KEEP YOUR TEMPER!
В сказках Льюиса Кэрролла фантастическое повествование о девочке Алисе всё же не отрывается от действительности. Так, например, в эпизоде путешествия Алисы в поезде по клеткам Зазеркалья, Кэрролл пишет, что хор пассажиров кричит: «Знаешь, сколько там стоит земля? Тысяча фунтов – один дюйм!». И в этом эпизоде, и в эпизоде со стоимостью ''паравозных колечек'' Льюис Кэрролл не более ''алгебраичен'' (выражение Н. Демуровой), нежели любимый им Чарлз Диккенс. Вспомним хотя бы «Холодный дом» , «Домби и сын» и прочие произведения Диккенса, с которым у Кэрролла обнаруживается немало точек соприкосновения. Мы легко воспроизведём в памяти образ бессмертного Домби, для которого высшим мерилом всего были деньги. В отличие от Кэрролла, Диккенс погружён в реальность с тем, чтобы по-своему воссоздать её в своих романах. Кэрролл же, хотя и непрочно привязан к реалиям своего времени, все же не отрывается от них. Чарлз Диккенс, кстати, написал совершенно замечательную «Историю Англии для детей», на страницах которой поклонники писателя без труда узнают «мягкий диккенсовский юмор и чуть ироничную манеру повествования». «История Англии для детей» печаталась в журнале Диккенса «Домашнее чтение». В 1853 году вышло отдельное издание, которое затем неоднократно переиздавалось в разных странах полностью или с сокращениями.
William IV. succeeded George IV. In the year 1830, and reigned seven years. Queen Victoria, his niece, the only child of the Duke of Kent, the fouth son of George III, came to the throne on June 20, 1837. She was married to Prince Albert of Saxe-Gotha on February 10, 1840. She is very good and much beloved. So I end, like the crier, with God Save the Queen! – «Георгу IV в 1830 году наследовал король Вильгельм IV, но процарствовал он всего семь лет. Королева Виктория, его племянница, единственный ребёнок герцога Кентского, четвёртого сына Георга III, взошла на престол 20 июня 1837 года. 10 февраля она сочеталась браком с принцем Саксен-Готским Альбертом. Она очень добра и любима в Англии, и потому я закончу, точно герольд, воскликнув: «Боже, храни Королеву!», - так завершается изложение «Истории Англии для детей», составленное Диккенсом, который, как и Кэрролл, был современником королевы Виктории и, т.о. застал знаменитую и весьма длительную эпоху викторианства, считавшуюся эпохой пуританских запретов и строгостей. В конце XX века некий американец намеревался спровоцировать сенсацию, выпустив книгу, в коей пытался доказать, что «Алису в Стране чудес» написал не Льюис Кэрролл, а сама Королева Виктория!..
В викторианскую эпоху такие выходки были возмутительны и наказуемы. Однако иные излишне строгие пуританские ограничения бывали преодолимы. Когда Чарлз Лютвидж ( Латвидж) Доджсон окончил университетский курс, ему вскоре был предложен пост ''стипендиата'' в Крайст Чёрч. Это значило то, что он мог рассчитывать на скромную пожизненную ''стипендию'', т.е. содержание, позволявшее ему заниматься богословием и наукой. При этом предоставлялась квартира, право пользования библиотекой и пр. При желании стипендиаты могли пополнять свои доходы чтением лекций. Согласно действовавшему в те годы университетскому уставу, стипендиат принимал духовное звание и давал обет безбрачия. Доджсон-младший долго раздумывал и беседовал по данному поводу с отцом и епископом Оксфордском Сэмюэлем Уильерфорсом, заверившим его, что названные запреты относятся лишь к священникам. Поэтому Доджсон-младший и был, по его просьбе рукоположен лишь в диаконы, что являлось первым промежуточным звеном. Диакон, или младший священник, мог при желании читать проповеди, помогать во время службы, но не вёл работы в приходе. Изменение университетского устава в 1866 году избавило Доджсона от существенных препятствий в достижении своих жизненных целей.
Поскольку мы уже неоднократно упоминали Гилберта Кита Честертона, очень высоко ценившего ''интеллектуальный'' юмор Льюиса Кэрролла, то заметим, что о самом Честертоне говорят: он «остров не только раскатистого хохота, язвительной насмешки, самоиронии (часто вынужденной), не только остров верности друзьям, и мужества, но г л а в н о е – остров в е р ы». «На бесконечные, как Тридцатилетняя война, устные и печатные перепалки о ''наивности'' веры и ''рационализме'' атеизма, Честертон ответил одной мощной книгой, единым стройным монологом о том, что конечная цель человека – познание истинной и духовной свободы с помощью Христа, Который и есть Духовная Свобода»(М. Маргулис). Помимо того, что в 1900 году вышли в свет первые два сборника стихов Честертона – «Играющие старики» и «Дикий рыцарь», - публиковались его блестящие религиозно-философские эссе, такие, к примеру, как «Ортодоксия» и «Вечный человек». Честертон, разумеется, был в курсе того, что Чарлз Лютвидж Доджсон (впоследствии всеми любимый писатель Льюис Кэрролл) уже в те ранние годы ''высокой церкви'' не мог полностью принять её чрезмерно строгие доктрины, ограничивающие человеческую свободу (для Кэрролла – творческую, что наиболее важно).
