Она по-хозяйски его оттолкнула и втиснулась в коридор с сумками (по-видимому, тяжелыми) оттягивающими руки. Он первый раз, наверное, за неделю по-настоящему обрадовался приходу какого-либо человека, и этим человеком, что еще для него чуднее, была женщина. Начал оправдываться, почему так долго не открывал, хотя Клавдия не расспрашивала, не наседала, а молча прошла на кухню и начала разгружать поклажу. Вздохов же, продолжал тарабанить быстро-быстро, и слова вылетали ранетками по крыше дома во время сильного ветра, про свое необычное состояние, летаргию, или черт знает что еще, но необычное, требующее особого внимания и рассмотрения. Отдельно заметил, как извлекались наружу продукты. Яблоки, бананы, кочан капусты, ватные огурцы (очень плохие), созревшие не с куста и закрашенные помидоры. В другой сумке оказались мясо и рыба. Картофель, похожий на булыжины у дороги. Юрий почувствовал подступившую слюну и голод, но понял: пока не выговорится, не возьмет ничего съестного. Эмоциями тоже можно питаться, пришла странная ему мысль, ну, если не питаться, то подпитываться точно. Получился каламбур. Такая игра словами обычно не нравилась Вздохову. Ему казалось, что все это идет от недостатка грамотности и воспитания, но сейчас он не заметил внутри себя раздражения, напротив, радость и какое-то возвышающее благоволение всему сущему, одушевленному и нет.
И пока он болтал без умолку, словно подгулявшая старшеклассница на первом свидании, кладовщица успела соорудить вполне аппетитный салат. Юрий же перетерпел голод. Ему хотелось рассказывать о том, о чем он передумал взаперти. Клавдия прервала его излияния.
- Тебе нужно уехать, - буркнула она.
- Прямо сейчас? Ночью? – спросил он.
- Еще можно взять билеты.
- Но ведь они найдут! Да и не выпустят меня! – вскочил с табурета и заметался по квартире ученый, сваливая на пол предметы и мебель, – Я вообще удивлен, почему за мной не идут! Почему медлят, а?
- Я их задержала.
- Ты?!
- Да!
Она сорвалась в раздражении по комнатам и стала поднимать и собирать, ставить на места, то, что он опрокинул, пока не навела идеальный порядок. Потом подошла к нему так близко, что он почувствовал ее фруктовое дыхание и вспомнил: от нее всегда исходил приятный запах, но цветами чаще.
- Ты, - зашептала, не то в гневе, не то в любовном исступлении, - думаешь один такой интересный? Можешь вызывать воду?
- Нет, - прервал ее он. Я знаю, мутантов много. И я еще слабый. Я не могу управлять своими способностями. У меня все происходит на фоне стресса, спонтанно, неосознанно.
- А я могу!
Их губы почти соприкасались, но ничего не делали для рвущегося наружу поцелуя.
- Они там до сих пор барахтаются, а нам нужно уезжать!
- Нам?
Ее губы подкрались к его уху. Юрий ничего не соображал, в полуобморочном состоянии от столь явной близости с женщиной. Опасный разговор неожиданно возбудил его. Он ощутил упругость за ширинкой брюк, хотя Клавдия ему по-прежнему не нравилась. Щекотала нервы сама ситуация.
- Неужели ты думаешь, - прошептала кладовщица, и голос ее обрел бархатность, - они не догадались и пощадят меня? Они же – обыкновены! Они будут мстить даже за то, что не умеют, как мы! Они все еще боятся нас и поэтому пытаются контролировать, а кого не могут – уничтожают.
- Но ведь уже и в Конституцию страны внесены поправки, охраняющие от произвола мутантов и мутагенов! – пролепетал, борясь с желанием сорвать с нее одежды, Вздохов.
- Дурачок! – почувствовала от него угрозу и отошла на безопасное расстояние Клавдия. – Неужели ты не усвоил: то, что прописано и происходит в реальности, имеет разную природу. Вот поэтому я и еду с тобой. Без меня ты пропадешь!
Юрий рассмеялся. И, правда, придурок! Ей надо ласки, а он разглагольствует. И смелым, широким шагом направился к той женщине, которую не любил, но она отстранила протянутые к ней руки, а легонько подтолкнула к столу, усадила на стул, пододвинула тарелку с салатом и устало, будто бы они, бог знает, сколько женаты, сказала:
- Ешь, давай.
Вздохов подчинился. Двигал челюстями, гонял глупые мысли о том, какие странности и войны полов встречаются. То он ее не хотел, теперь она его отвергла. И тысячи лет, тысячи людей влюбляются и расстаются. Ничего не изменилось. Вспомнил: недавно наблюдал за парой на скамейке. Да какая там пара! Она – школьница. Он – может постарше. Прикладывалась к нему, то головку на плечо, то на колени, и руками обовьет, так да этак. А он, ну чудо зеленое. Весь гордый, изображал из себя мужчину, а доведись защитить, или руку подать, так и сбежит, не догадается. За что таких любят?! В то время, пока Вздохов салат лопает, скольким неудачникам повезло, а у него как ничего не было, так и нет! Почувствовал горечь желчи, в нем заговорило уязвленное самолюбие. А Клавдия, упершись локтями на стол и вложив голову в ладони, ласково глядела на ученого, пока тот ел, и представляла его, наверное, своим суженым. Да, этот странный человек когда-нибудь будет принадлежать ей.
