Перед расстрелом надо обязательно отоспаться…
А слова?…
Слова — это пустое.
ЧАСТЬ 1
Довелось мне в начале века давать частные уроки математики на Рублево-Успенском шоссе…
Репетиторство — не люблю — в нем есть что-то постыдное — похоже на проституцию.
Как деве любви, при первой встрече с клиентом, репетитору надо выложиться, показать достоинства и талант. Доказать, что за малые деньги быстро можно сделать из лентяя дуралея гения.
Как ночная бабочка, репетитор должен быть глубоким психоаналитиком, а иногда гипнотизером.
Но преподавать люблю, особенно длинноногим студенткам.
Был месяц март. Горячая пора.
Первый год ЕГЭ — Единого Госэкзамена для школьников.
Сижу в офисе, пью кофе. Вдруг звонок. Срочно требуется репетитор на Рублевку!
Добрался на своем Байке по ориентирам до одиноко стоявшего дома с колоннами в Жуковке.
Охрана недоверчиво осмотрела мой Байк и меня в косухе. Но пропустила.
Подъехал к большому желтому Дому с колоннами, как у музея. Открыл тяжелую дверь, прошёл в обширную залу. Лакеи и швейцары меня не встретили.
Появилась строгая симпатичная управляющая Ольга, женщина средних лет. Приняла мой шлем. Неизвестно зачем провела по Дому, показала гостиную, зимний сад и бассейн, а затем без долгих консультаций мы прошли к ученице.
К атрибутам богатства я не проявляю симпатии.
Они мне чужды.
Понимаю, что хочется такой мишурой забор высокий поставить, чтоб в душу не лезли.
Четырехэтажный монстр был похож на усадьбу Шереметьевых. Меня не тронули залы с полотнами Милле и Курбе, с тремя элеваторами, гостиной, где можно расположить две роты замерзших гренадер.
Не вызвал восторга и умиления двухуровневый бассейн, в водоеме которого можно при случае мыть трех индийских слонов. Ни произвела впечатления система вентиляции и «кондишн» воздуха, создающие в пространстве морской и горный воздух с запахами йода, озона, водорослей и медуз.
Не удивила меня зимняя оранжерея с цветущими оливковыми, лимонами и зрелыми гроздями винограда в марте месяце.
Кого в Москве можно удивить?
Это не пригород Парижа Фонтенбло или Версаль..
Это — Жуковка.
Удивила меня ученица. Звали ее Серебратой.
Серебрата была шестнадцатилетней тонконогой девицей с фигурой балерины и миловидным, выщипанным от угрей лицом шлюшки-аристократки. И остро выраженной психопаткой.
На первом занятии я констатировал. При слове математика с ней начинается паника, лицо покрывается розовыми пятнами, быстро переходящими на красивую шею, белые ручки с ухоженными тонкими пальцами.
В области алгебры она представляла собой маленького математического несмышленыша, который не умеет ни складывать, ни вычитать, ни умножать простые числа типа -1 и +3…
Для меня был удар, когда я узнал от Серебраты, что она прекрасно сочиняет прозу, пишет стихи, берет уроки сольфеджио, и отлично музицирует на рояле.
Я тайно влюбился в нее. Так влюбляется врач в долго и мучительно умирающего больного.
После первого урока строгая Ольга передала мне черный шлем и поставила грандиозную педагогическую задачу. Надо подготовить Серебрату к майскому экзамену ЕГЭ за короткий срок, за два с половиной месяца.
То был вызов для меня, Байкера Александра Баркова.
Мне нравятся неординарные личности.
Для Серебраты я выработал уникальный метод преподавания. Сначала я решил покорить ее волшебством чисел, красотой линии графиков функций, особенно синуса и косинуса.
Затем обрушил на ее головку все богатства знаний, выработанные многими поколениями математиков от Пифагора, Коши, Лейбница, Лапласа, Тейлора до Лобачевского и Софьи Ковалевской.
Я долго и упоенно рассказывал ей историю страстной любви подростка Софьи Ковалевской к Федору Михайловичу Достоевскому, которого Серебрата боготворила.
Я намерен был вызвать в девичьем сердце острую ревность к прославленной математичке.