Честертон говорит о своей книге «Вечный человек», что она задумана «сродни приёму, именуемому ''приведением к нелепости''. Даётся понять, что, принимая тезис рационалиста, мы неизбежно придём к даже более иррациональным выводам, чем наши собственные суждения, - но чтобы в этом убедиться, мы должны на время принять этот тезис». Бросая интеллектуальный вызов своему рационалистическому, механическому веку, Честертон иронически относится к ''обманчивой атмосфере всепознаваемости'', воцарившейся в Европе, кажется, со времён Французской революции. Франц Кафка говорил о Честертоне, что «иногда кажется, будто он и впрямь обрёл земной рай». А ещё один выдающийся христианский писатель Англии - Клайв Льюис - отозвался о Честертоне так: «Критиков, которым кажется, будто Честертон жонглировал парадоксами ради парадоксов, я могу в лучшем случае пожалеть, принять их точку зрения я не способен». Именно парадоксальность мышления и виртуозная лёгкость изложения весьма сложных понятий веры и науки, роднит Честертона с Кэрроллом. Однако, следует заметить, что nonsense, используемый Льюисом как беспроигрышный приём повествования, зачастую не столь весел, как может показаться на первый взгляд. В нонсенсе неизменно присутствует тема смерти.
There was an Old Person of Gretna,
Who rushed dowwn the crater of Etna;
When they said, 'Is it hot?'
He replied, 'No it's not!'
That mendactious Old Person of Gretna.
На первый взгляд, весьма безобидный забавный лимерик Эдварда Лира о том, что некий странный старикашка сиганул в жерло кратера Этны!.. А когда у него полюбопытствовали, горячо ли там, отважный 'Old Person of Gretna' нагло солгал: ничего, ''терпимо''(видимо, провоцируя на подражание своих потенциальных последователей) - и замолк… Вспомним, как у Кэрролла старая Медуза сказала своей дочери по поводу некстати обидевшейся и убежавшей Мыши: «Ах, дорогая, пусть это послужит тебе уроком. Нужно всегда д е р ж а т ь с е б я в р у к а х!». Как выразительно пародируют эти строки из «Алисы в Стране чудес» основной приём морализаторской литературы для детей викторианского времени! У Мэри Марты Шервуд (1775-1851) в «Истории семейства Фэрчайлд» описывается, как глава семейства, желая преподать своим детям урок о необходимости «держать себя в руках», ведёт их к заброшенному саду, посреди которого стоит полуразрушенный дом… Между развалинами и лесом стояла виселица, на которой в цепях висел труп – за несколько лет скелет ещё не обнажился…Когда пришедшие в ужас дети закричали и в крайнем волнении спросили, что всё это значит, ''добропорядочный'' мистер Фэрчайлд объяснил, что на виселице казнён убийца, который сперва возненавидел, а потом убил своего брата. «Когда люди воруют, их вешают, но потом снимают, убедившись, что они мертвы; если же человек совершил убийство, его вешают в железных цепях и оставляют на виселице, пока не обнажился скелет…».
The wren, the wren, the king of all birds,
On Sait Stephen's day was caught in the furze,
Up with the kettle and down with the pot,
And give us our answer and let us be gone.
Текст этой детской песенки из 'Mother Goose Rhymes' ( «Стихов Матушки Гусыни») говорит нам о старинных традициях Британских островов, где 26 декабря в день св. Стефана охотились на вьюрков, а затем ходили по домам, неся убитого вьюрка на ветке, украшенной яркими лентами, и славили хозяев. Хозяин, убедившись, что убитая птица действительно вьюрок, выносил поющим деньги или угощение. Существует предание, согласно которому первых христианских миссионеров на Британских островах рассердило то почитание, которое языческие жрецы оказывали вьюрку ('the king of all birds' - ''королю всех птиц''). Они приказали населению убивать вьюрков утром на Рождество. Позже эту охоту перенесли на утро следующего дня, 26 декабря. Джейкоб Бьюлер (Beuler), автор популярных стишков-попевок, написал шуточную песенку, поводом к которой послужил принятый в 1822 Закон о предотвращении жестокости по отношению к животным. В этой песенке упоминается Ричард Мартин ('Humanity' Martin) – один из основателей Королевского общества предотвращения жестокости по отношению к животным. «If I had a donkey that wouldn't go, / Would I beat him? Oh no, no. / I'd put him in the barn and give him some corn, / The best little donkey that ever was born.» - эти строки были хорошо известны к началу XIX века. В переводе на русский песенка звучит так:
Если бы ослик был у меня
Упрямый такой, что беда,
Мог бы ударить ослика я?
