Книга 1 Расскажи мне сказку, мама Глава 2 Часть 2

                ЭПОХА ЧЕТЫРЁХ ЛУНН.

                Четвёртая луна

                "Расскажи мне сказку, мама".

                Книга первая

                СВОБОДА ВЫБОРА
               
                Глава 2

                Детство Наташки

                Часть 2

  Прошло несколько ничем не примечательных лет.
  Продолжая тайно увлекаться чтением книг, что приносила мама, в школе Наташка училась еле сносно. Исключение составляли уроки ботаники, зоологии, биологии, географии и астрономии. Осенью 1975 года с подавляющими тройками в табеле она перешла в восьмой класс.    
  Поздняя осень, вторая четверть, воскресенье, город Донецк, дом.
  Мама, сидя  на диване в углу зала, вязала отцу ещё один шерстяной свитер и смотрела по телевизору «Очевидное — невероятное» с профессором Капицей.
  Наталья в своей комнате мучилась с сочинением по письму Татьяны Лариной. Она чёркала симметричные узоры из геометрических фигур на листке черновика и чутким ухом слушала, что говорит по телевизору учёный о квантах и их свойствах. В голове не было ни одной мысли о каких-то там чувствах, какой-то там Татьяны. Ей надоело тупо копаться в учебнике литературы и грызть ручку. Порвала заросший сложными фигурами и цветами листок-черновик, закрыла тетрадь, бросила с учебником в портфель. Достала «Биологию», открыла, от нечего делать прочитала первую попавшуюся задачу. Заинтересовалась и стала решать. Спросила у мамы какая у неё и папы группа крови, легко разложила «X» и «Y» — генетический код и просчитала свою группу. Получилась вторая АВ, отрицательная. Подумала: "Мой суженый, если таковой вообще есть, ещё не родился. И он точно не такой франт, как Онегин", и побрела на кухню.
  Наташка сделала себе тёплый сладкий чай и пришла в зал к маме, замёрзла, прижалась.
— Мам, у меня вот тут есть вопрос. Скажи, а любовь, это как?
— Любовь? Да так, как-то… Вырастешь — узнаешь.
— Да, вырастешь тут… А мне вот сочинение сейчас надо написать.
— Какое?
— По Евгению Онегину. Письмо Татьяны Лариной.
— А вы уже это изучаете?
— Да, вот.
— А ты уже прочитала его?
— Скучно.
— Пушкин, скучно?!
— Да, скучно.
— Да ты что! Это ж Татьяна…
— Не понимаю об этой дурацкой любви ничего. «Охают, ахают». Мам, а расскажи тогда, как Лена? Она, если по любви вышла замуж, то почему почти сразу развелась? Что значит «свадьба» и «развод»?
  И мама рассказала, что замуж Лена вышла по «неаккуратности дружбы с мальчиками», потому, что гуляла допоздна. Что наш папа молодец, вмешался, исправил ситуацию, поставил «виновнику» ультиматум: «Или свадьба или тюрьма». Мол, папа сильный и справедливый, спас честь Лены.
  Наташка помнила, как сыграли эту странную свадьбу. И вдруг вспомнила следующие события с большими подробностями. Что всего через 5 месяцев после рождения Анечки, через девять месяцев после скромной свадьбы, в конце февраля 1971 года поздно ночью прозвенел тревожный звонок. Наташка ещё как помнила этот звонок! Лена плакала в трубку и, всхлипывая, рассказывала, что Сашка, муж, изменяет ей, пьёт и сильно бьёт маленькую Анечку. И она уже не может терпеть и боится оставаться с ним и свекровью. Что свекровь таскает её за волосы и бьет об стену.
Она слышала, как мама тогда разбудила отца, и в гневе передала ему слова дочери.   И очень хорошо слышала его ответ.
— Ну что ж, сама сучка ноги раздвигала. Что заработала, то и имеет. Её дело! Я вмешиваться не буду. Хватит с меня!
  И остался в постели.
  Наталья помнила и тот переполох среди ночи, быстрые сборы. Как мама тут же вызвала такси, велела ей, девятилетней, теплей одеться. Наталья надела клетчатое пальто, серую кроличью шапку-ушанку и они вместе поехали забирать Лену с крошкой Анечкой домой. Тогда шёл нудный снег с дождём. Но сейчас спустя пять лет, слушая мамин довольно сдержанный рассказ «о любви», Наталья думала: «Разве отец или муж, если он настоящий, может так? Если двое совсем не любят друг друга, зачем заставлять их жениться? А как же сказки о принцессах со счастливым концом… И жили они долго и счастливо…» И с восхищением вспоминала, как через два года, первый раз в жизни порог этого дома переступил Витя — Ленкин будущий второй муж — и краснея просил её руки. Его крепкие широкие плечи, рыжие вьющиеся волосы, задорные усы, щедрая улыбка, скромность, длинный греческий нос и доброта в глазах — мгновенно вызвали к себе расположение всех домашних. И вдруг Наташка, вспомнила недавний разговор по телефону, в котором поняла, что сестра снова беременна и в ближайшую субботу они с Витей и Анечкой приедут в родительский дом.
  Все пять лет общения с Виктором до этого дня — это была просто счастливая отдушина, дружба с рыцарем из сказки. Наташка представляла его настоящим борцом за справедливость, как Зорро, капитан Нэмо или Робин Гуд. И с самого первого дня не давала даже пообщаться с Леной, весела у него на шее, таскала за рыжие усы, рассматривала нос и не слезала с рук, даря Виктору всех своих кукол. Аж две! И, конечно же, свой маленький красный велосипед, чтобы они из Докучаевска приезжали чаще. А Витя почему-то всегда называл её: Я — Тарталья, Я — Тарталья.
  «Почему: Я — Тарталья?» Спрашивала она. А Виктор, подбрасывая её над собой как пушинку, смеялся и только-то отвечал:
  «А почему ты сама этого не помнишь, рыжая?»
  «Сам рыжая! Хм... Помню — что? Не понимаю, Вить».
  И Витя любя дёргал Наташку за смешные тонкие косички. "Нада-а, просыпайся, чудесница моя" — повторял он ей, рассказывая иногда сказки на ночь о драконах и благородных рыцарях.

  Наталья слушала сдержанный рассказ мамы и понимала, что за сочинение по литературе ей светит только громадная красная двойка, и заранее смирилась с предстоящим наказанием, если папа увидит в дневнике. Подумала: «Сотру! Не понимаю этих взрослых. Всё у них не так! Говорят не так. Думают не так. И поступают, как дураки. И девчонки в классе тоже. Ходят манерно, губы чем-то красят. Вот если бы мне жить тогда… когда было всё по-настоящему, по справедливости, как у Алехандро и Робин Гуда! И маму бы с собой туда забрать! И Витю. И вот если бы Димку Ветрова ещё найти!»

  Донецк. Школа №1, 8-«Д» класс. Понедельник.
  В конце второго урока, литературы, сдали тетради с сочинением. Дежурные попросили всех выйти из класса, чтобы проветрить помещение и вытирали доску. Светлый школьный коридор.
— Наташа, иди сюда, — подозвала её одноклассница Наталья Угрюмова.
— Что? — подошла к ней Наташка.
— О чём это ты с моим Лёней разговариваешь?
— С Зайцевым? У нас соревнования скоро в «Шахтёре», обсуждаем. Наши тренера вроде муж и жена, а скрывают. Непонятно. Вот, вспоминали их фамилии. А что?
— Я знаю, что вы вместе занимаетесь! Я спрашиваю, о чём ты разговариваешь с моим парнем?!
— Чего-о? Твоим парнем? Да мне всё равно, чей он парень. Если мне нужно будет с ним поговорить, я у тебя разрешения спрашивать не буду. Сегодня вы встречаетесь, завтра — нет.
— Смотри-ка, эта троечница ещё вякает! — подпели из-за спины две Наташки, Кутынская и Давыдова.
— Смотри, нарвёшься, — угрожающе произнесла Угрюмова.
  Наташка-сорванец не стала слушать дальше. Очень кстати прозвенел звонок на урок.
  В субботу на этой же неделе она и Лёнька выступали на соревнованиях во дворце спорта «Шахтёр», и каждый получил второй юношеский разряд: Лёнька в спортивной гимнастике, Наташка – в художественной. Награды, дипломы. В понедельник на переменах друзья делились впечатлениями. Продолжили во вторник. После окончания занятий на школьном дворе её встретили всё те же три Наташки-подружки. Улыбаясь, предложили вместе пройтись.
  В ближайшем сквере началась разборка. Из портфеля одиночки демонстративно было выброшено всё. Две из трёх заговорщиц ловко заломили ей руки, поддаваясь на подначки разъярённой третьей. Словесные угрозы и замахи руками ревнивицы скоро перешли в самые настоящие удары. Первый — в солнечное сплетение. Наташка-сорванец вздрогнула от боли. Сгруппировалась, напрягла все мышцы живота, как могла, и задержала дыхание.
  Удар в живот, опять в живот. Угрюмова била с размаху. Наташка-сорванец молчала. Угрюмова запыхалась и устала. Отступила на полшага назад. Наташка, наконец, сделала медленный, глубокий вдох и подняла на Угрюмову глаза в упор и чуть улыбнулась, думая, что всё уже закончилось, она выдержала испытание. А ту словно взорвало бешенство:
— Чё зенки вытаращила?! — и влепила сопернице пощечину. Теперь Угрюмова била ногами. Била по чему попало. Перепуганные подружки отпустили Наташку и попытались оттянуть взбешённую Угрюмову в сторону. Наконец они схватили её под руки и силой увели из сквера. По дороге они по-очереди оборачивались и посматривали на скорчившуюся у скамейки одноклассницу. Вслед себе они услышали то ли её сдавленный хрип, то ли шёпот сорвавшихся с деревьев сухих осенних листьев, долетевший до них с внезапным порывом ветра:
— Вы расплатитесь за это, девочки!
  Они лишь ускорили шаг.
  Наталья не торопясь, возвращалась домой по людной улице. Перешла по переходу улицу Университетскую у магазина «Военторг» и в этот раз не зашла к маме на работу в магазин "Книги". Наташке было абсолютно всё равно, что прохожие обращают внимание на её неопрятный вид. Но было странно понимать, что никому до неё нет дела, и никто не предложит помощь, не спросит "что случилось".
  Избитая вошла во двор. Дом, подъезд, три пролёта лестницы, пустая квартира. Разулась, сняла школьную форму у порога, переступила, как оставила что-то позади, и босая пошла в ванную. Спокойно включила свет, воду, долго смотрела на неё, подняла взгляд, взглянула в зеркало. Растрёпанные волосы, грязь на лице, руках, усталый вид. В волосах застряли кусочки опавших листьев, маленькая веточка запуталась в косичках, потерялась заколка. Наташка улыбнулась. Но улыбка получилась неестественной, скорее злой, как звериный оскал. Наташка опустила глаза, несколько раз вымыла руки с мылом, тщательно умылась и снова посмотрела в зеркало, но только на этот раз пристально вглядываясь в собственные глаза, как в зазеркалье.
  «ВЫ, те, кто ведёт меня по жизни и учит. Если ВЫ, действительно, есть — равновесия. Я прошу равновесия. За что так со мной? За что? Зачем?»
  Подумала, вскользь осмотрела себя. Залезла в ванную, села на край, смыла грязь с коленок. Заметила появляющиеся синяки и мелкие ссадины. Спокойно вытерлась, вышла из ванной, закрыла дверь и выключила свет. Надела домашнюю одежду, распутала косички, расчесала руками. Пришла на кухню, налила из чайника в чашку, выпила несколько глотков. Руки сами потянулись к спичкам. Наташка чиркнула и вглядываясь в жёлто-золотой огонь, медленно по очереди сожгла три. Безразлично погасила их в чашке с остатками воды и, не оборачиваясь, ушла к себе в комнату. Прилегла на кровать, одиноко сжалась в калачик, почувствовала, что замёрзла, накрылась с головой и вдруг всхлипнула:
— Вот если бы в нашем классе учился Димка Ветров, он бы им как следует, врезал! Да я бы и одна справилась, если бы только было честно: один на один и руки не заломили бы.
  И подумала: «Хочу собаку!»
  Согревшись, Наташка успокоилась и неожиданно для себя крепко уснула.

*   * *
   
   Шестой раз лесами и горами возвращается сирота Диметрий в родные земли Таврики.
   Шестое лето не покидает отрока надежда найти отца своего. Грызёт-кусает душу змея – горькая печаль-кручинушка.
   Пятнадцатое лето скоро минует за плечами у отрока. Вскоре выйдет он из чертога Волка – Владыки Велеса – мужем станет, а с потерей отца-матери так и не смирился он. Шёл домой Диметрий, шёл пустынями каменными, степями зыбкими, горами голыми и лесами разросшимися, чтобы вновь расспросить кого-то об отце, услышать новую весточку, аль найти его самого на Великом празднике Круголета летнего в родном городе на берегу моря Руського.

  За четыре дня перед священной лунной ночью Богини-Матери — Макош — одного из четырёх важнейших магических праздников со времени подписания Великого договора, угасания Великого Огня, возвращения светил на небосвод и отступления вод Великого Потопа.
  Пришедший вслед за войной Богов — Глад ушёл, Хлад — постепенно отступал. Земля вновь набирала и восстанавливала Жива-творящую силу, обрастала лесами да дубравами, наполнялась разного рода жизнью и живностью. Люди, рогатые, крылатые и пешие звери, птицы и племя драконье теплокровное — жили на этих землях пока в мире и согласии. Народы тщательно берегли заветы уцелевших старцев, слушали речи мудрые о прошедшем лихе и продолжали жить, соблюдая Коны и Веды Праотцов — Расичей — даАрийцев, хАрийцев, Расэнов и Святорусов.
   Каждый год задолго до праздника чудом уцелевшие люди новых градов-звёзд-крепостей и селений — семьями от стариков до деток — изготавливали для него атрибуты, одежды и щедрые подношения-требы.
   До наступления дня летнего солнцестояния повсеместно звучали девичьи и юношеские хвалебные песнопения, звуки зурны и дудочки. И стариковские подробные сказы под гусли или жалейку, о бывшей великой беде и великой победе Света над Тьмой — победе Небесных Отцов над тёмными кощеями, о том как взошёл теперь на небо сын Солара — Ра.
   Слушал и Диметрий в оба уха о том, какая несчитанная цена за жизни нынешних детищ заплачена.
   О том, что эти земли теперь — есть Великий предел между двумя мирами и, стало быть, надобно людям пребывать всегда во всеоружии и зорко границы договора держать.
   О том, что ежели снова падут в равнозначный год, день и час два Геркулесовых столба, что в граде Троя  в устье трёх рек стоят у врат Кощеевых, то вновь придёт на Великие земли руськие со всех сторон беда неминучая.
   О том, что крепко помнить сие людям надобно, верно в летописях писать словом праведным. Сказывать сызмала чадам Рода свого словом истинным. Рать крепкую, мудрую, непобедимую с молодых ногтей растить в Праведности да воспитывать ловкостью, храбростью и примером непреклонного Духа и воли Великих отцов-богатырей славных витязей.
  Под сказы сии и песнопения трясут-собирают девы созревшее круглое красное зерно амарантовое и длинное белое овсяное. Плетёным ситом на ветру веют его жёны и старушки. Мелют его солнечные мельницы каменными тяжёлыми жерновами. Носят смеленное в дом мужи и отроки. Девы, жёны — родниковую воду в кувшинах на волах везут да зрелый хмель по дороге с собой в подол берут. Ставят на солнышко люди хмельную опару на молоке, на высокий хлеб зреть-подниматися. Чтобы с хлебом тем, заговоренным амарантовым, впитали в себя люди память предков и знания, жили бы в мире долго сильными, здравыми, мудрыми.
   В ночи растущих лун в дом свой на белую печь отдыхать будут тесто то ставливать.
   Трижды будут так его на Рось выносить.
   Трижды станут тёплое тесто мужи да жёны под сказы и песни старцев с диким мёдом и с конопляным Царь-маслом вымешивать.
   Будут в ночь четвёртую хлеба ароматные выпекать люди добрые, да на тесто и в печь хвалебницы и здравицы припевать-приговаривать. Ляжет утром на широкий чистый стол румяными караваями сие оружие люда русского, люда непобедимого.
   С раннего утра в четвёртый день начнётся великое празднество. А пока достают из колод липовых опару хмельную жёны со всеми своими детишками. Сменяясь дружиной, умелыми руками усердно замешивают тесто созрелое. В горячую печку-матушку с поклоном до утренней зори в липовых коробах будут ставливать. Ставливают они тесто да травами целебными дома окуривают. Окуривают, да благодарности Отцам Небесным за Мир приговаривают. Печь-матушку прашивают, рунами да цветами стены её расписывают, чтоб выносила она хлебное детище да высоким зрелым родила к утру.

   Босиком по ранней целительной росе ходя, снова в этот день у моря Руського (Чёрное море), складывают люди три костра. Приговаривают мужи, улыбаются, силой и ловкостью меж собою в потешной битве на конях и пеши на кулаках меряются.
  Девы свой костёр в стороне аккуратно складывают, целительные сухие травы пучками в дрова вкладывают. Украшают они его ткаными красными лентами да поют песни звонкие раздольные.
   Маги храма Сварога и Макош-Матери — третий костёр — Свадьбу вместе складывают. Три костра уже к полудню наизготовке стоять будут.
   Один сложен аккуратным колодцем ровно в девять скатных уровней. По числу уцелевших миров. И другой – колодцем – в девять ступеней, по числу родников человеческих.
   Третий костёр — высокой острой горою – двуглавою палицей – башнею. Как те столбы, что были прежде страшной войною разрушены.
   Шумит, шутит, поёт-веселится народ да душой жизни и миру радуется. Баньки истопит горячие, паром весь хворый дух из себя дубовым веничком выгонит. Омоется народ потом водой ключевой с головы до ног, в расшитые рунами белые одежды стар и млад оденется.

   В преддверие праздника гаснет тёплый длинный день. Засыпает сын Солара – юноша Ярило солнышко. Золотой зорёю, как шёлком с головой укрывается.
   Вечер-Вечерович в свои чертоги входит, тянет за собой синий плащ расшитый яркими зорями. Восходит над морем Руським большим ковшом белый крылатый дракон о семи звездах(Большая медведица).
  Вот и Диметрий взобрался на высокое дерево, что стояло как раз рядом с кострами, чтобы издали всё видеть. Сел на толстую ветку достал яблоко, укусил и захрустел. А заплечный мешок над собою повесил.
   Простоволосые девицы-ведуньи в венках из целебных трав и цветов, в белых и красных нарядах подпоясанные травами-оберегами от сил нечисти гурьбою гордо хаживают. Медовую сурью глоточком попивают. Радостно заводят ведуньи быстрые шутихи-хороводы. Всё громче звучит разноголосье девичье, волшебные заговоры-песнопения на урожай, мир и долголетие. Искрятся их глаза юные. Блестят улыбками лица светлые. Струятся волной на ветру их золотые волосы ниже пояса.
   Добрые молодцы зыркают на них издали, примечают себе в жёны Весту Деву умницу, рукодельницу да красавицу. А влюблённые ищут ночью по лесам цветущий папоротник — колдовской ПерУнов красный цвет, чтобы невидимкой стать, да к любе своей незаметным в дом входить. Дык чтобы украсть-то у чудища цветочек тот аленький, надо ведь молитвы знать, надо лешему молиться, Вечер Вечеровичу. А как не знаешь тех слов правильных, то в лесу-то его навек неприкаянным останешься, лешему службу служить будешь, грехи свои и чужие отмаливать.
   Радуется род человеческий ясному небу, тёплому солнышку, земле-матери и горячему хлебу высокому. Радуется, не устаёт.

   Как стала заря вечерняя угасать, так и стали зажигать маги два священных костра от огня Круголета прошлого, что берегли они год в своих святилищах.
Нежно звучат кугиклы, рели и маленькие бубны с серебряными бубенцами. Зовут они резвых девиц танцевать. Пока огонь разгорается, магини храма Матери-Макош шагом заветный ленту-хоровод ведут. Собираются вслед за ними и простые девушки. Второю длинною пёстрою лентой становятся. Вьются, вьются ленты хороводов быстрыя весёлыя. Сплетаются белая и красная, да двумя кольцами вдруг становятся. Кружатся девушки зрелые не замужние, и с магинями вокруг Колодца в двойное кольцо сливаются. В противоходное кольцо, колдовское, водно-огненное.
   Верховная жрица ЧандИ с помощницами последние приготовления для встречи огня и воды, летнего Солнцеворота заканчивает. Вот подносит она священный огонь к костру-колодцу и травы в нём крест-накрест зажигает.
   А девочки-отроковицы пока в хороводах не участвуют, на свою голову венки из сорванных трав и цветов не кладут. В очельях они, поодаль от магии пока держатся. Не вызрели ещё. Издали учатся.
   Гуляет огневолосая Санти с подружками Иришей, Друдой и Агнией в самотканых очельях-оберегах с рунами «Коловрат», «коло Рода», «Солнце» и «Лотос». На хороводы-пляски поглядывают, пританцовывают и любуются. Собирают отроковицы цветы, плетут венки для зрелых дев и юношей. Раздают их прохожим, подпевают и наблюдают за празднованием.
   Пришло время, и остов солнечного костра крест-накрест зажигается. То Саам и его лучший ученик Гой стараются. Быстро, ярко расходится красно полымя. Там собрались крУгом и проводят ритуалы жрецы и ученики храма Сварожьего.

   Вот привстал и вытянулся во весь рост на своём высоком укрытии Диметрий – сирота переходная. Во все глаза в любую мужскую стать и лицо он вглядывается. Ищет отрок среди магов отца своего семь лет назад пропавшего. Ищет он, кулаки время от времени сжимает да волнуется. Трепещет в груди его сердце юное, одинокое. Надежда в его глазах то горит, то светится влагою. Плач зубами крепко в горле отрок сжал и зорко далёко выглядывает.

   А верховный жрец Солнца и священного огня — Саам с помощником Гоем — готовят к посвящению нескольких учеников у сплетенного из соломы божества с большим деревянным детородным органом, выкрашенным в красный цвет. Оттуда всё громче доносятся колдовские звуки варганы и бубнов, обтянутых козлиными шкурами. Это умудрённые опытом маги открывают тонкие врата, соединяющие здесь и сейчас уцелевшие девять миров. Чтобы Отцы Небесные сделали выбор ученика и даровали ему свой тотем.
   Гудит побережье и волненьем колышется, очаровывает разливающейся магией, зовёт и манит всех без исключения. Держатся лесной и небесный народы далече сего дня, словно не желают людям мешать.
   Вот девам послышались нарастающие издали звуки варган и глухие, словно дальний частый гром, удары больших и малых жреческих бубнов. Это воины-маги Сварожьего храма начинают мужской колдовской танец вокруг своего разгорающегося костра. Выходит первым к огню лучший ученик Саама — Гой — сильный, высокий боевой маг, затем други-маги. Хоть и младшие они, но дюжие и крепкие.
   Юноши-ученики шаг-в-шаг повторяют пляс за наставниками. Маги так бьют в бубны, что звук их, словно гром со всех сторон приближается, а с неба град сыпется. Дудочки так звонко играют-переливаются, будто слышны звуки летящих ночных стрел.

   Зорко глядит с дерева Диметрий на высокого мага Гоя и побратимов его, любуется. Любуется сирота, дивится танцу огненному и мастерству воинов, в лица мужские вглядывается. И мечтается ему о своём отце или друге верном таком, что ни грозы не боится, ни кощея, ни меча, ни полымя.

   Пространство у костра плотно заполняют волны и звуки музык, которые вводят всех мужчин в состояние восторженного Духа. Уже и горожане присоединяются к священнодействию, тем наполняют его и усиливают. Играющие на священных инструментах маги входят в раж. Наливаются огнём крепкие мужские тела и души. Сбрасывают свои рубахи маги, по пояс оголяются, длинны власы распускают по ветру, дружно танцуют плеч-о-плеч. Кружатся они, поют и прыгают, взлетают и зависают над землёй, словно птицы крылатые. Показывают они Отцам Небесным силу, магию и ловкость Сварожьего племени. Легко играют они мечами и факелами. А за то, что лучший ученик Саама маг Гой высоко подпрыгивает и зависает в полёте, как птица, в народе с почтением давно прозвали его Сигайлой Перуновичем «Прыгающий огонь».
Городские мужи, селяне, воины, богатыри соединились за ними в хороводе во второй круг и, ускоряясь, двигаются плечом к плечу плотным потоком, как воины. Бегут они широким кругом вокруг костра с боевыми магами впротивоход. Так они вместе создают единый магический вихрь.

   А огонь так буйно разошёлся, будто ожил и человечью плоть обрёл. Он, словно дитя Перуна, мощной силой высоко вздымается. Кружится пламя и танцует в золотых доспехах вместе с людьми танец непобедимого воина. Огненным мечом поверх голов своих побратимов — детей Сварожьих — восемь кругов описывает. Объединяет их в славное воинство.

  А далее за женским и мужским полыхающими кострами, давно готов стоит и ожидает своего часа третий – Свадьба. На рассвете он примет в себя огонь от костров Макоши и Сварога, ознаменует союз Солнц и Лун. Боги зачнут на Земле, родят к осени урожай, наполнят чрева скота потомством и одарят людей здоровыми детьми и долголетием. И так зачнётся божество, Треглав — бог о трёх лицах. Ярило – юнец станет зрелым мужем – Купайлою, а к осеннему дню равноденствия – Свянтовитом – воином в доспехи оденется.

   На исходе бурная святая ночь. Постепенно гаснут костры. Ослабевают хороводы и танцы обоих культов. Отдыхают люди, кто-как устроившись на берегу, дух переводят перед Свадьбою.
   И вот настал долгожданный момент – забрезжил зорёю рассвет. Гомон и народные песнопения замолкают. Слышится щебет ранних певчих птиц. Другие — разрезают небо крылом и бесшумно скользят далее. Затаил дыхание весь народ, поднялся молча и направился к тихому берегу. Ждёт он, когда небо после ночи первый раз вздохнёт.
Приподнялся и Диметрий на своём высоком укрытии, затаил дыхание, тишину слушает, первый вдох утра в этот раз с трепетом ожидает.
   Маги у затухающих костров тоже замолчали, остановились и повернулись лицом к восходящему солнышку. Женщины подняли руки к небу, создав руками и телом священную чашу – Грааль. Мужчины, раскрыв широко руки внизу, олицетворяют мужское начало – жезл. Так все вместе к тройному пределу меж землёй, небом и водами босыми пошли.

   А Санти с подружками побежала гурьбой на холм, чтобы видеть всё, что будет дальше. Лишь чуть оторвался от утреннего водного горизонта Ярило, как девочки увидели, как он словно купается: слегка вошёл и вышел, вошёл и вышел из дрожащих утренних девственных волн. И маги на входе солнца в воду восторженно запрыгали у кромки моря, и все вместе громким хором выкрикивали: «Хо! Хо! Хо!». На выходе солнца из воды: «Ра! Ра! Ра!». И так люди снова стали свидетелями скрепления священного союза между небом и землёй, рождения его сына Хо-Ра. Когда «купание солнца» было завершёно и Ярило, наконец, оторвался от водного горизонта, став Купайлой, девочки увидели как Саам и Чанди, расставив руки в стороны, медленно пошли ему навстречу прямо по глади спокойных вод.
   Прикрыв глаза рукой, Санти, как и все, увидела Крест из двух столбов света, в их центре солнце, и заметила появившееся вокруг нежное аметистовое свечение. То проявлялись так купола небесные.
   Она знала, что, так входя в центр креста – круга солнца — великие маги духом соединяются с богами, наполняются чудотворной силой и знаниями.
Вот крест и фиолетовое свечение постепенно исчезли, и Саам с Чанди, получив благословение, скрестили руки на груди и возвратились с ним на берег. А с горы люди с радостными возгласами погнали в воду зажжённое восьмиосное расписанное рунами колесо – «Круголет». Крутилось-вертелось оно на красной расписной девятой оси, что было насквозь в самый центр колеса вставлено. Быстро вкатилось Коло, с шипением погасло и поплыло дальше в солёное море.

   Сопроводил глазами Диметрий горящее Коло в море, глаза закрыл, тяжко выдохнул и тихо прошептал.
— Шестое Коло погасло без тебя, матушка. Восьмое укатилося в море без тебя, батюшка.
   Взгляд горестный поднял отрок и во все глаза глядел, как пьяные от ритуала любви маги возглавили шествие к седовласому старцу, чтобы народ его мудрость услышал.
   Остановились они рядом чуток отдохнуть. Народ столпился вокруг дедушки и, слушать его приготовился.
   Кивнул старец Сааму и Чанди, поклонился в пояс всему люду руському, поклонился солнышку и Мать-Земле. Плащ с головы и с плеча назад сдвинул. Сел он на большой морской камешек. Ударил гусляр три раза по струнам и запел звонким серебряным голосом:
Как во времена наши Великие давние
Тремя солнцами Мидгард освещалася.
В битве с Кощеями серыми хладными
Сестра — синяя Дэя живая порушена.
Люди добрые, Дэя живая порушена.

Ой, как на Землю-Даарию Живой цветущею
Лютой смертью части Дэи спустилися.
Пали камни Огнем, вОды хладные — бедствием.
Страшной ценою над кощеями победа одержана.
Люди добрые, страшной ценою победа одержана.

Лютой смертью по миру лихо пустилося.
Частые волны по четырём светам покатилися.
Тучи чёрные, красные молнии, громы частые.
Рёвом ревела Мать-земля, в болях корчилась.
Люди добрые, Мать-Земля в болях корчилась.

Крокодилом зубастым проглочено солнышко.
Дней, ночей не видать. Твердь земли и небес перемешалися.
Льдами хлад пошёл, Глад — чёрной смертушкой.
Померла Мать-Земля, пеплом-льдами покрылася.
Люди добрые, померла Мать-Земля, жизнь прекратилася.

В битве змеев Кощеев с Ратью белой Сарожичьей
Страшной ценой над Мардуком победа одержана.
Великим хрустальным щитом от хлада защИщена. 
Благо Любовью Небесных Отцов к Яви воскрЕшена.
Люди добрые, любовью к жизни Чудом воскрЕшена.

  Отложил старец гусли за плечо, достал релю, поклонился и дальше пред людьми речь певучую держал.
 
Как во времена наши Великие давние
Чудо в новом небе Свати случилося.
Отцами Святыми в Ведах писалося,
Словом верным их по светАм разбежалося.

Как высОко летела Великая Матушка-Утица
Над молочным океаном, над рекою Ирия звёздною,
Лели хладный камешек приняла со дна в устьица.
К кисельным брегам понесла то яйцо драгоценное.

Как Сварог увидал в зобу Лели камешек беленький
Слово сказал, стал расти он, тяжким делаться.
Оттого обронила то яйцо каменно Утица.
Полетел белый камешек с белым пламенем.

Как нашла то яйцо каменно Тара Перуновна.
Ни поднять, ни разбить не смогла его девица красная.
Подивилась тому чуду рунами писанному.
В том писании было Матерью-Утицей сказано,
Что в яйце сим игла, на конце её гибель Кощеева.

Вот случилося и в Таврике чудо похожее.
Воротилася из лесу девица-травница
Девица красная — Тара из Рода Перунова
С золотою косой ниже пояса.

Стала сказывать отцу, своей матери,
что нашла она бел горюч Чудо-камешек,
что с неба пал с громом давича в озеро синее.
Что камень тот будто яйцо Матушки-Утицы.

Быстрее ветра побежала дворами весточка,
что с златовласою девою Тарой случилося.
Будто сыскала она камешек Матушки-Утицы
Собралися тогда люди и Чудо очами увидели.

Поднатужились, из кипящего озера вынули камешек,
спустили с горы, привезли в городище яичко горячее.
Разделила на равные четверти оное Курочка.
Белы камени Алатыри из него мастера сделали.

Собрались восемь магов вместе, в единый день
Поздней красной звездою Ореей(Марс) указанный,
сыскали для одной четверти место на бреге моря Руського,
для двух ещё в храмах Сварога и Макош-Матери.
 