Через мистические образы, решая самые сложные задачи высшего математического анализа, курса неоднородных дифференциальных уравнений, я пытался внедриться в ее младое сознание.
Серебрата распалялась, краснела, бледнела, нервно теребя тонкими пальцами острые коленки, но следовала за моей логикой решения, с построением самых сложных веерообразных изоклин в трехмерном пространстве.
ЧАСТЬ 2
Описываемые события — подлинные, имена в целях исторической правды не изменены.
Мы с Серебратой, любовались формированием Хаоса — колбасами Минковского, «сосиськами» Бжезиньского. В абстрактном гильбертовом пространстве следили, затаив дыхание, за крестом Коха и борьбой под ковром Серпиньского.
Для непосвященных в теории детерминированного хаоса и фракталов отсылаю к Википедии. Немного фантастические, но очень реалистичные математические картины построены по изячным математическим формулам.
Потрясённая, с присущим ей девичьим воображением и любопытством, девушка искренне, но с трудом, следовала за моей бешено развивающейся логикой трагедии решения задачи.
Что там Шекспир!
Я и сам не знал порой к какому концу я приведу её.
Серебрата, бедная девочка, в течение нескольких минут после таких занятий всё забывала.
Словно урока и не было.
Но у неё оставался чудесный непривычный осадок загадочности, схожий с запахами сухой ромашки и конопли.
Для Серебраты я постепенно становился таинственным проповедником внезапно открывшегося для души ребенка волшебного мира, где властвовал холодный гений алгебры.
Через неделю я познакомился с папой Серебраты. Звали его Феликсом.
Все в Доме называли его только по имени.
«Феликс едет. Феликс решил.. У Феликса болит голова.. Феликсу надо погладить брюки…».
Папа Феликс для своих лет необычайно молодо выглядел, был в хорошей спортивной форме, по-рублевски накаченным, с волчьими воровскими повадками.
Феликс был разносторонне развитым интеллектуалом: любил гонять на бешеной скорости на желтом спортивном «Порше», любил летать в облаках Подмосковья на своем маленьком военном истребителе Фантоме, и, как водится у людей рисковых профессий, — любил менять каждую неделю прыщавых коротко юбчатых пацанок.
Кроме того, Феликс владел сетью банков, клиник, имел множество автосалонов, выпускал гламурный журнал «Мастер и Маргарита», был владельцем кирпичного завода под Ржевом, цеха которого теснились на площади в несколько футбольных полей.
Феликс имел кучу долгов, которые отбивали у него вкус к жизни.
Феликс — мой одногодка и закончил тот же университет, что и я. То есть был нормальным парнем.
В дальнейшем из разговора с ним я узнал, что он, бывший инженер-физик и сын своего, в штатском, отца, курирует закрытые, военные предприятия и делает отличный бизнес.
Мои занятия по математике продвигались успешно.
Мы с Серебратой, наконец, перешли от высшего математического анализа к усвоению непростых арифметических операций.
До ЕГЭ — оставалось полтора месяца.
Я предпринял ряд виртуозных ходов.
Перед симпатичной домоуправительницей Ольгой я поставил ультиматум. Для успеха дела Серебрата должна со мной заниматься или «долбить» математику по четыре часа каждый день без перерыва, невзирая на субботу и воскресенье.
Я еще студентом подметил, что непрерывность занятий делает чудеса в голове.
Что там происходит с сетью нейронов и серой жидкостью наука не знает до конца.
Но я замечал лично, как студент-двоечник среди пьяной компании студентов в «общаге», вооружившись хорошим конспектом лекций, взятым у своей красивой подруги, изучал лекции за сутки (без перерыва на еду) и успешно сдавал экзамен на хорошо и отлично. Помню наш сокурсник Дима Могилевский нам с Андреем Павловым рассказывал:
«Экзамен что! Фигня!
От учёбы отвлекают девчата.
Кинешь бывало палочку и снова за конспект лекций!»
Чтобы вовлечь в губительный процесс освоения материала Серебрату я придавал числам некую половую жизнь.
Так отрицательные целые числа типа -1, -2, -3 и т. д. являлись у меня, естественно, мальчиками. Они были вонючи и неаккуратно подстрижены.