Нет! Ни за что! Никогда!
Я бы зерном кормил его,
Холил, держал в тепле –
Самого-самого лучшего
Ослика на земле!
Вот ещё одна старая игра. Взрослый, взяв ребёнка за руки, приподнимает его на счёт «раз-два-три», так, что тот подпрыгивает. При слове «три» он поднимает ребёнка повыше, чтобы тот мог ногами обхватить его за пояс. Произнося строчки из шуточно-игрового стихотворения, он опускает ребёнка вниз головой, затем спрашивает: «Живой или мёртвый?» Если ребёнок отвечает: «Живой», то его подтягивают в прежнее положение; если же он говорит: «Мёртвый», его опускают на пол. В одном из вариантов этой игры есть и третий выбор: «Вокруг света». Тогда ребёнка крутят, держа за руки. Игру сопровождают слова песенки: «American jump, American jumpm, / One-two-three. / Under the water, under the sea, / Catching fishes for my tea, / - Dead or alive?»… У любого народа есть подобные забавы. Однако приведём ещё один пример ''морально-нравоучительной'' прозы М. М. Шервуд, которая знакомит своих маленьких героев с идеей смерти. Всё тот же мистер Фэрчайлд ведёт детей в дом, где лежит тело умершего садовника Робертса. «Подойдя к двери, они ощутили какой-то неприятный запах, им совсем не знакомый; то был запах трупа, который пролежал уже два дня, начал разлагаться…». И глава семейства Фэрчайлд говорит своим отпрыскам: «Мои дорогие дети, теперь вы знаете, что такое смерть…», - попутно напоминая о возможном загробном спасении души несчастного садовника. У Кэрролла своя оригинальная трактовка этой темы.
Всех забавляет странное чаепитие Алисы в гостях у Шляпника и Мартовского Зайца, особенно когда эти непутёвые персонажи делают попытку засунуть Мышь-Соню в чайник. Истоки этой сценки можно также найти в английском фольклоре. К примеру, в стишке, начинающемся со слов «Christened in a teapot», озаглавленном «Butterfly» («Бабочка») повествуется о маленьком мотыльке, родившемся в заварочном чайнике. В старину дети часто держали бабочек, гусениц и даже маленьких зверушек(мышей, морских свинок и пр.) в старых чайниках. Бабочка родилась после того, как умерла гусеница… Вот она, тема краткости существования, мгновенности бытия!.. Ни один крупный писатель, ни один поэт не обошёл этой темы своим вниманием. У Льюиса Кэрролла такие эпизоды даны иносказательно, в парадрксальном ключе. Владимир Набоков, обративший внимание на кэрролоаские сказочные истории о девочке, попадающей в странные места , общающейся с ожившими шахматными фигурами и говорящими чудаковатым животными, - осмысляет бытие творчества в своём романе «Дар», который он написал в 1938 году. Главный герой романа совершает жизненное странствие через реальность, исполненную обманов, миражей и снов.
Однажды мы под вечер оба
стояли на старом мосту.
Скажи мне, спросил я, до гроба
запомнишь вон ласточку ту?
И ты отвечала: ещё бы!
И как мы заплакали оба,
как вскрикнула жизнь налету…
До завтра, навеки, до гроба –
однажды на старом мосту…
В романе «Дар» у этого стихотворения Годунова-Чердынцева нет заглавия, но позднее включённое в поэтические сборники Набокова, оно озаглавлено как «Ласточка». Попытка религиозного выхода из тупика набоковским героем отвергается сразу и решительно. Для него бессмысленно звучит: «Я есть дверь: кто войдёт Мною, тот спасётся, и войдёт и выйдет, и пажить найдёт» (Ин., 10, 9). Символичен финал романа: герой и героиня в предвкушении долгожданного счастья идут к дому, который уже показался на углу… И не знают, что у них нет ключа от дверей. Они остаются на пороге. Финала нет. Автору он не нужен. Набокову важно изложить в «Даре» ''художественный трактат'' о творчестве – демонстративно, с презрительным отвержением пошлого прагматизма в искусстве, декларируя''чистое беспримесное искусство''. Высмеивая рациональный прагматизм Чернышевского, Владимир Набоков высказывается в том духе, что «философия» Чернышевского поднимается через Фейербаха к энциклопедистам. С другой же стороны, прикладное гегелианство, постепенно левея, шло через того же Фейербаха к Марксу, который в своём «Святом семействе» выражается так:
. . . . . . . . . . . . . . . . . ума большого
не надобно, чтобы заметить связь
между ученьем материализма
о прирождённой склонности к добру,
о равенстве способностей людских,
способностей, которые обычно
зовутся умственными, о влиянье
на человека обстоятельств внешних,
о всемогущем опыте, о власти
привычки, воспитанья, о высоком
значении промышленности всей,
о праве нравственном на наслажденье –
и коммунизмом.