Так думают все женщины испокон веков, наблюдающие во время трапезы за своими детьми, мужьями, любовниками, отцами... Так было и так будет. Аминь!
Вздохов не заметил особого, выразительного взгляда кладовщицы. После завтрака он переключился на сборы в неизвестность и, расхаживая по квартире, машинально запихивал вещи в спортивную сумку. Путешествие скорей всего, предстоит далекое. Придется преодолеть не один кордон, прорвать не одну преграду. О предстоящих трудностях размышлял Юрий. Но где-то глубоко, точно на заднем плане сознания, думалось совсем об ином. Его мучила мысль, что с возрастом он отупел, перестал различать любовь и похоть. А ведь раньше, в более молодом возрасте и юношестве ему удавалось. И если предстояло выбирать, то выбор делался в пользу настоящего, искреннего чувства. Было же, было! Юрий никому не рассказывал, не признавался, даже от себя старался утаить, выгнать из воспоминаний, забыть. Не с профессорской дочкой, нет! Гораздо раньше, в глубоком отрочестве, когда нечто новое просыпается внутри, и это новое хочется вынуть и подарить. Но если первая любовь у него случилась позже, как Вздохов давно решил для самого себя, то каковой считать ту? Незрелой, ранешной, глупой? Пусть! Ну, как бы он хотел, чтобы она повторилась! И родинка на шее, чуть ниже мочки уха и цвет глаз совпадали у Клавдии с той девочкой. Имя у нее тоже начиналось на букву «к», но звали ее более экзотично: Ксандра. В ней преобладала кавказская южная кровь, и красивая, ровная кожа отливала бархатом на жестком ультрафиолете. Родители богачи жили в бункере, нежились в креакамерах, проводили какие-то фантастические, и по ценам, и по рецептам, процедуры, поэтому сохранились и выглядели прекрасно, ну, а единственную дочь берегли пуще своих капиталов, и конечно, готовили не для него.
«От любви, как и от смерти не уйти!» - подумал Юрий с каким-то обреченным облегчением.
Хотя где-то есть еще старые племена, которые чтут старинные верования и обычаи. Согласно им, смерть это лишь начала пути человека во Вселенной. А саму жизнь они воспринимают, точно личиночную стадию каких-нибудь насекомых. Потом следует окукливание – смерть. Когда соплеменника, будто большую бабочку заворачивают в белые одежды и под веселые песни и пляски сжигают на берегу реки. Вместе с дымом вырывается душа из савана, и вот тут-то и начинается настоящая жизнь, недоступная и непонятная всем смертным, которые еще живы. Значит, они, эти полудикие и далекие люди сумели хотя бы мысленно отказаться от смерти. Так, может, у них и любви нет? Нет! Она есть! Просто не мучительная и печальная, как у жителей западного полушария и северных широт. Она щедрая, понятная, радостная. Если любишь – люби, если нет – уходи. Но ему, отравленному всеми предыдущими философиями и заумью не понять простейших вещей. Он отравлен энергетикой всех этих юных Вертеров, погребенных под культурным слоем и литературщиной, романтикой страданий и пошлостью бытия. А ведь стоит только вспорхнуть крылом, протянуть руку, и поддастся она, из крови и плоти, женщина, по своей природе призванная любить и рожать детей.
Пока Вздохов суетился, мыслил и налаживался удрать куда-нибудь подальше, Клавдия внимательно следила, сидя на табурете за кухонным столом, где стояла посуда с остатками пищи. Неужели он ей поверил?! Ей, к которой до недавнего времени боялся или брезговал прикоснуться! А теперь готов бежать на край света, опять же, с ней и разделить печали изгнания. А ведь уходить, действительно, придется далековато! Бедный ученый еще не знает, какие испытания она ему готовит, иначе бы никогда не согласился на бегство. Для закрепления успеха и доверия, ей осталось приручить Вздохова. Интуитивно Клавдия понимала: придется действовать через постель, но ей претила сама мысль как-либо принудить к этому Юрия. Если бы именно так и произошло, то, казалось ей, очень похожая на грязь, чужеродная оболочка прилипла бы к ней, от которой не смогла бы избавиться до конца жизни. И тут же кладовщица начинала изматывающий спор сама с собой: ну, что она, в самом деле? На излете бальзаковских лет возжелала испытать любовь? Как будто ее у нее не было! Так было же! И сколько раз. Но возражала: а сейчас, нечто не похожее, необыкновенное, потому что дело заключалось не в постели и не в том, чтобы получить и получать в дальнейшем удовольствие от ухаживаний, прелюдий, ласки и мужского тела, а просто быть рядом (ах, банально) со Вздоховым. А в настоящий момент, тем более! Его наивность трогательна, стеснительность не хамская и боязливая, ждущая ответных шагов или подачки в виде флирта, одобрения к приготовлениям к сексу, типа, давай, дуй дальше, я не против, а поистине интеллигентная, искренняя. Он такой и есть! И только черствому, или малознающему Юрия человеку придет в голову оттолкнуть, не замечать на первый вид нелюдимого, часто пасмурного лицом ученого. Как Вздохову не сторониться, не опасаться людей, когда он с точки зрения обычного рядового обывателя, занимается странными исследованиями? Без поддержки частных инвесторов, фондов, государственных корпораций. В тихушку = незаконно!