Положительные числа +1,+2,+3 и т. д. являлись, соответственно, девочками.
Эти цифры благоухали и были романтически красивы.
В результате операций сложения, вычитания и умножения отрицательных и положительных чисел рождались
дети-числа.
Если, конечно, родители-числа не были лесбиянками, то есть оба положительные, или геями, то есть оба отрицательными числами.
Если мама преобладала над папой,
например,
+5—3=+2,
то рождалась
милая девочка (+2),
а если наоборот, например
— 5+3=-2, то рождался вонючий мальчик (-2).
При операции сложения с одинаковыми числами, например,
+5—5=0
дети-числа не рождались.
Я объяснял такой парадокс, что папа-число или мама-число
при совершении полового числового акта использовали противозачаточные средства, тем самым нарушали закон природы.
Процесс половой игру с числами взбудоражил Серебрату и она начала делать головокружительные успехи в алгебре.
При вдалбливании в девичью неразвращенную голову сложного понятия
производной функции в точке,
я усложнял драму полов и переходил на животный мир.
Описывал вот такую картину спаривания из семейства хоботовых.
«Функция — это большой розовый слон,» -говорил я и при этом рисовал большого индийского слона на листе бумаги с осями координат x и y, а Серебрата старательно его закрашивала розовым фломастером.
«Касательная — это подруга розового слона или мама», — продолжал я, и при этом энергично проводил большую прямую линию, которая касалась бока слона только в одной точке.
— «Но, что же такое производная?» -недоумевала Серебрата.
«А производная -это маленький розовенький слонёнок», -говорил я и вычерчивал на графике маленького слоника.
«Я все поняла», — хлопала в ладоши Серебрата:
— «Папа розовый слон-функция трахнул маму розовую слониху-касательную и в результате у них родился маленький слонёнок — ПРОИЗВОДНАЯ» — с детской любовью к слонам вздыхала она, и при этом закрашивала розового слоника.
Мои занятия продвигались и никто не предполагал, что вскоре я
буду участником трагедии.
После знакомства с Феликсом и Серебратой меня начали одолевать два вопроса, на которые я не мог найти ответы.
Первый вопрос. Почему Серебрата, имея отличные успехи в литературе, музыке и прочем, в области математики до моего знакомства с ней была нуликом?
Второй вопрос. Как удалось Феликсу моему одногодке и сокурснику по
университету, вести сейчас такой вот богемный образ жизни, а я должен прислуживать ему, как лакей.
ЧАСТЬ 3
На первый вопрос я очень скоро нашел ответ.
В просторной гостиной, где проходили занятия, стену закрывал натянутый холст. По размерам он мог соперничать с панорамой Обороны Севастополя профессора класса батальной живописи Франца Алексеевича Рубо.
Явно маститый художник на висевшем холсте изобразил обряд венчания в православной церкви.
Как сейчас в памяти встает перед моими глазами чудотворное полотно: бело-серые и голубоватые краски создают полумрак. Откуда-то сверху, через лукообразные прорези бойниц в высоченном куполе церкви струится дымка бело-голубоватого света. Участники обряда венчания, располагающиеся рядом с алтарем, становятся волшебными адептами таинства.
Их много. Главный персонаж, православный священник, стоит слева в бело-серебряном облачении. Вступающие в небесный союз Мама и Папа Серебраты расположены на главном плане. У мамы можно заметить животик. Как объяснила моя ученица, «мама была беременной и я, Серебрата, находилась там.. у нее в «животике».
На втором плане, позади молодых, держась за руку тети Серебраты стояла Ирина, сестра Серебраты, маленькая красивенькая девочка лет десяти в кисейном белом нарядном платьице. За ней, совсем близко размещались, по словам Серебраты, её дедушка — бравый мужчина лет 60-ти в лиловом костюме и статная бабушка, а далее многочисленные родственники и друзья.
Лица и костюмы персонажей картины были мастерски выписаны. В духе кисти Верещагина. Видно, что мастер живописец трудился над полотном долго!
Картина меня насторожила. Но не взволновала, так как я не являюсь поклонником классической живописной манеры. За изысканной формой в картине чувствовалась некая фальшь, которую смог подсознательно уловить даровитый художник.
