доске. А потом двойку мне поставила…
- Ты не решила пример? - мать Аннет строго взглянула на нее из-под очков.
- В том-то и дело! Я решила все правильно, и очень сложный пример, а она… Мам, это ведь несправедливо!
- Что такое? - в кухне появился добродушный Жорж Онори, отец Аннет. - Что случилось с моей маленькой Ани?
- Ничего, - быстро произнесла Лорен Онори, переворачивая гренки. Масло зашипело, разлетаясь брызгами в разные стороны.
Аннет жалобно взглянула на мать.
- Может быть, ты придешь в школу и спросишь у мадемуазель Лаведей, что я сделала не так? Я уверена, она поймет тебя. Она вообще очень хорошая, только...только странная.
- Не забывайся, - туманно проговорила Лорен. Голос ее постепенно гас, становился все глуше и глуше, пока наконец не затих вовсе.
Аннет теперь находилась в пустой, давно не убранной комнате, где пыль толстым слоем осела на стол, на полки и даже на потолок. У плиты стояла миска с горячими гренками; супа не было — ну конечно, запах супа ей просто почудился. Рядом с миской лежал клочок бумаги — записка:
«Это тебе. Я ушла по делам, вернусь часов в двенадцать».
- Она вернется в час ночи. Она всегда возвращается на час позже, чем пишет, - уверенно сказала Аннет, обращаясь непонятно к кому. Она взяла гренку и засунула себе в рот. Гренка была жирная, пачкала руки и губы, липла к зубам. Но девочка не останавливалась, она ела и ела гренки, недоумевая, почему они такие соленые; а немного погодя догадалась, что ее собственные слезы, скатываясь по щекам, попадали ей в рот вместе с едой.
- Опять ты плачешь, - сказала Аннет самой себе. - Прекрати об этом вспоминать, и все сразу наладится.
Нет. Не наладится. Ей ни за что не исправить тот день, когда ее родители с младшим братиком уехали из дома и не вернулись. Все произошло слишком быстро. Она даже не успела попрощаться с ними. А они ее любили. Очень. Но ничего. У нее еще осталась тетя Леже, которая тоже ее любит. Иногда даже настолько сильно, что не забывает покормить свою племянницу.
- Все, что ни делается, все к лучшему, - повторила она свое любимое и избитое многими выражение, в правдивость которого сама вряд ли верила.
Тарелка опустела. Аннет должна помыть ее, а потом убраться в комнатах, а то там стало слишком грязно. И уроки… Ладно, она успеет, до девяти еще куча времени.
Ровно в четыре у дверей раздалась пронзительная трель звонка. Аннет побежала открывать.
- Уф, наконец-то! - воскликнул стоявший на пороге Манискор Фэиркросс. - Ты все нужное захватила?
- Подожди, - сказала Аннет, сосредоточенно копаясь в своем рюкзачке. - Да, - добавила она через минуту.
- Тогда давай за мной.
Аннет закрыла дверь на ключ и отправилась вслед за Мани.
5.
Пустые дома всегда казались Аннет чем-то вроде неразгаданной тайны или лабиринта, из которого нет выхода. Жилые дома — дело другое, они вечно светлы и веселы; они не таращатся на вас с молчаливым упреком своими темными, похожими на потухшие глаза, окнами; из них не торчат деревянные ребра, и сквозь костлявую крышу не просачиваются потоки ветра и дождя; они не дрожат, им не холодно, их греет изнутри человеческое тепло. Что за жалкое зрелище рядом с ними — иззябшие хибары!
Однако Аннет почему-то любит их гораздо больше.
Может, и их дом в скором времени превратится в один из таких, брошенных на произвол судьбы. Может быть. Когда тетя потеряет себя (Аннет не знала, что это означает, но услышала однажды от соседок, обсуждавших ее тетушку), а сама Аннет вырастет и переедет в другой город, большой, шумный и приветливо мигающий миллионами огней, их дом будет напоминать старую замшелую развалину, такую же, к какой они с Мани приехали этим вечером.
Людей на улицах было еще много, и Аннет не понимала, зачем Мани выбрал именно это время. Лучше бы им полезть ночью или поздним вечером, часов эдак в девять. Но ведь тогда вернется тетя. Хотя мадемуазель Леже никогда особенно не заботилась о своей племяннице, когда возвращалась с шумных гулянок.
