Вернувшись в Москву, мы со Светой расстались. Как потом оказалось уже навсегда. Или, точнее, я потом ещё один раз с ней пересёкся, где-то через полгода. И у нас была последняя эротическая близость, после чего, я потерял с нею связь, и больше я её никогда не видел. Эта девушка бесследно исчезла из моей жизни… Так что, вернувшись из Клайпеды в Москву, я с этой «полубезумной» девушкой расстался. Светлана предложила мне отправиться с нею дальше, в её родной город Донецк. Она не хотела со мной расставаться, и даже всплакнула напоследок, а я же, жестоко-сердечный, фактически бросил её и сбежал. В Донецке у неё была большая квартира. Она оставила мне свой адрес, который был записан в одну книжку, - в сборник произведений Оскар Уайльда на английском языке. В Донецк же я к ней так никогда и не приехал…
Я продолжил жить в Москве, своей непутёвой и бездомной жизнью. Честно говоря, я тогда, после этого двухмесячного путешествия, сильно психически устал. И к тому же, в Москве у нас совсем не было места, где мы могли бы продолжить наш совместный союз. Один я ещё мог где-то там пристроиться, а с этой странной девушкой меня не очень то и хотели видеть. Это всё, конечно же, не оправдывает моего эгоизма и того, что я тогда поступил плохо. Можно сказать, поступок мой был труслив и неблагороден. Попользовался девушкой, а потом сбежал в кусты. Это, на самом деле, так и было. Мне потом стыдно было это всё вспоминать, и какая-то заноза в душе моей навсегда осталась. Можно ли было как-нибудь по-другому нам тогда расстаться? Не так грубо и жестко, и не делая больно другому человеку. Просто разойтись и остаться друзьями, без глупых страданий и слёз. И я мог ей потом написать письмо, узнать как она там, что я тоже не сделал. Видимо, то, что я бросил эту светлую девушку, это был одним из самых плохих моих поступков. Лучше бы она меня бросила, через какое-то время…
Я был тогда, помню, очень рад своему возвращению на Арбат. Всё-таки, там мне было комфортно, и я чувствовал себя «как дома», если так можно выразиться. Знакомые лица художников, с которыми можно было всегда весело поболтать о том, и о сём… Конечно же, проблем там хватало. Художники туда приходили не лясы точить, а деньги зарабатывать. Дух алчной наживы неизменно царил на этой узкой и длинной пешеходной улочке. Многие хотели не только заработать, но и прославиться, и наивно ждали своего западного мецената, который скупит все работы, и потом пригласит гениального арбатского художника к себе на Запад; поселит его жить у себя в поместье, где-нибудь в Париже, Лондоне или Нью-Йорке. Периодически по Арбату ходили известные политики и общественные деятели. Они что-то покупали в качестве сувенира или подарка своим родным, из варварской Москвы. На Арбате стояло довольно много таких вот полусумасшедших «гениев». Помню, одного самобытного художника звали «Кембридж». Он писал на больших холстах и ходил вечно пьяный; был похож на забавного злого гнома. Он носил сломанные, обмотанные изолентой очки; густые бакенбарды украшали его, опухший от пьянства, лик; рваные старые джинсы болтались на нём; он чем-то отдалённо напоминал артиста Евгения Леонова из фильма «Кин-дза-дза». Фовистические работы его заметно выделялись буйством красок, и у него, видимо, часто покупали иностранцы. Один раз даже у него приобрёл холст вице-президент США, Джордж Буш! «Кембридж» потом куда-то пропал, - мне он, почему-то, запомнился, как одна из ярких фигур того раннего Арбата.
Были и другие запоминающиеся персонажи, которых не выветрило из моей памяти тридцатилетнее временное пространство. Один художник-самоучка, примерно пятидесяти лет, имени которого я не знаю, был похож на инопланетянина с планеты «Ка-пекс». Он рисовал странные «завёрнутые» акварели и рисунки тушью, в стиле ар-брют или, по-простому говоря, в стиле «творчество душевнобольных». В основном он изображал прямосмотрящих властных женщин с какими-нибудь вазами и цветами; иногда – пейзажи со своей одинокой планеты, где всем правят жестокие женщины-амазонки. Свои работы он, видимо страдая манией преследования, не подписывал: боялся КГБ или скрывался от кого-то. Вот этот художник-инопланетянин точно провёл много лет в психушке, и не прикидывался! Возможно, по профессии он был физиком-ядерщиком, который долго проработал в каком-нибудь Арзамасе-13, а потом тихо спятил, от всех этих нейтрино и мюонов, и сбежал в Москву. Худой, тёмновласый, близорукий, со странными резкими суетливыми телодвижениями и постоянной задумчивой улыбкой. Настоящий шизофреник. Мне он всегда радовался, показывая свои последние рисунки. Видимо, я ему тоже нравился и он видел во мне брата по разуму. Разговаривать же с ним было тяжело, и мой друг архитектор Коля, всё пытался из него что-то выведать, но тот никак не раскалывался и не откровенничал.