В картине была загадка.
Что она означает?
Только обряд? Только то, что семейство верило и почитало Православную Церковь?
Или что-то еще?
Мне не хватало информации, чтобы проникнуть в семейную тайну.
Художник выбрал трогательный момент, когда папа Феликс целует крест священника.
Может быть, гигантское по габаритам полотно — некий символ?
После изучения картины и кратких моих вопросов — Серебрата приоткрыла мне семейную тайну.
Оказывается, папа Феликс, когда Серебрате исполнилось 13 лет, порвал союз, скрепленный на небесах и развелся с благоверной. Но не обрел второй семьи.
Хотя у него и появилась новая дочка от новой подруги.
Серебрата рассказывала: «В семье был большой скандал, Феликса все отговаривали официально по закону оформлять развод.
Но он был неумолим…»
Видимо, любовь его захлестнула тогда целиком, и он потерял разум.
Маме Серебраты после развода пришлось уйти из дома, забрать дочку Ирину,
а Серебрата осталась у папы Феликса.
Маме отвалили денег, построили новенький шикарный домик и открыли какой-то модельный бизнес, но женщина никак не могла успокоиться из-за разрыва. Сначала тихо спивалась дома, а затем, как говорит молва, увлеклась священными писаниями, и собиралась в монастырь.
Первая Загадка Серебраты постепенно раскрывалась. Именно психологический взрыв в сознании ребенка. Взрыв, который пришёлся у неё на переходной возраст, так губительно подействовал на её душу!
Реакция на острую душевную боль, причинённую разрывом супружеских отношений между любимыми родителями, проявилась в потере математических навыков в алгебре и ослаблении способности к абстрактному мышлению. Я именно такое развитие событий или нечто подобное предполагал ранее.
Поэтому моя, до того выстроенная схема преподавания, была правильной и надежной.
Но оставалась вторая Загадка: почему Феликс, такой богемный бизнесмен, а я…?
Эта вторая нераскрытая тайна мучила, когда я в перерыве
между занятиями спускался в подвал к гигантскому бассейну во дворце. Спускался, чтобы прогуляться, подышать морским воздухом и насладиться шумом рукотворной водной стихии.
Фонтаны, брызги пенящейся в голубом свете софитов воды источали невероятные звуки, которые предельно остро оттачивали мысль.
Я начинал беситься. В моей голове рождались мысли левого толка. Социальный барьер между мной и Феликсом был непреодолимо высок.
То я в порыве безумства и неразрешенных проблем хотел взорвать Дом, то захватить в заложники Серебрату и выдвинуть какие-то требования не повинному ни в чем миру. Или протащить в Дом мешок с баллончиками синтетических красок и «разхуиффитить» фасад и внутренние стены этого циклопического жилища любимыми стильными ГРАФФИТИ.
Наверное, в итоге, не в силах разрешить вторую задачу, я бы бросился в струи водопада бассейна и утонул или попал бы в психушку с расстроенной в конец психикой, если бы не одна случайная встреча.
Иногда, в перерывах, я поднимался на второй этаж Дома и разглядывал рисунки
и живопись, украшающие стены.
На одной из них я с удовольствием разглядывал тонкий, руки Энгра рисунок головы девушки. Лицо, волосы и шея изящно были выписаны серебряным карандашом.
«Подлинник!» — услышал я за спиной скрипящий голос. -«Мы два года тому назад вывезли его из Парижа. Вам нравится? Я вижу Вы знаток».
Я обернулся. Из угла зала на середину коридора выезжал старикашка в белых меховых тапочках, скользя на них, как на лыжах, по английскому старинному дубовому паркету.
На его голове была странная белая домашняя шапочка.
Он был одет в черные брюки и коричневую курточку.
«Мы Вам доверяем,» — заскрипел жёлтолицый, похожий на живую мумию, старичок, обращаясь ко мне,
— «Серебрата прогнала до Вас уже 15 репетиторов!»
Я, пришёл в себя, рассказал ему о методах подготовки Серебраты к экзамену, поругал для приличия ЕГЭ, поделился замечаниями об исключительном легком стиле старых французских рисовальщиков, писавших серебром на пергаменте.