- Как мы туда проберемся, Мани? - тихо спросила Аннет. - Нас же непременно увидят.
- А вот и не увидят! Пошли, я знаю такую дорожку, никто даже глазом не моргнет, а мы уже там!
Спустя некоторое время Аннет поняла, какую «дорожку» имеет в виду Мани: друзья просто зашли с другой стороны улицы. Здесь было безлюдно и немного страшновато.
С этой стороны в стене дома был проломан огромный кусок, и Мани, не долго думая, полез туда.
- Постой! - Аннет схватила его за рукав, и друг недоуменно взглянул на нее. - Давай ты полезешь один, а я здесь постою, послежу, если кто пойдет — крикну.
- Эх ты, трусиха… - презрительно скривился он. - Ладно, давай сюда веревку, мало ли что.
Он выхватил из рук девочки веревку и скрылся в темных внутренностях дома.
Оставшись наедине с собой, Аннет снова задумалась.
Когда началось их с Мани странное увлечение — лазанье по старым, заброшенным домам, по кладбищам, по тем местам, о которых в городе ходила дурная слава? У нее — прошлым летом, у Мани — еще позапрошлой осенью; его родители об этом не беспокоились, потому что не знали. Мани говорил им, будто идет гулять. Просто гулять. Потом он втянул в это Аннет. Ей понравилось. С тех пор они раз в неделю наведывались в такие «жуткие» местечки, которые Аннет почему-то не внушали никакого страха.
«У тебя просто патологическая храбрость,» - нередко говорила ее мама. Мать Аннет была психологом. Она, без сомнений, знала, о чем говорит.
Но сегодня ее « патологическая храбрость» явно дала сбой: еще когда они подходили к дому с другой стороны, Аннет ощутила, что спину ей прожигает чей-то пронзительный взгляд. Тогда она не придала ему значения, и вот теперь, стоя в одиночестве возле стены обветшавшего много веков назад строения, размышляла о том, чей же это мог быть взгляд. Он, кстати, не исчез, а продолжал ее неутомимо преследовать. Аннет поежилась — впервые она испытала самый настоящий страх.
Глаза смотрели на нее с каким-то жадным вниманием и одновременно сожалением. Они так и представлялись Аннет: глубокие, печальные глаза с нежной туманной поволокой, с длинными ресницами и ясными, не попорченными желтизной белками.
В них не чувствовалось никакой угрозы, но тревога в душе Аннет тем не менее нарастала все сильнее и уже билась в виски тонким, отчаянным пульсом: тук-тук, тук-тук…
Неожиданно Аннет заметила невдалеке фигуру, запахнутую в темное пальто. Девочка хотела закричать; ее язык прилип к небу и плохо слушался ее. Фигура приблизилась. Аннет вся прямо-таки вжалась в стену, надеясь, что ее не заметят. А зря.
Женщина в темном пальто подошла к ней вплотную. Она оказалась гораздо выше Аннет, но лица ее девочка не могла разглядеть — воротник пальто был высоко поднят, а на голове у женщины была надета широкополая шляпа. Из-под всех этих слоев одежды сверкали лишь глаза — темные, жгучие, точь-в-точь такие, какими их представляла Аннет. Они казались ей знакомыми и отталкивали — она боялась их дикого огня.
- Аннет, - с губ женщины сорвался мягкий полушепот, - что ты здесь делаешь?
- Мадемуазель Лаведей? - удивилась Аннет.
- Да, - едва слышно ответил голос. Темный завиток, выбившийся из-под шляпы, блеснул серебром от попавшего на него лунного луча. - Послушай, Аннет…что ты делаешь здесь одна?
- Я не одна, - возразила девочка, - со мной Мани…
Грудной смех Жанны Лаведей вынуждает ее умолкнуть.
- Этот мальчишка? - с презрением заметила женщина. - Он бесполезен. Ты можешь управлять им, Аннет, хотя и не оказываешь на него такого сильного влияния, как я. Но ведь у тебя есть родители. Почему же ты, с виду приличная девочка, не идешь к ним домой?
- У меня нет родителей, - тихо, но твердо произнесла Аннет. - Они разбились на машине два года назад.
