Этот последний визит к врачам принёс ещё одну новость: Сене разрешили продолжать лечение по месту жительства; и сразу стал вопрос: а где Сенино теперешнее место жительства? У него вроде бы отдельное от Нюси жилье есть? Или это у Них теперь отдельное от прежней жизни жильё есть?
Нюся с дочкой в его городской квартире бывали, даже ночевали несколько раз. Катеньке очень понравилось, да и Нюся отдала должное Сениным теперешним деньгам и возможностям, но это было не ее, а на чужое она никогда не зарилась, хотя как-то странно называть чужим имущество ее собственного мужа... Но правда, она к этому времени уже знала, что он ей опять не совсем муж: выздоравливающего Сеню было все труднее сдерживать, он опять жил своей, незнакомой ей жизнью, да и кошелёк Кипелова так сильно, видимо, прохудился за время вынужденного простоя, что он рвался в творческий (Сенин) бой и подначивал нашего бедолагу поскорее приступить к работе, в которой Нюсе места больше не было.
Сеня честно пытался разрулить ситуацию - он был благодарен Нюсе и любил Катеньку , чувствовал себя виноватым, что выпал из их жизни на целых три года, и подлизывался всеми способами, чему они вовсе не противились. Он предлагал всем жить на два дома, или ”хотя бы ребёнка здесь оставь, ей же поступать скоро”. Нюся отказывалась, но понимала, что у Сени больше возможностей устроить Катеньку в жизни, поэтому согласилась на переезд дочки в город, а сама осталась с Кошкой.
Катенька скучала, приезжала часто, почти каждые выходные, но ей нравилось с отцом, нравился город, и Нюся не удерживала её, хотя тосковала безмерно и все время ее ждала...
Сеня появлялся все реже и реже, разговаривать им стало совсем не о чем, разве что о дочке, и оба чувствовали себя плохо: Нюся - больно, а Сеня - виновато.
В один из дней Нюся, по привычке тихонько беседуя с Кошкой, возилась во дворе по хозяйству, когда возле дома остановилась машина; сначала даже показалось, что это к Толику с Надюшкой гости пожаловали. Нюся вышла посетителей предупредить, что хозяев нет дома, но ”скоро будут, можете зайти ко мне, подождать”, и не сразу узнала приехавшего.
”Здравствуйте, Анна, не знаю, к сожалению, как Вас по батюшке. Я вот в гости, как и обещал... Вы нас давненько на варенье да на пироги звали, но все не с руки было, а тут как раз проезжал недалеко, дай, думаю, заверну. Или не вовремя?”
Сказать, что Нюся растерялась - ввести вас в заблуждение. Она не растерялась, ее вообще было трудно чем-то ”растерять”. Смутилась, опешила от неожиданности, но не растерялась: она давно знала, что он приедет, рано или поздно, но приедет, и ждала его, держа наготове вишнёвое варенье. Это о нем она совсем недавно беседовала с Кошкой, убеждая ее, что ”городским докторам вовсе не до варенья и пирогов, и вообще, что его может заинтересовать в нашей глуши?”.
”Здравствуйте, Алексей Дмитриевич. А уж решила - забыли обещание. Что ж не предупредили, я бы стол накрыла, - ответила Нюся и улыбнулась, - Я как-то совсем отвыкла, что меня Анной звать по паспорту, все больше Нюся и Нюся. Заходите во двор, хоть чаем Вас напою”.
Она усадила гостя на веранде, быстренько накрыла сытный ужин, который трудно было назвать ”хоть чаем напою”, и присела рядом, давая ему возможность заговорить. Она потому и ждала, что надеялась: он опять захочет с ней поговорить, она опять будет ему нужна, пусть ненадолго, но нужна, и что ей не почудилась та давнишняя минута сердечной близости. Но он не заговорил, он просто был, сидел за столом, ужинал и, похоже, никуда не торопился.
Это было ещё лучше: поговорить они и потом могут, а так по-свойски помолчать... И так хорошо ей вдруг стало, что она, скрывая радость, вскочила, засуетилась, стала что-то доносить к столу, подкладывать, подливать и остановилась только тогда, когда доктор поймал ее за руку и усадил рядом с собой.
Потом, когда уже совсем стемнело, им обоим стало неловко, тесно друг с другом, и тогда они попытались говорить, шутить и совсем смутились. Доктор собрался уезжать, Нюся проводила его до машины, и очень обрадовалась, когда он, наконец, уехал - устала.
Вернулась в дом, прибралась, только собралась взгрустнуть, как за окном игриво замурлыкала Кошка. ”Неужто кота учуяла? Так ведь старая кошка, не до гульбищ ей уже, пожалуй,” - подумала Нюся и цыкнула, чтобы та угомонилась, но на всякий случай выглянула наружу удостовериться, что никакой бездомный кот во двор не забрёл. Кот - нет, а доктор с Кошкой на руках удобно устроился на крылечке бани и невозмутимо наблюдал за Нюсиной реакцией - благо, что темно, и при свете фонаря не так заметно было ее полыхающее лицо.
”Забыли что, Алексей Дмитриевич? ”- спросила Нюся, пытаясь изо всех оставшихся сил сдержать радость и надеясь, что он сейчас что-то там заберёт и уедет, оставив ее одну, а она уж потом сама разберётся со своими чувствами, надеждами, колотящимся сердцем, успокоится и завтра опять проснётся все той же Нюсей. А про сегодня - про сегодня забудется: блажь это, глупости, не для неё.
Но он не уехал. Он не уехал ни на следующее утро, ни когда-либо потом.То есть физически он уезжал, но всегда, с того самого дня, был рядом, так никогда не решившись, или не захотев назвать ее Нюсей, да и другие, вслед за ним, стали величать её Анна Петровна. Всем как-то неловко стало обращаться столь свойским детским именем к этой статной, зрелой женщине с зелёными раскосыми глазами, которая однажды на свою беду или к счастью окунулась в воды Эгейского моря и вышла из него не женщиной, но Кошкой.