Старичок почмокал утвердительно и далее предложил мне:
— «Хотите взглянуть на мои литературно-исторические мемуары в 10 томах? Они имеют сейчас для нашей России особо важное значение».
Только сейчас я обратил внимание, что на лацкане его коричневой куртки блестит значок-«поплавок».
Я пригляделся.
Да это никак «Маленькие Щит и Меч»!?
Прославленный логотип чудесной организации.
— Бог ты мой! А дедушка-то с фантазией! -подумал я.
Мы дедушкой прошли в соседний зал и уселись на диван, обтянутый долматинской кожей.
Он подошёл к книжному дубовому старинному шкафу и бережно достал из него тома мемуаров.
Страницы книг дышали свежей типографской краской, а цвет обложек отдавал темной синевой неба.
«Специалисты плаща и кинжала подобрали колер обложек в тон с основным цветом элегантных фуражек организации» — пробовал мысленно язвить я в страшном волнении, не веря собственным глазам!
Я открыл первый том. Прочел название на обложке книги: «История России и роль КГБ и ФСБ в формировании российской государственности». Автор: И. В. Широков (дедушка Серебраты). Я стал листать опус и увидел на первой странице книги черно-белую фотографию Феликса Эдмундовича Дзержинского, а на второй — цветное фото моего старичка, только на фото он был в форме генерал-лейтенанта ФСБ.
ЧАСТЬ 4
В то мгновение я понял загадку семьи.
Боже мой, в какую грязную историю я вляпался. Сына старикашки-чекиста звали именно Феликсом. У них в комитете или «конторе» есть такая религиозная традиция — сыновей называть в честь главного божества — Дзержинского Феликса Эдмундовича — именно Феликсами, а дочерей и внучек — Серебратами или Златами. Продолжал выстраивать логику мой математический мозг.
Да, здесь есть что-то мистическое.
Феликс Эдмундович владеет Златой-Серебратой.
Я решил вторую задачу. Наконец, я понял, как в России рождаются финансовые короли.
Всё предопределено великим Чекистом, портреты и статую которого адепты оберегают и хранят, как священный талисман. Сто лет.
Ребята клуба или рыцарского ордена создали фетиш, как масоны, и жрецы веруют.
Для России — то рок.
Злой, злой Орден — Орден Феликса.
К личности Феликса Эдмундовича в юности я питал симпатии, как чистому человеку с железной волей и горячим сердцем, выкованного по прототипу с Рахметова в романе Чернышевского «Что делать?».
Но рыцари надругались святым образом и превратили в фетиш и связали его со златом.
Перед моими глазами снова всплыла гостиная, картина «Обряд венчания». Я вспомнил, что для сцены в картине художник выбрал именно момент, когда Феликс-папа целует крест священника.
Я вообразил на месте священника Феликса Эдмундовича Дзержинского в длиной, грубой шинели мышиного цвета, целующего тот крест. Начало тошнить, я продолжал сидеть на кожаном диване и вглядываться в дряблое, в бубонах и пигментных пятнах сморщенное лицо чекиста, дедушки Серебраты.
Передо мной пронеслась жизнь и жизнь моих прародителей.
Я вспомнил деда, Василия Николаевича. В 1943-ем на фронте трибунал приговорил его к расстрелу. За то, что он ударил наотмашь мощной рукой батальонного комиссара. Дед не стерпел насмешки перед боем. Внезапный вечерний прорыв фашистских танков под Великими Луками отменил приговор. Деда вернули в строй. Он был отличным наводчиком-артиллеристом. Они тогда в бою выбили пять фашистских танков. Его контузило. Он попал на один день в плен к немцам вместе с товарищами. Пленные лежали в блиндаже, высунув наружу ноги, а немцы ходили по их ногам в окопе, месили грязь. Ночью Василий с двумя солдатами бежали к своим. Третий струсил, остался. Они добежали до своих окопов. Деда простили, ему повезло. Его начальник погиб в бою. Потом моего деда отправили в госпиталь в Казань.