Для четвёртой косушки место нашли в славном городе.
Чтобы звучал он голосом Праотцов наших праведных
и получали бы внуки их знания через ясные образы.
Так заложили крес Солнечной Матушки-Утицы,
ежели глазами птицы сверху из ступы глядеть.
 
Решили: пусть стоит он  расписанный рунами,
на страже пределов Света белого от Ямы Кощеевой.
Так, летящее в небе яйцо кощеи серые тоже видели.
Как об упавшем прознали они,
так и начали лезть в земли руськие.

Восемь чудодеев хрустальною силою заветных посохов
разогрели четверти каменны заново звуками-песнями,
запечатали руны в них, что были в Ведах указаны.
Звёздным железом оковали Алатыри кузнецы и литейщики,
Чтоб кощеи ни тронуть, ни сдвинуть их не смогли.

Девицы-мастерицы — камни глиной белой окрасили,
Красным соком трав Круголет на них выписали.
Восемь жриц Матери-Утицы глубОко Кола Дарь запечатали,
Чтоб кощеи ни видеть, ни украсть Алатыри не сдюжили.

Дети Отцов Небесных перенесли камни по воздуху ступами,
на каждый поставили чашу медную со четырьмя ушками
— лепестками лотосов, что плавали в кипящем озере.
Воды чистые серебряной кувшинами носили мОлодцы дюжие.
 
Девы — чаши медные той водицей святою наполнили.
Жёны — вложили в них камни-яйца Матушки-Утицы.
Чтобы силу камней для Рода Сварожьего брать.
Всяк труд свой отдал, любовь к Праотцам и умение.

  Встал старик, пошёл меж людьми
и без музык теперь молвить стал:
— Ныне всем миром мы так сделали,
как Матушкой-Утицей было завещано,
как златовласою Тарой Перуновной
с камня павшего белого считано.
Делайте так впредь, люди добрые.
Детушек  бЫли сией научайте.
Помните то, что вы племя Свято-Сварожее.
Коль сызнова лихо придёт от кощеевых —
не сдавайтеся, ясные соколы.

  Вот и ясно стало людям, отчего градостроители над каждой четвертью Алатыря башню о четырёх золотых куполах-лотосах ставили, вокруг неё каменные ступени делали в восемь квадратных уровней и вход четырём ветрам оставили, пошто(зачем) оковали их железом узорчатым. Чтоб звучал-пел Алатырь песню Рода победную и хранил в себе вечно погибель Кощееву. Так продлится мир, договор не нарушится.
  Поклонился весь народ старцу в ноги с благодарностью и к третьему костру — Свадьбе пошёл. Там вокруг Алатыря будет Свадьбу играть.

   В этот год, как и прежде маги по завету Утицы сложили на берегу вокруг камня и чаши башню о четырёх головах, ступенями выложили вокруг неё четвёртую — меньшую, в девять квадратных скатных деревянных уровней.
   Старики меж брёвен сухие травы вставили.
   Старушки — снопы из золотых колосьев прошлого урожая.
   Жрица Чанди и магИни всякого возраста сплели толстую соломенную верёвку, будто это Ирий Небесный. Разложили её вокруг скатного квадрата и соединили в кольцо красными лентами. Так камни те вновь горючими (горящими) и целющими (целебными) по сказам будут. И стали называть люди те сооружения Белыми Целющими Ступами Мудрости.

   Глядит Диметрий-Ставр, как размеренно за магами в синих одеждах (проводниками знаний Небесных Богов), выстроились два потока людей (красный и белый), и попарно общим весёлым гомонящим ручьём направились к третьему священному алтарю. Видит он, как женский и мужской потоки сошлись и шествуют счастливо рядышком.

   Непосвящённые девочки и мальчики, не вышедшие из чертога Волка(младше 16 лет), держатся отдельно, но так, чтобы всё хорошо видеть и слышать.
   Ещё немного и начнётся Венец (Стефания)солнечного праздника Круголета.
   Сидит Диметрий на высоком дереве, во все глаза в мужчин вглядывается, отцовскую стать не перестаёт разыскивать и всё-всё в таинстве в этот раз подмечает.
   Вот видит он, как верховные жрецы обоих культов одновременно разжигают один общий костёр – Свадьбу. Великая (высокого роста) Чанди подошла и подожгла соломенную верёвку с обеих сторон. Великий Саам с другой стороны поджёг вертикальную – деревянную башенку.
   Ярко разгорается Свадебка и оттого Диметрий вдруг ощутил, что и его тело теплом наливается. Услышал он, как оба великих (высоких) жреца заклинания громко пропевают – и сам явно почувствовал, как дрожь по жилам его волной пошла.
   Вот увидел, как возглавил маг Гой мужское шествие, как понесли юноши в руках приготовленные небольшие факелы, направили их на женщин – так и Диметрий в своём теле напряжение мужское испытал.
   Удивился отрок, ощупал себя, осмотрел и подумал, что, видимо, из чертога Волка  только что вместе с учениками храма Сварога и он вышел.
   Встречаются и расстаются мужской и женские потоки. Плетут они замысловатые хороводы наподобие жгута их двух верёвок. Входят потоки один в другой, пропускают под руками друг друга юноши и девицы, крепко руки сжимают и не позволяют потокам разорваться.
   А Диметрий глядит на волшбу сильных мужей да красных девушек и в себе восходящую негу сладкую чувствует. А нега та в животе да в ретивом сердечке горячим трепетом разливается. Крепко за ветви Ставр взялся, чтобы от головокружения случайно на землю с высоты не свалиться. Подумал и сразу привязал себя шнуром к сильной веточке.

   Вот развязались хороводные ленты-верёвочки, пошли-побежали они рядышком вдоль разгоревшейся широкой Свадебки. Сомкнулись потоки мужской и женский в два круга и кружатся быстрее параллельно навстречу друг другу. Соприкасаются животами мужи и девушки, сталкиваются охотно плечами, грудями и бёдрами. Задорно кружатся и смеются они. Охотно друг другу во все очи сияют-улыбаются. Радостным действием повторяют молодые маги мудрость и знания Отцов Небесных, которые получили в обучении чрез своих умудренных наставников.
   Не выдержали напряжения руки человеческие. Как должно, разорвался наконец хоровод со смехом и веселием. Разбежались, смешались люди, словно речного жемчуга бусины скатные, словно самоцветов камни оглаженные. Девушки – жрицы срывать с себя пояса – обереги стали и бросать их в костёр Свадьбы начали. Вздымаются искорки над пламенем, и оно от трав цвет меняет в цвета Ра-Дуги. Юноши-жрецы взяли и быстрее зажгли в этом костре маленькие факелы. Заигрывая да в глаза жрицам заглядывая, стали они разыскивать ту, что охотно согласится принять их огонь.
   А у Ставра у самого искорки-мурашки по спине как побежали, как защекотали. Кожа под волосами взъерошилась вся, спина вспотела у отрока. Растрепал рьяно Диметрий обеими руками волосы, распустил косы и так на ветру их простыми оставил. Глядит он зорко и видит, как девушки-красавицы веночки с голов своих снимают. Зарделся Ставр, частым дыханием стала грудь его подниматься. Почувствовал он, как дыхание перехватило и, одним движением развязал шнурок, что у ветки его сдерживал. Поднялся во весь рост отрок и пуще прежнего вглядывается. Увидел он, как кладут красавицы веночки на маленькие дощечки, на которых красным написано: «Хо Ра», символы Солнца и Лун, сплетённые в один знак — свастику. Подумал юноша: «Что бы это значило? Неужто любовная магия?». И увидел Ставр, как, наполненные чувствами маги разошлись и ищут огонь в глазах дев, которые им будут по нраву в этот раз. Увидел юноша как, поддавшись чарам любовного ритуала, стали создаваться пары, и сам на миг о том задумался.
   Девы, когда опустив взор, а когда стреляя глазками, начали подавать юношам-жрецам дощечки-венки из цветов и трав. Юноши, гордо выкатив грудь колесом, в центре каждого из них ставят в отверстие маленький горящий факел, зажжённый от Свадьбы. Ставят, друг другу на ушко шепчут что-то и хохочут от удовольствия. Торжественно понесли пары «Малые Свадьбы» к воде, песни поют – заговоры на зачатие и урожай приговаривают. Опустили веночки на воду и в путь их отправили.
Почувствовал Ставр тоску вместе с радостью. Не знал он, что в теле и в сердце его творится-меняется. А пары с песнями в воды вошли. Держатся они за руки, с головой окунаются и, выныривая с брызгами, славят свершение летнего Солнцеворота. Кричат ликующим разноголосьем: «Зачни-и! Зачни-и!».
   Диметрий чуть с дерева от того крика не свалился. Сел он дух перевести, и видит, как селяне их с берега поддерживают и тоже радостно голосят «Зачни-и! Зачни-и!». Затрясло Ставра, подумал он: «Что ж это со мной деется?! Матушка моя, подскажи!»
   Искупались в рассветном море маги, возвращаются парами на берег, берут заготовленные заранее спелые колосья прошлого года и начинают следующие хороводы. С их одежд на землю и на колосья, словно дождь струйками стекает вода, и маги другое кричат: «До-ождь! До-ождь!». И люди радостно им вторят: «До-ождь! До-ождь!»
   Сел Ставр на ветвь, обнял дерево и заплакал, не зная отчего.

   У самой Свадебки, Саам и Чанди прохаживаются, строго глядят, чтобы порядок в ритуале горожане не нарушали и далее ведут Великое действие. Наблюдают они, сколько в этом году совпало магических пар. Означает это, каким щедрым может стать год.
  И только после этого подают они знак, и к празднику, наконец, все жители ближних селений и городов присоединяются. Взрываются они быстрыми хороводами и громкими песнями. Как пошли-побежали девки в пляс женихов раззадоривать! А они-то, а они-то как хАживают: лбы мокрые, рубахи с груди срывают и очертя голову в танец бросаются. Голоса – будто гроза нарастают, улыбки – словно молнии сияют. Танцуют, глядят они то на девиц раскрасневшихся, то на Свадьбу высокую, а в глазах огоньки горят-разгораются. Будто святая нега Материнской и Отцовской Любви в них горячим родниковым ключом бьёт. Вприпрыжку подбегают люди и бросают с размаха в священный костёр Свадьбы свои подношения Матери-Земле и Отцу — Солнышку: поленья, травы, колосья, ягоды, плоды. Собираются гурьбой, плетут волшебные хороводы и многоголосьем широко на всё побережье поют-заливаются:

Как на ИвАна, ой да на КупАйла
красна девица гадала.
Марья девица гадала,
ПерунОв цветок искала.           (Перунов цвет - колдовской цвет папоротника)

Ой, как Ивана, ой да на КупАйла!
КупалА ой, да на Ивана КупайлА!
ПерунОв цветок искала.    
Славься, Свята ночь Ивана КупайлА!

ПерунОв цветок искала
и его нашла, сказала:
Где ты, милый ненаглядный?
Где ж ты, Лада моя?                (Лада - любимый)

Ой, как на Ивана, ой да на КупАйла!
КупалА, ой да на Ивана КупайлА!
Где ж ты, Лада моя?
Славься, Свята ночь Ивана КупайлА!

Затворю окно и дом тихонько.
Вечер Вечерович входит в дом.
Вечер Вечерович входит в дом
Ночью кОзни прАвит Домовой.

Ой, как на Ивана, ой да на КупАйла!
КупалА, ой да на Ивана КупайлА!
Ночью кОзни правит Домовой.
Славься, Свята ночь Ивана КупайлА!

Вот привиделся лик милый
Марье деве белоликой.
Цвет ПерУна отыскала,
К сине морю побежала.

Ой, как на Ивана, ой да на КупАйла!
КупалА, ой да на Ивана КупайлА!
К сине морю Марья побежала!
Славься, Свята ночь Ивана КупайлА!

Слышен песен голос звонкий
Над кострами, над водой.
Все дороги засветились.
Как привиделось, так свершилось.

Ой, как на Ивана, ой да на КупАйла!
КупалА, ой да на Ивана КупайлА!
Как привиделось, так свершилось.
Славься, Свята ночь Ивана КупайлА!

   Бездетные супружеские пары подходили и с надеждой бросали в огонь вырезанные из дерева большие детородные органы и сплетённые из трав и красных ниток фигурки новорождённых. Взамен, длинными-длинными ложками они старались достать из самой середины костра сварившиеся яйца и сразу съесть их, в надежде зачать и родить. Если яйцо красное досталось – девочка, если в травах не окрасилось и осталось белым – мальчик. А ежели кто обжёгся, обронил свою ложку, не успел или не смог достать яйцо… Что ж — в следующий раз счастье будет.
   Они многоголосным хором продолжают:
Боже ж мой, боже
Пошли сына гожа.               (Гожа - здоровый, сильный и умный)
Пошли детю деву                (Детя дева - дочь)
Красную царевну.               (Красная - красивая. Царевна - в ладу с умом)

Как на Ивана, ой да на КупАйла
С Богом Марья дитятко зачала!
КупалА, ой да на Ивана КупайлА!
Славься, ночь Ивана КупайлА!

Дай ей Коло тё, бела веретё.     (Коло - один год)
                (Бела веретё - счастливая нить судьбы)
А сыночку силу — Рода  золотё.(Рода золотё - Золото Рода - знания предков - Веды)
Ся бы Свадьбы кратка ночка —
на долгая  житьё!

Ой, как на Ивана, ой да на КупАйла!
КупалА, ой да на Ивана КупайлА!
С Солнцем Марья дитятко зачала!
Славься, Свята ночь Ивана КупайлА!

Ой, как на Ивана, ой да на КупАйла!
С богом Марья чадушко зачала!     (Чадушко - желанное дитя)
И на Пасхеть — Спаса-сына родила! (Пасхеть - весенний праздник Ариев)
Славься, Свята ночь Ивана КупайлА!

   Таинство народное продлится до следующего утра. Все молодые люди веселятся, поют и водят хороводы с факелами, и делают так же, как делали маги.
   После того, как разорвался быстрый двойной людской хоровод, незамужние девы, достигшие шестнадцати лет, в венках и красных одеждах, к ночи стали входить в воду по грудь и отпускать свои венки. А парни стали бросаться вслед за ними и пытаться их поймать, чтобы так найти себе достойную хранительницу домашнего очага, Весту, если только она будет согласна отдать ему свой венок и принять от него деревянный ритуальный нож. Больные или слабоумные в ритуалах не участвуют и не имеют права создать семью, тем сами не будут страдать до смерти, не передадут детям болезнь и ослабят горем воинство Сварожие. И если слишком увлёкшиеся поиском жены парни, сами не попадутся на соблазнения и чарующие голоса охотящихся сейчас за ними в море русалок и марен, то они прошли испытание на верность.
  Весёлый праздник, хороводы и пения заполняют все окрестности. К рассвету, высоко задирая расшитые белые подолы и светя белыми стройными ножками, с задорным смехом через костёр-Свадьбу стали прыгать девы, чтобы зачать много здоровых детей, ну и конечно позаигрывать с юношами. А юноши, очертя голову, сигают за ними через самую середину пламени, чтобы ни в чём не уступить Девам, чтобы очиститься, глянуться избраннице и, став к осени мужем, давать ей частое зачатие.
   Разбежится, разорвёт так юноша крепкий круг, отобьёт из него деву, что ему по нраву пришлась, возьмёт её крепко за руку, в глаза её ясные глянет и, если люб он ей, то улыбнётся она в ответ и, держась за руки, через огонь вместе не раз пролетят. Уединившись после, обменяются они тремя свадебными символами: веночком, поцелуем и деревянным ножиком.
   Круговерть, песни и озорной смех не смолкают. Задорные прыжки-полёты через Свадьбу в одиночку и парами не прекращаются. Гаснет потихоньку великий волшебный костёр, а праздник не кончается.

   К исходу дня Солнцеворота к Сааму и Чанди подходят пары за благословением на испытания. Их помощники Гой – в народе Сигайло Перунович (прыгающий огонь) и Ириша – в народе Дарья Числобоговна (одаренная знанием числа - Харифметике), считают подошедших. Так маги знают, сколько совпало пар, так и понимают, как воспользуются люди благословением Богов. А ещё, насколько в следующем году увеличить посевы и хранилища надобно. Затем, взяв последний огонь Свадьбы, маги и новопосвящённые ученики стали расходится и разъезжаться по своим обителям, чтобы встретиться только на следующем общем празднике. А народ остался с удовольствием догуливать Солнцеворот до последней искры костра – Свадьбы, чтобы разобрать весь его пепел и сегодня совершить обережный ритуал для своего дома-очага и рода.
   Кузнецы-литейщики обязательно возьмут его столько много, чтобы на весь год хватило в горнило щепотью волшбу добавлять. Пахари — плуг весной овеивать. Бабки с дедками — в баньке от хворей пеплом мыться будут. Мно-ого на что такое богатство доброму человеку надобно.
   Через некоторое время счастливые пары, которые пройдут испытания рода-семьи  к следующему празднику разожгут свой костёр – Осеннюю Свадьбу. Тогда в день осеннего равноденствия Купайла станет Свянтовитом. И достойная, знающая Веды и Коны, Веста будет отпущена родителями из родного дома. Жених омоет ноги её родителей, одарит обоих подарками. Братьев и сестёр наградит сладостями. После будет Веста мужем через порог нового дома на руках перенесена и войдёт в чертоги  рода своего избранника в солнечных красных расшитых одеждах. Она с поклоном вручит матери избранника свой обережный пояс и гребень, а будущему мужу вернёт его нож. Свёкру и свекрови ноги вымоет да обует их в чистое. Старикам с поклоном подаст новые одежды расшитые. Братьям — пояса, сёстрам — украшения.
   А Свекровь бережно расчешет ей волосы во всю длину, сплетёт в одну косу с тремя цветными лентами и поверх очелья покроет высоким дорого расшитым головным убором. Теперь только, муж одарит молодую жену колечком, серьгами и бусами из скатного жемчуга и самоцветов оглаженных (палированных). И после большие семьи сядут за один широкий стол: мёд сбитни пить, моченья (квашеные овощи, ягоды и фрукты)и яства кушать.
   До-олго счастливую Свадьбу гулять будут, а потом родители с песнями снимут с них обоих пояса да уборы, наденут ладанки с пеплом от Свадебного костра и проводят молодых отдыхать-почивать. Молодой муж и жена его, сегодня до ночи голодными останутся, для того чтобы потом в первую ночь в светлице своими руками хлеб на двоих разделить, друг друга услаждать, нежить, медовой водой поить и сладкими яствами подчивать(кормить). В сладости той дыханья и ноги скрестить, и зачать. Утром домовой подождёт-подождёт да и стукнет в двери к молодым. Войдут бабушки, нахваливать молодых станут. Потом вынесут они простынь с Купайлиным пятном, солнцу покажут его, чтобы порадовалось. Гадать на пятно будут, кто родится: пахарь али воин, пряха али ведунья-травница. Хлеб после этой ночи молодым парням и девкам раздадут, а сладости – деткам. Так и завершиться обряд Свадьбы. Даст он начало следующему – Радению Созреванию Ожиданию.

   СантИ восторженно размечталась, вдруг отвлеклась и почувствовала чьё-то горе. Она огляделась и заметила одну деву в белом одеянии. Увидела, как та плачет и не участвует в празднике. Покрыв голову белым платком, красавица одиноко сидит на камне у воды и ждёт себе любого мужа: вдовца, калеку, сироту или старика. Или помышляет обрезать ножом волосы и утопиться в эту ночь. Так смыть свой позор. Это Невеста.
   Санти вспомнила, как в её городе, Усердная белка(Эски Кермен), однажды девушка в белых одеждах  бросилась с горы в ущелье, а пришлый юноша был острижен, нещадно побит палками и изгнан. Теперь она хорошо знала почему. Санти было жаль её, но ничего не поделаешь. Кон есть Кон. Наставница Чанди часто и строго говаривала всем ученицам своим:
  «Ныне и всегда любой муж издревле ведает: раз дева с кем-то возлегла и от того порченая им стала, то сколько б годов не прошло с тех пор как случилося, а не чьё она семя теперь в чреве носить не будет, а только того, от кого закричала и с кем первую кровь свою пролила(смотри Телегония). Потому, бейтесь на смерть девы за своё целомудрие. Бейтесь, никакому врагу-супостату и чужому мужу не открывайтеся, не здавайтеся. Лучше смерть принять, чем чужим семенем свой великий Род на веки испортить. Ибо каждая среди нас чистая горлица — Грааль, что несёт в своём лоне либо славу народу своему, либо позор и погибель. Потому и должны мы владеть знанием, мечом и всяким оружием, что для иродов первая цель – чистота грааля(лона) и крови нашей непобедимой. Помните: каждая из нас – второй рубеж между двумя Мирами меж которыми договор подписан. Первый предел – наши отцы, братья, мужья воины-витязи. А оружием против нас стать могут наши дети малые, что ворогом взрощены, вос питаны или от ирода зачаты. Потому чада сызмала Коны и Веды Рода нерушимо знать должны. Чтить стариков, сказы их в душу с молоком матери впитывать, с молодых ногтей с хлебом в живот принимать».
   Отвернулась от Не-Весты Санти. Вернулась вниманием к подружкам и к празднику.

   А за шумным весельем, оставаясь незамеченным, наблюдает и всё подмечает Диметрий. Он заранее укрылся в густой кроне раскидистого дерева. Устроился сирота перехожая как можно ближе к Солнечному костру и к Свадьбе. Как часто это делал в лесу, теперь он сидел высоко на мощной старой известном ему дереве, липе. Гудела днём липа пчёлами, ночью сладко пахла она пышным цветом. А под липою расположились на траве у ствола, избранные девочки и издали наблюдали за праздником. Диметрий только изредка на них поглядывал. Сейчас отрок делал топориком ещё одну аккуратную, шестую зарубку на коре.
   Несколькими днями раньше он пришёл в это селение по зову родства крови и снова нанялся работником в литейную кузню к Михаилу с его четырьмя взрослыми сыновьями – ступы  ладить, чтобы они снова летали. А мастера были и рады проворному помощнику подмастерье. Всё, что знал о себе Диметрий — так это то, что он родился именно здесь. Отец — витязь — угнан в рабство. Но люди говорили, что его очаровала и увела на дно марена. Мать умерла от тоски, когда ему исполнилось семь лет. И сегодня его пятнадцатый день рождения. Отрок приходил сюда уже шестой год подряд, в надежде, что море сжалится и отдаст ему отца. Всё, что мог этот голубоглазый молчун с чёрно-красными волосами и седой прядкой у лба, маг воды от рождения: так это владеть мечом, говорить с деревьями и животными, как отец, и «играть» с ветром и водой, как мать, пока никто не видит. И когда на дорогах разных земель люди перехожие встречали мальчишку в искусно расшитой чёрно-красными рунами рубахе, которая висела на нём как мешок, они спрашивали: «Какого ты рода, малец? Чего племени? Где родители? Откуда-куда путь держишь?», он опускал глаза, собирал сурово брови, сжимал кулачки, пряча за спиной нож отца и, отвечал только когда хотел: «С Таврики я. Свой собственный». Так он стал коротко называть себя: Ставр.
   Подросток сидел на ветке и дожёвывал оставшийся кусок хлеба с яблоком, запивал родниковой водой. Всё время внимательно наблюдая за действием, жадно вглядывался в мужские лица и вертел в руках отцовский клинок из узорчатой чёрной стали. У солнечного костра он видел и Михаила, и его сыновей, и его соседей. Теряя надежду найти отца, Ставр из года в год замечал, что именно в этот священный праздник Рода — день Ивана Купайлы — и его собственный день рождения, всё больше и больнее печёт в груди и, отчаянней бьётся там его огненная птица Рада-Душа. И от того тяжелее дышать, а лоб, ладони и грудь на рассвете покрываются солёной испариной.
   Только вода снимала его боль.
   Только уплывая далеко в море он забывался и не чувствовал себя одиноким.
   Не боялся Ставр ни русалок, ни марэн, ни драконов, ни глубины морской.
   С любым подружиться мог. Любого зов мог услышать. Любой гнев мог глубоким сном усмирить. Потому при случае всякому оказывал помощь и лечение. Потерянные оттого силы, тоже восполняла только вода.
   Рассмотрев всех мужчин, Ставр не заметил, как тяжело, глубоко выдохнул и плечами поник. Достал он нож узорчатый, уронил безнадежно голову на грудь и сделал чёрным лезвием на руке ещё один — шестой небольшой надрез. Обтёр юноша кровью зарубки на ветке и свои длинные густые волосы. Прошептал заговор, как мать учила, остановил кровь и точно знал, что и эта ранка к следующему утру полностью заживёт.
   Ставр привязал себя к стволу, глядел на угасающий костёр счастливой Свадьбы. Сопротивляясь сну, он всё же засыпал. Сомкнув отяжелевшие веки, он яснее различил меж всех весёлых девичьих голосов под деревом, льющийся снизу вверх колокольчиком смех рыжеволосой задорной щебетухи. От того отрок сам чуть улыбнулся и уснул.

*   * *
  Когда вернулась с работы мама и в дверях провернулся ключ, Наташка еле очнулась и всё ещё слышала весёлое разноголосье: "Как на Ивана, ой да на Купайла... С солнцем Марья дитятко зачала...". Взлохмаченная она сразу подошла встретить мать и принять тяжёлую авоську с продуктами.
— Ты что, спала?
— Ага. Чего-то крепко заснула.
— Днём? Ты заболела? Температуру мерила?
  Мама повесила авоську с овощами, хлебом и бутылкой молока на дверную ручку, ощупала губами лоб дочери, заметила ссадины и царапины. Наталья увернулась, взяла авоську и пошла на кухню.
— Нет, не заболела. Только голова немного кружится. Кушать будешь? Ещё есть суп с клёцками. Картошку поджарить?
— Можно. Ты ела?
— Нет ещё, мам.
— А, откуда царапины и синяк, упала?
— Почти.
  Мама сняла туфли и пришла на кухню.
— Погоди, тебя что, побили?! Кто?! Мальчишки со двора? Игорь Симоненко?
— Да ты что, мам! Нет, конечно. Я ж спортсменка. Споткнулась я, упала. Дорогу ремонтируют у школы.
— А-а… Зелёнкой смажь... А чего голова кружится?
— Не знаю. Мам, скажи, а ты веришь в сказки, волшебство?
— Волшебство? Ладно, получится, куплю тебе «Легенды древней Греции» с картинками.
— Для восьмого класса с картинками? Зачем?
— Тебе как раз по возрасту.
— Мам, да ты что! Я из картинок выросла давно. Мы уже давно прошли тему, как дети получаются. Ты лучше что-нибудь о приключениях и путешествиях купи.
— УЖЕ?! Как быстро время летит... Хорошо. Есть такой автор: Ефремов. «Час быка», «Властелин времени», «Туманность Андромеды». Фантастика тебе подойдёт?
— Ещё как подойдёт! Давай "Туманность Андромеды"?
— Поспрашиваю, поищу.
— Мам, а бывают в жизни русалки?
— Русалки? Наверно, я слишком выросла для этого.
— После войны не получается верить в чудо?
  Мама не ответила.
— А в детстве видела их?
— Нет. Но моя мама, твоя бабуля Аня, нам часто в детстве за печкой рассказывала, как молодых парубков мавки утаскивали в болота или топили в речках.
— Насовсем, что ли?!
— Насовсем. Огурчиков из кладовой пойду-принесу.
  Нашего соседа, снизу по улице их хата, как раз так утащили. Хата их прямо у реки стоит. Помнишь, мы мимо неё на речку все ходили? Не послушался он. Пошёл купаться в неположенный день.
— Правда?! А как его звали?
— Микита.
— А через костёр ты когда-нибудь прыгала? А веночки на воду бросала?
— На Иванов день? Да.
— На Иванов день? Это когда?
  Мама взяла с полки кладовой трёхлитровую банку с огурцами, обернулась, улыбнулась.
— А где ты об этом прочитала, егоза? На, держи крепко, отнеси на кухню. Пойду, переоденусь.
— Нигде. Отпускай, держу. Мам, ну когда?
  Обняв банку обеими руками, Наташка хвостиком следовала за матерью в спальню. Мама переодевалась в домашнее.
— В середине лета, когда самый длинный день в году и самая короткая ночь, Солнцеворот.
— Солнцеворот?! Правда?! И ты вместе с сёстрами и братьями ходила?!
— До войны всем селом праздновали до утра. Потом осенью свадьбы играли.
— И бабуля так?!
— И бабуля, когда маленькая была, тоже.
— Она что, видела русалок?! И сама через костёр прыгала?!
— Вы что, Лесю Украинку сейчас изучаете? «Мавка лiсова»?
— Нет. Я так, просто спрашиваю. Пойду картошку почищу. Жарить с луком?
— Как хочешь. Сразу не соли-и...
— Хорошо! Ма-ам, а чудеса в жизни случаются?!
  Мама пришла на кухню, надела передник дочери и себе. Полезла в ящик и шумно достала ключ для открывания крышек.
— Если ты веришь, то могут и случится. Мама — бабуля Аня, говорила, что в эту ночь наворожить суженого можно и увидеть его во сне.
— Правда?! А как? И ты так делала? У тебя получилось? Папу увидела? — удивилась Наталья.
— Наверно. Не помню.
М... как чесночком пахнут. Хочешь огурчик? Укуси.
— Это же и есть самое настоящее чудо, мам!
Острые получились. Люблю такие! — с удовольствием захрустела Наталья. — Но, почему папа такой злой, если суженый?
— Папа не злой. Контузия у него от войны. Так, кто тебя побил?
— Не важно. Упала я, говорю, на стройке.
— Давай перекисью царапины помажу? Или йодом…
— Уже. Я сама. Мам, а ты крещёная?
— Да.
— А бабуля?
— Да.
— А все мы?
— Наш папа коммунист.
— Это означает «да» или «нет»?
  Мама не ответила. Раздался междугородний звонок. Мама вскочила, подбежала, схватила трубку.
— Львiв?! Пустомыты?! Мамо?! КАроль?! Ты, Влодзю?!
— Нет. Междугородняя. Перуновы?
— Да.
— Киев вызывает.
— Киев?! Давайте!
— Соединяю. Три минуты у вас.
— Хорошо.
— Здравствуй, мамсик. Это я.
— Миша?! Миша! Ты где?! Когда приедешь?!
— Я в Киеве на сборах. Ма, меня ввели в команду олимпийской сборной.
— Ой, как хорошо!
— Мам, мам. Приехать в этот раз не смогу. Всё очень строго, почти армия.
  Мама расстроилась и оперлась спиной о стену, скрывая волнение в коленях.
— Вас там хоть кормить будут?!
— Да, конечно.
— Где ты? В казарме или где? Напиши! Я возьму за свой счёт на три дня, приеду.
  Наташка прорывалась в трубку:
— И я! И я! Миш! Приезжай с луком. Постреляем! Я очень соскучилась! Мама тоже! А Ленка скоро снова рожать будет!
  Мама:
— Ещё не скоро. Так, где ты, Миш? Я приеду!
— Не надо. Не пропустят. Я сам приеду, когда смогу. Как папа?
— Всё хорошо. Работает. Мотается по командировкам. Как ты, расскажи! Не болеешь?
— Нет. Мам, я тоже скоро женюсь.
— Что?!
— Женюсь скоро, говорю!
— Невесту хоть покажи…
— При первой же возможности приедем вместе! В Донецке подадим заявление.
— Как хоть её зовут?!
— Алла.
— Как?!
— Алла! Плохо слышно?! Что-то трещит в трубке!
— Да! И у нас трещит! Миш, звони, пожалуйста, как сможешь!
— Да, конечно! Ленке и папе привет! Пока, мамсик! Целую!
— Пока!
— Пока!
— Погоди! Тебе деньги нужны?! Выслать тебе рублей десять?!
— Нет. Не надо, я на довольствии и стипендия ещё.
  Звонок прервался. Мама положила трубку, пошла на кухню, села и заплакала. Наталья крепко её обняла и тоже заплакала, не зная почему. На кухне мама разглядела большие синяки и отёки на руках и ногах дочери, но так и не дождалась от неё никаких внятных объяснений. Наташка сама залечивала раны, наотрез запретила матери себе помогать и идти разбираться к директору школы. «Я сама», сказала она. И всей душой веря в справедливость, внимательно наблюдала, когда и как этих девочек накажет жизнь. В течение двух недель после этого происшествия, о котором в школе так никто и не узнал, случилось следующее.
  Наталья Кутынская сломала себе руку в предплечье, обе кости и два пальца на левой руке, — несчастный случай на секции бальных танцев. Больше в секции танцев её не было. «Она заламывала руку».
  Наталья Давыдова чуть не задохнулась от высоко температурной гнойной ангины, начавшейся внезапно ночью. Перед этим она отдыхала с братом и родителями в кафе и объелась мороженым. От этого у неё были осложнения, и вокальный преподаватель запретил ей петь на 3 месяца. Больше в класс вокала она не попала. «Она подзадоривала к избиению».
  Наталья Угрюмова, наносившая удары ногами, оступилась и упала с мокрых ступенек при посадке в троллейбус. Она получила сложный перелом ноги в лодыжке и бедре, лежала в травматологии, а после ещё ходила в школу в гипсе, с костылями полтора или два месяца, и очень этого стеснялась.
  Когда же все они собрались в школе после их общего выздоровления, Угрюмова была ещё на костылях. Тогда Наташка-сорванец подошла к ним на переменке и тихо и уверенно сказала, глядя каждой из них прямо в глаза:
— Вот вы и расплатились сполна за содеянное, девочки. Хотите ещё больше узнать, что такое беспомощность? Можете снова попробовать сделать мне больно.
  У подруг не было слов, они молча, ошарашено смотрели на одноклассницу, и та добавила:
— За боль болью и заплачено. Равновесие.
  Угрюмова в спину бросила:
— Дура! Крыса ненормальная!
  Дура, не дура, но с тех пор в школе Наташку больше никто никогда не трогал. Некоторое время спустя она поняла, что действительно находится под защитой. Кто-то или что-то охраняло её от возможных несчастных случаев. Никогда не было ни царапин, ни ссадин, ни переломов, ни ушибов, только синяки. Ни встреч со страшными дядьками в парке или на школьном дворе. Ничего и никогда.
  Вспоминая и тщательно анализируя происшедшее этой осенью, Наталья постоянно задавала себе много вопросов, и это привело её к рассуждениям о материальности мысли. В результате она поняла, что свой гнев она просто обязана научиться контролировать и ни в коем случае не выпускать. Мечтая о собаке, взялась читать «Белый клык» Джека Лондона. Проглотила за неделю. Мама подсунула ей следующую, «Зов предков». Закончилась книга Наташкиными слезами в подушку.
  В конце ноября этого же года Наташка стала дважды тёткой. Большая семья пополнилась Мишиным сыном, Костиком. Ночами, лишь обнимая старого потрёпанного мишку, она, засыпая, мечтала о большой белой собаке.