Глаза в темной глубине одежд чуть сощурились.
- Ах да… Я совсем забыла. Так с кем же ты живешь сейчас?
- С тетей.
- И имя ей Мари Леже, - тем же презрительным тоном заключила мадемуазель Лаведей. - Я видела ее, когда проходила мимо «Летуаль де Нуи». Не могу вообразить более мерзкого зрелища!
- Я не осуждаю ее, - возразила Аннет.
Женщина изумленно посмотрела на нее.
- Ты! - вскрикнула она.
- Я не осуждаю ее, - повторила девочка.
Наступила долгая томительная пауза.
- О, - с тем же нервным смехом произнесла Жанна Лаведей, - не хочешь ли ты сама взглянуть на нее? Тогда, может, твое мнение о ней хоть сколько-нибудь изменится!
Она ухватила Аннет за руку и потянула за собой.
- Подождите! А как же...а как же Мани?
- Ему не нужна твоя помощь, - недобро усмехнулась Жанна Лаведей.
«А вот мне без тебя не справиться».
6.
- Смотри…
Это слово, как игла, вонзилось в уши Аннет. Тот кошмарный шипящий голос, которым оно было произнесено, принадлежал мадемуазель Лаведей, и относилось к завсегдатаям ночного клуба «Ночная звезда» («Летуаль де Нуи»), среди которых совершенно случайно оказалась тетя Аннет. Женщина смеялась, громко разговаривала и опрокидывала в себя рюмку за рюмкой какой-то крепкий напиток.
- Ты и теперь еще оправдываешь ее? Смотри, ей дороже то, что она делает сейчас, чем ты, Аннет…
Девочка опустила голову. Мари Леже за разукрашенным стеклом продолжала демонстрировать свою улыбку, походившую скорее на оскал хищницы, и оживленно болтать со своими собеседниками. Даже на улицах был слышен звон стаканов и рюмок и оглушительные раскаты музыки.
Женщина, которую Аннет называла своей тетей, казалась вряд ли старше Жанны. Она была молода и очень красива. Своим безошибочным чутьем Жанна угадала в ней бесчисленное число пороков, как-то: пьянство, легкомыслие, глупость, жадность, страсть к деньгам и падкость на дорогие удовольствия…
«Что делает это грязное существо рядом с ней?» - удивилась Жанна, краем глаза заметив, что мужчина лет тридцати пяти, уже явно нетрезвый, пытается приставать к повеселевшей от алкоголя и теплой компании мадемуазель Леже. Та смеялась, наигранно сопротивляясь, но вовсе не выказывала никакого возмущения действиями незнакомца.
«Гниль», - вдруг отчетливо прозвучало в голове Жанны. Она вновь решительно взяла за руку Аннет, на глаза которой уже начали наворачиваться слезы, и твердым голосом сказала:
- Мы сейчас пойдем домой. Слышишь, Аннет?
Аннет позволила себя увести подальше от этого места, где все вокруг дышало чем-то мерзким, отвратительным, непристойным. Липкий смрад, заставляющий тяжелеть голову и мутнеть мысли, наконец рассеялся, и девочка смогла вдохнуть чистый воздух.
Они прошли всю дорогу молча, не смотря друг на друга. Только однажды Жанна кинула мимолетный взгляд на лицо Аннет: девочка шла, опустив голову, с поджатыми сухими губами в мелких трещинках. Длинные пряди русых волос лезли ей в глаза, но Аннет упрямо не убирала не их.
«Она не верит более», - подумала Жанна. «Значит, есть предел и ее добродетельному терпению».
Дома у Аннет было чисто и уютно. Это казалось неестественным, особенно после того, что они видели. Переступая порог, Жанна передернула плечами — явное выражение досады и неудовольствия. Однако Аннет истолковала ее жест по-своему.
- Вам холодно? - встревожилась она. - Просто дом старый очень, в нем много щелей. Я прошлой зимой пыталась замазать их сама, но не получилось.
Жанна неприязненно скривила углы рта. О, как же, вечное и неубиваемое желание заботиться обо всех и всех любить! Глупо. Может, прав был тот мудрец (нелепый человечишка!), который сказал: «Белое с черным да не смешаются, Добро и Зло да не соединятся»?