Я вспомнил, как в 1949-м, другого деда, Анатолия Васильевича доставили на Лубянку. Он родом из Балашова, городка Саратовской области, жил с 30-х годов на Арбате в угловом сером доме на 4 этаже. На него донесли. Анатолия Васильевича пробовали сломать к сотрудничеству с МГБ. Ему предъявили фото, «заявы» сослуживцев по работе. На него зло орал жирный майор МГБ:
«Да мы тебя в Магадане сгноим. Землю будешь жрать!»
Анатолий не сломался! Он был фронтовиком лейтенантом связи. В 41-м оборонял Москву. А в 45-м брал Кенигсберг. Он не был сломлен, но лишился передних зубов.
Я вспомнил, как в 1965 году, в мурманском лагере моего дядю Николая Васильевича. Как его гнали конвойные с собаками босым по снегу нескольких часов, за то, что он плюнул в рожу зам. начальника отряда. Николая долго били. Лагерь взбунтовался. Николай остался жив. Его уважали. В морге, когда я его хоронил, дожил дядя до глубокой старости, я увидел, на его коленях и плечах синие звезды татуировок.
Я вспомнил лихие девяностые. Бандитские наезды. Как домодедовская братва однажды ночью вывезла меня в лес. Дали лопату. Я молча копал могилу, а на меня были наведены черные стволы. Они усмехались — мерзкие морды бритоголовых деревенских парней.
Я вспомнил, как в Питере головную компанию «Эко-Балт», директором которой был отважный человек Павел Капыш, сын адмирала и казак в душе, крепко прижали бандиты. Тогда Капыш сменил крышу с бандитской на «конторскую». Я наблюдал, как офицеры КГБ в офисе старинного дома с колоннами на Клинской, 5 в Санкт-Петербурге на чердаке устанавливали станковый пулемет Калашникова, несли ленты, ящик с гранатами Ф-6. На всякий случай привезли гранатометы «мухи». Удалось отбиться от бандитов. Но прошло несколько лет и джип Капыша расстреляли на перекрестке выстрелами из «мух» в центре Санкт- Петербурга. Почитайте сводки тех лет. Первый выстрел гранатомёта разбил бронированную дверь авто. Вторым выстрелом из «мухи» Павлу Капышу оторвало обе ноги и он скончался в больнице.
Я очнулся от этих своих воспоминаний. Рядом сидел старичок что-то подчеркивал синим карандашом в синей книжке.
Я понял, что передо мной не дедушка Серебраты — а мой враг, мой кровный враг, враг моих друзей и близких, их ограбивший и убивший, отнявший у меня нечто святое, оккупировавший со своими Рыцарями «Меча и Щита» мою страну.
Я резко встал с дивана, и не попрощавшись с дедом, бормотавшим что-то себе под нос, пошел вниз.
Выходя из Дома, я бросил Ольге:
— «Завтра необходимо организовать показательное выступление — занятие Серебраты по математике — и пригласить на это мероприятие, непременно, папу Феликса, дедушку, бабушку, тетю, и как можно больше людей — можно из обслуживающего персонала — поваров, электриков, водителей»…
— «Ну, Вы знаете — Серебрата должна преодолеть страх перед публикой..»
Ольга многозначительно кивнула и подала мне мой черный шлем.
До экзамена ЕГЭ оставалась всего пять дней.
Когда я ехал на байке, руки у меня тряслись от волнения.
Я чуть не сшиб постового гаишника..
На другой день, утром я вынул из книги последние 1000 долларов, сунул их в карман косухи и поехал на черкизовский рынок.
Я долго бродил по рынку и искал то, что мне будет необходимо сегодня.
Наконец, среди толчеи и шума я нашел знакомого, Павла — торговца старыми антикварными вещицами и барахлом. Он меня долго недоверчиво расспрашивал. Отговаривал. Но в конце концов выдал мне то, что я искал.
Я обменял товар на деньги.
Он только спросил «Зачем тебе такой большой
экземпляр? Впрочем, это не мое дело!» -пожелал удачи и завернул товар в газету.
Днем я приехал во Дворе к Серебрате. Прошел в гостиную.
Все были в сборе.