   *   *   *
  Три дня после дня летнего солнцестояния. Леса Таврики. Утро.
  От разоренного логова молодой серой волчицы уходил удачливый охотник, недавно обосновавшаяся здесь с выводком кормящая громадная кошка. Она напала сверху неожиданно, не без усилий расправилась с матерью, задушила щенков и сейчас уносила своим детям одного из задушенных ею трёхмесячных волчат.
  В самом дальнем углу логова во время отчаянного сражения матери-волчицы и кошки обвалился пласт земли. Он едва не придавил полностью самого маленького щенка, который поленился сразу выйти за мамой на прогулку, а потом от страха спрятался как можно глубже в логове. Кусок земли едва держался на разветвлённом гибком корне. Волчонок, даже если и хотел, не смог бы выбраться сам. Он был заперт и обречён. Слабому не место под солнцем. Перепуганный малыш дрожал в темноте, еле дыша в просвет размером не больше кротовой норки.
  Насытившись мясом матери, саблезубая серебристая кошка слышала, что на запах крови уже слетаются и спешат. Она повернула уши, вывалив окровавленный язык, устало сыто задышала, глянула в небо и со свистом раздражённо рыкнула на приближающиеся из лесу звуки. Самка подобрала пастью тела двух волчат и торопилась покинуть это место, не потеряв добычу. В лесу никогда ничего не пропадёт зря, и через некоторое время не останется дармовой еды. Остатки семьи поверженной волчицы-матери растащат падальщики, которые успеют к пиршеству.
  Следующим утром этими звериными тропами бродил юный охотник Диметрий Ставр. Как всегда, незадолго до дня Солнцеворота он пришёл в родное селение. Это был уже седьмой раз, возможно последний. Он давно понял, что не найдёт отца, но поисков не прекращал, хотя внутренне уже смирялся с этим. А после Яркого праздника Круголета, которое в этот раз его особенно тронуло за душу, парень принимал решение, как жить дальше. В течение последних двух лет, когда ему выпадало достойное предложение, смышлёный мальчишка продавал свою ловкость, умение выслеживать врагов и сражаться. Он выживал, пользуясь силой мага, которую скрывал. Некогда мальчишка теперь превратился в крепкого умелого следопыта. В бою он знал, когда нужно и можно идти до конца, когда остановиться и отступить. Справедливость была превыше всего. Проливая чью-то кровь, он всегда знал меру и оставался независимым одиночкой. Сейчас Диметрий был свободен от военного найма и, переночевав в лесу после праздника Круголета, оставался под его ярким впечатлением. Во сне он будто ещё слышал песни, сказы старика-гусляра, серебряный смех подростковицы-незнакомки; ещё видел костры, колдовской танец боевых магов Сварожьего храма.
  Шёл парень в лесу наугад, но понимал, что ходит кругами-петлями и ноги несут его домой. Было хлипкое желание снова наняться в литейную кузню мастера Михаила и его сыновей. И появлялось устойчивое желание попытаться найти кого-то из магов в городе и может быть просить принять его в ученики.
  Какое-то время назад Диметрий наткнулся на редкий в этих местах след. Парень думал о своём, но по-привычке крадучись пошел по крупным кошачьим оттискам. Они говорили, что хищник не только очень большой, но и очень тяжёлый. Любопытства ради, Диметрий осторожно выслеживал того, кто, вероятно, выслеживал кого-то ещё. По-зову души, отрок хотел спасти того, кто будет в этот раз нуждаться в помощи. Глубокие царапины на стволе дерева, рядом затвердевший помёт и высохшие капли крови показали охотнику, что зверь был здесь дважды. Значит уже ушёл. След уводил в две стороны. Ставр выбрал кровавый и прибавил шаг. Вскоре почувствовал сладковатый запах мертвечины. Потом нашёл его источник. Оказавшись у разоренного логова волчицы, понял, что опоздал. Спасать было некого. Парень присел на пень упавшего дерева, поник плечами, неохотно достал из заплечного мешка кусок хлеба, сыр и мех с остатками воды. Решил немного перекусить, но кусок совсем не лез в горло. Ставр вынул клинок, чтобы отрезать маленький кусочек сыра, а стал вертеть ножом, как делал мечом маг Гой Сигайло Перунович в своём танце-полёте у Свадьбы и, вдруг что-то почувствовал. Ему показалось, что он стал целью чьей-то охоты. За ним кто-то наблюдал. Юноша понял, что опрометчиво потерял бдительность и расслабился. Он медленно сполз с пня, укрылся под упавшим стволом и так защитил спину. Снял мешок, отложил, и приготовился к бою. Навострив уши и затаив дыхание, Ставр прислушался, осмотрелся. Никого. Опасности не видно, а душу таки немного потряхивает. Охотничье ведьмачье чутьё Диметрия заставило его поскорее спрятать еду, положить руку на землю, закрыть глаза и послушать. Парень почувствовал чей-то страх и слабый призыв о помощи. Он шёл из-под земли. Парень подумал:
  «Что такое? Кто здесь?»
  Встал и решил более тщательно осмотреть место. Нашёл разрытый вход в логово. Заглянул. Ничего не увидел. Засунул открытую ладонь, закрыл глаза.
— Матушка Велеяра, покажи?
  И вдруг, схватив клинок, стал быстро и аккуратно копать вглубь. Остановился и прислушался снова. Услышал слабый писк.
— А… повезло кому-то! Вовремя я. Ну, и кто ты?
  И продолжил более бережно откапывать. Наконец отогнул корень, вытащил за шкирку еле живого волчонка на свет. Земля в ушах, глазах. Истощенный щенок, испачканный испражнениями, весь в муравьях, не открывал глаз, лежал, даже не скулил.
— Ну, что? Здоров будь, Велесово дитя. Сейчас, сейчас. Сначала воды. Вода всему начало. Пей.
  Очистил глаза и морду от земли, налил в ладошку последний запас воды и предложил щенку. Волчонок был слишком слаб даже для этого. Юноша приоткрыл ему пасть и аккуратно вливал по несколько капель на язык. Волчонок начал реагировать и сглатывать.
— Вот и славно. Теперь ещё чуток. Пей, дитя. Выживешь, возьму с собой.
Давай ещё глоточек. Вот и ладно. А сыр ты ешь? Мамка, небось, сыром тебя никогда не подчивала.
  Отщипнул ему маленький кусочек мягкого козьего сыра.
— Ты гляди-ка! Молодец. Смышлёный малый. Нет, нет. Пока хватит. Гляжу, что ты тут дня два. Ну, ну. Не бойся, не обижу. Да я, как и ты, один, сирота. Дыши, малый, живи. Всё хорошо. Не обижу, я сказал.
  Парень услышал треск веточек, пригнулся, встревожено огляделся. Никого.
— Ну, всё. Полезай-ка, брат, в котомку. Нельзя нам с тобой здесь дольше оставаться. Уберёмся отсюда по-добру по-здорову. В горы идтить надобно. Воды набрать, на ужин что-то найти, и ночлег сладить. Думаю, на дереве волки ещё никогда не спали. Будешь первым.
  Улыбнулся, тощего щенка аккуратно засунул в заплечный мешок, собрался и, на ходу жуя кусок хлеба, отправился дальше.
  Удача ждала его впереди. Ставр ловко подстрелил зайца. Опытным глазом следопыта нашёл место одной из своих ночёвок у небольшого водопада. Достал щенка, привязал его к дереву за ногу. Привычно разжёг огонь, поставил в маленьком медном кувшине воду на угли. Взял перепачканного кутёнка и отправился к источнику. Нашёл мыльный корень, разбил его камнем о камень, растёр и стал мыть волчонка. И чем больше он мылил найдёныша, тем белее он становился. И, вымывая ему брюхо, Ставр обнаружил, что это волчица.
— Белая, ну это ладно. Ну, а вот это мне совсем ни к чему!
  Щенок висел на руках парня и едва ли пытался плыть по воде и по воздуху.
— Смешная. И что мне делать-то с тобой теперь? Помою, высушу и отпущу на все ветра. А может, отдам в дар или за ночлег. Ой, одни кости! Всё. Сиди, яга! Моя очередь к богине вод обратиться.
  Разделся парень сложил одёжу.
— Прими моё тело и сбереги, сестрица.
  Встал на колени, поклонился, опустил в воду цветы и травы. Заметил, как ветер стих, воздух стал теплей и произнёс.
— Благодарствую за разрешение, щедрая хозяйка.
  И вошёл в водопад, чтобы искупаться.
  От слабости волчонок не мог стоять или идти. Голод и холод заставляли его ползти к огню и еде. Силы быстро иссякли. Не выбрав, что важнее, мокрый щенок лежал, дрожал и жалобно скулил, поглядывая то на зайца, то чуя тепло костра на костёр.
 
  У огня двое. Ставр сидит, ест сам, а лёжа рядом, жадно давясь, глотает брошенные кусочки свежей печени отмытый пушистый волчонок.
— Здорово тебе досталось, ясноокая? Да? Не видал здесь прежде таких.
  Малышка постепенно подбиралась всё ближе и ближе к ногам парня. Она чуть повернула морду на бок, шлёпая языком, повизгивала, и ждала следующий кусочек мяса. Ставр, как стала бы делать волчица-мать, разжёвывал ей куски и скармливал изо рта. Волчица осмелела, влезла на руки и начала, чуть ли не выхватывать мясо изо рта, прикусывая парню губы.
— Так, так, так, Облако, тебе на сегодня хватит. Хитренькие глазки. Нет, всё, хватит, говорю, а то живот камнем станет, дух из тебя выйдет и Мара заберёт его в чертоги свои. Сс… Не кусайся! Больно же! Зубы-иглы.
  Волчонок будто понял. Не сходя с места, обиженно отвернулся и прядал ушами, прислушиваясь к каждому движению человека.
  Солнце коснулось горизонта и быстро исчезало в густом пурпуре облаков. Это означало, что возможна гроза. Но если нет, то лунная ночь — отличная возможность для ночных хищников поживиться чьим-то выводком. И, значит, человеку пора уйти с их дороги и найти безопасное место.
  Ставр потушил костёр водой. Взял из него и положил в специальную котомку несколько небольших горячих камней, и повесил на шею впереди. Заложил место срезанным куском земли с травой. Волчонка засунул в большую котомку с вещами за спину и ловко влез на дерево.
  Парень расположился на привычном месте, высоко над землёй, в кроне старого дуба на ветке у большого дупла. Он сложил туда вещи, пристроил над головой меч, чтоб сразу можно было выхватить, рядом повесил лук и колчан. Под спину пристроил мешок с горячими камнями, привязал себя скользким узлом к дереву, чтобы сразу его можно было развязать, взял котомку с волчонком на колени, укрылся шкурой оленя по грудь. Глядя на длинный закат, думал: «Здесь маловато места для двоих. И что теперь с тобой делать?» А волчонок, чуть подрагивая, спокойно уснул, будто всегда спал в мешке на дереве у человека на руках.
— Намаялась, дурёха. А меня будто кто вёл петлями и далеко не отпускал, чтобы я тебя успел найти. Завтра к утру было бы поздно.
  И обращаясь к своим отцам, нежно говорил:
— Ярило-Солнышко устал.
Час и мне настал,
отдыхать, почивать.
Мать-Матушка земля,
Батя-Батюшка древо,
брат мой – Лес-Лесовище.
Сохраните тело,
оберегите душу мою,
кровь от крови вашей, могучей.
Владыка, Велес Велесович, рогатый витязь,
прими дух мой до утра в чертоги свои.
Коли не проснусь,
возьми себе его в благий дар с поклоном.
Мара-Марьюшка, не мари.
Кора-Корюшка, не кори.
Во здравии да в духе крепком
дайте увидать свята утро,
Явь Явную, Даждьбогом данную,
сыну вашему, Ставру Велеяровичу.
 
*   * *
  Наташка не хотя проснулась.
— Ух какой па-арень! Хорошо бы такой и сейчас родился! Красиво, когда седая прядка у лба. А волчонок-то какой? Глаза голубые-голбые... Вот бы была в мире такая порода собак…

  Зимой 1975 года четырнадцатилетняя Наталья с матерью поехала на каникулы к любимой бабушке во Львовскую область, посёлок Пустомыты. Её бабуля Аня была хорошо известная в округе вышивальщица икон. До сих пор в местной православной церкви сохранились образа, вышитые её умелыми, трудолюбивыми руками.
  Все родственники Натальи по матери, как Вы, читатель, поняли, украинской и польской крови.
  Однажды вечером, по приглашению тетки Гэлены, католички, и по разрешению своей мамы, христианки, Наталья поехала в греко-католический храм на праздник Рождества посмотреть, как это происходит. Наталья почти сразу пожалела о том, что согласилась ехать сюда. Мороз, вьюга, ночь, пять километров пешего пути до храма по высокому снегу, а потом обратно на попутной машине, если повезёт. Она только и думала, что вот войдёт в храм и согреется. И каково ж было разочарование и смятение! В старом, сером и полуразрушенном костёле было очень холодно, гуляли и подвывали изо всех щелей сквозняки, задувал снег. Едва переступив порог костёла, в голове у Натальи замелькали страшные картинки — предсмертные лица расстрелянных здесь женщин, детей и стариков.
  Их проклятия и мольбы к бандеровцем отпустить хотя бы совсем маленьких детей.
Холод смерти выл вьюгой за стенами бывшей гробницы и Наташке некуда было деться от смертного холода внутри. Ни печей, ни каминов. Всего то и тепла было, что от свечи в руке. Как согреться? Как отвлечься?
  В храме было очень необычно, темно, скучно и тошнило от ощущений крови на языке и запаха горелой человечьей плоти. Ещё и служба велась на непонятном для Натальи языке — латыни, и она ни единого слова не понимала. Да, теперь нужно было смириться с тем, что есть, не замёрзнуть, не упасть в обморок и куда-то деть ближайшие два-три часа своего времени и внимания. Тётка Гэля дала в руки завёрнутую в носовой платок свечу, зажгла и радостно предупредила:
— Береги вогник, iншого не буде.
  В огоньках свечей прихожан Наташке виделся ужас сгоревших здесь заживо военнопленных, партизан и селян с детьми. Мелькали душераздирающие гримасы и тени, уши заполняло месиво из предсмертных криков и проклятий бандеровцем. Звуки и видения накатили так быстро, что Наташке стало резко очень плохо, затошнило, закружилась голова. Чтобы отвлечься немного и не упасть без сознания, она обратилась к тётке: — Тётя Геля, тётя Геля…
— Га? Тихiше, Наталя. Слухай та дивись, дитинко.
— Добре, цёцю. Скажiть, будьласка, а хто такi бандерiвцi?
— Ти звiдки це взяла?! Га?! Де чула?
— Нiде. Тут, що, у вiйну рострiли у церквi були?
— Анну замовчь зараз!
— Тут i людей спалили живцем?
— Тихiше, кажу! Син Божий народився, а ти щось дурне верзешь! Слухай i хрестись, неслухнянка.
  На разговор, кто-то из прихожан недовольно обернулся.
  Наталья опустила глаза и больше не задавала вопросов. Она замерзала и при тусклом свечном освещении, не нашла ничего лучше, чем переминаясь с ноги на ногу, разглядывать всё, за что зацепится её любопытный взгляд: оконные витражи, образа и выцветшие полу-осыпавшиеся фрески со следами пожара, остатки былой роскоши католического храма. Кое-где под сводами ещё висели облезлые позолоченные металлические светильники и цепи от люстр. Наталья подумала: "Почему в таком большом здании вообще нет отопления?", и остановила свой внимательный, пытливый взгляд на старом, белом восстановленном керамическом распятии в центре храма и каких-то небольших фигурках в небольшой пещерке с овцами. Она долго рассматривала распятие и ни как не могла понять, что в нём не так.
  «Пропорции? Нет. Иисус слишком тощий? Ну, есть немного. Не естественное лицо? Не русское что ли? Да, какое-то не живое, будто голодал не один месяц. Ну, а какое должно быть у покойников? Ну да, ну да, наверно такое. Но, если тётя Гэля говорит, что это и есть Сын Божий и он воскрес то, возможно, должен всё-таки выглядеть иначе. И если его страшно пытали перед распятием, то где на статуе изображены ссадины, синяки и кровоподтёки? Если он действительно Сын Божий, то куда, спрашивается, смотрел его Бог Отец, что позволил случиться такому. И если Рождество — это святой праздник жизни всех людей на земле, то почему его празднуют всего человек двадцать, молятся глубокой ночью, в залитом когда-то человеческой кровью помещении и всё это около изображения покойника и похоже на похороны? Странно, странно. На светлый праздник жизни это точно не похоже.
  Ночью? У статуи покойника? — не праздник света. Это что-то другое. И почему говорят на непонятном языке, а все кланяются в согласии?
  Сын Божий, царь царей родился в нищей пещере с овцами? Он, что, подкидыш? Не понимаю. Судя по виду, на кресте он сам бы вскоре умер. Насколько же он был для кого-то опасен, что его показательно замучили? Что он знал? За что ему так закрыли рот? Кто он? Откуда пришёл? Почему попы говорят, что мы должны бояться гнева его и Отца его, если он наш Спаситель? Почему отец допустил такую смерть сына? Возможно, не мог или не хотел? Тогда какой же он Бог Отец? Как он, вообще, может защитить от зла кого-то из нас, если НИЧЕГО не сделал, глядя на страшные муки своего ЕДИНСТВЕННОГО сына?!»
  После окончания долгой церковной службы встревоженная, замерзшая и голодная, Наташка вернулась в бабушкин дом. Сняв только обувь, она прошла мимо кухни сразу в спальню и крепко прислонилась спиной к горячему керамическому камину, который, по обыкновению этих мест, был в каждой жилой комнате и топился дровами.
  Отогреваясь потихоньку под уютное потрескивание печи и, всё еще находясь под удручающим впечатлением от событий в храме, Наталья рассматривала висящие на стенах старые образа и иконы, которые переходили в этой семье из поколения в поколение. Любящие и строгие глаза святых с этих образов, молчаливо наблюдали за ней с детства. Лик Христа в терновом венце и кровоточащем сердцем, в центре которого роза, пробитая кинжалом. И сцена распятия на Галгофе. Её взгляд снова притягивало распятие, измождённое тело Сына Бога, раны, голова в колючем венце, искажённое лицо и глаза, полные страданий.
  «Страдание от боли выглядит не так! Здесь скорее изображение согласия страдать. Разве кто-нибудь добровольно полезет на крест? Это что, лёгкий способ покончить собой? А те люди, что стоят под ним, почему ОНИ ЭТО ТЕРПЯТ и не спасают своего Спасителя?!»
  Неожиданно для себя, она шёпотом произнесла вслух:
  «Распятие врёт!»
  И вдруг почувствовала знакомую боль в руках и ногах. В глазах резко потемнело и залилось золотым светом. Наталья отступила, оперлась о стену, сжала кулачки и сомкнула веки. Главное было не упасть.

  Она неожиданно вспомнила пионерский лагерь, живой рассказ девочки Марьи о казни Иисуса, свои внезапно появившиеся кровоточащие раны и невероятно страшный сон, который поразил её той ночью. Она видела себя и маму там, у масличной горы на каком-то острове, недалеко от города Александрия (Константинополь) в Персии, где распяли этого человека. Тогда все знали: заболевшим лепрой под страхом смерти нельзя приближаться к городам. И прокажённые маленькие люди стояли отдельным станом в тени старых олив и эвкалиптов, сбившись в небольшую группу. Ждали подачек от людей значительно большего роста, собирали остатки плодов, собирали листья живицы, заваривали их, пили отвары, прикладывали к язвам пепел эвкалиптовых листьев и ютились под умирающими деревьями, кто как мог. Казнь на кресте человека очень большого роста, теперь было не такое уж редкое зрелище в этих местах. И этому уже давно никто особенно не удивлялся. Но она и мама тогда обратили внимание на то, что на этого человека кричит, бурлящая злостью, толпа людей среднего роста, и гонит истерзанного побоями гиганта на крест.
  Она чётко вспомнила этот жест, который видела издалека, когда охранник в блестящих латах, взобравшийся по деревянной лестнице чтобы достать, ткнул этого великана чем-то острым в грудь.
  Вспомнила, как у его ног душераздирающе кричали его мать и ещё кто-то из молодых женщин.
  Как тогда страшно вдруг задрожала земля, и люди в ужасе бросились врассыпную, заметив, как она трескается и под ногами раскрываются губительные ямы и от туда огромными фонтанами забила горячая вода.
  Вспомнила, что внезапно исчезло солнце, всё вокруг быстро и надолго потемнело, раздался гром, и с небес одна за одной посыпались страшные красные и золотые молнии.
  Как на них на всех обрушился не бывало сильный ливень и его воды были горячими и красными.
  Мама кричала, чтобы дочь пряталась, а она стояла под ливнем и не могла сдвинуться с места. Думала, что миру приходит конец и всё гибнет. Девочка плакала и взывала, подняв руки к небу, чтобы «Он», кто бы «Он» ни был, пришедший с небес, пощадил хоть этого человека, который и так из-за гнева "средних" терпит страшную боль, и муки перед смертью.
  Затем вспомнила, как в чёрном облачном небе появился большой светящийся шар, потом ещё несколько, и из первого — гораздо бОльшего, на землю опустился ярчайший голубой луч и осветил человека-гиганта на кресте.
  Странные обрывки воспоминания мелькали очень быстро, как цветные картинки на страницах старой большой книги, перелистываемой порывистым ветром. Наталья увидела собственную смерть «тогда», от того дня ровно через год.
  Она вспомнила, что когда её душа отделялась от сражённого голодом и болезнью тела, мамы уже рядом не было и она, истощённая и уставшая от себя, тоски, боли и жажды, уходила в мир иной, но с чувством облегчения освобождения от мук. Улыбалась двум воинам, сопровождавшим её и, будто отвернувшись, поплыла на свет, который видела в глазах большого человека, распятого на кресте в Персии, в день, когда одновременно произошло землетрясение и затмение солнца. Взгляд его больших голубых любящих глаз сиял, будто из-за облаков, которые были цвета его одежды. Правильные черты светлого лица, как с ожившей цветной картинки о русских былинных героях-великанах-богатырях. Он протянул большую руку, а она последовала за ним с радостью, словно возвращаясь, домой.