Впрочем, куда ему, здесь все гораздо сложнее. В стародавние времена Добро и Зло, возможно, вместились бы еще в четкие рамки, но не сейчас… Сейчас их отношения крайне запутаны.
Аннет ведет Жанну в гостиную, где углы не завалены всяким ненужным барахлом, а батареи не такие грязные, как в других комнатах. Там стоит кресло — очень уютное, мягкое кресло, и при одной мысли о том, что ее в него посадят, Жанне делается тошно. Но она все-таки оказывается в нем по странной прихоти маленькой хозяйки дома. И пока Аннет уходит на кухню, чтобы заварить чай для гостьи, та буквально прожигает взглядом ее спину. Если бы Жанна могла, она бы воткнула в эту нежную, хрупкую спинку парочку ножей или стрел. Но в том-то и дело, что она не может.
«Она о тебе заботится,» - вдруг очнулся внутренний голос.
«Разве можно желать убить человека только за то, что он старается улучшить твою жизнь?»
Жанна сдавленно рычит, вцепляясь изящными изогнутыми пальцами в подлокотники кресла.
«Не нужна мне ее дурацкая помощь. Неужели она не чувствует, что я ей враг?»
«Она не считает тебя врагом».
Ах, ну если так… Жанна расслабленно откинулась на спинку кресла, самодовольно улыбаясь и перебирая в голове собственные мысли.
В гостиной появилась Аннет. Она несла две чашки, несла осторожно, стараясь не пролить ни одной капли. И ей это удалось.
Она поставила чашки на стол и подвинула одну поближе к Жанне. Та фыркнула, но чашку взяла, и пальцы тут же обожгло нестерпимым жаром. С видом, показывающим осознание собственного превосходства, она неспешно отпила глоток.
- Мадемуазель Лаведей, - внезапно подала голос Аннет, - а расскажите что-нибудь о себе.
Жанна едва не поперхнулась чаем, однако успела подумать:
«Какова девчонка! Для воплощения добра в ней, пожалуй, чересчур много хитрости. Привести домой, напоить чаем — и Жанна Лаведей все выложит, так она считает? Ну уж нет, не дождется».
Она небрежно пожала плечами.
- Что мне тебе рассказывать? У меня ужасно неинтересная жизнь. Даже город, в котором я родилась, намного живописней, чем моя скучная биография.
- А где вы родились? - полюбопытствовала девочка.
- В Руане.
Повисла долгая пауза. В течение десяти минут никто из них не произносил ни слова.
Неожиданно тишину прервал резкий, нетерпеливый стук в дверь. Будто дожидаясь этого стука, Аннет заговорила — сбивчиво, отрывисто и с трудом подбирая слова:
- Мне кажется, вы...не та, за кого себя выдаете.
- Вот странно, - не без желчи усмехнулась Жанна. - И кто же я, по-твоему?
Стук повторился.
- Не знаю. Но тогда, в школе, когда вы только пришли к нам, я рисовала в блокноте портрет женщины...незнакомки...и она...она удивительно похожа на вас. Хотите, я принесу блокнот. Он у меня в рюкзаке. Одну минуту…
И она умчалась. Стук звучал уже беспрерывно. Это начинало раздражать.
Жанна поднялась с кресла, величавой походкой прошла в коридор и оттуда — в прихожую. Смуглая рука с подвижными пальцами легла на ручку входной двери. Дверь отворилась.
На пороге стояла Мари Леже, однако она поразительно отличалась от той блистательной, красивой дамы, которую Жанна видела в «Летуаль де Нуи» всего полчаса назад. На улице шел дождь, и обвисшие, мокрые волосы женщины служили тому наглядным подтверждением. И не только. Она промокла вся с головы до ног, светло-зеленое платье вздувалось пузырями на влажной коже. С глаз, обведенных жирной подводкой, по щекам стекали темные разводы.
Жанна со злорадством подумала, что тетушка Аннет сейчас похожа на лягушку или, что ей больше нравилось, на промокшего птенца.
«Люди красивы, но только тогда, когда их содержат в хороших условиях».
- Кто вы такая? - прохрипела Мари Леже, пристально вглядываясь в лицо Жанны.
«М-да, похоже, что выпила она на сей раз немного, зато выкурила порядочно,» - едко подметила та.