Там в гостиной находились: папа Феликс в костюме-тройке, дедушка в парадной форме Иван Васильевич генерал-лейтенанта, бабушка в сиреневом строгом платье с перламутровой брошью, домоуправительница Ольга в брючном элегантном костюме, вторая управительница, миловидная украинка Елена в сиреневом легкомысленном сарафане, строгая, в очках и в черном, учительница Зоя Васильевна из гимназии, где училась Серебрата, кухарка Настя в белом халате, повар-татарин Тихомир в белом колпаке и фартуке, электрик — туляк Кузьмич в засаленной гимнастерке, цветочницы Маша, Света и Люба, женщины полусредних лет в синих рабочих халатах, четыре русских водителя в спортивных костюмах и кожанках, прапоры — неразговорчивый угрюмый Вадим и молчаливый Сергей, три охранника Петр, Валера и Сергей в штатских двубортных добротных костюмах, в белоснежных рубашках с галстуками и еще много одетых в серое людей из обслуги бассейна.
Серебрата вошла в гостиную сияющая. На ней было розовое легкое полупрозрачное платье, чуть скрывающее майские девичьи коленки… Она не стала присаживаться, а подошла к школьной, большой доске и ждала моего сигнала.
Я оглядел строгим взглядом компанию, и попросил у Ольги, чтобы рабочие внесли высокую стремянку и поставили её справа у стены рядом с картиной «Обряда венчания»…
Ольга всегда чувствовала во мне актера, этакого выдумщика, и поэтому
стремянка через пять минут уже была внесена и поставлена на указанное мной место возле картины.
Я подал знак Серебрате и экзамен начался.
Как и было заранее оговорено, Серебрата подошла к большому столу, где лежали экзаменационные
билеты по математике, взяла один билет, подумала… и стала писать, сразу на школьной доске мелом решение первой задачи, затем второй и т. д.
Через тридцать минут волнение в зале успокоилось.
Серебрата написала на школьной доске все решения первой и второй частей вопросов билета.
Строгая учительница гимназии Зоя Васильевна подошла к доске и долго всматривалась в решения четырнадцати алгебраических задач, а затем недовольно подошла и обратилась к папе Феликсу и сказала ломающимся голосом:
— «Я должна, к моему сожалению, признать, что все задачи, кроме одной, решены правильно! Для меня это просто шок! Злата никогда не умела даже складывать простые числа!»
И учительница гимназии полезла в сумочку искать валидол.
Папа Феликс и Иван Васильевич и бабушка улыбались.
Время пришло.
Я поднялся по ступенькам стремянки на середину лестницы и громко сказал:
«Внимание! Сейчас я Вам сообщу еще одну новость!»
Все сразу в зале задрали головы и смотрели на меня, стоящего на верхотуре стремянки.
Зрителям казалось, что спектакль с экзаменом продолжается.
Я не спеша вынул из кармана косухи лист бумаги и зачитал свой МАНИФЕСТ:
«Я, Александр Барковъ, заявляю:
1.Настоящим учреждаю и создаю партию большевиков-революционеров и
объявляю себя ее Председателем.
2.Наша партия начинает БОРЬБУ с оккупационным режимом
3. Мы разворачиваем борьбу за ВОЛЮ, РАВЕНСТВО, СВОБОДУ.
4. Главным и единственным требованием нашей партии является…»
Я дочитал МАНИФЕСТ, подготовленный мною этот ночью, и продолжил громко, все замерли и хотели продолжения
…Большая картина «Обряд венчания в Церкви» находилась за моей спиной. Толпа молчала…
Я громко сказал:
«А сейчас я совершу первый АКТ БОРЬБЫ. Акт, который противен
мне, как художнику и искренне верящему человеку. Акт — остро ранящий мое сердце!»
Тут я быстро достал из левого кармана объемистый газетный сверток — тот, что передал мне антиквариат-старьевщик… Развернул газету.
И сделал быстрое движение.
В руках у меня была большая складная опасная БРИТВА.
Та — что входила в набор цирюльника мужской парикмахерской. Та бритва, которая всегда была очень острая и очень опасная!…
Я раскрыл лезвие.
Лезвие улыбнулось мне тонким смертельным хромированным оскалом.