  У Натальи так сильно закружилась голова, что она съехала спиной вниз по печке, едва не потеряв сознание. Открыла глаза, но почему-то ничего не видела. Так бывало, когда она долго смотрела на ослепительное солнце, а потом заходила в тёмный подъезд. И, растирая глаза, подумала, что об этих видениях, даже если очень хочется, не стоит никому рассказывать. Наташка вспомнила своё обещание, молчать, которое дала начальнику пионерского лагеря и внутренне подтвердила, что будет соблюдать и дальше данное слово. Зрение возвращалось, но пугающе медленно.
— Да, да, никому. Я помню, Дмитрий Кузьмич, и теперь, кажется, начинаю понимать, почему вы так сказали. М... Так, значит, у меня тогда в лагере были раны, как у него? Вот оно как? Вот откуда мои умения. А Вы молчали... Только на иконах показано, что руки и ноги пробиты не так, как были у меня тогда. Нет, нет, не так, а под запястьем.
  Бабушка! Бабулечка, миленькая! — выбежала из комнаты Наталья. — Как ты думаешь, родненькая, он, действительно, жил на Земле? И его, именно, так звали? Может по-другому? Может, тогда были ещё такие большие светлые люди как он, а мы о них ничего не помним?
— Хто, Наталя?
— Вiн! — указала она на икону Иисуса в терновом венце и с сияющим сердцем, пронзённым кинжалом. — Чому вiн тут з ножем у сердцi? Хто його так, якщо у ньго в серцi рожа? (Укр. Рожа - руск. роза)
— Сiдай до столу, дитинко, красуня моя люба. Потiм поговоримо. З Рiздвом Христовим! Бери яэчко, хлiб, сало... Iчь! (Iчь — по-польски озн. ешь, кушай) — обняла, поцеловала.
  Наталья села рядом с бабулей, двоюродными братьями и сёстрами, надеясь, что скоро получит правдивые ответы.
  Вся большая дружная семья за столом подняла кружки с красным вином, компотом и разноголосьем запела:
— Щедрий вечiр, добрий вечiр! Добрым людям на здоров’я!..
  За окном послышались радостные детские голоса:
— Христос народився! Христос народився!
  Семья открыла детям ряженым в ярких костюмах двери. Они вошли и стали весело и громко петь щедрiвки. Потом раскрыли мешок, и бабуля вынесла детям угощения, а Натальины дядьки — ВлОдык и КАроль — заплатили каждому «денежку».
  Через пару дней, у горячей печки, на уютной перине, состоялся долгий и тихий разговор с любимой бабулей, которая, кстати будет сейчас упомянуть, получила в свои годы, университетское образование и свободно говорила на шести европейских языках. Но при всём желании бабули — православной, искренне верующей христианки, она не смогла дать чёткие ответы на непростые вопросы внучки. Шокирующим открытием для Натальи было то, что бабуля вскользь упомянула о потопе, в котором погибли её родители и что в раннем детстве она часто видела людей очень высокого роста. Сказала, что добрый барин взял её с поля к себе в дом, играть с его детьми. А в его, залитой грязью потопа, усадьбе были очень высокие потолки, окна, а до ручек на дверях пан не дотягивался и приказал крепосным сделать ручки ниже и поставить печки в каждой комнате. Всё это было удивительно, и Наталья оставила поиск ответов на будущее.
  По возвращении от бабули Ани домой, в Донецк, она решилась открыться отцу и стала задавать ему те же вопросы, надеясь, что он-то ей всё объяснит и всё расскажет, раз окончил Львовский университет. Но попытка поиска истины закончилась плачевно.
  У отца, молодого писателя-детективщика не было ни знаний, ни ответов, и он раздражался, наотрез отказываясь принимать, что у дочери иное видение, знание, мышление и понимание. Убеждённый атеист и коммунист, в итоге загнал её в угол между шкафов, жестоко выбивая пряжкой широкого армейского ремня неправильные мысли из детской головы. Отца до бешенства заводило то, что Наталья спокойно оперировала фактами из проштудированных статей учёных, историков и антропологов, и как бы он не бил её, стояла на своём, молчала и улыбалась, повторяя: "Ты сам-то об этом читал?! Читал?!". Он так зашёлся в своём гневе, пытаясь выколотить отказ от не коммунистических мыслей, что потерял всякие границы. Хрипел и избивал наотмашь, оставляя на руках и спине дочери кровавые рубцы. И если бы не подставилась под ремень вовремя вернувшаяся с работы мама, неизвестно, чем бы это закончилось.
— Вадим! Вадим, ты что?! Ты её забьёшь до смерти!
— Уйди, Стефа! А то и тебя сейчас взгрею! Я не потерплю, чтобы в МОЁМ доме…
  Мать подставилась под удары, отец её оттолкнул. Мама упала, быстро отползла в сторону и убежала. У Наташки посинели губы. Руки и пальцы застыли, скрючились. Она сидела, забившись в угол, вздрагивала и уже даже не хрипела. А отец рычал, полосовал ремнём слева и справа, и уже не мог остановиться. Мама бегом вернулась с ведром холодной воды и с размаху окатила мужа с ног до головы. Только так и остановила. Взбешённый, он ушёл и заперся в ванной комнате. Там что-то падало и разбивалось.
  Какой-то период времени Наташка не видела и не слышала, что происходило. Она оглохла и ослепла. Попала в хаотично-движущееся тёмное пространство без опоры, наполненное пронзительным свистом и скрежетом. После противошокового и противосудорожного укола стала что-то видеть, слышать, соображать и ориентироваться. Оказывается, давно уже приехала скорая помощь. Врачи в белых халатах, в Наташкиных глазах с не восстановившимся зрением, выглядели как ангелы в сияющих облаках. Наташка увидела кровь, бинты, почувствовала резкий запах нашатырного спирта и ощутила тепло от горячей резиновой грелки на животе. Как оказалось, маме тоже сделали какой-то укол и дали ватку с нашатырём в руки. Отца рядом не было.
  Забрать дочь в больницу он так и не дал, чтобы партийцы об этом случае не узнали. Заплатил. В школу дочь не пускал, пока не сошли рубцы и синяки с видимых частей тела.
  Эта ночь была бессонной, сумбурной и громкой. Отец и мать жёстко ругались и ссорились. Затем Наташка услышала несколько глухих ударов. Бегом подскочила с постели и ворвалась в их спальню со старой деревянной шваброй наперевес. Мама лежала на полу, закрываясь рукой от мужа, нависшего над ней с тем же широким армейским ремнём.
  Дочь тихо произнесла:
— Эй, ты! Отпусти её. Ещё шаг и я не посмотрю, что ты отец. Щас взгрею! Т-т…ты меня хорошо сегодня научил, как под плинтус пряжкой загонять. И скорая помощь тебе, блин-даж, не поможет.
— Что-о?!
— Да что слышал. Мне т-терять нечего.
— Да пошли вы обе к богу в рай!
  Хлопнув дверью так, что она чуть не слетела с петель, он вышел из комнаты на кухню, и стал там греметь посудой, швыряя её на пол.
  Наталья накрыла маму собой и подумала:"К богу в Рай — это значит умерли чтобы?"
— Мам, мам, п-пожалуйста, не плачь. Нужно Мише п-позвонить в Ленинград. Пусть приедет п-п-поговорит с ним. Или я сама ему сдачи дам! Блин-даж!
— Ой, не надо, — плакала мама, — Не надо Мишу, только хуже будет. И не спорь ты с ним.
— Я и не спорила. Я т-т…только спрашивала.
— Что спрашивала?
— То же, что и у бабули Ани. Она мне всё рассказала, что знала, а этот… Ещё очень хорошо помню, когда мне было семь лет, весной на каникулах он мне под платье руки запускал, я его укусила, а ты как раз с работы вернулась. Он отлупил, а тебе сказал, что я из магазина сдачу с молока не отдала, за это и наказывает. Не знаю, чего он от меня тогда хотел, только противно было, когда слюняво целоваться лез. Помню, как он после этого меня в лагерь на всё лето отправил. Чего он хотел, мам? Взъелся только: «Посуду помой, вещи убери, на музыку не пойдёшь, на спорт не отпущу! Не в коня корм. Не пой, дверь в кабинет закрывай. Не ходи по квартире, когда я днём сплю». Дневник проверять каждый день начал. За тройки бить ремнём. Зажимал между ног, и по голой заднице. Стыдно и больно было. Попадал ремнём и "туда". Я кричу: «Мамочка! Папочка, не надо! Жжёт! Больно!», а ты ещё на работе.
— Тише, Наталя. Ты что! Не говори об этом никому.
— Хорошо, мам, не буду. Но, с Леной он тоже т-т-так? Поэтому она в Славянск сразу после школы учиться в общежитие уехала?
  Мама сжала кулаки, затряслась и вскоре попала в больницу с сердечным приступом. Старая медсестра никак не могла поставить внутривенную капельницу и мучила маму, исколов ей тонкие вены. Наконец, пришла другая, помоложе и всё получилось. Обе удалились.
— Мм-мам, я очень тебя люблю, — сжимала Наталья её ладонь, сидя на больничной кровати, глядя на синие рубцы на плечах и, представляла, какие цветут у неё на спине. — М-мам…, м-мам…, пожалуйста, выздоравливай. Выздоравливай, п-ппожалуйста. Я вырасту, буду врачом, как дед, но только для тебя, и пойду в секцию каратэ, — и, желая её как-то поддержать, открыла термос с горячим супом, который приготовила сама.
— Ничего. Не говори. Всё в порядке. Полежу, отдохну. А, где папа?
— В-в… командировке, слава богу. Н-н, н-не могу я с ним… Противно за одним столом сидеть. Да вот сказал утром, что Зоя ещё скоро приедет. «Счастье!» По междугородке разговаривали. Сказал: «Наташу нельзя одну в доме оставлять. Опасно». Будет, блин-даж, ему опасно, когда каратэ научусь! Пусть только попробуют он или она тебя пальцем тронуть. А как же он тогда на войне воевал? А?
  Её затрясло.
— Наталя, ты чего? Не бойся, я не умру.
— Я знаю. Это ты не бойся, я не дам тебе умереть. Я сильная и их не боюсь. Я за тебя боюсь. Вчера снова приснился тот сон, в котором ты тонешь в море.
— Спасла?
— Спасла. Мам, зачем ты его, их терпишь?
— Ой, Наталя, подрастёшь, узнаешь.
— Опять ты это говоришь! Зачем выходила за него замуж? Ты у меня такая красивая! Как ты, родненькая пела? Из-за него давно не поёшь. Только читаешь и вычитываешь подряд все его рукописи. Зачем ему помогаешь? Выгони, разведись. Или давай мы сами от него уйдём! Ну, их всех! Пусть сам всё придумывает и пишет! Писатель, блин горелый! За его гениальное сочинение по литературе за «Горе от ума» на прошлой неделе получила «двойку» за стилистику и «тройку» за грамматику. «Гений!»
  Мать спрятала слезу.
— Куда? Куда уйдём? Не говори так. Папа нас любит, но по-своему.
— Любит? Как душу, а бьёт как грушу? Поедем во Львов, к бабуле. Почему эти нас не любят? — и незаметно положила руку на место укола, чтобы облегчить маме боль, — Я заметила, что Лена тоже его очень боится. Почему? Потому, что выгонял, когда она забеременела до свадьбы? Я помню этот скандал за закрытой дверью кабинета, хоть и была маленькая. Он тоже её бил? И Мишу? Почему вы боитесь, а я не боюсь? Нас же больше! Пусть сам уходит, итак вечно в командировках.
— Во Львов нам возвращаться нельзя. Прости ты его. Он много пережил в войну и был ранен, контужен.
— Почему нельзя к бабуле? Этот разве только один воевал? И разве все отцы теперь такие? А ты?! Бабуля мне кое-что рассказывала про тебя в войну. Я горжусь, тобой! Очень! Расскажи лучше ты, что такое война в четырнадцать лет? Мне ведь столько же сейчас, мам. Почему, как она началась? Где ты в тот день была? И кто такие «Лесные братья»?
  Мама напряглась и вспыхнула багрянцем на щеках.
— Где ты это слышала?!
— После третьего класса, когда к тёте Оле в Карпаты ездили, помнишь? Мы из леса с черникой и грибами возвращались, и какой-то странный дядька с ружьём тогда сказал тёте Оле: «Слава героям!» А она ответила: «Героям слава». Я спросила: «Кто это, знакомый?» А она сказала, чтобы мы с тобой без неё в лес никогда не заходили, что здесь полно лесных братьев. Я подумала, наверно, таких, как Робин Гуд. Так кто такие «лесные братья»?
  Мама сквозь зубы, испуганно процедила:
— Тише… Тише. Это бандеровцы, убийцы! Тебе лучше не знать.
— Почему?
— Ты ещё слишком маленькая.
— Да мам! Такая же, как ты тогда! Ты что, их видела?!
— Да. Повидала.
— Близко?
— Достаточно!
— Насколько?
— Настолько, чтобы чудом повезло выжить. Нас тогда всех немец один спас, который на постое в нашей хате жил.
— Немец спас?! Да ты что! Расскажи! Как?
— Не могу. Будешь изучать по истории Великую Отечественную, узнаешь.
  Наташка заметила, что у мамы снова заболело сердце.
— Почему не хочешь рассказывать?
  У мамы стали влажными глаза. Вошла в палату Лена с Анечкой.
  Глаза мамы плакали, а лицо тут же вспыхнуло улыбкой:
— Ой, Анютка! Подросла! Иди, доця, поцелую.
  И потянулась обнять и поцеловать шестилетнюю внучку.
  Лена:
— Мам, ну как ты тут?
— Ничего. Всё в порядке.
— Мам, я тут тебе яблок принесла.
— Не надо было. Как ты? Как Витя? Не голодаете?
— Да ты что, мам?! Всё в порядке. Я за Виктором, как за каменной стеной.
  Наташка:
— Ну, хорошо, мам, я тогда у бабули Ани как-нибудь всё спрошу.
  Вошла медсестра:
— Посетители в палате только по одному!
  Наташка кивнула и послушно вышла.

  Отец к маме в больницу так и не пришёл. Уехал к любовнице в Горловку.
  Мама так и не сказала ничего ни дочери, ни старшему сыну.
  Миша так и не приехал.
  Наталья долго ещё заикалась, приходя в себя. Замкнулась и поняла, что в этой жизни может полагаться только на себя, маму и бабулю Аню.
  «Да, Дмитрий Кузьмич, больше никому ничего не скажу! Никому — значит, никому».
13 февраля 1976 года Наташке приснилось, что она дома ела Куйбышевский Орловский хлеб с вареньем бабушки Ани из чёрной смородины и сломала коренной передний зуб. Не понятно было, рот полон крови или варенья. И она выплюнула всё в руку. Вдруг на кухне дома в Донецке оказалась баба Зоя. Она пыталась залезть к внучке в рот и отобрать зуб, но он остался зажатым в руке. А на следующее утро, 14 февраля, позвонила тётя Таня из Куйбышева, и сказала, что вчера вечером неожиданно умер дед Костя. Наклонился, чтобы Зое надеть тапочки, ойкнул — и всё — инфаркт.
  На похороны летели Ту-134тым всей семьёй. Ленин муж Витя, оказалось, летел первый раз в жизни. Наташка сидела с ним рядом, поддерживала шутками, держала за руку, а он бодрился, как мог, бледнел, краснел и покрывался испариной. И при каждом «нырянии» или небольшой турбулентности, до хруста в суставах впивался в подлокотники. И в иллюминатор вообще не мог смотреть. Наташка хохотала до коликов в животе и говорила:
— Вить, а Вить! Я – Тарталья… Я крылатая… — смеялась она, — Ты чего, Вить? Не бойся. Самолёт не упадёт.
— Я не боюсь. Просто не люблю летать.
— А когда-нибудь раньше летал?
— Нет.
— Смешно. Страх – это нормально, просто держи его под контролем.
— Как?
— В самый страшный момент расслабляй мышцы. И я... в-о-л-ш-е-б-н-и-ц-а-а... Если заглохнет мотор, я смогу удержать самолёт, для тебя и мамы. Вот отпусти руки. Попробуй развести их в стороны и лететь, как птица. Знаешь, как они могут?
— Нет.
— Ты что и во сне никогда не летал?
  И Витя очень старался расслабиться и улыбнуться. А Наташка ему на ушко:
— Вить, я, правда, держу самолёт. Ну, вот смотри.
  Она взяла его за руку, закрыла глаза.
— Сделай вдох.
  Он сделал и она тоже.
— Теперь, выдох и ны-ря-е-м…
  Они начали выдыхать и самолёт, действительно «нырнул». Витя схватился на подлокотники и побледнел. Наташка засмеялась.
— Перестань! Тебе что, смешно?
— И да, и нет. Что б ты знал, что я ещё могу, смотри: я сделаю длинный вдох, и самолёт станет подниматься.
  Так и получилось.
— Боже, как ты это делаешь?!
— Я древняя… волше-ебни-ица-а!.. УУУУ!!! — страшным низким голосом завыла Наташка, нависая над Витей, как ведьма из фильма «Вий», и тут же успокоилась, — Я ж тебе говорила.
  Витя готов был уже, во что угодно поверить.
— Шучу я, Вить. Я просто чувствую воздушные потоки и, что будет делать самолёт. При нырянии выдыхаю и так легче. При восхождении делаю вдох. Попробуй, у тебя получится. Главное, не переставай дышать. Ты думаешь, я не боюсь?
  Витя внимательно на неё смотрел.
— Боюсь, боюсь. Я просто наблюдаю и подстраиваюсь. А что ещё остаётся? Вот так и сейчас будет. Делай длинный плавный выдох!
  Витя послушался, и это ныряние он действительно легче перенёс.
— Лучше?
— Наверно.
— Раз шутками отвлечь тебя не получилось, то вот подстраиваться учись. Чувствуешь, что опускаемся, старайся как можно дольше и плавней вдыхать. И ни в коем случае не задерживать дыхание.
— Ты что, вообще ничего не боишься?
— Почти.
  Тут зажглось красное табло и прозвучало: «Пассажиры, займите свои места. Пристегните ремни. Наш самолёт приступает к посадке. Мы прибываем в аэропорт города Куйбышев».
  Прошла стюардесса с подносом конфет «Взлётная» и стаканчиками «Ситро» и «Дюшес».
  Витя:
— О-о Бо-оже-е!
— Вить, я с тобой. Дыши, или давай вместе. Вот сейчас снова выдох и потом сразу длинный вдох.
  Взяла с подноса целую горсть конфет.
— Спасибо.
  Стюардесса улыбнулась:
— Пожалуйста.
  Наташка:
— Странные: «Взлётная» есть, а «Посадочной» нет. На конфетку, Вить.
  Развернула, дала ему, взяла себе. Взяла его за руку и положила ему голову на плечо. Самолёт пошёл на снижение, и советы Натальи помогли Виктору это нормально перенести.

  Аэропорт. В февральском Куйбышеве снега было по колено, вьюга. На следующий день кладбище, похороны. Деда провожало большое количество военных и врачей из госпиталя. Несли впереди ордена и медали командира 15 ОРМУ, военный китель майора. Наталья впервые увидела, сколько у её любимого деда Кости было военных орденов и медалей. Незнакомые люди много говорили добрых слов уважения и благодарности, военные о невосполнимой утрате и гении травматологии, а Наташка плакала, вспоминая, как дед учил её мыть руки щёткой по локоть и фронтовым песням. На его могиле лежало море ослепитено-жёлтых мимоз и красных гвоздик, и Наталье навсегда запомнился этот запах, как запах смерти и скорби.
  Отец, посоветовавшись с младшим братом Олегом, забрал свою мать в Донецк. Обратно ехали поездом и Наташка, стоя с Витей в коридоре у окна напротив, слышала, как мама, папа и Зоя ругались в купе. Зоя требовала от папы какой-то статус хозяйки дома и распорядительницы финансами. Мол, маму нужно научить экономить средства.
  Наталья позже спросила у неё: «А что такое финансы? И что значит распоряжаться ими?» Мама сжала кулаки: «Не будет этого!», сказала, и по приезду в Донецк для них обеих начался кромешный ад: перестановки мебели, скандалы, участились побои от отца и язвительные замечания Зои о какой-то целомудренности и ребёнке в «подоле» в отношении мамы, Лены и Наташи. Уже через неделю девочка ночью проснулась оттого, что Зоя врезала ей по спине своей костяной палкой. Наташка тут же сбежала со слезами из своей комнаты, лишилась покоя, кровати, рабочего стола, и в страхе быть побитой во сне, стала всегда спать с мамой. Две недели пришлось ходить в бандаже, чтобы подстраховывать спину.
  Появились новые обязанности: кормить бабу Зою 5 раз в день отдельно приготовленной постной едой, обращаться только на «Вы», стирать и гладить её вещи, выносить горшок и подтирать за ней, когда она «не донесла». Но это, оказалось, было только начало.
  Вскоре отгуляли свадьбу Миши и Аллы. И оба олимпийских призёра по стрельбе из лука, переехали в полученную от спорт-комитета свою квартирку в Ленинграде. Вскоре у них родился сын, назвали в честь любимого деда, Костей.
  Этот год был очень насыщенный на открытия и потрясения. Олимпиада, в этом же году умер Высоцкий и над планетой с большей силой зазвучал надрывный нерв его сердца. В конце ноября Наташка стала трижды тёткой, а мама счастливой трижды бабушкой.
  Отец этой девочки, как Вы знаете, уважаемый читатель, в эти годы уже был хорошо известным в Донбассе писателем, автором первых в СССР детективных романов: «Последнее дело Коршуна», изданного на нескольких языках, «Чекист Аверьян Сурмач», «Любовь и ненависть», «Друзья и враги» и выписывал в те времена достаточно много печатных изданий, в список которых входил и журнал «Наука и жизнь». Вот в нём-то и нашла ответ на свой вопрос Наталья, спустя почти два года, как раз перед своим шестнадцатилетнем. Статья была о найденной в Турине плащанице, и спектральном анализе, проведённом учёными; о фактах, подтверждающих, что именно в неё был, завернут Иисус. И о том, что изображение ран на руках Христа на нынешний иконах не соответствует расположению пятен крови, которые были обнаружены на Туринской плащанице. Что они находятся выше, под запястьем, и что это имеет под собой анатомическое обоснование.
  «Да, да! Я так и знала! Не в ладонь, а выше, в запястье, как у меня! Он был, и жил! Так вот под какой я защитой, и вот кто меня учит во сне! Ой, только не сходи с ума, Наталья. Только не сходи с ума. Теперь-то я хорошо понимаю, Дмитрий Кузьмич, почему именно, вы тогда говорили мне: «настоящая тайна». Хотя... здесь не написано, что в плащаницу был завёрнут человек невероятно высокого роста. Наверно забыли сказать».
  Она перечитывала и перечитывала большую научную статью в журнале, трепетно прикасаясь к чёрно-белому изображению плащаницы на картинке, как будто к ней самой. И снова вспоминала рассказ странной маленькой девочки Марьи из летнего пионерского лагеря, переживала боль предательства и кровавых мытарств этого человека вплоть до его смерти, видя где-то там, в глубине своей души, живые картинки этих давно минувших дней. Ещё она украдкой тихо плакала от счастья, потому что нашла долгожданный ответ.
  Обтерев слёзы и, наконец, отложив журнал в сторону, Наталья с мокрой улыбкой на глазах выбросила руки вверх и прошептала «Ура!».
  «Ура! У меня крыша не едет! Нет. Мне просто нужно быть внимательней, осторожней и научиться правильно, задавать людям вопросы! Мир полон тайн и ответов на них. И их только надо уметь видеть, чувствовать, читать и понимать. Нет, нет! Главное всё-таки – это надо уметь правильно спрашивать именно себя. Но почему в мире всё так несправедливо и искажено?! Будто специально кто-то вывернул наизнанку? Зачем?»
  С этими мыслями она отходила ко сну, держала маму за руку и вдыхала её тёплый аромат покоя и защиты из подмышки. Даже включённый свет и сбивчивое шаркание Зои по коридору среди ночи не разбудило. Её уносило в места, где было хорошо, безопасно, светло и счастливо.

*   * *
  Наталья видела себя в странном красивом горном селении, где жили только женщины. Каменные и деревянные идолы, рубленые резные палаты, древние каменные святилища в лесистых горах, алтари. То, как выглядели все, как говорили и чем занимались — было крайне интересно и занимательно. Наташка сидела в кругу ещё с несколькими светловолосыми девочками приблизительно её же возраста в кольце из высоких камней. В теле, она заметила, появился какой-то гул и дрожь, как рядом с взлетающим самолётом. Она подняла глаза, поискала — в небе пролетело что-то круглое и яркое.
  Красивая женщина в красном платье в пол, подпоясанная шнуром и широким меховым поясом, с длинными белыми косами ниже ягодиц, продолжала обучение. Все избранные девочки должны были сегодня показать, как за четыре года уже научились переносить свой дух в тело своего тотемного животного или птицы, которые всегда уже находились рядом с ними. Так верховная жрица должна была понять, кто в этом (високосном) году в день летнего Солнцеворота достоин, пройти посвящение в культ. Девочки: Дуня, Вила, Агидель и Друда уже знали какие получат имена и волновались за самую младшую подругу и называя Наташку — Санти, говорили:
— Санти, ты одна осталась без имени и тотема. Что же будет?
— Сокол – это глаза Чанди.
— Выбери себе другие, иначе тебе придётся уйти из нашей семьи, сестра.
— Осталось лишь несколько дней. Поторопись.

  Наташка вдруг осознала себя этим ребёнком и с достоинством присущим ей отвечала, и удивлялась тому, что говорит и знает:
— Разве только одного сокола создал из своего тела Велес? Не я избираю. Меня сам должен найти мой дух. Я чувствую, он уже близко. А у великой Маа-Чанди тысячи глаз, рук и большое сердце.
  Мать-наставница слышала и улыбалась, наблюдала, как именно это немного дерзкое дитя хранит в себе ещё не раскрывшуюся великую силу любви.
Выложен крест Ра, очерчен круг, зажжён огонь, пролита вода, принесена жертва на священный каменный алтарь. Девочки начали произносить заговор на перенос духа в тела животных.
  Росомаха, куница, белка, маленькая дикая кошка отошли от «своих» девочек и быстро исчезли в лесу. Санти в этот раз не торопилась. Последней закрыла глаза, произнесла призыв, нашла сокола, вышла из тела, и он стал её глазами и крыльями.
Санти снова испытывала наслаждение от высокого и крутого полёта. Играючи «управляла» птицей. То резко направляла сокола вверх, то парила, то падала камнем вниз. Вдруг, она заметила внизу смертельный бой между рысью и волчицей. Зависла над полянкой и видела, как быстро погибла мать и трое её волчат. Санти вдруг заплакала, потеряла связь с птицей, вздрогнула и раньше всех очнулась. Чанди наблюдала за всеми девочками, она видела быстрое возвращение самой младшей и её слёзы. Не остановила, не пожурила:
— Посиди. Не торопись вставать, упадёшь. Отдышись. После, поди, к хозяйке воды — Веде, расскажи ей, что ты видела. Она поможет.
— Я не справилась, Ма?
— Ты сама поймёшь, справилась или нет.
— Я должна уйти, совсем? Сейчас?
— Нет, смешная. Тебе просто нужно поговорить с духами. Иди к Веде Вод, она знает, что ты видела. Она знает всё.
— И даже ты у неё спрашиваешь?!
— Конечно. Маа Веда Вод знает и помнит всё, всегда и обо всём.
— И что она отвечает?
— Она отвечает лишь на те вопросы, ответы на которые я не знаю сама или мне не нужно знать. Учись задавать вопросы и быть благодарной особенно, если ответа не будет.
— Почему?
— Санти, ты не веришь в себя?
— Иногда.
— Знаешь, что великие владыки небес наши родители?
  Девочка кивнула.
— Вот и владыки Земли и Звёздного Храма знают, что мы – дети их, обладая их силой и ведая мудростью — можем поступать по Прави.
— Я не понимаю. Ма, скажи: как может уместиться вся великая мудрость великих небесных владык в маленьком теле каждого из нас?
— Правильный вопрос, — улыбнулась жрица, вынула из своих кос белую озёрную лилию и заправила в косу девочки, — Не в теле мудрость. Мы их меняем время от времени. Но так было не всегда. Когда на небе было четыре Луны, мы жили вечно. Теперь, как цветы отрастают от одного корня, мы прорастаем из Нави в Явь бутоном, раскрываемся, расцветаем, увядаем, возвращаемся домой, и снова и снова приходим в этот мир. И так в своём Роду все похожи между собой. И мудрость хранится, как в корне, так и в каждом цветке. И каждый цветок помнит, откуда Родом. Всегда есть связь между родителями и чадами. Это стебель, пуповина. Так мы слышим голос владык праотцов в своей душе и по пуповине переходим из одного мира в другой, как эта лилия, что в твоих волосах. Корень в земле, стебель в воде, а цветок уже здесь.
— А где находится наша пуповина?
— Слишком много правильных вопросов, краса моя. С Небесным Звёздным Храмом связь вот отсюда, нитью Ра, — Чанди коснулась лба девочки, — Здесь такой же Звёздный Храм, только маленький. И в нём живёт маленький Ра.
— А кто такой Ра?
— Вот он.
  Маа Чанди указала на солнце.
— Он питает нас, а мы его.
— Как так, мы его?!
— Тем, как исполняем свой путь в Яви, Нави, Прави и Слави. А с корнем – памятью мудрости Владык, пуповина вот от сюда, — коснулась сердца.
— Ой, а там что-то стучит!
— Это и есть Сердце, Санти. В нём Храм Радости Мира. Мы даём Ра силу Великого Света своей любовью. Потому и К-Расно Солнышко.
— И так будет всегда?
— Было так от Рождения самого Ра и Звёздного Х-Ра-Ма, и будет, пока живы его чада. Это и называется Ра-до-с-ть. Дух уже с тобой?
— Да. Вернулось «я».
— Возьми подношения, иди к Веде Вод, тебе пора.
— Ма, а пуповина это что?
— Связь между Ма-матерью и дитя в лоне. Ма так питает своё чадо.
— Так же, как Ра питает нас?
— Да. И эта связь неразрывна.
— Поэтому я скучаю по моей маме Анахате?
— Поэтому.
— А что означает: Маа?
— Дающая выбор.
— А, мама?
— Это имя Богини Макошь. Она дарующая жребий Мать Земля. Каждая мама, какое бы имя она ни носила, и есть Макошь во плоти.
— А почему люди и животные бывают такого разного роста?...
— Санти, есть время вопросов, а есть время деяний. Иди. Уж Ра спешит на отдых. Бери требу и торопись вернуться до вечерней Зори.
  Санти с сожалением выдохнула, опустила голову, вытерла остатки просохших слёз, заметила, что её подруги стали «возвращаться» и просыпаться. Она тяжело встала, и, взяв требу, не торопясь, пошла по тропинке в горы к Священному Источнику Знаний с Водопадом Душ. Ей было очень жаль щенков, возможно из-за того, что она впервые увидела, как по-настоящему живёт лес. Слышать рассказы и видеть своими глазами — это разные вещи, и девочка обращаясь к Владыке-Защитнику Лесов Велесу, возлила ему на алтарь как жертву свою кровь (начертала имя бога), положила хлеб, завязала на веточке красную нить и попросила чуда спасения для белого волчёнка. У Веды Вод Водопада Душ смиренно просила понимания и умиротворения. У воды на камне оставила яблоки, сыр и повязала на ветку полоску вытканной своими руками материи.
  День спустя, продолжая готовиться к посвящению в жрицы Матери Земли, она снова избрала себе сокола и вернулась к этому месту, парила и видела, как появился крепкий темноволосый юноша с седой прядкой у лба и откопал выжившего щенка. И, поминая имена Владыки Леса и Веды Вод, была им благодарна. Севший на ближнее дерево её сокол всё время наблюдал за парнем. Лишь к закату маленький небесный охотник вспорхнул и оставил это место. А Санти, «проспав» весь день, едва пришла в себя нашла Жрицу-Мать в покоях у огня, дождалась, когда она её заметила и обратилась.
— Скажи Маа, зачем мне тотем? Что мне с ним делать? И что я вижу в своих снах?
— Это не совсем сны. Ты поймёшь позже. Это откроется, когда ты перейдёшь из чертога Хорса в чертог Велеса, станешь Вестой и меж твоих ног станет каждую луну течь несколько дней чистая кровь.
— И тогда я стану такой, как ты?
— Такой как сама должна быть. Ты вспомнишь, зачем спустилась из Нави в Явь по нити между Великим Светом и Тенью, и сделаешь то, что должна сделать. Тотем будет тебя беречь и направлять. Запомни: в видениях ты видишь свою судьбу.
— А если дух-тотем не найдет меня и я его не изберу, что будет тогда?
— Всему своё время. Научись спрашивать у Веды Вод. Она знает больше, чем я. Сейчас Куница Дара собираются идти в горы за целебными травами. Иди с ними. Наблюдай. Не молчи. Спрашивай. Запоминай. И не отчаивайся.

*   * *

  Утром мама тихонько подошла и разбудила:
— На-ата-аша-а, просыпа-айся-я. Пора-а в шко-олу-у. Умывайся и давай завтракать, детка. Уже семь часов.
— Ага. Да, сейчас, мам, уже встаю.
  Наташка с улыбкой открыла глаза, зевнула, потянулась изо всех сил. В ушах ещё отчётливо звучало: «Спрашивай, запоминай и не отчаивайся…», и виделись картинки леса, гор и блестящего в лучах солнца, пенного горного водопада.
  «Какие-то яркие сказочные сны, с запахами. Так краси-иво! Волшебницы, лес, звери, понимающие людей…
  Интересно, а в "Путешествии Гулливера" — это выдумка или раньше, действительно, были люди и животные разного роста? Надо будет как-то попробовать писать сказки для детей. Как Маа сказала: «В своих снах ты видишь только свою судьбу?» Тогда, возможно, мне стоит их запоминать или записывать?»
  Услышала голоса Зои и отца, доносящиеся из кухни и молча взорвалась.
  «Ага! Чтоб стать, в конце концов, такой вот как он писательницей для своих детей?! Да никогда! Вот повзрослею и перестану видеть эти дурацкие сны! Будет вам тогда!»
  И сразу встала.

