1991-ый год, когда во время августовского путча и сидения Горбачёва в Форосе началась вся эта катавасия так называемой ельцинской демократизацией, застал меня в должности собственного корреспондента карельской республиканской газеты «Комсомолец». Справедливости ради надо сказать, горбачёвский плюрализм, сделавший тогда, как нам казалось, доброе дело, уже, как минимум, пару-тройку лет находился в действии. Многими тогда ожидалось, что благодаря объявленной перестройке, в стране действительно назревают перемены к лучшему. До этого я в течение нескольких лет работал в одной из районных газет – сначала заведующим отделом писем и социальных проблем, затем корреспондентом отдела коммунистического воспитания. В 1990 году этот отдел был переименован просто в политический отдел.
Официально принято считать, что всё началось с горбачёвской перестройки. Из газеты в газету кочевала ставшая уже в то время избитой всеми доморощенными поэтами рифмованная строчка «Мишка – Райка – тройка – перестройка». Эта затасканная пара, (не подумайте плохого – я про рифму), до того уже набила оскомину на зубах, а у разного ранга редакторов намозолила глаза, что некоторые газетчики при виде сочинителей таких вот стихов, тут же переходили на другую сторону, чтобы только не оказаться в роли слушателя очередного шедевра. Однажды я, будучи не только корреспондентом газеты, но и руководителем литературного объединения при ней, стал получателем одного грозного письма, в котором автор разосланного по многим печатным изданиям своего перестроечного шедевра «Песнь Савицкой», когда я отказал ему в публикации, написал мне: «Если ты, паршивый антиперестройщик, поющий под дудку расхитителей государственного имущества, не напечатаешь это моё стихотворение…(!» . Далее шёл перечень экзекуций, которые он со мной проделает, если я ещё раз поимею «наглость» отказать ему в публикации его бессмертного творения. Начиналась «Песнь Савицкой словами «О, люди Земли и Вселенной! В открытом пространстве лечу», а заканчивалось газетным клише горбачёвской эпохи «Фактор, мешающий перестройке – под снос!».
Всё это происходило ещё в «той жизни», когда я работал корреспондентом газеты «Олонецкая правда». Несмотря на то, что я заочно учился на факультете журналистики ЛГУ имени Жданова, учиться практически приходилось с колёс. Рядом со мной трудились такие акулы пера, о каких в народе шла молва, что дай им кличку коровы, имя доярки и название фермы, они, не вставая из-за стола, напишут любой репортаж или очерк. Кроме того, газета выходила три раза в неделю, и писать приходилось действительно с колёс. Но в начале 1991 года я оказался уже в другой реальности. Удивительная, на первый взгляд, цепочка взаимоисключающих событий привела меня в республиканскую газету «Комсомолец», в которой я продержался до известных событий 1993 года. Того самого года, в который Ельцин расстреливал в Москве Белый Дом. Потом меня, как и других моих товарищей по перу, которые были в явной оппозиции к действовавшей власти, тихонечко уволили из газеты без объяснения причин. Оспаривать в суде это увольнение было бессмысленно. Впрочем, это уже другая история…
Нечто подобное августовским событиям, наверно, можно было угадать примерно за год до них. Для более детального анализа мне снова придётся вернуться к тому времени, когда я работал в районной газете корреспондентом отдела коммунистического воспитания. Состоял этот отдел из двух человек – заместителя редактора и корреспондента. И вот однажды зазвонил телефон. Я поднял трубку, ответил. На другом конце провода раздался голос первого секретаря райкома комсомола Володи Павлова:
- Вася, беги скорей сюда! Здесь райком партии макулатуру сдаёт! – скороговоркой проговорил он.
- А что конкретно сдают? – переспросил я его.
- Классиков марксизма-ленинизма! – ответил он, и я, взяв ноги в руки, побежал.