Ещё был художник, по фамилии Назаренко, который изготавливал чудесные коллажи; в основном, используя пачки из-под советских папирос «Беломорканал»; а также, часто вставляя туда игрушечных детских солдатиков. Делал он это мастерски и с большим художественным вкусом. Работы его пользовались коммерческим спросом, и иностранцы их хорошо разбирали. Художник часто пребывал в слегка нетрезвом и в хорошем настроении; и всегда рядом с ним можно было заметить какую-нибудь очередную молодую барышню. Сам он не был москвичом и тоже, как я, скитался по разным квартиркам. Деньги у него, видимо в основном, уходили на алкоголь, сигареты и на женщин, как это и должно быть у настоящего художника. Какие-то деньги он отправлял по почте своей старушке-маме, в Витебск, откуда он приезжал в Москву. Приедет, продаст все работы, пропьёт часть денег, вернётся обратно - делать новые коллажи. Потом он тоже куда-то пропал. Мне же он тоже, почему-то, запомнился. Хотя я с ним особо и не общался. Этот художник умел рисовать и нормальные картины, но коллажи ему больше нравилось клеить. Видимо ещё и потому что, на Арбате надо было выставлять что-то небольшое, яркое и авангардное. Это в Измайловском парке стояли художники с большими солидными холстами, и там тогда был основной художественный рынок. На Арбате же, в основном, люди гуляли и веселились. Художники тут служили некой декорацией к этому каждодневному параду абсурда и глуповатой перестроечной радости.
Не могу не упомянуть и других авторов, с которыми мне тогда довелось как-то пересечься творческими судьбами. Это были молодые художники-москвичи, но, в отличие от меня, окончившие художественные вузы. В основном, они заканчивали педагогические высшие заведения. На Арбат же они выходили группками, чтобы не скучать, и чувствовать себя более защищёнными в этой многолюдной арбатской среде. Рисовали московские городские пейзажи или что-то там ещё, незатейливое и умеренно авангардное. Фамилии у них были простые и мягкозвучные: Ляпкусов, Миронычев, Тихонов, Паньков, Казаченко, Лифшиц… Все они работали на бумаге - акварелью, пастелью, гуашью. Их цветные картинки приятно украшали арбатские заборы и в остновном «уходили» на Запад. Тихий Саша Лифшиц был самый загадочный, - его картинки были самые некоммерческие, и с некой мягкой сумасшедшинкой. Он любил вставлять небольшие тексты-диалоги в свои неброские работки. Тихонова все звали «Кеша»; он был, пожалуй, самым лиричным, глубоким и задумчивым автором. Имел внешность совсем не славянскую: очень измождённое грустными мыслями аристократичное лицо и горделивый нос с горбинкой. Он любил слушать заумную английскую музыку, и в нём присутствовал некий снобистский шарм. Рядом с ним всегда присутствовал товарищ и соперник по творчеству, Миронычев: его внешность была немного деревенская, и он имел хитроватые глаза с татарским прищуром и был трезво деловит, и не витал в облаках. Они с Кешей работали в паре, и хорошо дополняли друг друга. Меланхоличный Казаченко вообще жил в своём грустном мире, и стоял как-то особняком; работы его, вероятно, были самые приятные и добросердечные. Остроумный Ляпкусов рисовал пастелью декоративные умные стильные абстрактные картинки, и очень хорошо продавался. Весёлый и длинный Паньков же любил севернорусские пейзажики с лодками, витязями и парусами изображать… Это, конечно же, не все, с кем я как-то был знаком. Были и другие, о которых я потом ещё вероятно напишу, покопавшись в своей памяти.