И она продолжала про себя воображать о молодом мужчине бог весть чего и награждать его лестными эпитетами. Так, брезгливость считала воспитанностью, трусость -осторожностью, а обыкновенную легкомысленность за доверительность другим людям, в частности ей. Беспорядочные метания Юрия по комнатам и мечтания о нем Клавдии могли длиться до бесконечности, пока глаза их не встретились и не сказали все вместо них.
У Вздохова выросли крылья, как он и хотел, только отчего-то прямо из бровей, и они были с проседью. Кожа засветилась, зафиолетилась. И весь ученый сжался в комок, прижал к груди руки, а ноги согнул в коленях и поджал к бедрам, отпружинил от пола и медленно поплыл к женщине. Резиновая, кукольная улыбка разодрала ему лицо. Время потекло медленно, а расстояния между ними всего ничего – хорошо, если метра два теплилось. Какова Клавдия была на самом деле тогда, Юрий, отдавшись порыву, объективно рассуждать не мог, но ему она представлялась огромным цветком, на манер подсолнуха, только пожелтее, поароматнее и побольше, раскачивающимся на стройном, гибком, но крепком стебле. Вздохов медленно и величественно проплыл по комнате, набрал высоту и приземлил свои ягодицы в центр цветка на удобную круглую площадку, откуда ровными полосками расходились нежные лепестки. Он ощутил упругость растения, его силу и доброжелатильность. Оно приняло ученого в объятия, окружило упругими листьями, закрывая от внешнего мира, чтобы случилось таинство между мужчиной и женщиной, которое уже давно перестало быть загадкой в циничной и пошлой реальности. Вот поэтому и стоило огораживаться, защищаться, бороться, страдать, чтобы вновь отвоевать те нежные чувства и ощущения, сопровождающие любовные пары. И доказывать – у всех влюбленных и любовников они каждый раз разные, неповторимые.
И многоквартирный дом, продвигающийся к юго-восточной, наименее охраняющейся границе города помогал им в этом. Своим несмазанным скрежетом, будто старинный, тихоходный пассажирский поезд убаюкивал проснувшихся жильцов и погружал их снова в сон. А на площадке, напротив квартиры Вздохова, точно адмирал на капитанском мостике стоял и смотрел в окно незнакомец в модном, искусственно состаренном костюме и киношной широкополой шляпе, видимо, взятой напрокат у голливудских режиссеров, сгинувших в зыбучих пластах времени. В руках он держал гаджет, наподобие сотового телефона, или скорее джойстика со множеством миниатюрных рычажков и кнопок, при помощи которых можно было чем-либо управлять. В монетоприемнике вздрагивал и позвякивал железный кругляк, брошенный им и приведший в движение, давно не трогавшуюся с места высотку.
На устройстве имелся крохотный экран с высоким разрешением. На нем четко до мельчайших подробностей просматривалась картинка. Там бушевало грязно-желтое море, всходило зеленое солнце, в его лучах гасли и пропадали два спутника, похожих один на луну, другой на сатурн. Кровавыми всполохами крушил небо дракон, опираясь когтистыми лапами о небосвод и царапая, пропадавшие с зарею звезды. Из дна водной стихии тянулся на тонком канате стебля золотистый лотос, собравшийся в бутон и скрывший своими широкими лепестками с белыми разводами летучее, шоколадно-оливкового цвета живое существо. Оно беспрестанно копошилось в центре цветка, опыляло его, или собирало нектар, в общем, делало какое-то важное для них обоих дело.
Человек старался не смотреть, словно происходящее на экране было неприличным, интимным действием, которое должно делаться в тайне от всех, но все же незнакомец иногда щурился и косил глаз в монитор, так сказать, не то, чтобы ему очень хотелось глядеть, а, говоря казенным языком, по долгу службы надзирать следовало. Но тут картинка сломалась. Краски стали гуще и ярче, изображение лотоса и человекообразного исчезло за всполохами и яркими вспышками. Наблюдатель потряс пульт управления, хаотично понажимал кнопки, подвигал рычажки. Ничего не помогало. Картинка расплывалась, съезжала в сторону, пропадала. И вскоре осталось лишь красочное пульсирование, напоминавшее северное сияние.
- Мы же с ней договаривались, - зло зашептал человек в шляпе, - никаких чувств, никакой любви!
С досады он размахнулся и хотел кинуть устройство в стену, но справился с эмоциями и бросил гаджет в глубокий и широкий карман широкополого серого плаща.