  Где-то класса с восьмого Наталья тихонько намекала родителям, что хочет на шестнадцать лет подарок собаку. И вот сегодня, под впечатлением от сна с белым волчонком и рекомендациями наставницы: «Спрашивай, запоминай и не отчаивайся», решилась после школы обратиться к отцу. Вошла в кабинет. Услышала, как мимо прошаркала тапочками баба Зоя и остановилась подслушивать. Наташка закрыла плотно дверь.
— Пап, у меня к тебе есть одна очень важная просьба.
— Говори скорей, я работаю.
— Хорошо. Пап, я вот подумала… У Миши с Леной давно есть семьи и дети, своя жизнь. Вам не до меня. Купите мне на день рождения хотя бы собаку.
— Чего? Собаку?! Ты что?! Вонь, шерсть, выводить. Кто её выводить будет? А кормить? Ты знаешь, сколько стоит тебя, дылду, прокормить? Ещё и собаку!
  Наташка покраснела, услышав слово "дылда", руки стали складываться в кулаки и она их спрятала в карманы.
— Па, ну маленькую самую. Можно болоночку, но лучше, конечно, овчарку, как Шарик! Пожалуйста. Я меньше кушать буду.
— Бабушка Зоя против любых собак в доме.
— Так что, она будет решать, с кем мне дружить и какой подарок на день рождения просить? Это же МОЯ жизнь и МОЁ детство! Ты же мне ещё никогда-никогда ничего не дарил и, я ничего никогда у тебя не просила. И больше никогда ничего у вас просить не буду!
  Вошла мама, села рядом на стул и слушала разговор.
— Ну, мамочка!
  Мама встала, подошла, положила мужу руку на плечо.
— Вадим… Ну, у нас же был когда-то Чёртик. (Так звали чёрного королевского пуделя, прибившегося по дороге, когда мама, папа, Лена и Миша переезжали из Амвросиевки в барак донецкой шахты «Глубокая» города Донецка. Он потерялся на вокзале, ещё до рождения Наташки).
— Да, Чёртик. Хороший был пёс. Ладно. Как мама скажет, так и будет, — выдохнул отец. Сами разбирайтесь.
  Из-за закрытой двери прозвучал скрипучий голос Зои:
— Иждивенцы! Собаку им ещё подавай! Сарай, а не квартира писателя! Вадим, не смей соглашаться!
  Наташка:
— Спасибо! Спасибо папочка!
  Крепко прижалась и поцеловала его в щетинистую щёку.
  Чтобы поставить точку, отец вслед с издёвкой улыбнулся:
— Вот подрастёшь ещё, заработаешь, купишь, и будет тебе собака на день рождения.
— Что?! Ещё подрастёшь?! Я же вырасту. И сама себе куплю подарок? Ма-а-ма-а!
  Наталья выскочила из кабинета, чуть не сбила с ног криво улыбающуюся Зою. Она вслед внучке трясла своей палкой.
— Сумасшедшая! Грубиянка! Комсомолка называется! В школе не научили правилам поведения! И мать неряха, чтить старших не умеет! Вадим! Вадим!...
  Мама пыталась как-то поговорить с отцом, но он вспылил и поддерживал свою мать. Двое на одного… Мама вышла и, дверь в кабинет за ней заперлась.
  А Наташка сбежала в туалет, закрылась и тихо заплакала. Следом за ней прошаркала к туалету Зоя и стала сразу бить ногой по двери.
— Наташка, а ну выходи оттуда!
— Ба, я в туалете! Сейчас выйду.
— Мне тоже надо. Щас на пол пущу, сама будешь убирать!
— Ну и пусть!
  Зоя выключила свет в туалете и, нашкодив, быстро потащилась обратно к кабинету.
— Вадим! Вадим! Открой! Наташка меня нарочно в туалет не пускает! Заперлась, язва, грубит! Поди, завтра к ней в школу, пусть на собрании её из комсомола исключат!
  Наташка вышла из туалета с мокрыми, но суровыми глазами. Налетела на маму, крепко обняла.
— Мам, мам… А она к нам надолго ещё? Может она к дяде Олегу в Загорск уже переедет? Загостилась!
  Наташка заметила, что от мамы сильно пахнет валидолом и ретировалась.
— Ладно. Пусть. Не нужно мне от него никакой собаки! Хочу, чтобы Зоя на этот мой день рождения уехала куда-нибудь, навсегда!
  И прижалась к маме ещё сильней.
  На кухню «вползла» Зоя и, гремя кастрюлями, начала готовить сыночку и себе постный астраханский суп со свежей капустой, громко приговаривая:
— Приютили тут всех на свою голову. Говорила Вадиму: «Не бери девку из села! Ещё и польку, безграмотную!» А она тут, разложилась... троих наплодила! Корми теперь иждивенцев! Весь хлеб поели!
— Да ты у нас в гостя-ях!
  Не выдержала и огрызнулась Наташка.
  Зоя бросила кастрюлю с водой на пол и заорала будто, её избили. Прибежал отец и  влепил дочери пощёчину наотмашь.
— Не смей мою мать трогать!
  Мама тут же отдёрнула Наташку за себя и приготовилась получить следующую пощёчину.
— Вадим, ты что?! Зою Ивановну никто не трогал!
  Зоя:
— Трогал! Трогал! Они меня за руки обе хватали! Вот, смотри уже синяки.
  Наташка:
— Что?! Да она всё врёт, па!
  Отец:
— Щас обеих взгрею!
  И начал быстро снимать с себя тот самый армейский ремень с пряжкой. Наташка в бешенстве стиснула зубы, прижалась к трясущейся в гневе маме и из-за плеча процедила отцу:
— Даже не думай, МОЮ, мать трогать! Только попробуй! Я Мише в Ленинград позвоню и милицию вызову! Коммунист! Блин-даж! — и нащупывала деревянное древко швабры у себя за спиной. Схватила её и выставила перед собой, как двуручный меч.
  Зоя заметила, развернулась и медленно пошаркала в Натальину (теперь свою) комнату с чашкой молока. Отец следом за ней. Мама дрожа села на табурет. У Наташки горела щека. Она отставила швабру, умылась холодной водой. Не помогало.
— Мам, давай я в магазин за хлебом схожу.
  Зоя, раскрыв ухо, подслушивая из коридора:
— Зачем?! Сухари нужно размочить.
  Мама встала, отвернулась, достала из лифчика маленький кошелёк и молча отсчитывала шестнадцать копеек. Наташка собиралась выскочить из дома как можно быстрей.
— Сте-ефа-а! Я всё-ё ви-ижу! Не смей ей деньги давать! Пусть бы бутылки молочные сдала.
  Наташа:
— Мам, я быстро, туда и обратно. Хорошо?
  Мама кивнула.
  Хлопнула дверь в кабинет. Там отец взбешённо причитал:
— Работать совершенно не возможно! Бабы кухню поделить не могут! Чёрт знает что! Разведусь к чёртовой матери!
  «И слава Богу», подумала Наталья.
  Зоя ей трясла пальцем:
— Слыхала?! Слыхала?! На паперть пойдёте! Вылетите отсюда, как пробки из бутылки!
  Наташка, мимо проходя, ей:
— Да щазс! Размечталась! Как только дед-то с тобой жил?! Угробила, небось, вонючим супом своим?
  Мама её одёрнула:
— Наташа!
  Она замолчала, сама подумала: "Доносы, небось, при Сталине на всех соседей строчила".
  Зоя:
— Да чтоб твоё брюхо пусто было!
  И бросила в неё чашку. Та упала, разбилась, молоко разбрызгалось и на маму, и на Наташку.
  Приняв близко к сердцу упрёк отца куском хлеба, Наташка, насколько это было возможно для неё, отказалась от еды. Деньги, которые давала мама на завтраки, не тратила, откладывая на щенка или на побег во Львов, если мама решится. А мама не сразу заметила, что дочь похудела, осунулась и сидит на одних чаях. Лишь когда Наташа перестала реагировать на приставания Зои и, стала больше спать днём, хуже учиться и жаловаться на боль в пояснице, мама отвела её к врачу. Сдали анализы. А там белок, эритроциты... Наташка отказалась лечь в больницу, надеясь на маму. Мама усердно пыталась лечить её дома отварами из шелухи белой фасоли и настоями из толокнянки. Хорошо помогало. Но со временем оказалось, что на фоне привычной голодовки и нервного стресса у девочки действительно начались серьёзные проблемы со здоровьем: снова появился в моче белок и кровь в почках, плюс явные признаки воспаления.
  Блуждающая ночами по квартире хромая Зоя с горшками и звенящей вставной челюстью в зелёной дединой фронтовой кружке;
полуночник-отец в шаркающих тапочках из кабинета в туалет, из туалета на кухню, хлопки дверями, тщательные полоскания рта, и потом обратно в кабинет; мысли вслух амбициозного писателя: «Как мне его убить? (героя книги) Какое придумать преступление, чтобы его невозможно было раскрыть?»;
шушуканья и жалобы обоих — Зои и отца;
звуки сливающегося унитаза, запахи аммиака, мочевины и варёной капусты смешивались в один, стелились по квартире и не давали ни спать, ни дышать. Зоя боялась сквозьняков и потому требовала закрывать форточки.
  Для Натальи с мамой не было покоя ни днём, ни ночью. И ещё через полгода такой жизни летом Наташка попала в больницу с истощением второй степени и аритмией сердца. Врач-кардиолог поставил маме диагноз — ишемия сердечного клапана, гипотония и вегето-сосудистая дистония. И обе, мать и дочь, уставшие, истощённые, были на тонкой грани, отделяющей их от нервного срыва. В июле Наташка попала в больницу с болями в почках.
  В детской областной зав отделением детской нефрологии Владимир Христофорович тоже сразу поставил Наташке диагноз: истощение и пиелонефрит. И для девочки вдруг неожиданно встал вопрос об операции из-за сильного опущения правой почки. Мама испугалась и хлопотала, как могла, пообещав врачу найти в своём букинистическом магазине любую нужную ему книгу.
  На обходе, обратив внимание на книгу, которую увлечённо читала уж очень худенькая пациентка с косичками, врач решил с ней поговорить. Присел на край кровати.
— Можно мне минуту твоего внимания, рыжая?
— Да, конечно.
— Как тебя зовут?
— Наталья.
— Ага, значит это ты Наталья? Вот как? Не Наташа. Подними рубашку.
  Ощупал впалый живот, почки, опустил её рубашку. Шутки ради постучал пальцем по рёбрам и по-дружески спросил:
— Ну-у, и почему не ешь? Слишком много читаешь? Учишься на одни пятёрки?
— Да нет. Мама месяц назад купила мне спортивный велосипед. Брат денег прислал по почте. Вот катаюсь, наверное, много. Аж до Мариуполя на прошлой неделе вместе с ребятами доехала. Это сто двадцать километров. А ещё ж обратно?
— Угу, угу. Ну что ж, с велосипедом пока придётся повременить. А то почки отвалятся. А если честно, почему ты не кушаешь?
— Честно? На щенка собираю деньги.
— И много накопила?
— Уже пятнадцать рублей.
— А сколько нужно?
— Пятьдесят.
— Ага. И как назовёшь собаку?
— Каратом. От слова карать или наказывать. Овчарку хочу. Восточно-европейскую. Белую.
— Тебя кто-то обижает?
  Наташка не ответила, лишь спрятала под подушку книгу «Королева Марго».
— Интересная?
— Да. Мама дала. Я даже не знала, что об этом написано.
— Я тоже когда-то её читал. А почему именно «Королева Марго»?
— Потому, что потом будет «Графиня де Монсоро». Там граф де Бюсси…
— Любишь Александра Дюма? Приключения, мушкетёры, красивые дамы…
— Да, наверное. Просто история в этой книге мне кажется знакомой. Вот хочу узнать подробности.
— Любовь, шпаги? Романтика. Я понимаю, сам был таким. Мечты, мечты. Всего Дюма перечитал! Но это ж вымысел. Ты должна уже это понимать.
— Я не совсем это имею в виду. И думаю, что книга не совсем выдумка.
— Почему так думаешь?
— Скажите, вот у Вас бывает иногда такое, что вы чувствуете, что знали, что было когда-то раньше?
— Например?
  Наташка пожала плечами.
— А кто тебе кажется знакомым в «Королеве Марго»? Королева? Ла Моль?
— Ни тот, ни другой.
— А кто? Генрих Наварский?
— Да нет. Сама Варфоломеевская ночь.
— Варфоломеевская ночь?! Вот как? Ну, тогда, давай-ка поговорим откровенно. Пойдём со мной, мушкетёрка.
  Вышли из палаты в коридор, зашли в мало освещённый закоулок коридора. Врач сел на скрипучие деревянные кресла, пригласил жестом Наташку. Мимо в манипуляционный кабинет прошла одна, затем вторая медсестра.
— Владимир Христофорович, у Вас в одиннадцать операция.
— Да, спасибо, Мариночка. Как раз успею. Мальчика уже готовите?
— Да. И жена Вам только что звонила. Просила передать, что у сына уже нормальная температура.
— Ну и слава богу.
  Обратился к Наташке врач:
— Я смотрю, у тебя характер ещё тот. Мама жалуется?
  Наташка пожала плечами "Нет".
— Тогда давай начистоту.
— Давайте.
— Честно говоря, я не хочу тебе делать операцию. Думаю, что можно обойтись и без неё, если договоримся. Но придётся постараться.
— И я не хочу операцию, Владимир Христофорович.
— Надо же! Запомнила, выговорила! — улыбнулся, — Тогда я могу тебе помочь, если только ты меня будешь слушаться.
— А что нужно делать?
— В первую очередь начни кушать.
— Не знаю, как это сделать? Очень будет трудно. Аппетита нет.
— О, с этим помогу! Укольчики и таблеточки потерпишь?
  Наташка кивнула.
— Хорошо. Дальше… Чтобы знать наверняка, как работают твои почки, мне нужно провести несколько исследований и процедур.
— Каких?
— А запомнишь, как называется?
— Запомню.
— Хромоцистоскопия.
— Ого! Хромо что-то там скопия?
  Владимир Христофорович улыбнулся.
— Да уж, хромо что-то там…
— А больно будет?
— Будешь слушаться, не будет. У тебя месячные когда?
— А что это такое?
— Мама тебе не рассказывала?
— Нет.
— Так. Ясно. Сейчас запишу тебя к врачу. Её зовут Вероника Викторовна. Поднимешься на второй этаж, она встретит, посмотрит, потом сдадим ещё пару анализов и, завтра утром придёшь на "хромо что-то там скопию" как раз вот в эту манипуляционную. Договорились?
— Договорились.
— Натощак. Даже воды не пей. В туалет и ко мне.
— Хорошо.
— Но кушать начинай уже сейчас.
— А у вас в столовой невкусно всё. Без соли совсем.
— Седьмой стол. Так надо. На вот тебе глюкозу с аскорбинкой.
  Врач достал из карманчика порошок.
— Открывай рот. Скоро обед. Я приду, проверю, как ты ешь, но смотри, Наташка, я могу лишь помочь, а решать тебе — будет операция или нет. Таблетки все пей, что я пропишу!
— Я поняла, Владимир Христофорович. Ой, кислое! А можно я тогда маме позвоню, попрошу принести мне кефир?
— Не кефир! Велосипед ты мой, мушкетёрский! А котлеты на пару, рыбу отварную, пюре на воде без масла. Постный борщ, не солёный!
— А что мне делать, если я не люблю рыбу и борщ?
— Любить надо Родину и маму, а борщ надо есть! Поняла?
  Наташка улыбнулась.
— Поняла.
  Она почувствовала теплоту от этого человека и вдруг поверила ему.
  Они встали. Хлопнули кресла.
— Ну что, мушкетёрка, дуй сейчас в палату, читай, лежи, только не прыгай. Расскажешь, что там будет с твоим де Бюсси.
— Луи? Он всегда будет любить только рыжих с зелёными глазами, искать ту единственную. И как всегда погибнет от любви и предательства. А может, и нет. В Варфоломеевскую ночь, он, кажется, убил своего брата из-за отцовского наследства. Хотя я сомневаюсь, что на самом деле он мог так поступить.
— Откуда знаешь? Уже прочитала?
— Нет. Просто чувствую, догадываюсь или помнится, что где-то уже об этом читала. Вот хочу узнать: так ли?
— Так читай быстрей. Расскажешь. А то я не помню, что там об этом говориться.
— Хорошо. А можно я Вас обниму, Владимир Христофорович?
— Обнять? С чего бы это?
— Так просто.
— Попробуй, попробуй.
  Наташка крепко прижалась, как бывало к старшему брату Мише.
— О-о… Ну всё, хватит. Пора работать. Вон ко мне и армия уже подоспела. Оль, входи в кабинет, ложись в кресло, я сейчас.
— Девочка Оля, а Вам было больно? — волновалась Наташка.
 Девочка пожала плечами.
— Да когда как. Почти нет.
  Владимир Христофорович улыбнулся, положил руку на плечо Оли и обратился к другой девочке.
— Танюш, ты следующая. Сходи сейчас в пятую палату, скажи Кате: её очередь через час. Сама подходи минут через двадцать тридцать.
  Таня:
— Хорошо, — и сразу пошла выполнять поручение.
— Вы что же и им будете хромоцистоскопию делать? — волновалась Наталья.
  Врач улыбнулся.
— И это тоже.
  И за врачом и Олей закрылась дверь в манипуляционную.
  Наташка долго прислушивалась, но там было тихо. Она успокоилась и вернулась в палату ожидать невкусный завтрак и обед.
  Через час в женском кабинете Наташку ждало откровение. Она многое узнала о себе и об особенностях женского организма вообще.
  Утро следующего дня. Наталья сидит у манипуляционного кабинета и, противно поскрипывая креслом, нервничает. Туда успела первой войти Катя. Оля, подпирая спиной стенку, спокойно ожидает очереди.
  Оля:
— Приходи через час, девочка.
— Да я здесь могу подождать. Вы же Оля?
— Чего это ты мне выкаешь?
— Да так. Привычка появилась.
— У тебя что за диагноз?
— Пиелонефрит, опущение правой почки. А у тебя?
— Сдвоенная почка. Песок с кровью. У моей мамы тоже сдвоенная почка, но такого не было.
— М…
— Э… Ничего себе дела? А чего это за тобой живой — тени ходят?
— В смысле?
  Наталья оглянулась, удивилась. Подумала: "Странная девчонка".
— Да не смотри. Это только я вижу, в темноте.
— Хм. И я кое-что вижу. У тебя ПРАВАЯ почка сдвоенная и сердце тоже с другой стороны, — вдруг выпалила Наташка.
— Да. Верно. А как ты видишь?
— Ты первая расскажи. Что за тени за мной ходят?
— Ну, тени и есть тени. Три светлые, женские. Мы ангелами их называем. И ещё какая-то исковерканная. Прямо в теле у тебя. Это называется проклятие.
— Чего-о?
— Я говорю: прокляли тебя! «Чего».
— Кто?! Как?!
— Как? Обычно. Как это делают?
— А кто, можешь сказать?
— Имени не скажу, но вижу, что старуха с палкой. Пальцем трясёт, чашку с молоком разбила, тебя им облила.
— Старуха с палкой? Чашку разбила?! Точно! Было такое! Зоя это! Бабка моя.
— Ничего себе бабушка, блин! Скажу ещё: не избавишься от проклятья – умрёшь. Так было сказано. И Владимир Христофорович не поможет. Сухоту на тебя положила твоя бабушка.
— А что это такое: "сухота"?
— Чтобы ты кушать не могла и гнила. Правая почка сгниёт – умрёшь, а за тобой и мама твоя в могилу ляжет.
— Ах во-от оно что-о?!
Оль, Оль! А ты можешь мне помочь?
— Могу. Человеком, не ведьмой сделано. Могу. Не поздно ещё. Как раз через пару дней летний солнцеворот. Но трудно тебе будет бороться.
— Ничего, выдержу. Иисус и не то выдержал. И про солнцеворот я тоже уже слыхала. Оль, и я кое-что вижу.
— Да?
— Да. Песок у тебя в почках с этой зимы?
  Оля кивнула.
  Наталья:
— Простудилась? Каталась и под лёд на ставке провалилась?
— Ага, — вытаращила глаза Оля, — С братьями катались на коньках. Провалилась аж по грудь. Вытащили. Да хранит их Бог!
— И тебя сразу в чужую сухую одежду переодели? Шуба была какая-то чёрная. Цигейка что ли? С капюшоном. Чужая, с умершей девочки.
— Да! Так и было. Шуба! Только тёмно коричневая. Но я не знала, что она с умершей.
— Оль, помоги мне сухоту снять, я окрепну и тебе помогу.
— Хорошо. Давай! А ты тоже ведьма, что ль? Глаза зелёные, цепкие. Я ещё вчера заметила.
— Нет, нет! Что ты. Это так, просто у меня получается кое-что с детства.
— И у меня с детства. Я цыганка. Меня мои пра и бабушка научают.
— Ясно.
— А тебя кто учит?
— Никто.
— Тебе сколько лет?
— Почти шестнадцать. Двадцатого декабря исполнится.
— В день Карачун? Ну, ты даёшь! Значит дар у тебя от рождения.
— А ты когда родилась?
— Двадцать второго сентября. День осеннего равновесия. Ты хорошая, раз ангелы просят тебе помочь.
— А как тебя зовут?
— Наталья. Поможешь мне, Оль?
— Думаю, да. А ты?
— И я думаю, что да. Здорово, что мы встретились! Правда?
— Здорово. Но, как говорит моя ба Азовка — совпадений не бывает. Господь сводит и разводит. И неисповедимы пути его.
— А таких, как мы, много? Как ты думаешь?
— Думаю, немного. Моя пра ма Агидель рассказывала, что с древних времён на нас ведётся охота. Ей уже сто два года. Многое повидала. Она знает, что такое гореть заживо. Потоп, две войны пережила, две революции. Говорила, что царя и Ленина видела.
— Потоп?! Ого!
— Она говорила, что таких, как мы, во все времена сжигали на кострах, топили, варили в масле. Слышала про охоту на ведьм?
— Слышала, что было такое в средневековье. В школе проходили. Жуть просто! И женщин, и детей, заживо. Ужас! И в Великую Отечественную фрицы цыган истребляли.
— Вот и помалкивай об этом всю жизнь. Целее будешь.
— Да я уже в курсе.
  Открылась дверь в манипуляционный кабинет. Вышла Катя и сразу пошла в туалет напротив. Наталья заметила, что у неё не страдальческий вид, и приободрилась. Оля подошла к двери, ожидая разрешения войти.
— Оль, а в какой ты палате?
— В восьмой.
— А я в четвёртой. Найдёмся?
— Угу. После обеда и тихого часа. Очухаешься, приходи.
  Наталья посмотрела на часы в коридоре, встала и пошла в палату, чтобы вернуться сюда через полчаса:
  «О, так я не одна такая? Как хорошо! Зоя, Зоя… Сама съешь свои проклятия!»
  Открыла «Королеву Марго», зачиталась, подчёркивая карандашом какие-то важные для себя откровения, подтверждения и моменты. Прошло полчаса, Наташка опомнилась и поспешила к манипуляционному кабинету. Её ожидали откровения, потрясения, и новые открытия о себе, как о живом человеке. И ещё ощущение, и понимание «доверия». Доверие к врачу, говорят — большая удача. А настоящий специалист своего дела с большим опытом и добрым сердцем — счастье для пациента, особенно юного.
  Именно после обеда Наталья и пришла в себя после первой сложной манипуляции.
 
  У входа в восьмую палату.
— Оль. Привет. Можно тебя? Поговорить.
  Оля отложила своё вязание крючком и вышла.
— Пошли на окошко в коридор? Там прохладней.
— Пошли.
— Мама с братьями сейчас должны приехать. Тут в окно можно увидеть.
— Хорошо. А папа у тебя есть?
— Да, конечно. Он завтра приедет.
— А ты его любишь?
— Конечно. А ты своего?
— Не знаю, как ответить.
— Чего?
— Да как-то не понимаю, зачем он такой маме нужен.
— Что, пьёт?
— Нет.
— Бьёт?!
  Наталья еле заметно кивнула.
— Бывает. Не понимаю, как может быть таким отец?
— В больницу к тебе приходит?
— Никогда. Ни в больницы, ни в школу. Давно-давно мама в больнице Вишневского при смерти лежала после операции. Он сам не пришёл, и нас к ней не пускал. Всё со своей Зоей возился, «кашу манную варил». Мы с моим старшим братом и сестрой сами к ней ходили. Мне всего два с половиной годика тогда было. Потом мама была уже дома, и я у неё в животе, как ты говоришь, «тень» видела. И всё время плакала, если не с ней спала. Потом тень исчезла.
— Так помнишь?
— Да. Помню, когда мне где-то уже четыре было, дед Костя, я и Зоя отправились по Волге на большом белом колёсном корабле. Я плакала, когда в поезде уезжала из Донецка, не хотела без мамы. Дед Костя на руках укачивал. На корабле Зоя заставляла меня чёрную икру ложками есть, а меня от неё тошнило. Банка большая такая была. Зоя била по губам и впихивала в меня. А когда вошёл дед Костя, она сказала, что я невоспитанная, плююсь, и она меня наказала по губам за то, что я испортила её крепдешиновое немецкое платье. Потом помню, что никак не могла уснуть. У меня очень болел живот, и я аж ослепла. Дед Костя пришёл, как увидел меня, как увидел, что Зоя скормила мне половину банки чёрной икры, а мне плохо… Побледнел, как начал сыпать непонятными словами в стеклянное лицо Зои: «Ты что?! Ты что, Зоя, наделала?! Ты что, не понимаешь что ребёнок умереть от этого может?!» Схватил меня на руки и как побежал к капитану корабля! По радио связались с ближайшей военной частью. Причалили, а нас уже ждал военный мотоцикл. Дед сам бегом меня выносил с корабля. Зое помогали нести чемодан. Мы с дедом ехали в люльке, быстро ехали и оказались в госпитале в каком-то городе. Темно, ночь. В госпитале комната с белым кафелем на стенах, скрипучие полы. Кушетка холодная, на ней рыжая клеёнка. Женщина-врач вместе с дедом уговаривали пить стакан за стаканом, а потом прямо через трубку заливали в меня марганцовку, а меня рвало. И клизмы ещё ставили. Там было такое ведро и в нём такое эхо!
— Ого! Я себе представляю!
— Не надо. Стыдно было. А вот уже дома в Самаре Зоя ругалась, что это из-за меня нас всех сняли с корабля, а билеты на него такие дорогие. Дед терпел-терпел, а потом взорвался на неё. Говорил: «Зоя, ты вообще соображаешь, чего говоришь? Ты понимаешь, что ты натворила?» А она: «Она сама. Она сама…» Дед ей: «Сама?! Пол килограмма?!.. Как ребёнок в четыре годика смог добровольно столько съесть? Ты же сама мать двоих сыновей! Ты же знала, что икра слишком тяжёлая пища для детей! Ещё и в таком количестве! Наташка умереть могла! Это ж насколько нужно ненавидеть Стефу… Опомнись, Зоя! Опомнись! Это твоя внучка». А её только трясло: «Не кричи на меня! Эту девку Стефка в подоле от кого-то принесла. Никакая она мне не внучка! Я ей икру, чёрную, по доброму… А она плеваться!» Потом мы с дедом ходили на почту звонить маме. Она приехала и сразу меня забрала. Когда мама со мной садилась в поезд, я сняла и выбросила противную морскую панамку, что Зоя мне купила. Потом помню, меня уже отпаивала молоком бабуля Аня. И я ела много-много чёрной смородины прямо с куста.
— А я так подробно из детства ничего не помню. Вижу, у тебя долгая «любовь» к твоей бабуле Зое.
— К бабуле Ане у меня любовь. Да со временем всё худшее забывается. Дед Костя у меня мировой дядька, военный хирург. А другой дед, двоюродный, Ваня, защитник Брестской крепости, от первого до последнего дня. И участвовал в дрейфе ледокола «Седов». О нём в газетах писали.
— Ого! А почему двоюродный?
— Ваня двоюродный брат отца. А по маме у меня дедушка Йозеф, он в первую мировую ипритом отравился. Здорово, говорят, воевал с немцами! Бабуля Аня его двадцать пять лет выхаживала, да ещё пятерых детей с ним родила. Говорила, что он очень добрый и сильный был. Второго деда по маме не знаю. Бабуля Аня говорила, что она была сирота, крепостная. Да вот проезжал хозяин, заметил, как маленькая девочка на поле поёт колыбельные молочным детишкам, пока их матери пашут, забрал в дом к себе. Воспитывал, как свою. Она росла и училась вместе с его четырьмя детьми. Потом пан сам ей вольную дал и в четырнадцать лет замуж отдал хорошему человеку, солдату. Сказал, чтобы до восемнадцати её муж не трогал. И солдат не трогал! Слово же дал? А потом подряд пятерых нарожали. Бабуля моя шесть языков знает! И свободно на них говорит. Своих детишек дома учила и в школе учителем долго была.
— Шесть языков?! Крепостная?! Здорово! Ну и, видимо, знала толк в целительстве.
— Ещё и красивая была. Такие рыжие косы!
Погоди, в чём толк?! Ты сказала.
— В лечении, говорю, в медицине.
— Не знаю. Наверное. А маме было четырнадцать, когда война началась. Она в сорок третьем хлеб пекла и партизанской связной была. Хлеб партизанам под юбкой носила. А он-то свежий! Запах ещё как далеко слышно. Я-то знаю. У нас около первой школы хлебозавод. Пахне-ет... Так вот. Опасно. Ночь. А она идёт. Представляешь? Маленькая, считай как мы с тобой сейчас.
— Да, мои тоже повоевали. Знаю, один дед был танкист, а второй лётчик.
— Цыган — лётчик?! Ха, ха, ха! Вот это да!
— А что тут такого?
  Напряглась Оля.
— Да я себе представляю, как он под «цыганочку с выходом» и «очи чёрные» фрицев лупил! Небось, геройский был у тебя дед! Как в фильме «В бой идут одни старики».
— Не видела этот фильм.
— Сейчас в кинотеатре "Звёздочка" идёт и в "Шевченко" тоже. Обязательно посмотри! Там о поющих лётчиках, как твой дед.
— Да-а, геройский был чавела. И папа тоже. До войны мальчишкой лошадей из колхоза воровал.
— Он был вором?
— Да. А что? Жить как-то надо было? Цыганская жизнь не лёгкая. Вот в разведке и пригодилась воровская жилка языков добывать и удирать, чтоб не поймали. Всю войну прошёл. Без руки остался, зато живой. Орденов за мужество?!... Полный кавалер! Он завтра ко мне приедет. Вот увидишь. А дед лётчик гитару с собой везде возил, настоящую, цыганскую. Красивый такой был. В сорок четвёртом погиб. Его госпиталь под бомбёжку попал.
— Да, папе твоему в разведку с гитарой, как-то это…
— А твой папа кем был?
  Наташка потухла.
— Говорил, что в пехоте был. А дед рассказывал, как он его несколько раз от трибунала за самоволку и за ещё какие-то проступки от трибунала спасал, вытягивал из штрафбата. Представляю: любимого сыночка геройский дед спасает, бросает умирающих раненых и…
  Не хочу говорить. Он сам о себе всем всегда много рассказывает: Я... Я... Десантник…
  Оль, ну вот как он может быть героем, если дети и жена для него?!… Как герой может обижать своих родных детей, если наши даже немчат в Берлине спасали? Маму оскорблять и бить? Как?! Не понимаю. Почти два года назад чуть не забил меня до смерти армейским ремнём с пряжкой. Просто за вопрос.
— Ого!
— Наверно война его сломала и думает, что он исключительный, раз выжил. Но в Бога не верит.
— А может ты ему не родная?
— Ага! Конечно… Смотрю в зеркало и вижу его. С его двоюродной тёткой Леной я просто одно лицо. Аж страшно!
— Ой! Мамочка приехала!
  Увидела Оля в окно, аккуратно слезла с подоконника и быстро ушла.
  Наталья ей вслед подумала: «Да,… ничего себе, цыганочка с выходом».
  После ужина Наташка снова нашла Олю в палате. Девочка увидела и сама вышла.
— Послушай, чавэла, я вот тут с мамой поговорила. Она подсказала, как можно сухоту снять. И я ей рассказала про твоих ангелов, и что ты сказала, что можешь мне помочь.
— И что она ответила?
— Сказала, что вчера видела сон. Что какой-то ангел поможет мне выздороветь.   Сказала — рыжая с зелёными глазами. Это ты.
— Да ну! Откуда знаешь?
— Мама тебя в коридоре увидела и узнала по косичкам.
— Вот это да! И что будем делать?
— Уже знаю. Мама предупредила, чтобы ты никогда свои волосы не обрезала. В них женская сила.
— С чего бы это я? Мне длинные нравятся.
— А деньги у тебя есть?
  Наташка напряглась. Она разное слышала про то, как цыгане обманывают и выманивают деньги.
— У меня нет денег, совсем.
— Чо, копейку одну не найдёшь?
— Копейку? Найду. Вот есть «двушки», маме звонить.
— Нет. Нужна копейка.
  Наташка поискала в карманах:
— Вот одна. Держи.
— Оставь себе. Завтра ночью немного поколдуем, по-цыгански, — подмигнула Оля.
— Я тебе, а ты мне поможешь, когда чуть придёшь в себя после голодухи. Спички есть, свечка тоже. Мама сразу привезла. Вот, гляди.
  Показала спрятанное в кармане халата.
— Она что, заранее знала, что потребуется?
— Да у неё часто такое бывает.
— Ну, ладно. А то, честно говоря, мне от слабости уже трудно дышится. Хочется уж как-то Зое всё вернуть.
— Ничего, Тарталья. Жить будешь.
— Чего ты сказала?! Тарталья?! Ты это почему сейчас так сказала?!
— Да так. Само как-то вырвалось.
— Ну ладно. Хух! Ой, спасибо, Оль. Можно я тебя обниму?
— Можно, чавела. Но не сейчас. Расставим все точки над «и», как папа говорит, и побратаемся.
— Чего-то ноги подкашиваются. Пойду, посплю до укола.
— Ага. И я. Есть хочу, а нельзя пока.
— Чего?
— Процедура… — устало выдохнула Оля.
  За две недели лечения в больнице девочки не только прошли рука об руку все процедуры, но и реально помогли друг другу и сдружились. Обе выписались почти в один день с хорошей положительной динамикой. Наташка набрала два килограмма, а у Оли исчезли кровь и песок в моче. Девочки обнимались, плакали. Олина мама обняла рыжую девочку с косичками и с улыбкой благословила.
  В первый же день, когда Наташка оказалась дома, она выполнила рекомендации Оли и её мамы. Пока Зоя ходила в туалет, Наталья быстренько пробралась в её комнату, положила в пустую тарелку, которая стояла на тумбочке у тахты, искупанную в молоке, заговорённую копейку «решкой» вверх. Потом, еле успела сбежать из комнаты незамеченной потому, что должна была тайком подсмотреть завершение ритуала.
  Как и предсказывала Олина мама, Зоя, найдя копейку, тут же взяла её в руки, достала из-под матраса кошелёк, и положила туда. И равновесие начало восстанавливаться.
  Вечером Наталья уже за двоих ела жареную картошку с луком, котлетами и салатом со свежими мариупольскими помидорами. И мама очень радовалась. Зою Натальин аппетит стал раздражать. Она бурчала всё время, уронила ложку на пол, взяла чашку с кипяченой водой, вынула изо рта и положила туда свою челюсть. Грузно встала и поплелась восвояси. Наташка всё видела и вслед ей мысленно произнесла последнюю рекомендованную Олей фразу:
  «Да будет так!»
  А отец ничего не видел и не замечал за столом. Он ел старой серебряной ложкой деда кислую капусту смешанную с варёной картошкой, и сосредоточенно продумывал эпизод очередного своего шедевра.
  Вечером мама внимательно вычитывала новую главу папиного криминального детектива. Наталья заметила, что и она лучше себя чувствует.
  Через месяц Натальины анализы были полностью в норме. А Наташка заметила, что Зоя начала худеть, слабеть и реже выходить на улицу погулять. Часто сидела на балконе.
  Эту первую ночь после больницы, как и последующие, Наташка стала спать лучше.

