Юрий поднес кружку к губам, но так и не пригубил отвара, лишь вдохнул свежесть луговых синтетических трав, собранных на искусственных полях из отдаленных холодных районов страны, потому что южные травы пить уж совсем невыносимо. Они частенько отдавали прелостью и половой тряпкой, а по цене не уступали северным. Его привлекла манера общения чиновника (или бизнесмена?) с Клавдией. За скрывающейся теплотой, бережностью и, одновременно некоторой развязностью, говорящей о недавней близости, в жестах и взгляде мужчины таилось некое требование или условие, видно, неприятное и навязанное женщине. Она, помешивая ложкой кофе со сливками, пару раз останавливалась, застывала, словно прислушивалась к заведенным процессам в организме, после того, как самонадеянно сделав первый глоток, обожглась. И теперь, то ли не доверяла напитку, то ли словам. Испугано разглядывала чашку с дымком, серые глаза усердно жестикулирующего собеседника напротив, кусок пространства между ними и вокруг них, боясь поверить в происходящую реальность.
Если честно, абстрагируясь на минуту от ситуации и окружения, Вздохов тоже никак не мог свыкнуться с действительностью. Она напоминала ему театр абсурда — о нем он слышал в юности, как о жанре, давно изжившим себя — который слазит старой шкурой со змея невиданных размеров и никак не слезет, а продолжает переливаться и удивлять; и на его век этого зрелища хватит с лихвой, и самое жуткое: оно никогда не закончится. Юрий силился скользить взглядом по запутанному узору политических, экономических, производственных, семейных отношений: все то, что составляет нашу повседневность и быт, и никак не мог уяснить траекторию. Создавалось впечатление, это был небесный молот или таран, спущенный им в наказание на головы за прошлую, может быть более опасную и рискованную, но, несомненно, полнокровную и счастливую жизнь предков.
Он не мог помнить, как все начиналось и что послужило отправной точкой для странных и страшных событий по всей планете. Вздохов уже родился и вырос в измененной реальности. Сначала резко исчезли привычные продукты и напитки из магазинов. Вместо них появились другие, с ранее неизвестным, интересным и чересчур разжигающим аппетит вкусом. Кое-где на прилавках еще оставалась обычная пища. Она даже прорывалась в супермаркеты и пыталась конкурировать с новейшей продукцией. Однако очень скоро заголовки газет запестрили суицидами глав фамильных частных пищевых и пивных предприятий, их таинственных исчезновениями и убийствами. Тогда ученый, всегда слабо следивший за экономической и политической жизнью в стране и мире, поднял интернет и теле-архивы и решил разобраться в происходящем. В какой-то момент повсеместно экономические связи между странами стали настолько прочными, туго переплетенными и взаимосвязанными, что политическая, этническая, национальная, конфессиональная конкуренция утратили свое былое величие и значение. Закон о разрешении иметь торговым корпорациям и гигантам-производителям вооруженные силы вплоть до ядерного оружия, развязал многочисленные точечные войны на территории практически всех государств. Даже в безлюдных жарких и арктических пустынях шли военные действия за песок, который современные технологии позволяли перерабатывать в пищевые добавки и строительные материалы, например: желе и стекло. На полюсах топили снег и лед, и пускали на технические нужды. Климат изменился неузнаваемо. Так называемых, Пять Огненных Столетий выжгли три четверти Земли и человечества, пока не запустили искусственные регуляторы погоды. Теперь выращивать хлеб, злаки овощи и фрукты можно было в любом месте мира.
За тысячу лет торговцы довели искусство войны до изуверского совершенства. Борьба велась буквально за душу каждого человека. Вопреки войнам и климатическим изменениям количество людей не уменьшилось, а увеличилось, благодаря возвращению давно погибших древних цивилизаций и народов в настоящее время и воскрешению мертвых за весь этот смутный и разорительный период. Те, кто был свидетелем ужасных пертурбаций, воскликнул бы не иначе: «Вот и наступил Судный День!» Только обещанный Спаситель так и не пришел. Бывшие мертвецы не возвращались в семьи и к родственникам. Они селились общинами в стороне, также как и пропавшие древние народы. Индейцы Майя, Инки вновь заселили пирамиды в джунглях, шумеры и египтяне оживили ближневосточные пустыни. Римляне и греки осели на засыпанном мусором безбрежном водном пространстве к югу от Италии.
Государства и страны прекратили свое существование. Теперь разделение земного шара происходило по корпоративному признаку. Не осталось человека, который бы, не входил в ту или иную торговую сеть, организацию. Нетронутыми еще оставались люди науки. За ними организовали тотальный контроль. Ученые в силу своей специфической деятельности плохо вербовались и поддавались влиянию. И все же большинство из них приняло ту или иную сторону. «Неисправимым» не давали заниматься научной работой, посылали на различные общественные работы, к ним подселили общественников, наиболее верных, но часто маргинальных личностей, последователей нескольких сильнейших торговых корпораций, на земле которых проживали те или иные ученые. В общем, пытались сломать, создавая вокруг невыносимые условия.