А между тем всполохи и краски усиливались. Из зеленых и желто-золотых, они переходили к синим и фиолетовым цветам. Юрию казалось, что он заново родился и переживал свой жизненный путь с младенчества и до зрелого возраста заново. Он очутился в каком-то чудесном, неведомом парке аттракционов. Не на старинных советских и не на современных ультра-технологичных, а иных по природе, по сути, по структуре и материалу. Где роль вспомогательных механизмов, устройств и приборов, чтобы тело кружилось, вертелось и взлетало к зеленоватому солнцу с двумя крупными планетами-спутниками в зените, играло само тело, подбрасываемое крыльями, выросшими из бровей. В области копчика аккумулировался мощный пучок энергии, который заменял мотор и винтообразными движениями по позвоночнику подавал сгустки заряженных частиц на крылья. Избытки энергии завихрялись у позвоночных дисков, уплотнялись, вздыбливались, приподнимались бугорочками. И вот на спине уже образовались мышечные шипы, наподобие гребня у рыб, который при необходимости мог плотно прижиматься к спине, а мог и выбрасываться наружу, подниматься парусом и ловить попутный ветер. Маневрировать летающим, ввинчивающимся в мякоть женщины туловищем, извлекать дополнительную энергию из природной стихии воздушных масс и правильно распределять ее и управлять ею.
Вздохов лавировал среди подсолнухов, или лотосов (они были похожи на те и на другие). Главной идеей – не запутаться среди них, не попасться им в зевы, но попасть самому в центр соцветия. Цветы всплывали среди штормовых волн, точно кто-то глубоководный подрубливал им якоря и отпускал на волю, над водою. Темп ускорялся, пока не перешел на новый электрический, или электронный уровень, где лишь есть условные светящиеся точки и коды, как в матричной компьютерной сетке, или в увеличенном изображении микроскопа. И Юрий уже не метался, не ускорялся, он просто распылился по всей поверхности странной местности, и мог быть одновременно в нескольких точках небывалого мира и состояниях…
Когда все закончилось, они лежали в одной постели, спинами друг к другу. Им не хотелось разговаривать, им хотелось прочувствовать снова тот клубок энергии, поглотивший их секунду назад, запомнить приятное фантастическое чувство и сохранить в памяти, чтобы потом через некоторое время бередить ее и получать хотя бы малую толику того удовольствия, спокойствия и удовлетворенности миром, какую они ощутили сейчас. Капельки пота и неведомых гормональных веществ, растворенных в соли до сих пор выделялись на кожу. Их организмы жили своей таинственной химической, физиологической жизнью. Они были выброшены из океана любви на сушу голой реальности, до того твердую и железобетонную, что ничего с ней нельзя уже сделать, можно ее только воспринимать рецепторами мягкотелости и от безысходности кровоточить. Но тела пока не поддавались такому злому искушению и продолжали оплакивать свою участь солеными слезами из многочисленных невидимых пор. Они уподобились тем морским млекопитающимся, выброшенным на незнакомый, неуютный берег и ожидающих голодных аборигенов с палками из зеленой тропической чащи земли. Они придут по традиции на рассвете. Единственное укрытие от них – водная гладь. Спасение – прилив. Надо лежать на мелководье и ждать, редко перебирая плавниками будущих надежд и лучших мечтаний о том, как что-нибудь само образуется и даст внезапный ответ на неожиданный вызов. Это, как на ночной крик совы, вдруг отзывается боевым кличем заблудший индеец, стараясь хоть как-то унять страх одиночества и прося помощи у всего, поделенного на враждебные племена человечества. Пусть его услышат и поймают враги, посадят в яму, предадут пыткам и казни, но лишь бы рядом находился кто-нибудь из его биологического вида, пусть истязатели и палачи, но, если с ними получится договориться, он сможет жить дальше, пусть на правах пленного, или изгоя... Ведь люди же они, в самом деле!
Да, у того индейца, бредущего в черном лесу на вызов ночной птицы, хищников и враждебного племени есть при себе оружие. Им добудет пропитание, продлит жизнь, убьет врага. А если придется погибать, не будет цепляться за меркнущее сознание. Лучше так, чем прозябать в одиночестве, умирать душой каждый день по чуть-чуть.
Вздохов читал в старинных книгах, что индейцы не любили стариков. Они считали, если человек умудрился прожить до глубокой старости, он трус и подлец, потому что честные и храбрые, первыми бросаются на опасность, и про них не забывают самую вечность, слагают песни и легенды, передают истории из поколения в поколение. Смелые и безрассудные врываются в гущу мигрирующих бизоньих стад, рубят и колят направо и налево, пока их не затопчут копытами, не насадят на рога. Но они успевают дать родному племени запас мяса и шкур, а себе вырвать бессмертие.
У Юрия и Клавдии нет боевых топоров и военного гортанного клича. Им остается защищаться, встречать чужаков бездушными, шершавыми, как наждачка, от равнодушия и стоицизма спинами, которыми, впрочем, они встретили недавно, после соития в одной кровати и самих себя
В дверь опять тихонько постучали, точнее поскреблись.
«Соглядатай за мной, - подумал Вздохов, - вот и закончились наши бдения, горения, любовь и мир. Донесет…
«Хочешь, - подумала в ответ Клавдия, - я сделаю так, чтобы он никогда больше тебя не потревожил?»