- Я теперь здесь живу, мадемуазель, - дерзко ответила ей Жанна. - Вас что-нибудь не устраивает?
Взгляд женщины помутнел, она зашаталась.
- Вы не имеете права! - хрипло выкрикнула она, едва успев уцепиться за дверь, чтобы Жанна ее не закрыла. - Предатель рода человеческого…
- А вы — ничтожество! - вспыхнув, заявила Жанна. - Вы...вам доверили такое сокровище, а вы...вы не то чтобы нормально защитить его, вы даже заботиться о нем по-человечески не можете. Будь я на месте ваших покровителей, я бы сгорела со стыда!
- У вас нет и не было никогда стыда, как нет и не было никогда совести, - возразила Леже.
- Как и у вас, не так ли? - зло выплюнула Жанна и, не дожидаясь ответа, захлопнула дверь.
Она еще стояла в прихожей, словно прислушиваясь к чему-то, и мысли бурлили в беспокойном, стремительном потоке, когда вдруг ее плеча коснулась чья-то рука. Жанна резко обернулась.
Аннет показывала ей блокнот в раскрытом виде, где на листке бумаги был изображен ее, Жанны, собственный портрет, настолько точный, что Жанна в первую минуту даже ощутила неприятное чувство. Она будто бы увидела своего двойника.
- Ты сама нарисовала? - осведомилась Жанна.
- Да, - отвечала Аннет. - Вы еще не вошли в класс, я вас не видела. Это говорит только об одном.
- О чем же? - мягко спросила женщина, хотя внутри у нее уже бушевало пламя, отблески которого отражались у нее в глазах.
- Я знала вас.
Эти три слова, такие короткие, заставили Жанну поднять голову и неподвижным, но ненавидящим взором уставиться на блокнот, выболтавший самую главную ее тайну. От полного яростных искр взгляда блокнот прямо в руках Аннет загорелся ярким пламенем. Девочка испуганно выпустила его из рук, и он упал на пол, постепенно истлевая и превращаясь в груду бумажного пепла.
- Так вы… - в больших и чистых глазах Аннет засверкало любопытство, граничащее с ужасом.
Жанна ладонями сгребла кучку пепла и поднесла ее к лицу Аннет.
- Вот. Видишь, что я могу сделать со всяким, кто окажется у меня на пути? Так что держись подальше от Жанны Лаведей, девочка.
Аннет полунасмешливо качнула головой.
- Вы не сделаете этого со мной.
- Почему же? Что мне помешает?
- Ваша привязанность ко мне.
7.
Мари Леже все так же стояла на пороге, тоскливо вглядываясь мутными глазами в серое небо и стараясь не смотреть в лицо старику, который сердито молчал. У старика были худые ноги и тонкое морщинистое лицо.
- Она оскорбила меня, - слова Мари точно улетели в никуда. Старик продолжал молчать.
Она решилась на последнюю попытку:
- Медариус, вы ведь знаете, что я не виновата. Я пыталась всеми способами оградить эту несносную девчонку от любых бед.
- Ты стала жертвой излишеств, Мари, - сурово заговорил старик. - Отдала себя на растерзание злых желаний, которые рвали твою душу и день и ночь. Ты — пропащая, и ее хотела увести за собой. Знаешь ли ты, Мари, что есть Зло?
- Знаю, - раздраженно отозвалась женщина.
- Нет, - спокойно отвечал он. - Вот почему на протяжении веков Добро не может победить зло: Зло знает, что оно — Зло, а Добро о нем понятия не имеет. Злые люди совращают добрых и невинных, а те даже пальцем не шевельнут, чтобы хоть как-то противостоять тому, что с ними творится.
Он сошел с порога и тотчас же растворился в потоках дождя, бьющихся о влажную, мокрую землю. Мари Леже в отчаянии вытянула руки к нему, к исчезнувшему, словно умоляя его вернуться:
- Не уходите! О, молю, не уходите! Вы обещали мне бессмертие! Подлецы те, кто не исполняет своих обещаний! Прочь! Прочь!
Совершенно потеряв надежду, она обессиленно скорчилась жалким клубком на крыльце дома, и еще долго люди, жившие в округе, слышали протяжный, страшный, нечеловеческий вой.