  Двадцать третьего июня был день рождения бабули Ани. Мама приготовила ей посылочку во Львов и попросила Наталью её отправить. Наталья поднялась по проспекту имени Гринкевича, пересекла бульвар Пушкина и шла к ближайшему отделению почтовой связи, расположенному рядом с драм театром и парикмахерской.
  Хорошее летнее не жаркое утро после школьного выпускного бала. Кое-где ещё сидели на лавочках ребята, прогуливались девушки в нарядах и с модными причёсками. Наташка поглядывала на них и думала: «Здорово! Уже отмучились. Теперь знай себе делай всё, что захочешь! Какие они счастливые. И как оно там, в таком будущем? Лети на все четыре стороны! Хоть в космос, хоть куда!».
  Наташка несла посылку в авоське, чуть махала ею и подстраивалась под шаг одной красивой выпускницы. Представляла себя в её платье, туфлях и «рисовала» своё самое-самое. Рассматривала её мальчика и представляла рядом с собой… Нет! Не такого… Она узнала Сергея Сивоху из десятого «А» класса, заводилу и шутника в модных очках, от проделок которого гудела вся школа.
  «Напыщенный. Наглаженный. Лаковые туфли надел, ещё и усы отрастил. Вот если бы Ставр мог бы родиться и жить в наше время. Или такой, как он. Или скажем, Димка Ветров вдруг с родителями переехал из Снежного в Донецк и перешёл бы в нашу школу… Интересно, какой он сейчас? Причёсываться хоть научился?»
  Она отвлеклась и искала глазами прохожего, похожего на Димку мальчика или молодого человека. Заметила, как мужчина «навеселе» лет сорока, стараясь удерживать равновесие, куда-то торопился. Его красное в лучах солнца лицо, в тени тополей у драматического театра показалось ей вдруг бледным. Наташка всегда сторонилась подвыпивших или пьяных и поэтому следила за тем, в какую сторону он сейчас направится. Повернёт на бульвар Пушкина или пойдёт прямо? Мимо или как раз на неё?   
  Человек вышел из тени и был от Натальи шагах в тридцати. Он шёл напролом, руки у него болтались, как плети. И вдруг Наталья заметила вокруг него ярко пульсирующее радужное свечение, а в нём красно-коричнево-зелёное, от ребра до ребра, как раз поперёк. Шаркая ногами, мужчина сбавил ход, уронил новенький «дипломат». Наталья увидела ужасающую, совершенно нереальную для себя картинку: абсолютно обнажённое человеческое сердце. Как будто у человека не было в этом месте одежды, кожи и рёбер. Как на цветном плакате по биологии. Только оно было живое, с пульсирующими сосудами, кровью и дышало.
  Наташка испугалась, встала, как вкопанная. У неё перехватило дыхание, закружилась голова, во рту появился сильный странный привкус… И вдруг она заметила, что и у мужчины будто происходит то же самое. Он остановился, затрясся, глаза закатились… и когда начал падать лицом вниз, Наташка уже летела ему навстречу, чтобы поддержать.
  Человек был очень тяжёлый и сбил девочку на асфальт. Первое, на что обратила внимание Наташка, что от него совершенно не пахло спиртным. Второе: у мужчины закатились глаза, и пошла пена изо рта.
  Помочь подбежало сразу несколько человек. Прохожий брякнул:
— Да он пьяный с утра. Вон вообще на ногах не держится.
  Другой — утверждал:
— Да это падучая, эпилепсия. У моего соседа такое. Положите его на спину, поверните голову набок.
— Нужно дать ему что-то зажать в зубы, чтобы не прикусил язык.
  Наташка, находясь на асфальте практически под мужчиной, спрашивала:
— Эпилепсия? Это что?! Что это?
— Да это в мозгах что-то психическое.
  Наташка:
— Нет, нет. Это не в мозгах. Это вот здесь.
  Её рука как раз была на поджелудочной железе, а его голова на её плече.
  Подбежал ещё какой-то мужчина. Присел.
— Пропустите. Я врач! Что здесь, сердце?! Я кардиолог.
  Столпившиеся люди перечисляли прежде высказанные предположения и утверждения.
  Наташка качала головой.
— Нет. Нет. Это вот отсюда! — говорила она, но её никто не слушал.
  Мужчину в сильных судорогах выгнуло как коромысло, пена пошла с большей силой и Наташке от мужчины досталось. Она взвыла от боли в ногах. Люди старались ей помочь выбраться из-под мужчины. Врач вдруг предположил:
— Может, диабет? Разворачивайте. Поднимайте его. Дайте ребёнку выбраться.
  Наташка:
— А что такое диабет?
  Врач ей не ответил, только сказал:
— Убери руки, девочка!
  Она:
— Нет!
— Что значит: нет?!
— Нет! Не уберу! Что такое диабет, скажите!
— Это когда поджелудочная железа плохо работает.
— Поджелудочная здесь?
  Врач:
— Да, здесь.
— Тогда вы правы. Здесь плотный комок, в сердце тряска, как отголосок в пещере, а голове отсутствие всякого присутствия.
  Врач:
— Ярко сказала! Так... Дай посмотрю. Ага. Сахар, конфеты у кого-нибудь есть?!
  Ни у кого не нашлось.
— Может дать ему валидол?! — выкрикнул кто-то из-за спины.
— Здесь вот овощной рядом. Может сока какого-нибудь сладкого?
  Наташка:
— Там у них мёд вчера привезли липовый. В самом конце зала, там, где соления и фасоль.
  Врач:
— Понял! Я сейчас. Ты за главного! Голову его держи выше!
  Наташка кивнула.
— Только быстрей, пожалуйста! У него сейчас ещё приступ будет!
— По-оня-ял!
  Находящиеся рядом женщины помогали Наташке удерживать мужчину на боку. Она сунула пальцы ему в рот под скулы и разжимала челюсти. Кто-то успел сунуть рукоять деревянной массажной расчёски мужчине в зубы. Пена отошла в сторону и люди чуть выдохнули. Полминуты прошло, и начался следующий сильный припадок.   Прибежал врач с мёдом, разведённым в тёплой воде в гранёном стакане и начал командовать.
— Посадите его. Да, так! Аккуратно. Держите! Да. Ещё приподнимите. Кто-нибудь, держите ему спину. Я лью. — Но много проливалось мимо, — Да, давай, брат. Ещё… Ты меня слышишь?
  Наташка прощупывала пульс, слушала и «смотрела» рукой:
— Нет. Не слышит. Погодите, тут всё на меня льётся. У меня в заднем кармане шариковая ручка. Достаньте кто-нибудь.
  Достали.
  Врач:
— А что ты хочешь?
  Прибежала продавщица из овощного магазина и горячо доложила:
— Сказали, что скорая уже выехала, будут, ждите.
  Врач:
— Хорошо. Спасибо. Так что ты хочешь, девочка?
  Наташка:
— Разберите ручку. Поите его из трубочки вот отсюда, с краю. Я открою и подержу щёку.
— Ну, давай попробуем. Так, братцы, поднимаем парня ещё раз! Держим спину, руки и ноги, — командовал он.
  Всё повторили и из-под Натальиной руки. Врач попытался вливать медовую воду из своего рта через шариковую ручку прямо на язык больному.
  Наташка заметила, как диабетик напрягся и сделал маленький глоток. Остальное вылилось мимо.
  Врач тоже заметил, улыбнулся глазами и подал изо рта в рот ещё немного сладкой воды. И снова получился маленький глоток. Наташка почувствовала, а затем и «увидела», как в поджелудочной железе немного изменилось свечение и пульс. Сказала:
— Доктор, это работает. Ещё давайте?
  Кто-то приободрил команду:
— Скорая подъезжает. Сейчас, сейчас. Вон она!
  К этому времени команда успела влить мужчине ещё несколько глотков.
  Подбежали два врача и медсестра.
— Диабет, говорят, — доложили им.
— Вот врач.
— Так, ясно. Расступитесь. Дайте подойти. Девочка, это твой папа?
— Нет.
— А кто?
— Никто.
— Тогда отойди!
  Врачи скорой помощи осмотрели, ощупали.
— Валя, готовь быстро глюкозу внутривенно двадцать единиц. Снимите с него пиджак. Руку освободите. Что давали? Какие лекарства?
— Вот удалось медовую воду грамм сто залить, — докладывал кардиолог.
— Хорошо. Вы врач?
— Да. Первая городская, кардиология.
— Как давно начался приступ, знаете?
— Где-то с полчаса назад.
  Наташка встала, отошла, взяла разбитую посылку в авоське. Посмотрела на себя и увидела драные штаны, коленки и локти, испачканную в медовой воде рубашку.
  «Вот я сейчас от папы получу-у. Блин-даж! И мама расстроится…»
  И быстро отправилась на глав почтамт переупаковывать посылку. На полдороге опомнилась, что куда бы то нибыло в таком виде идти нелья, развернулась и быстренько пошла домой, чтобы успеть проскочить в ванную до того, как отец и Зоя выйдут на кухню к завтраку.
  В дверях встретила мама.
— Ой, Ната...
  Наталья прижала палец к её губам:
— Упала я, блин. Всё разбила, — отдала разбитую посылку и прошмыгнула в ванну.
  Мама спрятала посылку и незаметно передала дочери в ванную комнату спортивный костюм и бутылочку йода. Наташка обмылась, переоделась и замазала ссадины и синяки йодом.
  После завтрака, со второй попытки она отправляла посылку в своём пятьдесят пятом отделении. Подошла очередь. Наталья просунула коробку. Из окошка уточнили:
— Заказную? С уведомлением?
— Да. С уведомлением.
  Женщина взглянула на неё, протянула руку взять посылку.
— Заполняй квитанцию. А-а, это ты? Здорово ты это. Не растерялась.
— Что?! — покраснела Наталья.
— Я как раз к открытию шла и видела, как на тебя тот мужичок упал.
  Наталья промолчала. Женщина продолжала оформлять посылку и окликнула сотрудниц.
— Слышите, девчонки! Тань! Я ж вам говорила, что вот у овощного утром произошло. Скорая приезжала. Вот эта девочка! Смотрите, какая маленькая, а уже правильно сообразила. Я тебя по косичкам узнала. Рядом живёшь, раз так быстро переоделась?
Наташка не знала, куда и как ей провалиться. Она молчала и чувствовала, как вся эта и соседняя очередь пристально рассматривает её с головы до ног.
  Женщина продолжала:
— Тебе бы с такими способностями на врача учиться надо. С тебя два рубля восемь копеек. Распишись вот тут.
  Наташка отсчитала, расписалась в журнале, забрала квитанцию.
— Спасибо. До свидания.
  И вылетела, как пробка. Разгорячённая, она быстро шла домой. Ей казалось, что весь мир уже обо всём знает. Каждый без исключения только и делает, что, узнав по косичкам, тычет в неё пальцами и обсуждает. Наташка боялась, что люди знают, как именно она видит и что знает. Забежала в маленькую булочную купить городскую булку и сушек к чаю на сдачу от почты. Встала в очередь. Вдохнула горячий запах хлеба и сдобы, и будто спряталась за безопасной шторкой ванили. Прошло два человека. Сзади появилось ещё три. Наташке было жарко и казалось, что очередь не кончается, а только растёт.
  Кто-то тронул за плечо. Она вздрогнула, оглянулась. Там в дверях стоял тот самый врач-кардиолог. Он ещё не занял очередь.
— Привет, маленький доктор. Ты куда так быстро убежала? Что молчишь? Ты где-то рядом живёшь?
  Наташка кивнула. Врач с улыбкой рассказывал:
— Я тоже за хлебом. Вот в этом в соседнем дворе над аркой живу. Не знал, что в "Тринадцатом" овощном мёд продают. А ты молодец! Трубочка из шариковой ручки, это здорово! После школы в медицинский?
  Подошла Наташкина очередь.
  Продавщица:
— Вам чего?
— Городскую.
— Одну?
— Одну.
— Шесть копеек.
  Наталья отсчитала.
  Мужчина:
— Ты ещё в школе учишься, рыженькая?
  Она кивнула:
— Да. До свидания.
  И быстро ушла.
  Дома она весь день пряталась в томе большой советской энциклопедии на странице со статьёй «Диабет». Переходила с книгой с места на место, лишь бы ни с кем не говорить. Мама увидела её в зале на диване, спросила: "Отослала?". Наташка кивнула. Мама: "Денег хватило?" Наташка снова кивнула. Мама попыталась задать ещё вопрос, но Наталья встала и ушла от ответа в спальню. Засев на полу под окном, она несколько раз прочитала энциклопедическую статью, но не поняла ни слова. Девочка думала о случившемся, видела бегущие по памяти картинки и начала закипать и дрожжать от страха, который, казалось прорывался из глубины души:
  «Вот обнажённое живое сердце идёт в распахнутом пиджаке...
Человек на её руках в припадке с пеной у рта.
Толпа людей вокруг.
Договор с Кузьмичом: «Никому ничего не говори».
Олины предупреждения: «Помалкивай».
На почте узнали по косичкам.
В магазине узнали по косичкам. Знают, где она живёт!
Все знают, что она видит и знает.
Какая-то странная погоня эпохи «Охоты на ведьм».
Грязь, клетки, крики, плачь, хохот, искажённые лица.
Заживо горящие на кострах женщины и с ними она сама».
  Наталья будто что-то вспомнила, что-то ужасающе похожее на чёрно-белый немой фильм "Жанна Дарк".
  Девочка захлопнула том энциклопедии и оттолкнула его ногой под кровать. Решилась, заперла на стул комнату, взяла мамины портняжьи ножницы, подошла к зеркалу, закрыла глаза и… прядь за прядью коротко обрезала волосы.
  «Больше никогда! Больше никогда!» Покончив с волосами, аккуратно дрожащими руками сплела их в косу, свернула, завернула в большой носовой платок и спрятала в мамино трюмо. Повязала белую в цветочек хлопчатобумажную косынку на голову. Пока на кухне никого не было выпила ромашкового чаю без сахара, прошла незаметно мимо смотрящих программу «Время» в зале отца и Зои, выключила свет, легла в постель, крепко обняла подушку и ещё долго-долго не спала, глядя на перепуганно-трещащее короткое замыкание в уличном оранжевом фонаре напротив.

*   * *

  Свежее утро. Едва стали просыпаться птицы, щенок в мешке зашевелился. Ставр сразу проснулся и удержал его. Заглянул в мешок. Оттуда высунулась голова волчонка и зевнула.
— Ну, что? Здрав будь, Облак. То есть, будь здорова, ясноокая. Ох, и рано ты встаёшь!
  Щенок зашевелился активней.
— Да, да. Спускаемся. Мне тоже надо. Посиди ещё чуток.
  Оказавшись на земле, парень выпустил щенка, и они разошлись по своим утренним делам. Ставр, спрятав от прямого взора вещи, направился к водопаду. Щенок поковылял за ним. Парень нашёл удобную полянку, снял пояс, рубаху и стал упражняться с клинком, оттачивая силу и сноровку броска и удара. Потом взял большой камень и стал с ним раскачиваться в разные стороны, поднимать над головой, бросать и ловить.
  Щенку было непонятно, зачем он это делает. Он ждал, что человек, как мама, его накормит.
  Ставр закончил с большим камнем, посмотрел на свои руки. Они дрожали. Тогда он взял маленькие камешки и стал поочерёдно подбрасывать их перед собой, над головой и за спиной, стараясь не уронить.
Щенок глядел на это и чуть дёргался за каждым из них, щёлкал языком, пытаясь поймать, как кусочек мяса или птичку.
  Теперь молодой воин отбросил маленькие камни и снова посмотрел, дрожат ли у него руки. Нагнулся, сел, встал, встряхнулся, позадирал ноги, размял кисти и взялся за меч. Он долго сражался с воображаемым противником, стараясь быть тихим и быстрым.
  Голодный щенок не выдержал, встал, заскулил и спрятался за деревом.
  Закончив с мечом, Ставр подошёл к широкому ручью, в котором плавали рыбки. Зашёл в воду, завязал себе повязкой глаза, нагнулся над водой и застыл, слушая потоки руками.
  Волчонок в надежде поковылял за ним и, наклонив низко морду к воде, принюхивался и тоже застыл, глядя на парня.
  Один охотник, вдруг что-то почувствовал и, мгновенно пронзив ручей рукой, вытащил рыбку и второй рукой ещё. Одну тут же бросил их на берег, открыл глаза, улыбнулся и увидел, как второй удачливый охотник тут же набросился на одну из них и стал есть.
— Э-э! Это моя добыча!
  Щенок оттащил рыбку подальше, рычал и быстро ел.
— Ага. Пожалуйста! И тебе благодарствую.
  Парень вышел из ручья, поднял вторую рыбку, выпотрошил, промыл, насадил на прут и повесил на дерево повыше.
— Эта — моя.
  Разделся, поклонился водопаду.
— Веда Вод, сестрица-матушка, прими, не застуди, силу дай, дух укрепи, хворь отведи.
  Нырнул, и вынырнул у водопада и долго стоял под струями недвижимо. Затем открыл глаза, искупался и стал приводить источник в порядок. Удалил из озерца упавшее в него мёртвое дерево, почистил русло и вырвал сухой камыш. Полюбовался высокими раскидистыми папоротниками и цветами, вышел. Лёг на травы и искупался в утренних росах, отдал приветствие солнцу. Сложил очаг из речных камней, развёл костёр. Набрал воды из источника, поставил на огонь. Зачерпнул глину у берега, обмазал ею рыбу, завёрнутую в лист лопуха, и положил рядом с кувшином на горячие угли.
— Ну, что, Облак, ты сыта?
  Волчонок, проглотив последний кусок, подошёл и облизал парню руки.
— Не-е, вот этого мне совсем не надо.
  Слизывая маленький кусочек с кончика носа, она щёлкала языком и отходила к воде пить.
  Парень перевернул рыбу, снял кувшин с кипящей водой, бросил в него пару горстей крупы, закрыл сверху другим листом лопуха. Оделся, собрал вещи, оружие и лёг под деревом с ножом в руке. Он смотрел на небо через плотный шатёр могучего дуба, который этой ночью был их приютом. Парень слушал птиц, вслушиваясь в звуки леса, которые могут предупредить его об опасности.
  И вот он снова почувствовал, что на него кто-то смотрит. Он поискал глазами волчонка и заметил, как над ним слишком низко пролетел охотившийся сокол. Почему-то не тронул, вскрикнул и исчез.
  Ставр с облегчением выдохнул.

*   * *

  Наташка в своём сне тоже расслабилась. Перевернулась и проснулась.
  «Какой хорошенький волчонок! Вот бы досмотреть, подружились они или нет. Скоро вырасту, сказок уже не будет. Жаль».
  Взглянула на будильник. Восемь ноль пять. Огладила короткие волосы, чуть не расплакалась. Встала, собралась с духом, молча прошла мимо бдящей в коридоре Зои, которая сидела на своём «наблюдательном» табурете, вошла в кухню. Баба ей вслед прошипела: «Тифозница». Наташка услышала, сдержалась, прикусила губу. Домашние только сейчас заметили в Наташке кардинальные перемены.
  Сейчас мама готовила завтрак, варила молодую картошку, мыла для неё укроп. Стриженая Наташка в платочке вошла, глянула в приоткрытое окно.
— М-м… акацией пахнет. Наверное, второй раз расцвела, а в парке уже и липа вся распустилась, как у бабушки во Львове.
— Может быть. — Мама отвлеклась от готовки, оглянулась. — Матка Боска! Ты что это с собой сделала?!
— Мам, а как по-украински будет сирень?
— Бузок.
— А ландыш?
— Конвалия. Зачем ты волосы обстригла?! Такие ж красивые были!
— Муля, давай я картошку доделаю. Сметана есть?
— Лучше огурчиков баночку из кладовой принеси. Сделаю салат с помидорками. Вчера купила хорошее подсолнечное масло на базаре. Понюхай. М-м…
— Когда ты только успела?
— Утречком на тридцать седьмом автобусе. Вчера что-то случилось?
— Выпускной был. А я вот даже не заметила, когда ты уходила. Ма, давай я сделаю салат. А может ещё окрошку к обеду нарезать? Я квас принесу.
— У папы надо спросить.
— Сама спрашивай. Я вот хотела узнать у тебя…
— Ну? Ой, как ты себя изуродовала. Зачем?
— Ничего, мам. Отрастут. Как ты думаешь, в жизни человек с волком дружить могут или у Джека Лондона всё выдумка?
— Думаю, могут.
— А как тогда бывает: человек дружит с волком или наоборот?
— Бывает по-всякому, в зависимости от обстоятельств.
— Каких?
— Ну вот, например, Маугли…
— Ма! Я же серьезно тебя спрашиваю!
— А я и отвечаю серьёзно. Киплинг списал историю Маугли с рассказа одного охотника. Только я как-то читала в журнале, что в жизни не всё так хорошо с мальчиком закончилось.
— А что случилось?
— Он так и не смог привыкнуть к людям.
— Почему?
— Слишком долго был в лесу. Одичал. Кусался, бросался. Одежду и обувь отказывался носить. На речь человеческую никак не реагировал, выл, ел только сырое мясо и фрукты. Вот и пришлось его связать и отправить в дом для сумасшедших.
— В дурдом, что ль?! В смирительную рубашку, как умалишенного?! Это после того, как, пользуясь своими мозгами, ребёнок в джунглях выжил?!
— Да. Вот так сложилось.
— Это что же получается: волки, звери всякие пощадили, вырастили… А люди оказались зверьми?! Просто потому, что он стал не такой?! Другие знания, другие привычки, другой образ мысли? Так?!
  Мама промолчала. Наташка не заметила, как сжала в руке нож и стала усердней нарезать салат.
— Ну, вот бы их всех, кто это решение принимал и исполнял, тоже один на один с джунглями! Так было бы справедливо! Я бы посмотрела на их белые воротнички и психические книжки. Блин-даж!
  После обеда мама отвела дочь в парикмахерскую, и там спасли положение модной стрижкой под сэсун. Зоя стала называть Наташку тифозницей при каждом удобном случае.
  За два года проживания под одной крышей с Зоей обе, и мать, и дочь, в нервном напряжении были доведены до предела. И уже часто ссорились между собой по пустякам вспыхивая, как спички.
  Единственное, где было Наташкино спасение — во снах. Были мимолётные, те, что давали отдых. Были и редкие, которые о чём-то предупреждали и приносили тревогу. Но иногда были и те «иные», цветные сны с продолжением, слишком яркие, слишком явные, наполненные звуками, запахами с ощущением волшебного присутствия, которых девочка ждала с надеждой.
  Сон в сентябрьское полнолуние.

*   * *

  Солнечный ясный день. Горный лес.
  Ставр был уже несколько часов в пути. Поднимался в горы всё более крутыми тропами. За спиной мешок с вещами, лук и колчан со стрелами. На поясе меч, на плече нож. На шее сумка со щенком. А под ногами длинная дорога через перевал.
Волчонок был ещё слаб, чтобы поспевать за парнем. Он то спокойно сидел, то спал, то ворочал голубыми глазами и наблюдал из мешка. Но вот засуетился и стал выкарабкиваться.
  Парень устало:
— Да, пора сделать остановку и чего-нибудь положить в рот.
  Снял сумку для горячих камней, выпустил из неё щенка и тот сразу поторопился справить малую нужду. Ставр снял с плеч вещи, растёр уставшую шею, слегка размялся, отошёл и, оперевшись о дерево головой, делал то же самое.
  Вдруг откуда ни возьмись, низко пролетел серый сокол и едва не схватил волчонка за шиворот. Тот взвизгнул, потом ощетинился и тявкнул на улетающую смеющуюся птицу. Потом быстро подковылял к парню и сел у его ног.
— Что? Слишком приметная шкурка? Тяжело тебе придется, пока не вырастешь. Научись прятаться, Облак. Вижу, положил глаз на тебя этот сокол. Гляди в оба. Мамы нет, так что ты сам за себя. Я не всегда буду рядом.
  Послышался рёв молодого оленя. Волчонок повернулся, и напряг уши в ту строну.
— О, нет! Даже не думай. Какая с тобой охота? Зубы ещё малы. Распугаешь всех походкой, да и этого вряд ли — я подстрелю. От меня волчиной несёт за пятьсот шагов. Оленя нам с тобой много. Владыка Велес говорит: «Бери от меня, сколько нужно, но не боле. Не бей мать и не бей дитя. Благодари за данную пищу и проси прощения у каждого зверя за его отнятую жизнь до срока». И ты поступай также, когда вырастешь. Пойдём, тут недалеко есть ещё один волос Веды Вод. Надеюсь, она подарит нам пищу. Если пойду охотиться сам — так тебя кто-нибудь утащит. Думаешь тот, кто убил твою мать, успокоился? Не так-то далеко мы ушли. Отдышимся и в путь.
  Преодолев перевал к закату, Ставр устало спускался в долину, обходя знакомые ему звериные тропы. Охотиться он не хотел, как и не хотел сейчас стать чьей-то добычей. Пора было выбрать безопасное укрытие, дуб постарше. Уходя всё дальше от побережья, он рисковал оказаться в незнакомых ему местах. Запас воды закончился. Парень устал. Отпустил волчонка, сбросил вещи и присел на камень. Вырвал в его тени прохладный мох и приложил к натруженной шее, закрыл глаза и потерял счёт времени.
  Подломилась веточка. Парень огляделся, прислушался.
— Облак?
  Рядом никого не оказалось.
— Облак?
  Встал, осмотрелся.
— Облак?! Ты где, мешок с костями. Обла-ак!
  Над головой вскрикнул и сделал круг знакомый серый сокол сапсан и стрелой метнулся вниз. Ставр схватил лук со стрелами и стремительно побежал с горы за ним.
— Обла-ак! Коза тебя задери! Прячься!
  Через пять десятков шагов парень оказался на открытом месте и увидел деревянного идола у святилища Владыки Велеса. Волчонок что-то ел у его алтаря. Парень набегу искал глазами в небе серого сокола, приготовившись натянуть лук. А белого волчонка уже видел и свысока атаковал красный горный коршАк. Он сложил крылья и нёсся на него. Едва хищник поравнялся с верхушками деревьев, как на него молнией напал сапсан и обе птицы, борясь, свалились на землю рядом с волчонком. Щенок перепугался, бросил еду и что есть силы, побежал от обоих дерущихся хищников в лес. Ставру на мгновение показалось, что сокол намерено, сбил в сторону коршака, но он сомневался. Обе птицы были под прицелом острия стрелы, и парень медлил, выбирая цель. Два хищника боролись на земле, и красный коршун, который был почти втрое больше сокола, быстро одерживал верх. Охотник оказался от них шагах в пяти, когда различил на лапе у сапсана красный лоскут. Он остановился, натянул лук, прицелился и, когда было уже почти кончено с соколом, поймал момент и выстрелил в коршуна. Попал в шею. Ставр подбежал и осмотрел птиц. Поднял сокола. Тот трепыхался, глядя с открытым клювом на парня, и быстро слабел. Маленький небесный охотник был серьёзно ранен. Его сердце выбивало бешеный ритм, который ощутимо замедлялся. Клюв облип кровью с красными перьями противника. На голове рана, крыло сломано, но лапы продолжали цепко удерживать коршуна. И на них, действительно, были красные лоскуты-обереги.
— А, так ты чьи-то глаза. Какой взгляд! Тяжело дышать? Бедняга. Облак! Облак! Поди сюда! Погляди, кто тебя спас. Смелое сердце.
  Щенок, опасаясь, бочком подковылял и пытался схватить окровавленную птицу зубами, думая, что парень предлагает ему еду.
— Нет. Погоди. Таких витязей не едят. Хозяин или хозяйка умрёт, если не успел увести из тотема свой дух. Нужно помочь. Жизнь за жизнь.
  Парень аккуратно сложил раненную птицу, закрыл глаза.
— Проведи меня, матушка Велеяра. Нужна живая вода и живица.
  Ставр поклонился деревянному Велесу, увидел на алтаре недоеденный Облаком жертвенный хлеб, закрыл глаза. «Увидел путь», завернул сокола в тряпицу, положил за пазуху, оставил на дереве зарубку в направлении оставленных в лесу вещей, заправил за пояс подстреленную дичь, волчонка взял на руки и, придерживая сокола, быстро пошёл в указанное духами место. Оно оказалось почти рядом. Найдя тонкий ручей, Ставр вдоль него вышел к неприметной расщелине в горе. Увидел на склоне старую кривую яблоню одновременно цветущую и плодоносящую. На её ветках трепетали от лёгкого ветерка завязанные белые и красные полоски ткани. Заметил, что есть одна такая же, как на соколе. Прошёл по ущелью чуть дальше. Увидел, что ручей вытекает из пещеры, услышал тихий плеск водопада, вошёл. Святилище напоминало пирамиду. Откуда-то сверху, через дыру, сквозь свисающие лианы и корни, струились высокие прозрачные струи. Освещённые остатками солнечных лучей, они искрились и играли небольшой радугой под сводом пещеры. Второй поток струй скользил по дальней чёрной стене в темноте. Там догорали оставленные кем-то два факела. По левую руку в углу с потолочного наплыва, похожего на материнскую грудь, еле слышно монотонно шлёпали в широкую природную каменную чашу мутные жёлтые капли и, тихое эхо, вторя им, разбрызгивало звуки по стенам и проникало Ставру в душу. По правую руку мокрая стена от пола до верха искрилась фиолетовыми кристаллами. Все потоки сливались в озерце. Оно было удивительно тихо и спокойно, как зеркало. В самом центре его на естественном возвышении стоял алатырь, на нём в ниспадающих лучах света — свежие цветы, сыр и разрезанное на четыре части яблоко. Чуть дальше за ним холодная прядь Матери Веды Вод стекала за каменный «гребешок», и там её украшали водяными лилиями всплески вод. Ставр остолбенел и затаил дыхание.     Огляделся, рассмотрел расписанные древними символами стены и своды нерукотворного святилища. Прочитал руны: Священный Водопад Душ Матери Веды Вод, «Оставь все помыслы всяк сюда входящий». По спине пробежал холодок. Парень кое-где распознал знакомые с детства от матушки резы-черты и руны, означающие молоко, кровь, силу, бессилие, дом, вход, выход, жизнь, смерть, дракон. И тщательно вырезанный на алтаре Круголет.
— Да это же!… Одна вода отнимет, другая даст, третья вернёт, четвёртая наградит. Да, мам… как ты тогда пела мне об этом месте? «Капля света, капля тьмы… Капля Ра и капля силы…» Не помню. Не помню!
  Сокол пискнул.
— Сейчас, погоди. Мне придётся сделать выбор. И только один раз. Это значит… Одна отнимет жизнь, вторая даст её, третья вернёт утраченное или можно вернуться во времени назад. Но только на сколько? А четвёртая наградит тем, чего раньше не имел. Вечную жизнь? Знание? Чего я не имел?!
  Сокол почти не двигался. Парень волновался и торопился сделать выбор.
— Ты понимаешь, Облак, если я сейчас ошибусь, умрёт птица, а с ним и тот, кто тебя спас. Зачем спас? Хотел бы я знать. Если я вернусь во времени, окажусь не знаю где и когда, не успею спасти тебя, но выживет сапсан. Но я бы хотел оказаться тогда, когда чуть не уснул и не видел, куда ты ушёл. А награждать-то меня за что?! Это священный Водопад Душ Матери Веды Вод. Он видит и знает всё обо всех во все времена. Облак, что делать?! Я ничего об этом не ведаю!
  Щенок просто подошёл и стал лакать из озерца. И с ним ничего не произошло. Парень вынул и аккуртно развернул сокола. Его крылья распались и недвижимо висели, голова тоже. Сапсан был почти мёртв. Ставр закрыл глаза, выдохнул.
  «Сломанные кости. То, чего я не вижу. Мёртвая вода… Эта?!»
  Подошёл к источнику в темноте. Набрал в ладошку, окропил крыло и стал ждать.   Капли стекли по перьям и упали. Ничего не произошло.
— Ах, да! Мысль! Слово! Дух! Действие!
  Он присел, положил сокола на колени, растёр руки, закрыл глаза. И, обладая врождённой силой воды и воздуха, перенёс своей магией несколько капель из этого же источника на тело сокола, вкладывая в неё чистое намерение спасти. Капли сразу же впитались, но сокол не сдвинулся с места.
— Владыки! Я опоздал?!
  Прислушался. Сердце птицы отсчитывало последние удары.
— Погоди, смелое сердце. Погоди, витязь!
  Ставр решился не использовать судьбу и силы четырёх источников священного водопада душ, а обратиться к собственным магическим целительским силам. Он поторопился к алтарю. Аккуратно положил птицу на цветы, заметил: «Те, что нужны», разъединил яблоко, расставил четыре кусочка остриём вверх с четырёх сторон.   Отошёл подальше и встал на камень у озера.
— Великая Мать Веда Вод. Я сын Мага Леса Влесеслава и Магини Веды Вод и Веи, дочери твоей, Велеяры! Из Рода Ариев. Моё имя: Демитрий. Кличут Ставром. Четвёртое… Не по своей воле здесь я, спасения тела и духа крепкого ради. Прошу, помоги мне спасти дух витязя, что вступил в бой с воином втрое сильнее и заступился за жизнь дитя Владыки Велеса. Вот он здесь перед тобой в теле серого сокола. Последними каплями жизнь источает из жил своих. Последним вдохом приветствует тебя, Великая Мать.
  И я перед тобой. Прими, помоги или убей. Великой силой Господа нашего Ра исцеляющей поделюсь с соколом, как с братом или отцом единокровным.
  А дальше он делал то, что делала мама над умирающими детьми, когда их родные молили её о жизни. Ставр принял решение, закрыл глаза, открыл объятия и сердцем чеканил вслух заученные с детства священные заклинания:
— Атм! Кем! Дэу! ПрИя! САнти! Кекх! Эту! БрАу! Юкк! Ма!
  Воды задрожали. У парня во лбу появился знак Треглав, в руках фиолетовое свечение. Волосы взметнулись, и седая прядка у лба засияла.
— ТЭллем! ВИта! ЖИва! Ять! ДЕло! Будь!
  В пещере появилось многократное эхо, оно переплеталось и усиливалось в хор. Отдавая часть своего здравия и времени жизни, Ставр соединил три своих потока в один, направив на бездыханную птицу. Открыл глаза и …
— Ра! Эхм! ПрИя! САнти! Свят! ЖИва! Ра! Рать! Мир! ТАрта! Будь!
  Вспыхнули почти угасшие факелы. Вокруг птицы появилась светящаяся, как радуга, сфера. Парень, как воин, точно знал, что мёртвое к жизни уже не вернуть, и думал:
  «Я никто. Моя жизнь – рассвет, закат, отсчёт лет и бед. Но тот, чей дух сейчас в соколе, он ради щенка сражался с тем, кто втрое сильней. Храбрый витязь с большим добрым сердцем. Если он будет жив, то сможет сделать то, ради чего родился. Уж это он точно помнит! — И думал о таком, как отец. — А моя жизнь? Что она? Зачем?».
  Не сомневаясь в правильности решения, юный маг переносил свои жизненные силы в сапсана. Шаг за шагом приближался к алтарю не замечая, что идёт не по дну, а по воде.
  И вот Ставр накрыл сокола руками, коснулся самого алтаря и священных символов. Почувствовал, что кто-то стоит за спиной, и положил ему на плечо тёплую руку. И вдруг из факелов в глаза и грудь ударило ярким бело-голубым светом и отбросило далеко назад.