Юрий прекратить течение мысли не мог, но постарался подумать о другом. Встал и отправился отпирать.
На пороге стоял человек, совершенно лысый с необъемной безупречно круглой головой. Вены, испещряющие череп, образовывали синеватые острова, материки, континенты посреди океана отливающей желтовато-матовой кожи.
Вздохов невольно вспомнил любимые уроки географии и особенно любимые глобусы, выносимые, точно гробы давно забытых предков из пыльных школьных кладовок, в паутине и сонном беспамятстве, воскрешаемые к жизни рассказами учителя. Они стояли рядком по старшинству. Впереди планет всех Земля, неизменный спутник ее, причина водных отливов и шизофрении Луна. За ними следовал Марс, Венера, Меркурий…
О, эти уютные марсианские равнины с желобами под воду, словно специально придуманные для сева и уборки урожаев. А невероятное давление и извержения на Венере, хлористые реки там… разве не кладец для выведения новых химических элементов? Меркурий с его противоположностями огня и стужи для проведения испытаний…Но все это пошло к черту, когда оказалось живым. Буквально каждый мертвый камешек на Луне, звездная пыль на скафандрах астронавтов… Они принадлежали к неорганической цивилизации. И плесень на стеклах иллюминаторов питалась далеким Божественным Светом, создавшим их, людей, и все живое на Земле. Этим немым и безногим не нужны были ресурсы, жилища и пища. Они питались сознанием первых десантов, высаженных на планеты Солнечной Системы. Их чаяниями и заботами. Той любовью и ненавистью, рассеянной в человеческих организмах. Той Верой в Высшего Создателя, угнездившегося на тайном участке серого вещества. Они получали чистую, лучистую энергию, находившуюся в каждом миллиметре вакуума. Поэтому без труда ржавили первые космические колонии. Сжигали, морозили и выгрызали первопроходцев, присоединяя их к себе, разлагая до атомов, требовали новых экспедиций и пищи.
Они были настолько нам чужды, далеки по логике и сознанию и настолько близки, что окружали нас всегда, а мы и не догадывались, называя камень камнем, шуршащую листву по осени осенью, дождь дождем, а смерть смертью. Она же не являлась таковой, она лишь была продолжением того существования, которое мы никогда не узнаем, не оценим и не поймем, пока живы. Мы лишь сможем пользоваться жалкими подачками, отбросами тех благодарных существ, которые нам отдаются в виде овощей и фруктов, кореньев, грибов и ягод. То, что мы считали живым, было лишь побочным эффектом неживого для нас, надэмоционального и стационарного, находящегося практически вечно. Лишь время от времени, переворачиваясь и плавясь, испаряясь и распыляясь по Вселенной. Но до конца не исчезая, как то вещество в гомеопатии, разбавленное миллион раз, тем не менее, присутствует всегда, и есть великое Нечто, а за ним стоит Некто, находящийся в каждом из нас и именуемый Богом.
А ведь когда-то в древности человечество хорошо понимало и не утрачивало связь с Ним, поклоняясь и молясь Воде, Огню, Ветру, Камню, Солнцу, всему тому, чего в общем, объять и над чем властвовать не могло. Поэтому приходилось разделять, как тем слепым, щупающим слона, различать и называть отдельные части тела, но не понимать, насколько Он огромен и добр.
И только один человек узнал, где прячется хитрый Создатель Всего Сущего. И, может этот незнакомец с огромной головой принес весточку от него. Ведь, кроме головы, похожей на глобус у него есть печальные, простроченные по краям бархатом ресниц глаза и нездешний загар…
- Тсс! – начал таинственно пришлец, как будто знал, что они не одни. – Я понимаю, вам трудно мне довериться, поверьте, мне вам тоже. К сожалению, иного выхода нет. Пустите же меня, тут дует.
Вздохов открыл дверь пошире, но ровно настолько, насколько могла просунуться большая шарообразная голова человека и он вслед за ней.
- Меня зовут Владимир. У вас в квартире женщина, и я не знаю, можно ли при ней разговаривать.
Юрий в ответ промолчал, еще не решив до конца, можно ли доверять неизвестно откуда свалившемуся нежданному гостю. По виду и поведению, несмотря на вежливость и тщательность подбираемых слов незнакомец показался Вздохову человеком военным.
- Я из полицейских структур одной корпорации, - шепотом произнес Владимир, и, заметив испуг на лице Юрия, уже громко и поспешно успокоил: бывший, бывший! А теперь еще и гоним, как и вы, в некотором смысле. Поэтому я знаю несколько больше о вас, а ее, точнее, женский силуэт я видел в окне. Наблюдал с крыши в бинокль. Разведка. Привычка. Извините.
Вздохов жестом пригласил его пройти в комнату, где под складками одеяла, точно под развалинами древних гор томилась голая Клавдия. Она лежала к ним спиной и непонятно, спала ли до сих пор, или уже лежала с открытыми глазами. Владимир по-прежнему переживал, и не решался при ней продолжать, но Юрий кивком головы и глазами дал понять, что ее можно не опасаться. Не надо бояться разбудить женщину, так как:
- Мы все равно планировали бежать, и сейчас будем собираться, - нарочито громко и отчетливо добавил ученый.