На крыльце здания Олонецкого райкома КПСС лежали пачки книг. Я стал ворошить их. На глаза мне бросилось несколько старинных фолиантов. Тогда я более внимательно стал разбирать книги, и к моему удивлению обнаружил вместе с классиками марксизма-ленинизма собрания сочинений Генри Ибсена, Марка Твена, Ивана Лажечникова и Шекспира. Позвонил в редакцию, попросил отправить машину, ибо надо было спасать хотя бы эти книги. Тома были отпечатаны ещё до революции издательством Брокгауза – Ефрона, и представляли не только художественную ценность, но и библиографическую. Редактор газеты в тот момент находился в отпуске, и мы, посовещавшись с замещавшим редактора Анатолием Ерошкиным, решили опубликовать в газете мою заметку, которая называлась «Шекспир? – В макулатуру!». Резонанс она получила неплохой. Заметку перепечатали тогдашний петрозаводский «Комсомолец», в который я пришёл работать через год, и набиравшийся сил «Коммерсантъ». Какое-то время мы сидели с Ерошкиным в ожидании того, что придут райкомовские товарищи и вытряхнут нас не только из кабинета, но и из собственных штанов. Но, видимо, они уже тогда либо знали что-то о грядущих переменах, либо подозревали о них. Через некоторое время на очередной партийной конференции весь состав райкома КПСС, начиная от первого секретаря и кончая обычным работником, ушёл в отставку, а на его место был избран новый, у которого на тот момент не было ни знаний, ни опыта. А в макулатуру сдавали не только труды классиков марксизма-ленинизма, в общую массу которых «затесались» собрания сочинений классиков мировой литературы, но и значительную часть райкомовского архива. Для чего? Возможно, подчищали их? Не исключаю. И некогда им было разбираться с книгами, где тут Плеханов, а где Шекспир с Лажечниковым.
Меня август 1991 года застал в командировке на Белом море – в Лоухском районе. Когда вернулся в Петрозаводск, к публикации был готов полный газетный разворот со снимками о событиях в Москве. Некоторые ребята вместе с комсомольцами и коммунистами столицы Карелии поехали в Москву поддержать ГК ЧП. Но, как известно, пока Горбачёв отсиживался на Форосе, членам этого комитета отстоять СССР не удалось. Более того, 23 августа была приостановлена деятельность КПСС.
Через несколько лет на семинаре молодых писателей в Сыктывкаре я познакомился с одним поэтом, который гордился тем, что его по 33-ей статье уволили из газеты Подпорожского района Ленинградской области. Причиной этого увольнения он считал то, что в 1991 году он, не спросив разрешения у редактора газеты, поехал в Москву защищать демократию Ельцина. Правда, стоит сказать, что уже перед своей кончиной поэт этот уже не гордился этим своим поступком. Жизнь всё сама расставила по своим местам, и наш поэт стал понимать, что зря он тогда поддался минутной слабости и поехал защищать демократию по Ельцину. Осознали и многие россияне. Во всяком случае, те, кому удалось выжить. А выжить удалось далеко не всем. Помню, в так называемые лихие девяностые годы, когда выходил в город (Петрозаводск, Олонец – не важно!), у меня, бывало, рука уставала здороваться с каждым встретившимся мне человеком. Сейчас, когда приезжаю в эти города по каким-либо делам, я там почти никого не знаю. Редкий случай, когда навстречу мне попадётся кто-то из знакомых. А тут как-то с другом поехали на одно из петрозаводских кладбищ посетить могилу общего нашего друга писателя и клюеведа Василия Фирсова. Побывав на одном, решили проехать ещё на два кладбища. Вот тут действительно, как говорится, у меня спина устала кланяться могилам всех тех, кого я когда-то знал! И в большинстве своём это люди моего поколения, которым ещё жить и жить, но они стали жертвой того самого времени перемен, о которых предупреждал ещё Конфуций: «Не дай Вам Бог жить в эпоху перемен!», - сказал он.
Василий Вейкки