Аиша разбилась 4 ноября. Она выздоровела. Села в самолет.
И умерла.
Почти в годовщину смерти Макса, моего лучшего друга, моего любовника, брата моей жены.
Словить пулю в сердце среди бела дня в маленьком городке в Подмосковье – я думаю, это выходит за рамки статистики.
Умереть во цвете лет, разбившись на мотоцикле? Пожалуй, нет. Таких смертей пруд пруди.
Но разбиться на самолете, когда ты мать-одиночка, и только что выздоровела от смертельного недуга… Ребята, это жесть.
И все трое – мои самые близкие люди.
Не знаю, может быть, у меня начинался невроз. Или психоз.
Но я сказал себе: если что-то случится с Аней или Яннике, я не перенесу.
Тамара переехала ко мне.
Мы занимались бытом с особым остервенением.
Тамара сняла с окон вековые шторы и перестирала их.
Я перемыл окна, несмотря на ранние заморозки.
Она не была похожа на ребенка, который потерял мать.
Скорее, на какую-то сосредоточенную служанку.
Она готовила много еды. У нее получалось не очень.
Но зато она научилась печь, освоила плиту.
Делала это вкусно. Но мне жаль было смотреть на нее.
Никто из нас не мог особо есть.
И большая часть приготовленного в результате летела в мусоропровод…
Я не спрашивал ее об отце: ни о том, которого она так называла, ни тем более, о настоящем, о котором она ничего не знала.
Или знала? Что она, собственно, знала о нем?
Сосед, генерал, высокопоставленный чиновник… Друг ее матери...
Неужели так и не почуяла сходства… Она же у меня колдунья…
Девочка… Я не любил ее. Не хотел. Возможно, ужас от случившегося перекрыл все возможные и невозможные чакры. Сначала я спьяну лишил ее девственности. Потом, через несколько дней, на самолете разбилась ее мама.
Думаю, если бы она по какой-то дури исполнила передо мной и самый равзращенный стриптиз, у меня бы не встал.
Мы жили как брат и сестра.
Трудно, наверное, сыскать на белом свете подобную парочку: 23-летний бугай и 15-летняя прелестная девушка, с обалденными формами, живут бок о бок, но вместе не спят.
Точнее, мы спали вместе.
Происходило так. Я стелил ей в спальне. Она каждую ночь ложилась у себя. И потом – каждую именно ночь – приходила ко мне, уже спящему, и прижималась, как дитя.
Почти каждое утро я просыпался в ее объятиях, и у меня ни разу не было эрекции!
Я мог правда проснуться со стоячим. От естественных и рефлекторных причин. Тогда я спокойно уходил в туалет и делал свои дела. Но никогда больше эта девочка не была предметом моего вожделения...
Не знаю, стал ли я святым или заболел.
Возможно, я стал нигилистом, циником или аскетом, но я не задавался вопросом о том, что чувствовала она. Я заботился только о том, чтобы она была накормлена, одета, чтобы были выучены уроки… Чтобы она не забрасывала хор и занималась спортом.
Фактически я чувствовал себя ее отцом. Или опекуном...