*   * *

— Наташ, Наташ, — будила за плечо мама, — Просыпайся. Уже полвосьмого. Опаздываешь!
  Наташку аж тряхнуло от такого «несвоевременного» подъёма. Она еле открыла глаза и вдруг страшно разозлилась, хотела что-то резкое ответить, открыла рот и поняла, что совсем обессилена. Ни вдохнуть, ни пошевелиться, ни встать.
— Мам, сегодня среда! Ну, у меня УПК в девять часов начинается. Ты опять забыла? Я по средам могу спать до восьми. До седьмой школы всего двадцать минут топать. Успею. Ещё полчасика и встану.
  Наталья проснулась, казалось, в той же позе, что и уснула. Чувствовала, как затекло всё тело, занемели пальцы, ныла шея. Она накрылась с головой, пытаясь спрятаться от яркого электрического света, что включила мама у зеркала.
  Мама снова подошла, выцарапать дочь из-под одеяла.
— Вставай, проспишь в школу. Двойку потавят, — погладила и поцеловала, — Ой, какая ты холодная! И бледная.
— Да, будто били-били яичко, не добили. Вот если бы ещё только пять минут доспать… мне так надо было…
  Мама отошла, сняла халат, надела яркое кримпленовое цветное платье, вязаную кофту, и, быстро снимая бигуди, причёсывалась у трельяжа.
— Может, застудилась? Вчера говорили по телевизору: Донецк – облачно, плюс восемнадцать. Львов – дождь, плюс шестнадцать. А дождь у нас. Брать зонтик?
— Бери.
  Наташка отвернулась, накрылась по шею и недовольно шмыгнула носом:
— Холодно.
— Что, сопли?
— Ну мам! Какие сопли?! Сентябрь тёплый. Просто не выспалась, говорю. Голова, как бубен!
— Ещё бы! Я ж говорила, зашторь окно. Такая луна была сильная. Как тыква! Вставай, доця, вставай. На столе сырники. Чай горячий. Я собираюсь, убегаю. Беги в ванную, пока Зоя не вошла. — Глянула в окно и на градусник, — Ты гляди, как льёт! О! Всего десять градусов? Пойдёшь — надень пальто и шарф, и зонтик в школе не забудь. Молока и хлеба купишь? Я пятьдесят копеек здесь на трильяже оставлю.
— Да. Мам, мне сейчас такое снилось… Хочешь расскажу?
— Если плохое, скажи: Куда ночь, туда сон. Тебе ещё форму нужно гладить. Как сегодня твои почки?
— Нормально. Ой, ещё и форму… Надоела! Другую сошью, а эту выброшу! — попыталась встать, закружилась голова, — Ой, нет. А можно я не пойду сегодня никуда!
— Ты что?! Прогуливать нельзя, поставят двойку! Отец увидит…
— Да что там, в УПКа делать?! Одни фартуки синие шьём! Я лучше выпускное буду кроить. У тебя есть старые журналы мод?
  Снова привставая, Наташка ощутила слабость, почувствовала, как что-то тёплое хлюпнуло между ног, посмотрела, увидела кровь.
— Мам! Мне чего-то плохо. Это что?! Почки?! Я умираю? Да?
  Мама тут же оказалась рядом, взглянула под одеяло и успокоилась.
— Ой! Так ты ж у меня теперь взрослая! Дитинко моя люба… Зараз!
  И походкой уточки поторопилась достать с полочки рулон ваты для дочери.
— Пiди в ванную пiдмийся i пiдложи. Я колонку включу. Вдягни мiй халат. На.
— Мам, это что, нормально?!
— Ещё как! Поiч тай лягай. Живiт болить?! Я напишу в школу записку. Ти тепер девушка. А це називаеться мiсячнi.
— Это вот оно? Да?! Лунная кровь называется? А долго такое будет?
— Узнаешь.
— Мам?
— А?
— Я что же, уже взрослая? Я изменюсь?
  Зоя, как всегда, подслушивала и, конечно же, при первой возможности доложила отцу, когда он приехал из командировки. Вечером мама принесла торт и подарила дочери новые трусики. Отец сказал: «Бабы. Нашли, что праздновать. И не разбрасывайте тут! Что б я ничего этого не видел».
  Зоя от этого торта отказалась.
  Этой ночью во сне Наташка летала высоко над Землёй на очаровательном улыбчивом белом драконе с волчьей головой. Леса-сады-кристаллы, горы и океан. И весь этот громадный круглый континент, разделённый четырьмя реками на четыре части с центром в середине, как мегагигантские часы – календарь, который можно видеть, находясь на любой из двенадцати планет двойной звезды Солнце — Юпитер. Большие, малые и громадные рукотворные пирамиды, расположенные как созвездия, что будто отбрасывают свет на землю. Грандиозные рисунки небесных животных, как графическое изображение этих созвездий. Каменные невероятной сложности геометрические «чертежи», как привычные рабочие площадки невообразимой цивилизации гигантов и крылатых людей-богов. И Наташка была горда и сильна тем, что знала, что это всё создано её великой семьёй.
  Ещё выше, Земля казалась ей чётко размеченной по золотому сечению конструкцией, или распланированным по чётким законам домом, или живым, красиво татуированным созданием с добрым характером, душой, сердцем и духом, как у ребёнка. В небе парил летучий народ с крыльями на огненных колесницах, в воде – водный народ, свободно дышащий воздухом, на суше и под землёй – сухопутный, в небе — небесные странники, витязи, родители и учителя. На четырёх Лунах: Внешние защитники, исследователи, поисковики. Наука, наследие, архив; ясли, восстановление, лаборатории. Хранилище времени, жизни, связь с остальными в этой и других звёдно-планетно-солнечных системах. И все четыре искусственных спутника обеспечивают дыхание Земли, его ритм, обмен веществ и систему очистки. У всех живущих здесь есть свой дом и все едины, как семья, и нет разделения на людей и животных.
  И вот спустившись ниже плотных облаков, Наташка летела на призыв. Где-то, у тихого тёплого прозрачного побережья, в тени большого многоколонного восьмиугольного здания ждал некто, смутно похожий на Ставра в высоком блестящем шлеме золотого цвета. А рядом с ним создание, похожее на сильного белого крылатого волка с огненной гривой — Семаргла. Наталья заметила, что у «Ставра» будто бы нет рта, щель-запятая вместо носа, но большие и любящие тёмно-фиолетовые глаза.
  Утром, находясь под впечатлением от чудесного сна, она первым делом сбегала в книжный магазин за альбомом, тетрадью, красками, карандашами и цветными мелками.
Днями и ночами она записывала, что запомнилось, и пыталась зарисовать впечатления от увиденного.
  А получились: драконы с добрыми лошадиными мордами, огромноглазые очаровательные русалки, козы-единороги, люди с крыльями, как ангелы, великаны «гулливеры». В общем смешно.
  Как нарисовать неумелой рукой летательные машины всех форм и размеров, летающие города, пирамиды, дороги, голубых людей гигантов и невероятных животных?
  Как запечатлеть четыре луны и вокруг них летательные корабли-строители, как четыре светящихся улья?
  Как показать плавающую под плотным куполом гибкую яблокообразную землю, на которой в системе четырёх Лун вообще нет тени?
  И кто поверит в фиолетовое или зелёное солнце? Или то, что есть второе солнце — внутри земли-яблока?
  И всё, чтобы Наташка ни нарисовала своей неумелой рукой, с её точки зрения было уродливо и несовершенно. И она отбрасывала скомканные листы в корзину:
  «Не то! Не так! Но я вас запомню».
  Сон был столь реален, ярок и отчётлив, что у Наташки не оставалось никаких сомнений, что так и есть, и так и было. Но оставалось что-то ощутимо-неуловимое, совсем рядом, будто за гранью, по ту сторону зрачка. Будто закрываешь глаза – всё есть и сейчас. Открываешь – только что было.
  На ближайшем уроке астрономии (в пятницу), когда Наташка взахлёп отвечала у доски, она на минутку забылась и перечисляя планеты и их спутники в нашей солнечной системе, совершенно естественно для себя произнесла:
"... и, наконец, Луна — исскуственный спутник Земли".
  На что весь класс тут же разразился смехом.
  Наташку это немного зацепило. Она положила указку и повторила более настойчиво, чтобы ВСЕ слышали:
— ДА! Луна — ИССКУСТВЕННЫЙ спутник Земли! Она металлическая, полая внутри. Туда есть вход! Сверху наша Луна покрыта пылью, которая осела плотным слоем на её поверхности после гибели другой луны — Лели. Она жэ Фаэтон! Сейчас её осколки выглядят, как пояс астероидов.
  Что смеётесь? Подрастёте — увидите?
  Почему тогда Луна к нам всегда только одной стороной повёрнута? А? Всё время у неё одно и тоже грустное лицо! А при солнечно-лунных затмениях диаметры их всегда полностью совпадают?! Почему?!
— Дневник на стол! — чеканно произнесла учитель. — Сиди и учи, неуч! 
  Как результат таких "откровений", в дневнике засиял огромный красный кол, с размашистой припиской учителя: "Прорсьба родителям НЕМЕДЛЕННО прийти к заучу школы в субботу к 13 часам вместе с Наташей".

  Она шла домой медленно и несла в ранце большой горячий кол. Не доходя до дома вырвала лист из дневника, остановилась, подумала, развернулась и пошла вниз по Университетской к маме в магазин "Книги", что как раз через дорогу, на против первой школы. Она собиралась показать единицу маме. А вырвала лист, чтобы не давать повод отцу браться за армейский ремень с пряжкой. Потому, что знала, что обязательно ответит ему и даст сдачи.
  Мама увидела этот кошмар в руках Натальи, прочитала замечание, выслушала объяснения дочери, кивнула и сказала:
— Ладно. Завтра решим всё сами. Не бойся, папа не узнает. У меня как раз перерыв с часу до двух.

  Прошло полгода.
  В субботу в середине месяца на мартовском карнавале, который устраивали в актовом зале школы, Наташка была в собственноручно сшитом костюме Зорро, и познакомилась с мальчиком из другой школы, Эдиком. Голубоглазый обаяшка обратил внимание на уверенного в себе мальчика в чёрном плаще, чёрной шляпе и маске, который здорово крутил с девочками вальсы и танго, с мальчиками танцевал тяжёлый рок и диско. В сторонке обсуждали, смеялись, разговаривали. По окончании карнавала, Зорро, который по-настоящему, по-мужски ухаживал только за одной, самой красивой девушкой школы, был назван королём бала за рыцарство и лучший мужской костюм. И каково было удивление школьников, Эдика и особенно девочек, когда после танца короля и королевы, стоя на сцене, сбросив плащ, сняв шляпу и маску, Зорро вдруг представился Натальей. Той троечницей, которую особенно никто не помнил и не знал.
  Придя в себя, Катя схватила Наталью за руку и увела на улицу, за угол школы.
— Ты! Зачем ты это сделала со мной?! Разыграть захотела?! Да?! Кто тебя подговорил меня опозорить?! Кто, Яковлев Женька из «А» класса?
— Кать, да ты что?! Я просто хотела подарить тебе настоящую сказку, как в кино. Смотрю, ты самая красивая, а мальчишки только улыбаются в твою сторону и топчутся на месте, как гуси напыщенные. Всего то и умеют, что лапать в раздевалке, а танцевать – нет. Дураки! Мне вдруг захотелось, чтобы у них завидки взяли, слюнки потекли, что они прогавили тебя чужаку.
— Да я бы тебе сейчас врезала за это, знаешь как?!
— Так и врежь. Запомнишь и это. Я плакать не буду. Правда. Играть — так играть до конца. Просто скажи: тебе понравился карнавал?
  Катя подумала, улыбнулась и кивнула. Наташка ей тоже.
  Катя:
— Как только тебе это в голову пришло? Я бы никогда не подумала на тебя! Ты ж никогда ни в чём не участвовала!
— Ну и что. Мне просто обидно стало за тебя и за твою маму. Такое платье! Как у принцессы. Очень захотелось, чтобы ты сияла! Я специально не шила платье. У меня — вот видишь — стрижка-обгрызка. А ты самая-самая, и умная. Вот выпускной отгуляем, и там, после будет уже что-то другое. Этот весенний бал предпоследний. Пойдём в зал. Хочешь ситро?
  И, проходя мимо школьной клумбы с розами, сорвала и  подарила, торжественно встав на колено, красный бутон королеве бала.
— Спасибо, Зорро. Но на выпускном ты со мной такую шутку уже не сыграешь.
— Кать, клянусь, буду в платье! И никаких масок.
— И не стригись. Тебе лучше с косичками.
— Я подумаю об этом позже. Представляю, какой сейчас переполох среди ребят.
— Пошли, посмеёмся? Скажем, что это наша общая шутка, розыгрыш.
— А что? Давай!
  До конца школы отличница и троечница продружили, обмениваясь записями «ABBA» и «NAZARET». Наталя первый раз услышала оперу «Jesus Christ Superstar» и влюбилась в неё.
  Наталья сама проколола себе уши, сама сшила выпускное платье. Мама сделала ей красивую причёску. Подарила изящное стеклянное колье, серьги и польский перламутровый клубничным блеск для губ в маленькой белой коробочке. Выпускница накрасила ресницы чёрной тушью «Ленинградская», надела белые лаковые босоножки и не узнавала себя. В зеркале была не пацанка, девушка.
  Наташка очень ждала и очень боялась этого вечера, ночи, но больше утра.
  Последний звонок и выпускной бал прошёл без отцовского участия. И слава Богу. Баба Зоя, мимо проходя, напутствовала внучку, даже не глядя на неё.
— Наташка-а! Созрела-а? Теперь, гляди, в подоле не принеси! Ишь, разоделась вся, личико разукрасила, как гулящая!
  Разразился грандиозный скандал с криками Зои на балконе: "Помоги-ите! Вызовите ми-или-ицию! Меня убива-ают!"
  После, едва успокоившись, мама проводила дочь с цветами до школы. Шли, и у обеих жутко тряслись руки и ноги. Наталья видела, как мама тяжело отстояла всю линейку и улыбалась, как могла. Когда прозвенел последний звонок, мама кивала, потом поцеловала, благословила и ушла домой.
  Выпускники гуляли от души, как положено — до утра: с песнями, танцами и шампанским. Донецк благоухал тысячами роз. У моста на набережной реки Кальмиус подростки встретили рассвет, который начал отсчёт их новой жизни.
  Сорванец хоть и медленно, но повзрослела и теперь стала по-настоящему красивой девушкой, однако в душе так и осталась независимой крепкой пацанкой. Теперь у неё появился первый в жизни мальчик и первое Наташкино девичье счастье, его звали Эдик. Это была Наташкина надежда воплотить свою сказку из снов «со счастливым концом» в жизнь. Зоя тут же вмешалась и щедро добавила в первую влюблённость внучки своих острых «специй». И Эдику, как оказалось позже, не стало неважным, что она умная, интересная, стройная девочка, а стал интересен её статус дочери известного писателя. Встречаться с девочкой из интеллигентной семьи, которая живёт в большой, престижной квартире в центре города, а не в рабочих трущобах на отшибе — это очень перспективно для жениха на будущее! И Эдик это хорошо понимал потому, что сам из шахтёрской семьи.
  Частые встречи, первые поцелуи, долгие прогулки с хорошим, симпатичным мальчиком. Да только обернулось это незаметно, шаг за шагом, настоящей школой девичьей неуверенности в себе, боли и унижения, мальчишеской подлости и лжи. И длилось долго, целых два с половиной года.
  Не знала тогда Наталья, как нужно поступать правильно, когда её мальчик, её единственный Эдик, искренне просит у неё совета, как у сестры, как соблазнить какую-то там другую симпатичную девочку с большой грудью. А потом счастливо рассказывает ей о своих «подвигах», поцелуях при луне, красивых родинках у соперницы на животе. Обо всём в подробностях. Ждала Наташка, когда же он поймёт, когда почувствует, как ей больно от всего, что делает, говорит и думает. И не чувствовала в отношениях с первой любовью Зоину руку.
  Ни с кем она не делилась этой болью, даже с матерью, не желая её огорчать, терпела. Соображала: «Так кто же я для него?» Сжимала кулачки и терпела. Терпела, как мама. Не знала только, зачем и сколько ещё нужно. И неужели так у всех? И зачем тогда все слова о любви? И что они означают? Единственное, что спасало её тогда, – музыка: бобинные записи «Пинк Флоид», «Куин», «Смоки», «Дип пёпл» и «Назарет», а если совсем было плохо, то запиралась от Зои, «впрыгивала в наушники» и с головой уходила в рок-оперу «Jesus Christ Superstar», «Звезда и смерть Хоакина Мурьетты», «Юнона и Авось». Песни Тухманова согревали душу. Песня «Оглянись, незнакомый прохожий» Александра Градского — стала в её жизни настоящим потрясением, напутствием и каким-то глубоким откровением.
  Отец всё замечал: и спрятанные слёзы своей уже немаленькой Наташки, и долгую тишину в наглухо запертой комнате, и крепко сжатые кулачки при разговоре с этим мальчиком по телефону – и говорил:
— Я верю в тебя. Ты у меня девочка умная, сильная, разберёшься сама, — а потом проскакивали интонации Зои, — только гляди, в подоле не принеси, не то выгоню.
И не вмешивался, зная, что она под пристальным присмотром бабушки. Как открылось после смерти Зои из писем, она работала учительницей в младшей гимназии и жила до войны с дедом и двумя сыновьями в большом бараке-коммуналке при санчасти в Астрахани. И привычно, как это делала в сталинские времена, подслушивала на параллельной трубке телефона, подсматривала, записывала и бдела. Иногда, когда внучка слушала музыку в наушниках и читала, Зоя перехватывала звонок, незаметно делилась с Эдиком самым сокровенным и «открывала тайны семьи». А Наташка тогда всё ещё не знала, что означают слова «принести в подоле», молчала и в отцовскую любовь и поддержку давно уже не верила. Зоя неприкрыто отравляла маме и ей жизнь скандалами, пролитой по коврам мочой и..., вызовами скорой помощи среди ночи и криками с балкона: «Коммунисты! Спасите, меня убивает комсомолка, самозванка!». И, плачущая, открывала дверь и показывала врывавшимся в квартиру негодующим соседям синяки на руках и ногах, которые ставила сама себе о дверные косяки.
  Ну как же было не помочь такой милой старушке в белом кружевном воротничке?
  Как же было не защитить её от такого изверга, который, только что, получив ожоги от опрокинутой на неё кастрюли свежих жирных щей, в это время спасался от бабушки, заперевшись в единственной комнате, где был замок?
  Открывалась дверь в отцовский кабинет, мокрая в щах или молоке, Наталья выходила на стук и требования соседей, и всё становилось на места.
  С мамой у Зои были свои счёты. Оказалось, что мать на сына, как и положено в молодости, имеет большое влияние. Пользуясь тяжелым положением Вадима, живущего в послевоенном Львове, в углу под лестницей дворянского дома с девкой из села, прижившей от него вне брака двоих детей, она убедила, что хочет им помочь и забрать на полгода старшего ребёнка, Мишеньку, к себе в Астрахань. Двадцатилетняя Стефания едва справлялась с тем, как можно накормить малышей, пока отец её детей днём учится в университете, а по ночам разгружает вагоны за банку тушёнки и буханку хлеба. Грудное молоко кое-как ещё было. Под лестницей ни воды, ни тепла. Спали в соломенных мешках одетыми. Иногда мама приносила пайку – три литра чёрного бархатного пива. Жидкий хлеб и был основной едой для взрослых и детей на протяжении нескольких месяцев. Голодный и уставший Вадим требовал к себе от Стефании большего внимания, ведь ему утром надо было в университет, получать «высшее образование». И она старалась. Не мытьём, так катаньем Зоя добилась своего, забрала Мишу. Она была уверена, что брака с девкой она никогда не допустит, Вадим не ослушается, и Миша точно внук, а Леночка неизвестно от кого.
  В Усурийске, гед тогда служил дед Костя, бабушка Зоя обучала двухгодовалого Мишеньу называть её только мамой. И за полтора года он точно знал, что мама — это Зоя, а папа — Костя. К счастью, этот план присвоения или даже кражи ребёнка не удался.
  Возвращение Мишеньки домой было ещё о-го-го какой детективной историей, почти криминальной. Зоя вызвала наряд милиции, чтобы «защитить и спасти» маленького Мишу от "чужой злой тёти", но вовремя вернулся из госпиталя дед Костя и восстановил справедливость.
  Имея будто семью и будто парня, Наташка по-прежнему оставалась одинокой, без друга для души. Закончилось через два с половиной года так.
  Однажды в середине февраля пьяный Эдик после отказа Натальи выйти с ним погулять, припёрся к ней домой. Отец и Зоя были дома. Девушка спокойно открыла дверь и терпеливо выслушивала очередную матерную исповедь парня: о том, кто она, какая и где её место. Эдик упомянул о том, чего не мог знать: что Наташка в пятнадцать лет лежала в больнице, но не с истощением, а, оказывается, с гнойной гонореей. Наташка была в шоке и ярости от услышанного, но, помня случай в школе, ещё кое-как сдерживалась. Зоя подслушивала. Наталья это знала. Эдик как должное воспринял её спокойствие, но, когда он стал оскорблять ещё и маму, Наталья залилась громким неудержимым смехом, крепко схватила Эдика за плечи и втолкнула в ванную. Крепко удерживая еле стоящего на ногах подростка, обильно и тщательно заливала с головы до ног ледяной водой. Затем взяла за шиворот, и в пару движений выставила на лестничную клетку. Прозвучало ещё одно его слово: «****и!», и парень, получив щедрый пинок ногой в зад, скатился кубарем на два пролёта вниз.
  Надрывно смеясь, Наталья вошла в дом, спокойно закрыла дверь и замолчала, увидела стоящего у дверей своего кабинета отца, и в коридоре Зою с клюкой. Оба как воды в рот набрали. Отцу казалось, что это его сейчас облили холодным душем. Его лицо было каменным. Он тут же вернулся в кабинет и заперся на ключ. Зоя развернулась и со стеклянным выражением выцвевших старческих карих глаз, шатаясь пошаркала к себе.
  Наталья вошла в кухню, оперлась о стол обеими руками и, оцепенев, глядела в морозное расписное окно. На улице быстро темнело. Зажглись оранжевые фонари, они раскачивались, сеяли мелким снегом и моргали под усиливающимся колючим ветром. Он сбивал снег со всех поверхностей, хлестал прохожих и торопил их домой. С крыш домов кое-где сползали, падали и разбивались на осколки оледенелые пласты. Грохотал от ветра шифер. Наташка желала, чтобы никто из живых от этого не пострадал. Услышала в голове эхо оскорблений Эдика, подумала и процедила сквозь зубы:
  «Никто больше!»
  Взяла спички, сожгла все разом вместе с коробкой и спустила пепел в унитаз.         Повторила вслух:
— Никто и никогда больше!
  Вернулась на кухню, сделала крепкий горячий чай, ушла в комнату и надела наушники, в которых звучал «Куин». Пронзительный голос Фреди Мэркюри многократно вопрошал её: «Кто хочет жить вечно?! Ты хочешь жить вечно?» И Наташка отвечала ему «...!».
  Час спустя, услышала, как прозвенел междугородний телефонный звонок. Сняла наушники, думая, что это звонит из Ленинграда брат, или сестра из Докучаевска. Наташка подбежала, схватила трубку, там звучал молодой женский незнакомый голос. Она переспросила:
— Кого вам позвать? Вадима Константиновича?
— Это меня! Щажже положи трубку! — Гаркнул отец, поднял трубку у себя в кабинете. Он долго приятно говорил и смеялся, потом побрился, быстро собрался и уехал.   
  Вскоре пришла с работы мама.
— Папа только что уехал.
— Куда?
— Не знаю, всё равно. Был междугородний звонок. Зое сказал, что в Горловку поехал.
— А сказал, когда вернётся?
— Нет.
— У тебя что-то случилось?
— Давай сумку. Я разогрею борщ. Зелёный с щавелем утром сварила. Сметаны не купила. Папа денег не дал. И есть макароны. Что ты будешь?
— Всё равно, лишь бы горячее.
— Мам, руки мой. Зоя-я, у-ужи-ина-ать!
  За столом сидели трое. Зоя ковырялась в макаронах своей серебряной ложкой и плевала в них. Мама и Наташка не реагировали. Тогда Зоя демонстративно взяла кусок чёрствого хлеба из пакета на окне, налила в чашку горчей воды и, сильно хромая, пошла к себе.
  Эта февральская ночь для Наташки была длинной и тяжёлой. Молча сидела на кухне в темноте, глядела в окно, жгла спички, топила их в чашке с холодной водой. Она не знала — плакать или радоваться. В душе гнев, в голове пустота, на сердце холод. А за окном редкое природное явление: зимняя гроза с громом, оранжевыми молниями, дождём и градом.
  Наташка ощущала в себе какую-то силу, которая, казалось, сейчас сожжёт всё вокруг, стоит только открыть рот и закричать. И она почти не шевелилась и не дышала. Перед глазами повторялась одна и та же картинка, как она снова и снова поливает Эдика с головы до ног из холодного душа. Слышала многократное эхо оскорбляющих её и маму слов. Заметила сходство с Зоиными выражениями и всё поняла. Затем мысленно повторялся пинок Эдику под зад, звук скатившегося с лестницы пьяного тела, стеклянные глаза отца и Зои.
  Проснулась мама, пришла в кухню, включила свет, увидела дочь, вздрогнула.
— Ой! Ты ещё не спишь? Ну и погода сегодня разыгралась!
  Жмурясь, вошла, чтобы попить чего-нибудь. Налила из чайника в чашку.
— Град чуть стёкла не побил, разбудил вот. Наверное, будет оледенение. Что ж тут так холодно?! Окно открыто?
  Проверила. Закрыты.
— Батареи, что ли, не топят? Да нет, горячие. Бр-р! Замёрзла!
  Плотней завернулась в байковый халат, глянула на часы-ходики на стене.
— О-о!.. Уже час ночи! Пойдём скорее спать?
— Не хочется ещё. Завтра ж воскресенье.
— Ещё посидишь?
  Наталья кивнула. Мама почувствовала запах горелой серы, проверила закрыт ли кран на газовой трубе. Увидела на столе чашку со сгоревшими спичками и разорванную пустую коробочку. Достала из ящика ещё одну и положила рядом с дочерью. Обняла, поцеловала в темя.
— Только проветри потом, и форточку закрой. Ты такая горяча-ая! Аж мороз по коже! Температура?
— Не надо, мам, не трогай меня сейчас, пожалуйста. Я сама. Спасибо. Иди, отдыхай.
  Мама почувствовала, что что-то решилось с Эдиком, спросила:
— Всё?
  Наташка кивнула "Совсем".
  Так она просидела на тёмной кухне почти до трёх часов и сожгла несколько коробок спичек. Уснула за столом, не помня как.
  Ледяная гроза прекратилась.
  Вдруг Наташка услышала, как по коридору в темноте абсолютно нормально идёт Зоя и в её чашке чуть постукивает ложечка. Она подошла к кухне, включила свет, повернулась к холодильнику. Увидела Наташку, которая смотрела строго на неё.
  Пауза!!!
  Взлохмаченная, почти лысая, обрюзглая и тощая Зоя стояла в одной кружевной дырявой ночной сорочке, которая полностью просвечивала. Резко запахло стоялой мочой. Ложечка в чашке Зои громко задрожала. Покрасневшая старуха очнулась, отвела пустые сумасшедшие глаза в сторону, выключила свет, еле развернулась и, сильно прихрамывая, ушла восвояси по стеночке.
  Наташка в темноте подумала:
  «Вот это хро-ома-ая… Вот это аккуратистка-чистю-юля-я… Вот как, оказывается, исчезают к утру котлеты и яйца. Всё значительно веселей, чем я думала. Блин-даж! И высохла Зоя ещё больше. Одни кожа да кости».
  Глянула на часы-ходики. «Четыре часа пять минут». Встала, пошла в спальню, аккуратно легла, прижалась к теплой маминой спине, подумала:
  «Всё, мам, я свободна. И от Зои тоже» — и спокойно, крепко уснула, прижимаясь к маминому плечу.
  Из дальнейшего рассказа я максимально вычеркну и Зою, и Эдика. Скажем: они просто ещё какое-то время были. Наташкин путь к кристаллам и тайнам только начинался. Могу сказать, что, внутренне отказавшись идти путём чёрной магии или просто магии и так искать ответы, она решила быть нормальным человеком и посвятить свою жизнь обычной человеческой профессии. Но, как ни крути, на свой предназначенный путь всегда вернёшься.

