(Летучие заметки о прошлом)
Чернотропные дни упрямо держатся в декабре до его уже видимого окончания. Вот уже и Новогодье рядом. Но ни снежинки в последнее время. Густая мгла, похожая на вечный серый вечер, висит над городом и его окрестностями и ничуть не бледнеет. От такой черноты пустеет душа, никаких новых мыслей, чувств не приходит в голову. А потому изо всех сил вымаливаешь у природы, чтобы она смилостивилась и подарила нашим краям веселые серебряные снегопады.
Обо всём этом я пишу ранним утром одного из последних дней декабря. Синоптики обещали снег. Я осмотрел почти все метеорологические ресурсы в Интернете. Синоптики обещали снег. Но у предсказателей погоды, как всегда, не было единодушия. Они, словно соревнуясь, кто из них правдивее, безбожно врали. Их обещания не сбывались. По-прежнему ни одной снежной пушинки. «Может, с 31 декабря на первое января за окном тихо порхнет серебром?» - успокаивал я себя.
А за окном сыплет вместо снега мелкий дождь, и на черных сырых ветках, тускло сверкая, висят капли, похожие на ртуть.
Чтобы не пустела душа, я принялся заполнять её воспоминаниями о встрече нового года, когда я еще был малец. В сознании моём навеки закрепились чудесные приметы далеких-далеких дней новогодья, любовь к которым не забывается.
Мне было шесть лет. Все жили в ожидании 1950 года. Мать с отцом, сельские интеллигенты, готовились встретить его так, чтобы я, мой брат, соседские ребятишки, да и соседские крестьяне, колхозники, смогли бы ощутить сказочные радости и веселье от праздника, который дарит мечту о жизни, которая, несомненно, завтра будет лучше, чем она была вчера.
Не прошло еще и пяти лет, как закончилась война. Люди жили в беспрерывных трудах и заботах, чтобы восстановиться после ужасных военных потерь.. У колхозников стол был скуден, однообразен, а семьи многодетные, и ребятишки, мои сверстники, по-нынешнему ДЕТИ ВОЙНЫ, редко когда видели конфеты. Их запах можно было ощутить только в сельском магазинчике. Там, в картонных серых ящиках, искрились под светом керосиновых ламп нагие, без бумаг, карамельки. По форме это были «подушечки», но разнообразные по цвету. Но денег у людей не было. Не до сладостей. Как-нибудь бы прожить и восстановить порушенное.
Ребятишки с нетерпением ожидали новогодних утренников в школе, где, помимо рассказанных возле ёлки стишков, каждому, кто весело топтался в хороводе, доставался целый кулёк с карамельными подушечками. Подушечки были начинены такой начинкой, что было жалко сразу, одним глотком её проглатывать. Конфеты для детишек по распоряжению председателя колхоза под самое Новогодье привозил завхоз школы, рыжий веселый человечек, дед Федосий. Он сидел в дровнях на сухом сене, которым были присыпаны серые ящики с заветными карамельками. Такой же рыжий, как и завхоз, был конь, мадьярский мерин, доставшийся деду Федосию в войну как трофей. Мерин, охромевший на войне, неторопливо трусил по выпавшей пороше, и за ним легко поспевала детвора.
Запах карамелек был всепобеждающий. Он рассеивал все другие: и лошадиный пот, и едкий смрад дедовского самосада, которым был пропитан дед насквозь. Он терпко пах им и тогда, когда не курил. Только землянично-духовитый аромат лесного сена нежно смешивался с медовым духом карамелек. Детишки помогали деду разгружать ящики, заносили их в кабинет директора школы и шли домой готовиться к утренникам. Они с трудом засыпали в долгую зимнюю ночь, мечтая об утреннике, где им обязательно вручат кулек с заветными конфетами…
Мои родители решили поставить ёлку дома. Соседский дед, коренастый и крепкий старик, куривший самосад так же, как и рыжий дед Федосий, наполняя самодельную трубку табаком, который и незажженный саднил и взывал к чиханию, вызвался привезти небольшую самосевную сосну, выросшую на берегу Маланьего лога. Маланьим он назывался потому, что им владела когда-то здешняя помещица по имени Маланья. От несчастной любви она утопилась в омуте речки Клевень. Здешние бабы в одиночку боялись ходить к логу, страша односельчан тем, что часто утопленница летает меж соснами в метельные дни, воет в хвое ужасным воем и свистит без умолку. Дед только поглаживал свою густую окладистую бороду и усмехался в усы. Они у него из белых стали желто-зелеными от никотина. Деду было за восемьдесят, и он захватил еще юношей конец девятнадцатого века, когда утопилась в омуте от неразделенной любви юная помещица Маланья.
Дед был неустрашим и, вопреки бабским суевериям, привез на салазках сосенку.
Сосенка была густа и стройна. Её установили в зале и украсили самодельными украшениями и приобретенными мамой магазинными игрушками.
Село было в то время без электричества. Провода только тянули из районного центра. Поэтому на ёлке прикрепили с десяток толстых свеч из пчелиного воска. Когда их зажигали, от них исходил запах вощинного мёда.
Мама была сельским фельдшером. Она выделила для украшения ёлки белой, как снег, ваты. Её клоками поместили на молодых лапах ёлки. Дед, имевший самую густую окладистую бороду, стал исполнять роль Деда Мороза. Снегурочку сыграла школьная вожатая, бойкая девушка-студентка. Её облачили в халат медсестры. Его ловко подогнали под платье Снегурки.
А в небольшую холщовую сумку мама положила кульки с карамелью, колотый сахар, такой крепкий, как сизый лед на нашей речке. Его выдавали вместе с мукой сельской интеллигенции в качестве льгот.
Елку посещали все жители околотка почти всю ночь, пока до конца не истлели на елке восковые свечи. Мы, дети, пили компот, прозванный сельскими жителями УЗВАРОМ. Сваренный на диких грушах и яблоках, он был знАком встречи Нового года, когда в радиоприемнике «Искра», подключенном к специальным батарейкам, ровно за пять минут до первого января зазвучал глуховато-тенорный голос, поздравивший всех нас с новым 1950-м годом.
Взрослые звенели гранеными стаканами, наполненными не слишком прозрачной жидкостью. От неё исходил веселый бражный дух….
А мы, дети, забавлялись, гоняя под языком чудесные новогодние карамельки, аромат которых я чую до сих пор.