Я быстро поднялся по ступенькам стремянки на самый верх — и начал быстро, опускаясь со ступеньки на ступеньку — вниз, резать по диагонали, слева направо — к полу полотно картины!
Картина сухо скрежетала, вопила, но распадалась на две половины под напором ОПАСНОЙ штучки.
Публика молчала.
Только Дед-Чекист закричал и двинулся ко мне к картине:
«Стой! Остановите его!
Это… Святое…..Святое.. Свя…»
И, не дойдя до картины ровно один метр, упал на пол, захрипел… замер, …тело обмякло.
Публика не шелохнулась.
Феликс почернел.
Злата Серебрата стояла и неопределенно чему-то улыбалась.
Ей, по-моему, продолжение экзамена нравилось.
Я, не обращая внимания на публику, продолжил мой Акт.
Дорезав живописное полотно до правого нижнего края, я быстро передвинул стремянку и, стремительно скользнул по ней вверх, стал, в припадке вдохновенья, резать ОПАСНОЙ подругой, лезвием, «ОБРЯД В ЦЕРКВИ» с правого верхнего края по диагонали, с быстротой молнии спускаясь вниз.
Я исполнил долг.
К Деду-чекисту подбежала седая бабуля, склонилась над телом старика, без дыхания, и начала реветь на его груди, обливая слезами китель, усыпанный правительственными наградами.
Глядя на эту сцену, мой изуверский мозг отметил:
«Картина — Кузьма Петров-Водкин «Смерть Чекиста в бою».
Публика не шелохнулась и чего-то ждала.
Может быть, первых аплодисментов?
И только тогда, Феликс, стоявший у открытого окна, взревел по-волчьи, обращаясь к охране:
— «Взять его!»
Ко мне бросились охранники, повалили меня на дубовый паркет и начали методично бить ногами.
Но били так… для приличия — не сильно.
Я знал, охранники и обслуживающий персонал испытывал лютую ненависть к этому Дому -Дворцу,
к семье, к Деду-Чекисту и Феликсу.
Они молчали — народ всегда безмолвствует.
Но многие переживали за меня.
Когда меня били, я повернул голову к расхристанной в клочья, изрезанной живописной картине «Обряд в Церкви» — куски материи с толстыми сухими слоями масляных красок трепетали и колыхались на майском ветру, который дул из окна. Я увидел за развивающимися полотнами-стягами, где-то в глубине
ОГОНЬ и ПЛАМЯ.
Меня охватила радость.
Далее я был доставлен в СИЗО, а оттуда — в Бутырку…
Следователи на меня орали, и били уже больно, угрожали.
Но я видел перед собой ОГОНЬ и ПЛАМЯ.
Меня как-то спросили, какие слова последние скажешь во время расстрела. Я ответил зло: «Перед расстрелом надо обязательно отоспаться, а слова — пустое.» Гениальный любимый мой художник Козьма Сергеевич Петров-Водкин (1878—1939) опередил время. Картина «Смерть комиссара.«1927год.
Крестили Петрова-Водкина и нарекли Косьмой (или Кузьмой) в Хвалынске в церкви Воздвижения Честнаго и Животворящего Креста Господня, где позже он венчался со своей женой-француженкой, которую звали Мара, и где в знак признательности родному храму сделал стенную роспись (Христос на Голгофе). Так что наречен Косьмой — а в миру звали Кузьма…
ЭПИЛОГ
Конец истории такой.
Дедушка умер в день моего Акта. Не довезли его до реанимации. Говорили — что-то с сердцем. Старость…
Серебрата сдала экзамен ЕГЭ по математике через пять дней — в первых числах июня, решив необходимое число задач, и поступила в Финансовую Академию при Президенте РФ.
Поступила сама, в силу своего девичьего максимализма — не воспользовалась папиными связями…
Прошли годы.
Феликс после моего Акта запил… окончательно разорился и сбежал в Черногорию, где работает пилотом частного почтового самолёта…
Серебрата, как я узнал недавно, переехала жить в Москву, работает бухгалтером в какой-то небольшой фирме.
Пишет отчеты.
Так что мои занятия по математике ей пригодились.
А я — что!
Мне везет!
Вышел недавно из Бутырки на свободу по амнистии.
Собираю партию большевиков-революционеров.