  Напомню: 22 июня 1979 прошёл выпускной балл. Наталья запомнила, что это самый длинный день в году. В сентябре, решив узнать о профессии модельера женской одежды всё от «А» до «Я», девушка начала, как ей казалось, с первого верного шага, с самых основ в профессиональном училище. Затем планировала институт и что-то дальше. Серьёзно увлеклась вышивкой, вязанием, плетением, комбинированием тканых и нетканых материалов. Перебирая в шкафу, обнаружила бабушкины и тёти Оли рушники и наволочки с украинскими орнаментами. Оказалось, что они очень похожи на те, что видела Наташка во сне. И ей очень хотелось повторить одежду, увиденную во снах и уроки моделирования и конструирования стали для неё любимыми.
  Тогда встречаясь с Эдиком, у неё в душе месяц за месяцем накапливалась всё больше боли, сопротивления и тоски. Наталье очень хотелось иметь рядом настоящего друга. Товарища среди людей уже не искала, чувствуя, что он ещё не родился. Она искала на рынке щенка белого волка или собаки, похожей на него. Хотя бы просто посмотреть, погладить. И, чтобы приблизиться к своей «сказке», снова стала отращивать волосы и носить всевозможные косички с вплетёными в них шерстяными вязальными нитками, и дома тайком, опираясь на интуицию, экспериментировать с магией пяти стихий.
  Мама уговорила отца купить дочери швейную машинку. Это было для Наташки огромное счастье. Польская электрическая «PADOM», в отличие от старой немецкой «Zinger» — ножной, открыла совершенно новые возможности. Девушка сшила себе самые первые в своей жизни джинсы, украсила вышивкой. Появились первые заказы и живые деньги.
  Вскоре собралась необходимая сумма, пятьдесят рублей, и Наталья решилась купить щенка. Бегала каждое воскресенье на рынок «Соловки». Мама, видя пустые хлопоты дочери найти хорошую собаку на птичьем рынке, дала ей адрес своей приятельницы, Сабины, из клуба «Книголюбов». Та держала у себя в доме неплохую породистую восточно-европейскую овчарку, у которой как раз неделю назад родились щенки. В помёте из шести самым светлым оказался один. Именно его, крошечного, Наташка и схватила на руки, внюхивалась в его щенячий аромат, целовала, ласкала и была счастлива. И как факт, ещё через две недели почти белый щёнок восточно-европейской овчарки неожиданно появился в доме.
— Уноси обратно, чтоб я его не видел! — с порога объявил отец.
— Он мой. Я его купила за заработанные деньги. Мы так договаривались.
  Видя знакомый холодный блеск в глазах дочери, он понял, что она настоит на своём.
— Ладно! Договор есть договор. Что же делать? — сдался он, — Только всё на тебе, и мать щенком не нагружай. Лужи, кучи — чтоб всё чисто. Мама этим заниматься не будет. А у меня аллергия — чтоб ни запаха, ни шерсти не было. Поняла?
— Поняла. Он мой, и даже не надо о мелочах говорить.
— Хм. Ладно, мать, раз так — пусть будет. Там посмотрим, какая она хозяйка своему слову. Вопрос закрыт.
  К этому времени мнение Эдика и Зои по этому вопросу Наташку уже не интересовало.
  Забавный щенок по имени Карат очень быстро вырос и проявлял чудеса сообразительности и преданности всю свою собачью жизнь – одиннадцать лет, четыре месяца и шесть дней. Вернувшись домой после учёбы, Наталья сразу брала Каратышку, и они гуляли вдвоём полтора-два часа в парке им. Щербакова. Это была дружба, глубокая, настоящая. Как говорится: душа в душу.
  Всё чаще и чаще Наташка пыталась практиковать с магией на природе, играла с облаками, ветром, закручивала маленькие водовороты у берега ставка. Тайком играя дома со свечой, меняла цвет, длину и характер пламени, меняла вкус и температуру воды в стакане.
  Из-за опасения, что щенок может быть отравлен Зоей, первое, что Каратышка твёрдо выучил и безукоризненно выполнял, это "Фу", «Выплюнь» и «Ко мне». И спал только в комнате рядом с Наташкой.
  Незаметно пролетел год. Для обоих дрессировка по-прежнему оставалась увлекательной весёлой игрой, но был один прокол: команда «место» годовалой овчарке всё никак не давалась. Не отпускал её Карат от себя! Но, благодаря друзьям-кинологам и их умным советам, дело потихоньку сдвигалось с мёртвой точки. Каратышка, так ласково она его называла, со временем и воспитанием уже мог удерживать команду аж полторы-две минуты. Наталья постепенно изо дня в день увеличивала расстояние между ним и собой, метр за метром, но пёс всё равно должен был видеть её всё время. Если что-то ему мешало, он чуть привставал на передние лапы, наклоняя голову в сторону и едва удерживая себя от волнения на месте, наблюдал и продолжал охранять Наташку издалека. Выглядело это довольно потешно.   Обычная команда «ко мне!», подаваемая любимой хозяйкой свистом «Тореадор, смелее в бой!», воспринималась с диким пёсьим восторгом. Никого и никогда не подпускал он к ней без предварительного разрешения жестом, даже просто поздороваться.
И вот однажды летним днём, увидев стройную девушку, одиноко прогуливающуюся в безлюдной части парка Щербакова (а это было как раз во время отработки Натальей команды «место», то есть собаки, в данный момент, рядом не было видно), подошли пятеро ребят.
  «Блондинка, стройная, одна, в таком месте… — почему бы не подойти?»
— Приве-ет! — обратился к ней парень с сигаретой в руках.
— Привет, — холодно отозвалась Наталья и сделала шаг в сторону, уступая незнакомцам дорогу.
— Как зовут? — кивнув, спросил другой.
— Меня? — Наталью зацепил хамский тон. — Меня не зовут, я сама прихожу, когда захочу.
— Такая умная, да? — ёрничая, спросил парень с сигаретой.
— Просто самостоятельная, — ответила Наталья, кое-что заподозрив, но не испугалась.
— Сейчас самостоятельно и пойдёшь с нами, со всеми, — вякнул парень с магнитолой «Весна» на плече.
  Его лицо было немного отсутствующим, серым и небритым. Волосы неаккуратными прядями касались плеч. На лбу была чёрная повязка с пылающим черепом.
— Это вряд ли, мальчики. Я делаю только то, что хочу и когда хочу, — ещё отошла от них в сторону Наталья.
— И с кем хочешь? — пошлым жестом уточнил другой подросток.
— Не с вами, — так же ровно ответила Наталья и снова медленно отступила.
— Хм, но мы же тоже хорошо сможем! Да, пацаны? Ручаюсь, — хлопнул себя по бедру парень с магнитофоном, похабно улыбнулся, шагнул прямо на Наталью и попытался облапать.
  Она увернулась, отбила ладонью его руку, и парень чуть не уронил свою «музыку».
— Опа-на! Какая шустрая тёлка! Давай тогда и с нами тоже, со всеми, по очереди поиграй. А? Мы будем хорошими. Мы обещаем! Можем даже ребёночка тебе сразу забабахать. Отжарим как надо.
— Ребята, пожалуйста, я не хочу никому из вас делать больно, играйте с кем-нибудь в другом месте. Идите своей дорогой.
  Эти трое ребят как-то переглянулись, а двое других в разговоре не участвовали. Болтали о своём, стоя рядом.
— Сухой, я шо-то не понял! Она нам диктует или угрожает, шо ли?! — спросил парень с магнитолой.
— Да нет. По-моему, она нам всем просто грубит! — нагнетал парень с сигаретой.
— Нехорошо, нехорошо, — паясничал первый, — Ты ж комсомолка!
— Плохая комсомолка. Надо наказать! — подмигнул шепелявый, достал, раскрыл перочинный нож и шагнул к Наталье.
  Один из этих ребят ловко схватил Наталью за локоть, заломил ей руку за спину и схватил за волосы на затылке. Другой, полушутя — полувсерьёз приставил ножик к ребру как раз напротив её сердца.
— Ну, шо? Теперь боишься, «самостоятельная?»
  Наташка встретилась с этим парнем глазами.
— Нет, — тихо произнесла, вдохнула и неожиданно для всех спокойно шагнула вперёд.
  По её светлой новой клетчатой рубашке мужского покроя струйкой потекла алая кровь.
— Эй! Эй! Всё, ребята, хватит! Отпустите её, — громко сказал один из двух более старших ребят, который стоял и болтал с приятелем рядом.
  Он курил и просто исподволь наблюдал за развитием «невинных шалостей» друзей и первым заметил нож и кровь. Он не хотел ни для себя, ни для друзей лишних неприятностей. Поэтому шагнул к увлёкшемуся опасной игрой другу наперерез и отвернул в сторону руку со складным перочинным ножом.
  А другой наблюдавший парень – наоборот:
— Да врежь ты ей, Хилый, чтоб не выделывалась! Шлюха!
— Вот дура! Сумасшедшая! — сказал за спиной курильщик.
  Наталья чуть оглянулась на него, парень оступился, потерял равновесие и отпустил Натальину руку.
  Подростки замерли, глядя истекающей кровью девушке прямо в глаза, не зная, продолжать такую «игру» или нет.
— А вот теперь я действительно рассердилась, мальчики, — полушёпотом произнесла Наталья, опустила глаза и начала насвистывать «Тореадор смелее в бой».
— Ты шо, деловая, шо ли? Шо ты, это, щас сказала?! — переспросил опасно играющий ножом парень.
  Не успел «Тореадор» прозвучать до конца, как этот парень заорал истошным криком. Секунда-две – и пара крепких, молодых собачьих челюстей крепко впилась в худую, костлявую задницу обидчика. Все ребята, матерясь, мгновенно бросились бежать, кто по дороге вдоль ставка, кто напрямик через железнодорожные пути в жилой квартал университетсвих студенческих общежитий.
  Карат с задором настиг и отметился ещё на двух таких же задницах. А Наталья не сделала с места ни шагу.
— Я — ничего — и никого — не боюсь, — еле слышно произнесла она и подняла в направлении убегающих ребят сжимающуюся ладонь, будто желая всех одновременно схватить и смять в руках, как грязную промокашку.
  Вдруг в парке неожиданно потемнело. Поднявшийся порывистый ветер стал настойчиво толкать Наташку в спину и сбивать её отросшие золотистые волосы на лицо. Он догнал и забрасывал подростков оборванными листьями, веточками и швырял им вслед валявшийся вдоль дороги бытовой мусор, угольную железнодорожную пыль.
  Выполнив свой защитнический долг и разогнав всех врагов, четвероногий друг с гордостью сам исполнил команду «рядом». Он изо всех сил с удовольствием вилял хвостом и поднимал серую асфальтную пыль с песком. Огромный, как лопата, свисающий набок, влажный розовый язык выдавал всё его удовольствие и волнение от выполненной команды. Сейчас он был готов ещё что-нибудь такое «классное» сделать для своей любимой единственной хозяйки, но команд больше не было. Ещё некоторое время Наталья просто неподвижно стояла на том же самом месте, глядя вслед, исчезнувшим в пыли, ребятам и ожидая их возвращения.
  Но рука вдруг невольно опустилась, кулак разжался. Неожиданный порывистый ветер тут же стих. Тёмное облако растворилось и вышло солнце. Наташка будто уснула, потеряв счёт времени. Затем очнулась. Взяла Карата на поводок, и они спокойно и медленно пошли домой. Дорогой на них оборачивались прохожие. Только дома Наталья заметила, что у неё из-под ребра тоненькой струйкой всё ещё сочится кровь и полностью испачканы новая рубашка и залиты до колена новые, сшитые ею джинсы. Она спокойно разделась, отлепила от себя рубашку с запёкшейся кровью. Смыла всё в ванной и одним движением остановила маленькое кровотечение. Подумала: «Как хорошо, что никого сейчас из родителей дома нет. Шуму бы было! Мама бы точно разволновалась! Спасибо, Учитель. Я смогла защититься и готова обучаться дальше».
  Зоя, на счастье, тоже всё это время проспала у себя в комнате. Наташка обняла собаку и очень быстро уснула в зале на диване.

*   * *
  Ей снился некто в широкой красной одежде из тонкой шерсти, подпоясанный широкой полоской, и с очень знакомой вышивкой на груди. Она слышала голос, мягкий и доброжелательный. Видела только его небесные глаза, в которых был такой невероятный свет любви, доброты и заботы, что ей захотелось навсегда остаться в них отражением.
— Да, Учитель. Я буду там, куда ты позовёшь, и сделаю всё, что в моих силах, для человека, к которому ты меня приведёшь или которого приведёшь ко мне. Я твой ученик. Прошу: сделай мою жизнь такой, какой ты хочешь её для меня. Назови мне своё имя, прошу тебя.
  Но ответа во сне не последовало.

*   * *
  Вернувшись вечером с работы, мать застала дочь со спящей собакой на диване. Хотела разбудить Наталью и согнать пса. Но, оскалившись, Карат дал понять матери, что ничего у неё не выйдет. Он низко рычал на неё, делая короткие броски всем телом, чего раньше себе никогда не позволял.
  Не шелохнувшись, Наталья проспала до утра. И до утра пёс не покинул её. Охранял и чутко спал у ног.
  С тех пор Наталья начала осознавать себя во снах, путешествовать и обучаться. Не каждую ночь. Редко. Она начала замечать, что Учитель чаще приходит в полнолуние. Не всякое, а только когда нежная, улыбчивая, оранжевая луна в небе в серебряных кружевах. В ожидании одной из таких ночей родились первые стихи, они были именно об Учителе и оранжевой луне. Сны о мальчике Ставре рождали строки о любви к жизни и о жизни в любви. Повторяющийся сон о тонущей в шторм матери – привёл к рассуждениям о ценностях жизни и понимании неуловимости мгновения и времени, хрупкости жизни.
  Через год, когда Наташка уехала на неделю на Азовское море отдыхать, эта затёртая общая тетрадь со стихами, карандашными и акварельными рисунками, бесценными записями снов и впечатлений была использована отцом во время ремонта как подставка под коричневую краску для пола в его обновляющемся кабинете писателя.
  Обнаружив пропажу, и увидев прилипший за дверью кабинета маленький клочок со своим рисунком, а остальные – подстилками под кисти и растворитель, Наташка пришла в неописуемое бешенство. Ей хотелось всё крушить и ломать, разбить топором рабочий стол отца, чёртову его печатную машинку и немедленно сжечь до тла все его рукописи. Категорически не хотелось оставаться в этом доме, мире, где ничего не свято.
  "А как же мама без меня?" – горела Наташка сердцем, – "Одна она не выстоит!"
  Напившись валерьянки, она старалась угомонить свой гнев, чтобы случайно не навредить маме. Никак внешне не отреагировав на своё "растерзанное богатство" и не высказав претензий отцу, Наташка взяла Каратышку и быстро ушла гулять к ставкам далеко-далеко в парк Щербакова. Сдержала, клокочущий в крови, гнев и ушла. Вернулась глубоким вечером и быстро легла спать, чтобы не успеть с кем-нибудь из домашних встретиться.
  На следующий день, после учёбы зашла в букинистический магазин и просила книги по чёрной магии. Женщина рекомендовала ей Папюса. Наталья скопила необходимую сумму, выкупила книгу «Руководство по чёрной магии». Принесла домой, спрятала, и при первой же возможности стала внимательно вчитываться. Кое в чём разобралась и сразу же попыталась провести первый ритуал на приобретение силы огня. Заперлась в комнате на швабру, чтобы Карат не помешал, начертала солью пентаграмму, мелом магические знаки, зажгла свечи, встала в круг. Начала произносить заклинание, подняла руки вверх. И что-то сразу стало происходить в ней самой. Заметила: как разлилась дрожь по всему телу, пробила испарина и, всё вокруг завертелось. Откуда-то изнутри вспыхнул и быстро стал поглощать сознание дикий гнев, затем безудержная похоть, отчаяние и…
  Стоящий по ту сторону Карат жалобно потявкивал, потом стал сильно царапаться в двери и, вдруг громко завыл. Но Наталья не слышала этого. Тотально поглощенная чуждой ей энергией пентаграммы, она была как в ловушке за невидимой стеной. А там был только живой вой вихря торнадо вокруг сердца и перед глазами огонь бесконечных глобальных катастроф. В том пространстве она чувствовала и видела, как какая-то невероятная сила легко управляет её духом, искушает слишком сильными эмоциями. Не имея достаточно сил сопротивляться этой мощи, она чувствовала, как кто-то использует её тело и душу. Наташка видела, как самопроизвольно поднялась её рука и из пальцев вырывалась горящая струя и стала адским пламенем сжигать всё вокруг. А тот некто, который оказался прямо на пути этого пламени, расставив широко руки, запрокинув назад голову, принимал в себя её огонь и засмеялся низким голосом раскатистого грома в горах.
  Карат стал биться, грызть двери и истошно лаять. На вой и бешенство собаки всполошились Зоя и вызвала соседей, рассказав небылицы. Те пришли, стали стучать, звать Наталью и пытаться выломать дверь. Карат им не стал мешать.
  Сквозь пелену, сквозь стену огня и пепла другого пространства Наташка едва что-то расслышала, опустила руку, очнулась, невероятными усилиями прервала ритуал, вышла из круга мокрая, как из бани. Ощутила сильную слабость и поняла, что она совершила страшную ошибку. Первое, в чём почувствовала недостаток — в воле, покое и поддержке Учителя. Собственная незащищённость перед той неизвестной силой, которую призывала — отрезвила. Наталья сделала шаг, вышла из пентаграммы, сразу разрушила её и погасила свечи.
  Соседки:
— Наташа! Наташа! Что такое?! Что ты там делаешь?! У тебя что-то горит?! Ты что, не слышишь, как собака воет? Открывай!
— Слышу, тётя Аля. Карат, «Фу!», «Место!» У меня ничего не горит, просто свеча. Библию читаю.
— Наташа, сейчас же открой дверь! С тобой всё в порядке?
— Да, со мной всё в порядке.
— Открой дверь!
— Не открою. Я у себя дома! Кто вас впустил, пусть и выпроваживает.
— Зоя Ивановна говорит, что ты решила дом поджечь!
— И что? Мы горим? Запах слышите?
— А чего собака выла?
— Кушать и гулять хочет. Сейчас покормлю и пойду гулять.
— Так покорми. Открой дверь. Выйди поговорить.
— Не о чем. Здравствуйте, тётя Таня. Я занимаюсь. Поговорите с Зоей сами. С ней весело! Может ещё чего расскажет? Пожарную или милицию вызовет?
— А почему ты заперлась?
— Чтобы не мешали читать. Вы ж не первый раз приходите. Мне надоели скандалы, и надоело что-то кому-то объяснять. Аритмия уже от всего этого. Я читаю и отдыхаю.
— А-а… Ну, ладно.
— До свидания.
— До свидания, Наташа.
  Соседки успокоились и разошлись. Наташка, открыла дверь, впустила Каратышку и снова закрыла, подумала:
  «Ужас! И о чём я только думала?! Не моё! Фу! Грязь, какая! Спасибо, Каратышка. Пойдём-ка гулять, пока Зоя снова не выскочила» — сказала, собрала всю соль, свечи, завернула в газету и, выйдя с собакой на вечернюю прогулку, выбросила в ближайший мусорный бак. На прогулке нарвала полыни, заварила. Вымыла полы в комнате, обошла её трижды со свечой, мурлыкая себе под нос что-то, что приходило само на язык, и пошла в горячую солёную ванную с лавандовым маслом и настоем полыни, чтобы смыть с себя, что осталось. "Ту" одежду бросила в стирку.
  Стоя в душе под горячими струями, рассуждала:
  «Это всё из-за моей тетради, отца и Зои! Как они меня поддели, спровоцировали?! Я совершенно не была готова к тому, что там, по ту сторону! Не понимала, куда меня унесёт. Чуть не вляпалась неизвестно во что! Хорошо, что вырвалась. Всё, больше никогда! Ни стихов, ни записок, ни колдовства! Никому никаких возможностей не оставлю, чтобы зацепили за живое. А гнев? Пусть сами в нём живут! Я пас».
  Вышла из ванной, легла на кровать. Пёс следовал за ней. Положил морду на постель, вилял хвостом, прядал ушами, шлёпал языком, пытаясь лизнуть и дал лапу.
— Да, малыш. Иди ко мне, Каратышка. Можно, можно. Запрыгивай, пока никого нет. — Обнимала она его и ласкала. — Спасибо, миленький. Ты меня сегодня просто спас. Ах ты ж пёс, такой-сякой мой хороший. Клянусь быть с тобой до твоего последнего вдоха. Никогда тебя не брошу! Никогда не предам. Ты мой настоящий единственный друг!
  Раздался звонок в дверь. Пришла с работы мама. Наташка встретила.
— Ужинать будешь? — обняла, поцеловала.
— Да.
— Давай сетку.
— Осторожно, там молоко и масло. Не разбей. Поставь в холодильник. У Вас здесь всё в порядке?
— Да, мам. Всё как всегда. Ой, пельмени! А можно сейчас сварить пельмени? Будешь?

  Со временем Наташка поняла, что в ней от рождения есть что-то иное. Иной свет, иные чувства и иная уверенность, знания, видение и понимание. И эта книга о чёрной магии, автора которой она никогда даже в глаза не видела и не знает, что это за человек, ей не нужна. И ненужный источник из дома вдруг бесследно пропал. А мамиными усилиями появились: «Час быка», «Туманность Андромеды», «Властелин времени», «Поверхностное натяжение», «Понедельник начинается в субботу». В кинотеатрах Наташка искала ответы в фильмах «Солярис», «Сталкер», «Старая, старая сказка», «Высота», «В бой идут одни старики», «Они сражались за Родину», «Журавли», «Судьба человека», «Тихий Дон», «Дикая охота короля Стаха». И в столь разном находила один и тот же ответ:
  «Свет и Тьма сосуществуют рядом в одном и том же месте – в сердце человека. И только от него одного зависит, что он впустит и выпустит из себя. Гнев – это не сила. Это слабость и уродство души, болезнь. Вместе со страхом гнев может уничтожить тебя. Стоит только раз поддаться и позволить ему управлять собой. Нет, мне в другую сторону. Прости, Учитель, я ошиблась. Я снова с тобой».

*   * *
  Сегодня ей снился Учитель. Он провёл её по небесам и опустил на землю у большой пирамиды, покрытой снегом, которая располагалась в горной системе кристаллических зеркал времени и пространства. Учитель называл это место Крышей Мира. Здесь трудно было дышать. Наташка чувствовала вибрации, будто что-то постоянно взлетало и садилось, как на аэродроме, гул. Она только мельком видела что-то похожее на шаровые молнии, которые совершенно беззвучно передвигались, не замечая преград, или зависали над снежной вершиной четырёхгранной пирамиды, в разломах и трещинах которой было прописано древнее изображение солнечной свастики. После полётов тех шаров в воздухе пахло озоном гораздо сильнее, чем после грозы и шевелились волосы на голове и руках. Гул земли будто слышался внутри собственного тела, где-то в груди, животе.
  Через зеркала времени и пространства Учитель провёл её в город, который называл Хрустальным Домом Шам-Бала. В большом храме, будто находящемся в небе и одновременно сокрытом под землёй в какой-то сложной объёмной геометрической фигуре, похожей на восьмилепестковую звезду с округлёнными лучами-лепестками, в центральном зале сидело восемь застывших гигантов. Наталья рассмотрела их синие «скафандры», закрытые глаза и заметила, что у них нет ртов. В центре на восьмиугольном, почти круглом, абсолютно прозрачном алатыре или пульте управления, находился сияющий бело-зелёно-голубой кристалл-ключ, над ним в воздухе, почти соприкасаясь, точно такой же оранжево-красно-жёлто-фиолетовый, зеркально отражённый. Девятый гигант или охранял покой и работу восьмерых, или аккумулировал на себе их энергию и был центральной частью системы кристаллов. Вся система «дышала», будто живая, несмотря на то, что с первого взгляда казалось, что всё это давным-давно мертво и окаменело.
  Наталья:
— Это похоже на радугу.
  Учитель:
— Это и есть Дуга Ра.
— А кто они?
— Отцы-Родители. Ныне живущие называют их Богами. Хотя и не верят в них. Красные маленькие люди, те, кто на этой священной земле живут, они помнят и чтят работу Восьми и Одного, передавая от отца к сыну песню памяти о колесе Сансары  и возвращении к Первоисточнику: ОМ МАНИ ПАДМЭ КХУМ. 
— Дуга Ра? А ты тоже Бог, Учитель?
— Я их сын, Ра.
— Я что-то читала о Египте.
  Учитель улыбнулся:
— Ищи глубже. Вспоминай.
— Значит это твоя дуга?
— Ра – значит Свет. У меня много имён, но суть одна.
— Ты – Свет? Значит ты всегда с нами? А зачем я здесь?
— Знай, что всё это существует. Всё есть везде одновременно. Есть порядок, цикл и ритм переходов и врата во все Дома.
— Где, в чём, Учитель?
— Везде. Во всём, что ты видела и увидишь. И в тебе самой. В тебе такая же система порядка, циклов, ритмов и переходов. И твой Хрустальный Дом неразрывно связан с Великим Лотосом, как твоё человеческое тело с душой и духом. Ты должна это помнить.
— Духом? Что это?
— То, что удержало тебя от гнева и соблазна перейти грань от Света в Не-Свет.
— Как?
— Ты Часть ЦЕЛОГО. Память подсказала. Всё, что ты видишь, тоже твой дом.
— Только мой? Почему? Я чем-то отличаюсь от других людей? Я исключительная?
— Дом общий, и ты такая же, как и все.
— И чем же тогда я отличаюсь? Почему избрал меня?
— Не Я избрал, ТЫ сделала свободный выбор. И отличаешься только тем, что всегда задавала слишком много вопросов и умела сама находить ответы. Запомни: когда в равнозначный год, день равновесия весов падут в огне две башни — снова начнётся Смена Времён.
— Что это значит?
— Вспоминай, Тара. Пора. Поросыпайся.
— Куда?

*   * *

  Наталья открыла глаза, будто и не спала вовсе. Сразу встала, чуть не наступила на Карата, тихонько вышла. Зашла к отцу в кабинет, взяла листок и ручку, пришла на кухню, включила слепящий свет. Пёс проковылял за ней и, щурясь, тяжело распластался на пороге. Наталья записала, что запомнила.
«Дуга Ра.
Тара.
Какое-то колесо.
Ом Мани что-то там.
Ага, Хрустальный Дом.
8+1
Две башни.
Равнозначный год.
День навновесия весов.
Смена времён».
  Нарисовала схематично восьмиконечную звезду с мягким восьмигранником в центре. Как вышло, так и вышло. Получился лотос.
  «И какая-то Шам… Шам… Ладно, просто Шам».
  Аккуратно свернула листок, спрятала на верхней полке под кастрюлей, выключила свет и вернулась в постель.
  «Слишком много вопросов. Это же хорошо? Или как? И что значит "всегда задавала"?».
  Пришёл Карат, брыкнулся на Наташкины тапочки. Она улыбнулась, погладила друга, отвернулась и почти сразу глубоко уснула.

      *   *   *
  Ставр замёрз и очнулся. Открыл глаза, огляделся. Он лежал, накрытый оленьей шкурой на сухом камне у входа в святилище. Рядом находились аккуратно сложенные вещи, меч, мех с водой, хлеб, кусок жареной оленины. Парень соображал — что же произошло? Взглянул на алтарь. Там не было и следов сокола. Снова были свежие цветы, разрезанное накрест яблоко и сыр. Так же струились потоки, капали капли, блестели кристаллы, горели факелы, и было спокойно озеро. Ставр встал и не почувствовал себя уставшим. Выглянул поискать свою маленькую белую спутницу. Она спала у входа на небольшом солнечном уступе. Услышала парня, проснулась и нехотя сползла с тёплого местечка. Судя по положению солнца, было неранее утро. Что ж, делать нечего. Молодой маг собрался, поблагодарил всех, кого мог, и вышел. О;блак вполне крепко стояла на ногах. Судя по всему, она была сыта. Ставр заметил, что на её шее появился точно такой оберег, какой был на соколе. Теперь он лучше разглядел его. Но на нём был пока только один символ, принадлежащий магическому культу Матери Макошь.
— Ну, здорово! А если я тебя им не отдам? А если ты мой? Моя?!
  Над головой вспорхнул и исчез другой серый сокол с голубыми оберегами.
— Ладно. Что ж? Моя дорога под моими ногами, а твоя…
  Парень и волчонок вышли из яблоневого ущелья. Молодой охотник едва разглядел другую тонкую тропу, а Облак уже уверенно трусила по ней, сбивая задержавшуюся росу с трав и попадающиеся переспелые ягоды малины. Они обошли горку и вскоре оказались у входа в папоротниковое ущелье. По всему было видно, что этой дорогой пользуются редко, или умело скрывают следы. Кое-где на стволах деревьев Ставр видел едва заметные священные символы, знакомые по маминым урокам. Теперь он понимал, куда несут его ноги. Парень видел, что Облак идёт по свежему следу. И тропинка скоро вывела в небольшую цветущую ягодную долину с двумя озерами и вдруг резко увела в сторону и вверх старыми каменными ступенями. Охотник восходил по замшелым камням и ощущал этот знакомый холодок под кожей, когда уже не чувствуешь, а точно знаешь, что цель чьей-то охоты ТЫ. И, как минимум, одна пара глаз читает каждый твой вдох и выдох, понимает взгляд, поворот шеи, чувствует, как напрягается каждый твой мускул, а треснувшая от неосмотрительного шага веточка может отпустить в краткий шёпот-полёт твою Смерть. Ставр чувствовал, но никого не видел. Думал, что если бы жрицы культа хотели бы его убить за нарушение территории, они уже бы это сделали у святилища Матери Веды Вод Водопада Душ. Он помнил, как мама рассказывала о строгих правилах этих культов и ограничениях для обычных людей, особенно мужей. У витязей-магов здесь недалеко свой культ, Владыки Велеса и Сварога. Хотя верховные жрецы и поддерживали постоянную связь, оба культа встречались только для отправления особенных священнодействий. Молодой маг думал, что если кто-то из них застал его в святилище во время ритуала переноса, то, возможно, не всё так плохо. И у него допуск – Облак.
  Взойти к месту, с которого был виден храм и поселение жриц ему не дали. Путь преградили вооружённые крепкие девушки-воины в одеждах, сливающихся с лесом. О, да! Это были те самые, о которых слагали легенды далеко за пределами Таврики, последние амазонки. Ставр придержал волчонка, остановился, поклонился, сложил оружие и снял капюшон. Одна из воительниц спустилась, внимательно осмотрела чужака и волчонка, вернулась наверх и ушла. Вскоре над Ставром пролетел серый сокол с голубыми повязками. Парень ему поклонился в приветствии. Вернулась воительница и молча проводила Ставра к верховной жрице. Проходя через поселение, парень внимательно рассматривал всё. Заметил, как иначе здесь дышится, легко. Узнал тех жриц, которых не раз уже видел на берегу моря в летний Солнцеворот, потом подросших непосвящённых девочек-учениц. Все собрались, с любопытством рассматривая его. Ставр заметил:
  «Слишком много дев и слишком много материнской магии».
  Расслабился, почувствовав знакомый запах курений и трав, которыми иногда пахла мама. Увидел как, быстро минуя всех жриц, выскочила девчушка с длинными солнечными волосами. Остановилась, взглянула на волчонка, улыбнулась и губами произнесла:
— Облак! Облак!
  Раскрыла ладони щенку, присела и, смутившись взгляда незнакомца, спрятала под волосами свежую ссадину на лбу. Щенок и не слышал и не понимал слов Ставра, но очень хорошо чувствовал призыв девочки и тут же набросился на неё с ласками.
Наблюдательный глаз охотника сразу подсказал ему, чьими глазами был тот сокол, который сражался с красным коршуном. «Ну-дык, вот тебе и могучий витязь! Это что же, мы теперь с тобой побратимы?»
  Подростковица, услышав его мысли, улыбнулась и кивнула.
— Ну что ж, иди, Облак. — выдохнул парень, — «Я сам бы тебя отдал ей в дар. Капля Ра воплоти! Знать бы, как кличут-то тебя, смарагдовые глаза?»
  И услышал в душе: «Я Санти. Здрав будь, Ставр. Многие лета».
  «О! О!.. Да тут нужно крепко подумать, прежде чем думать, а потом уже думать!»
  Санти улыбнулась глазами, взяла на руки волчонка, прижала его к сердцу и ушла. Она была счастлива. Она успела, и Облак успела. Завтра ночь посвящения.

Продолжение в главе 3.