Походка этой несчастной женщины, что стоит в очереди за утренним кофе, в санатории, расположенном в середине снежных гор - явно от сестрички Галечки (когда та ещё могла ходить, тяжело переваливаясь и всем весом опираясь на палку - лицо, высветленное страданием, развёрнуто тебе на встречу), а голос, прикручен от полузабытой (и вдруг прянувшей из памяти) тётки, пробившей дверным ключём голову, дружбану моему - Митьке, пыльным летом, середины Брежнева - заношенных шортиков, штиблет и молочного коктейля. Манера говорить - от Серёги, тембр голоса - его же, но вот интеллект, от Самуила Шора - преподавателя истории, улетающего смиренной, губастой тенью, по тёмным корридорам всед за нами, (по теням, как по шпалам), светлым маем пробирающихся в учебный корпус, чтобы на чёрно-белом экране кабинета химии, смотреть семнадцать мгновений. Врождённый такт и смирение - от тестя моего, незабвенного Николая Константиновича...
Умение крутить баранку и одновременно трещать без умолку - от Павликова отца в момент, когда он проезжает мимо меня на своей новенькой шестёрке (мягкая подвеска), а старший его - Юрий, невзначай получает пулю в висок, в дальнем гарнизоне, по пьяной игре в русскую рулетку (мама плачет, у папы инсульт)...
Да и сам тёплый воздух, упакованный в тугие, ароматные струи, с вплетением берёзового дымка и свежести зимнего леса - от благословенных молдавских садов, от Суворовской дамбы и от городка Бендеры, с кораблём "Юрий Крымов", ошвартованным возле гостиницы "Аист", где звучит громкая музыка каждый божий вечер.
И лес мертвых ворон стоит в неоглядном тумане, не шелохнётся, и только сухие, чёрные тела падают бесконечным дождём с высоких ветвей... И ты должен идти прямо по ним, чтобы выйти, наконец, к свету.
Потому что, всё происходит в моей голове. Всё происходит, только в моей голове...
Декорации.