Перевожу стихами, чтобы не было так скучно». (Из романа «Дар»).
М. М. Дунаев, исследуя творчество Владимира Набокова, пишет: «Парадокс в том, что будучи духовно слепым, Набоков видел в Пушкине, Гоголе, Тютчеве и Толстом своего рода четыре краеугольных камня, на которые опирается его собственное творчество. Напряжённые духовные искания всех четырёх прошли мимо его сознания. Набоков с ненавистью отзывается о ''ленинизированной России'', не желая признть вину за той либеральной манерой мышления, наследником которой он оказался». Набоков ничтоже сумняшеся констатирует: «Раз и навсегда условимся, что Достоевский – прежде всего автор детективных романов, где каждый персонаж, представший перед нами, остаётся тем же самым до конца, неизменным в своих привычках и особенностях, и что все герои действуют в том или ином романе, как опытные шахматисты в сложной шахматной партии». Автор «Защиты Лужина» возмущён «Преступлением и наказанием»: «Убийца и блудница за чтением Священного Писания – что за вздор!..». Он рассуждает, что преступление Раскольникова «во всех омерзительных подробностях» Достоевский, мол, описал. А вот что касается Сони…Читатели ни разу не увидели, к а к она занимается своим ремеслом (не менее омерзительным, по мнению Набокова). Вот ведь какая ''несоразмерность'' повествования, заключает он.
«Набоков, конечно, не остановился бы перед подробным описанием. Он шёл к тому – к «Лолите»(1955) , а больше и некуда было идти. Всё совершенство своего таланта он употребил на поэтизацию извращения – и преуспел. Это возможно, если относиться к жизненным ситуациям как к отвлечённым шахматным композициям, - резюмирует М. М. Дунаев. – Сторонников у «Лолиты» не счесть. Тем более, что роман Набокова, как всегда, литературный шедевр. Но вот тот откровенный случай, когда красота служит дьяволу». В тридцатом году прошлого столетия Владимир Набоков публикует стихотворение «Первая любовь»: «В листве берёзовой, осиновой, / в конце аллеи у мостка, / вдруг падал свет от платья синего, / от василькового венка. // Твой образ лёгкий и блистающий / как на ладони я держу / и бабочкой неулетающей / благоговейно дорожу. // И много лет прошло, и счастливо / я прожил без тебя, а всё ж / порой я думаю опасливо: / жива ли ты и где живёшь. // Но если встретиться нежданная / судьба заставила бы нас, / меня бы, как уродство странное, / твой образ нынешний потряс. // Обиды нет неизъяснимее: / ты чуждой жизнью обросла. / Ни платья синего, ни имени / ты для меня не сберегла. //!И всё давным-давно просрочено, / и я молюсь, и ты молись, / чтоб на утоптанной обочине /мы в тусклый вечер не сошлись».
Владимир Набоков в «Лолите» поэтизирует развращённость души и плоти, что, увы, давно стало привычным в искусстве и литературе сегодняшнего дня. Но отвратительнее всего то, что Набоков поэтизирует и оправдывает и з в р а щ е н и е. И себя оправдывает – в первой же строфе стихотворения: «К а к о е с д е л а л я д у р н о е д е л о, / и я ли развратитель и злодей, / я, заставляющий мечтать мир целый / о бедной девочке моей...» (эта строфа стихотворения подражает стихотворению Бориса Пастернака, первая строка которого заимствована полностью). Как замарана душа Набокова, не нашедшая добрых и светлых чувств при воспоминании о первой своей любви, описанной в процитированном выше одноимённом стихотворениии!.. Вопреки своему любимому Пушкину автор «Лолиты» ставил искусство вне нравственности вообще. У Льва Толстого иная крайность. «Влюбленье настоящее, поэтическое только тогда, когда влюблённый не знает о различии и назначении пола»(«Философский дневник»; 5 марта 1906. Я. П.) - ?.. Фёдор Достоевский в юношеском возрасте в письме к брату Михаилу сформулировал своё творческое кредо: «Человек есть тайна. Её надо разгадать, и ежели будешь разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время…». Набоков прошёл и мимо духовности творчества Льюиса Кэрролла, у которого совершенно гениально сказано: «Тот молится хорошо, кто хорошо любит – и человека, и птицу, и зверя».
Зима 2004;; зима 2019.