- Вот-вот! И я по поводу побега! – подхватил Владимир. – Вам надо очень далеко уйти. Не на территории соседних корпораций, а намного дальше. Там, где никто вас не знает и не заинтересуется вашими делами, а главное, вашими исследованиями в области агрокультур. И там вас ждет профессор.
Вздохов удивленно вскинул брови, хотел расспросить, но бывший полицейский вскинул умоляюще руки:
- Не задавайте вопросы! Сейчас на них нет времени. Я потом расскажу, где и при каких обстоятельствах встретил вашего, можно сказать второго отца. Вы с ним, я знаю, одно время не ладили, но профессор уверил, что это в прошлом. Он рад будет вас увидеть и помочь в вашей неустроенной жизни и опасной научной деятельности. Как он мне вкратце пояснил: ваши исследования в некоторой мере, сходятся с его открытием в одной точке, и вы можете выручить друг друга. Дом как раз приблизился к юго-западным границам. Отсюда через старые рудники мы сможем бежать в земли древних египтян…
- Чего же мы тянем? – внезапно подала голос Клавдия.
Она отбросила от себя одеяло и прошлепала босыми ногами в костюме Евы в туалет, на ходу стрельнув сигаретку у очумевшего и не ожидавшего голого зрелища Владимира. Вздохов в ответ на его вопрошающий взгляд пожал плечами, мол, я и сам не ожидал от нее подобной выходки. Их беседа из-за взаимной боязни и недоверия больше напоминала разговор глухонемых, чем заговорщиков, связанных одной тайной.
Из уборной кладовщица вышла уже накрашенная, с прической и украшениями, одетая в облегающий, серый походный, особо прочный термокостюм, рассчитанный на далекие путешествия, который рекламировали и продавали во множестве магазинов. На ногах у нее красовались новенькие треккинговые, весьма недешевые ботинки. Она подхватила собранные накануне Юрием сумки и обратилась к обалдевшим от столь быстрого ее преображения мужчинам:
- И долго будем глазками лупать?
Те бросились собираться, точнее бросился один Вздохов, Владимир же, будучи собран и не зная, что делать, вертелся, отряхивался, будто сбрасывал с себя невидимых насекомых, выворачивал карманы, подтягивал ремешки на своей куртке, типа, проверяя все ли на месте, сморкался в платок, потом кинулся помочь Юрию утромбовать и закрыть рюкзак. Короче, занимался всем тем, чем обычно занимаются ничем не занятые люди.
Когда преддорожная лихорадка унялась, и вроде бы все уже были готовы броситься в путь, возникла молчаливая заминка. Они стояли друг перед другом, немного чувствуя неудобность и стеснительность положения в котором оказались. Каждый думал о своем, но неизменно все трое думали одну и ту же мысль: как им теперь придется провести долгое время вместе, возможно в отдаленных от родных пенатов и опасных местах. Им, по сути малознакомым людям, так мало знающим друг о друге, и можно ли доверять, кому-либо, кроме, как себе, можно ли положиться на то малое знание, которым они обладают?
Вздохов, например, с некоторым воодушевлением и даже фантазерством, стоя напротив кладовщицы и полицейского, думал об обретенной им, наконец, некоей группе единомышленников, такого вот своего маленького партизанского отряда, что ли, в тылу врага. Конечно, это было легкомыслие и блажь, но блажь приятная. А иначе, чем жить, как существовать?
Еще он ощутил, не мог не ощутить, так как, подобно ученому мыслил трезво и критически – пустоту. Да, ту звенящую, нелепую, изначальную пустоту, которой уподоблялось все на этом белом свете. И по большому счету, ничего, кроме нее нигде не находилось и не происходило. Многие, более приземленные люди и мещански настроенные граждане путают ее с депрессией. Потому что им, неподготовленным психически с не натренированным умом, трудно воспринять и спокойно дальше жить с этим необычным, но верным чувством. Да. Ничего не существовало и не могло быть и, одновременно все уже было и должно еще быть и случиться.
И в той пустоте существовала уйма вещей: живых и не очень, нужных и не… Но от этого пустота не переставала быть пустотой, настолько, насколько требовала ее природа. Там за окном занимался самый темный час. Час перед рассветом. Жуткий и спокойный. Люди, занятые слежкой и поимкой других в это время обычно спят, а духи и прочая нечисть – орудуют. Вздохов уловил, понял, что схватил чужие мысли. Мысли круглоголового полицейского. Что он за тип непонятный? Увлекающийся миром мертвых и живых. Для чего ему помогать ученому? Загадка.
А пустота жила, цвела, казалась обитаемой. Хорошо тому, кто не видит и не знает духов. Совсем другое – не верит в них. Можно ведь и не верить в них, но от этого они не перестают быть. Гораздо лучше, когда они не перестают быть, то есть они существуют, да ты не знаешь о них. И хуже всего – ты не веришь, ничего не знаешь о них, но видишь. Пусть не часто, время от времени, а все же – они рядом. Приседают на ухо. Легкие, шуршащие прошлыми истлевшими платьями, перьями и нарядами, точно осенние листья. Никому не делают блага и порчи, но пугают, а когда привыкаешь к ним, то уже и напрягают, как те мысли: вслед за осенью спешит зима, и эти листья не просто мельтешат перед глазами, они предсказывают будущее время года. А что предсказывают духи? Или это очередное искажение вследствие мутаций? Ничего, никому неизвестно. Но пришлый детектив не просто так отыскал Вздохова, которого мучают призраки. Крутолобый сыщик расшифрует ему их послание. А то ведь просто так пугаться ученому не пристало. Все-таки ученый муж. А тут мистика. Несовместимо.
Не его опять мысли. Полицейского. Он каким-то образом умел передавать и внушать ему их. Юрий, все так же стоял перед ними и осматривал своих единомышленников, словно и не собирался бежать с ними, а, скорее, прощался, тяжело вздохнул. Значит, он, полицейский, тоже из мутантов. Вздохов попробовал настроиться на мысли Клавдии. Но кроме растерянности ничего не почувствовал. А по виду не скажешь. Вид боевой! Появление большеголового мужчины не было ею предсказано, не входило в ее планы.
- Весело! – произнес вслух ученый, а про себя подумал, - весело! Отправляться с людьми в опасное и долгое путешествие до конца не зная, не изучив их. Кроме всего прочего, у каждого из них свои цели, не совпадающие с его желанием накормить весь мир дешевой, качественной и главное, экологичной пищей.
А между тем наступал тот самый час, когда планета заснула в ожидании рассвета и не смогла бы встряхнуться, казалось, даже от хорошего землетрясения. Они вышли из подъезда дома, когда к нему как раз подъехал небольшой крытый грузовичок без номерных знаков. В зажженных фарах промелькнули тревожные тени, сбились в стаю и по одному просочились внутрь.
Но в квартире они никого не застали, лишь недавнее тепло человеческих тел, которое не успело выветриться. И теперь оно жадно вдыхалось преследователями, одетыми в мышиного цвета форму с высокими тульями на фуражках, будто запахом хотели компенсировать невыполненный приказ. Да и сами они были похожи на грызунов – низенькие, тонкокостные и юркие с выпирающими вперед челюстями, способными перемалывать не только зерно, но и невинные человеческие души. Обыск результатов не дал. Решили устроить засаду. Чуть позже в нее угодил общественник, умирающий с похмелья. Обалдевший, моргающий единственным глазом с закрученными назад руками, кричал:
- Ребята, я свой, я свой! Меня приставили к нему!
- Где семена!? – требовали от него отчета, продолжая крутить руки и ломать пальцы.
- Не знаю, не знаю! – хныкал, истерил, как девчонка, уже теряя от боли сознание, - я, вот, гвоздичкой закусываю!
Выпавшая из кармана приправа была изъята и отправлена на анализ, общественника заковали в наручники, посадили в автомобиль и увезли в неизвестном направлении.
А беглецы тем временем устремились к границе корпорации. Надо сказать, что границы корпораций сильно отличались от обыкновенных границ между государствами. Как-то так само собой получилось, а может быть и по предварительному сговору, но образовывались они сразу после климатических катаклизмов и войн и прошли по промышленным зонам старых, еще индустриальных громоздких заводов и предприятий с протяженной площадью, работающих круглые сутки. Никаких особых войск или охраны там не существовало. В помещениях, и то не везде, жили вахтеры преклонного возраста, дожевывающие свою старость вместе с металлургическими, сталилитейными, медеплавильными, алюминиевыми и прочими промышленными гигантами. А огромные территории охраняли с божьей помощью странные нищенствующие секты с изуверски религиозными культами и одичавшие собачьи стаи. Кроме этого, весь рабочий процесс удалось автоматизировать. И так, как нахождение рабочих, обслуживающего персонала не предполагалось, то конвейеры, вагонетки, различная самодвижущаяся, тяжелая архаичная техника, передвигающая и перевозящая руду и металлы, уже сама по себе представляла довольно серьезную угрозу всему живому. Обыкновенным мещанам неплохо жилось внутри корпораций. Им, прорываться сквозь такие на вид зыбкие, дырявые, но опасные кордоны не резон. А вот контрабандисты, революционеры, либералы различного толка, которым, казалось, не хватало глотка свободы в родной стороне (хотя везде под диктатом жилось одинаково, только названия монополий менялись), разыскиваемые бандиты, экстремалы, желающие пощекотать нервы и бродячий люд, не сидевший подолгу на одном месте, водился тут во множестве и многообразии.
Таким образом, корпорации экономили на охране и обустройстве своих границ, имели там своих агентов, порой, двойного назначения, которые шпионили за конкурентами, добывали информацию и новые неизвестные товары. Также создавали невыносимые бытовые условия для политических оппонентов и экономических конкурентов, выдавливая их на границы корпорации, где им грозила смерть.
По сути, побег Вздохова тоже являлся четко спланированной провокацией. Так считал Юрий. Он стал догадываться о нечто подобном, заметив Клавдию в кафе с высокопоставленным менеджером. И только теперь на бегу, он окончательно укрепился в мысли, что заговор вполне удался. Здесь, на ничейной земле, им ничего не стоит убить и обыскать его. Прибрать драгоценные семена, выведенных им овощей и фруктов. Осталось выяснить, кто из них предатель: кладовщица или большелобый сыщик? Даже, если сказка сбывается, и они, как он, обременены высокой идеей, накормить все человечество здоровой и недорогой пищей, и действительно хотят е количество ему помочь, то им всем, придется преодолеть огромное количество трудностей и при этом постараться выжить.
Первым делом, им надо наладить контакт с местными сообществами и найти проводника. Полицейский говорил Вздохову, что по заброшенным под землей штольням доберутся до тупика Кавардак, а уже оттуда попадут в Край Древних Египтян. Но тупик не зря назвали тупиком. Он ничем не оканчивается, точнее, оканчивается стеной, или глухим каменным мешком, а до земель древнего народца еще тысячи миль! Может быть, сыщик понадеялся на свои сверхспособности? Но, насколько Юрий знал, ни один мутант не обладает возможностью переноситься по воздуху и переносить других на такие огромные расстояния.
Ученый не верил в волшебство. Он верил в научные выкладки. Хотя, в последние сутки, он, буквально поколебался в своей вере в науку и здравый смысл и допускал, что в мире существуют необъяснимые вещи, и наука, пока… Пока! Особенно налегал на это слово, которое, словно спасительный круг, кидал ему мозг. Наука не может объяснить. И с этих слов начиналась необъяснимая путаница. Сразу вспоминалось, что самые обыкновенные бытовые случаи и медицинские факты наука тоже не может объяснить. Допустим, обычные бородавки на руках можно убрать лазерной терапией, а можно и бабушкиным заговором. А гадания? Кто-то возразит: это все пережитки и вранье! А Вздохов сам гадал и убедился: мистика существует. Разрежьте сами белую простыню на полоски около тридцати сантиметров, напишите шариковой ручкой на них свои желания. Каждый отрезок должен содержать одно желание. После положите обыкновенную спичку на отрезок и накрутите на нее ткань. Поступите также и с другими отрезками ткани. Спрячьте под матрас и не разговаривайте десять минут. Потом вынимайте по одному скрученные в колбаску желания. Если спичка находится не на своем месте, то есть не вокруг нее намотана вся ткань, как и положено, а спичка находится посередине сложенной надвое ткани, то это желание сбудется. Вопрос: кто, или что перекладывает спичку на иное место?
А заговоры? В студенчестве Вздохов в составе этнографической группы по заброшенным деревням. Они собирали древние сказания, легенды, сказки, песни, обряды, заклинания, заговоры. Самое интересное, что в тех местностях слова, выстроенные в определенном порядке, работали и выполняли те функции, к которым их приспособили. Вызывали дождь, излечивали, давали урожай, исполняли желания, давали счастье и радость.
Юрий забыл (из-за наносных, неестественных, но, несомненно, нужных и полезных знаниях, полученных в школе, а потом в университете), как это жить естественной жизнью. То есть, нечто запредельное, не поддающееся осознанию и пониманию нашего разума все-таки существует, независимо от наших чувств, эмоций и веры. Но вера подпитывает в то, что мы верим. Например, в детстве случается больше счастливых совпадений и чуда, ведь дети больше всего восприимчивы и податливы к сказочным и чудесным явлениям. Они верят в них, ждут их и притягивают к себе.
И если допустить: в реальности есть место паранормальностям и сверхестественным вещам, то значит, можно допустить и существование Бога. Он есть и тогда все действия Вздохова предопределены, и его добрые намерения сбудутся. И нечего переживать за их невольное путешествие. Получается хорошо. Замечательно! И профессор, к которому они пробиваются, доказал и обосновал Его существование и нашел ареал обитания. Точно Господь, птичка какая-нибудь, снующая возле нас, слепцов, клюющая зерна истин. А мы, ученые, нащупываем скорлупу и пробуем воссоздать по ней нестройную картину мира. Тогда, почему бы Ему самому не делать за нас дела, не страдать, не добиваться, не преодолевать, не совершать ошибок, не вставать и не падать?! Если Он такой безупречный, то пусть все идет гладко. Или, это голый дух, грубо говоря, без ручек, без ножек, и настолько совершенный, что ему неинтересны наши трепыхания. Но Ему интересно управлять нами, словно инструментом. Вторгнув нас в громоздкое, физическое тело, проводить испытания, использовать как роботов…
Его мысли прервал осторожный толчок в плечо. Юрий поднял глаза, увидел перед собой бывшего полицейского. Чуть позади них на корточках сидела Клавдия. Ученый понял: они сидели в какой-то канаве, впереди с натужным грохотом по зубчатой цепи передвигались ковши; наклонялись к земле, вгрызались острыми краями в породу, набирали ее в свои пасти, поднимали на высоту и переправляли куда-то; уменьшались в точки, поблескивая отполированными работой металлическими боками.