Пищи и воды на всех не хватало, поэтому продукты гнали из чего только возможно, грязную воду очищали и использовали, потом использованную воду опять очищали и использовали… Мода пошла на плотную, закрывающую большую часть тела и лица одежду. Кожа землян стала очень плохой и шелушащейся, многих преследовали аллергии и дерматиты. Люди с чистой и хорошей кожей поднимались на ступень социальной лестницы автоматически выше. Их охотнее принимали на лучшую, высокооплачиваемую работу, доверяли ответственные должности. Тут и там на улицах городов проповедовали городские сумасшедшие и самозваные пророки, заявлявшие о божьей каре за грехи теперешние, когда доносительство на ближних стало нормой. Нередко члены одной семьи служили в разных смертельно конкурирующих фирмах, и жаркие их споры за семейным ужином заканчивались увечьем, а то и убийством друг друга.
У Вздохова на современные социальные явления точно иммунитет с рождения был. Его поведению удивлялись родители, не один раз писавшие анонимки на близких и на него тоже. Один раз дед донес даже сам на себя. Юрий не понимал, как можно взять и оболгать мать, брата, друга, соседа. Ладно, если он совершил серьезное правонарушение, но когда правонарушением считается использование бытовой техники не той фирмы, предписанной данному району, то это перебор. Страх липким всеудушающим газом пропитал души современников. И Юрий, хоть и держался, как мог от всей этой грязи не мог не поддаться ему, окружающему любое живое существо с рождения и на инстинктивном уровне, помогающему выживать и конкурировать с чужими видами жизни. Но когда кругом (создается ощущение) чужие, и некому открыться, даже просто пожаловаться, все начинает надоедать, притупляться и попахивать паранойей. Вот и сейчас он занимался тем, что внимательно наблюдал за теми двумя, за их мимикой, жестами, движениями (слова уносил ветер), пытался разгадать, о чем они разговаривали. Наблюдал и боялся. Разговор разгорался нешуточный. Спутник Клавдии выпытывал согласие женщины, а та никак не соглашалась. Мужчина дотрагивался до нее (видимо, уговоры и словесное внушение не помогали), поглаживал руки, шею, потом стал целовать. Мочка уха вместе с тяжелой серьгой утонула в тонких, крепких губах, с силой вырвалась, всплыла на поверхность. Клавдия мотнула головой. Вздохов переживал: кладовщица могла предать его или продать за хорошие деньги. Позади складов на пустыре за холмом, закрывающим обзор, Юрий разбил небольшую экспериментальную теплицу. Там, на развесистых кустах и зеленеющих побегах вызревали не разрекламированные фальшивки, а настоящие, экологически чистые, сочные, напитанные солнечным ультрафиолетом надежды на лучшую долю без ГМО, антибиотиков и нанотехнологий. Культивированные совершенно дедовским способом, с резными, мохнатыми листьями они, казалось, взывали к природоподобию и доказывали о возможности иного пути: дешевого и полезного питания. Кладовщица покрывала его исследования. Проставляла часы по работе, которых ученый не отрабатывал. Распустила слух о том, что за черным полиэтиленом хранятся отходы после синтетических продуктов. А они, пострашнее ядерных будут!
Не договорившись, они расставались на тревожной ноте. Мужчина держал руку женщины и жадно заглядывал в глаза, та пыталась избавиться от цепкого рукопожатия и взгляда. Раскачав ладонь Клавдии, будто в какой-то детской игре, менеджер отбросил ее, видимо сильно разочаровавшись и не добившись нужного, но смотря ей вслед, а она облегченно вздохнула, виновато повела плечами и пошла, не оглядываясь, мелкими шажочками усталого бегуна, пробежавшего только что длинный кросс. И тут Вздохов решился на невозможное. Автомобиль, привезший Клавдию, еще выворачивал на автостраду, а Юрий уже бежал. Он очень боялся быть непонятым из-за частого, тяжелого дыхания, когда слова плохо получаются, и в боку колет. На шорох его шагов женщина обернулась, оторопела, остолбенела и пригвоздилась к мостовой. Она никак не ожидала увидеться здесь с ним. Он ей что-то быстро говорил, лишь бы поняла и согласилась. Клавдия мелко кивала, дрожала подбородком, бледнела, или освещение таким образом падало, или Юрию бледность ее казалась бледнее обычного, но она сама ухватилась за локоть, словно за спасительного поводыря и, приноравливаясь к его походке, стараясь ступать в ногу с ним, поспешила удалиться от кафе подальше, точно от места преступления.
Они взлетели наверх вешними птицами и щебетали между этажами, щебетали. При этом кладовщица от непривычной нагрузки (все-таки не каждый день приходиться забираться на девятый этаж) чуть не задохнулась, но не перестала слушать Юрия и отвечать невпопад, не по теме, но лишь бы быть с ним, чувствовать этого странного, приятного, почти любимого ею человека. А тот даже не предложил чаю. Усадил на неудобный табурет и рассказывал, доказывал пользу общего дела, умолял не раскрывать его. У нее же, болела спина, а опереться не на чего. Она, чтобы хоть как-то стало полегче, положила локти на его острые, обтянутые в вытертые джинсы колени, и слушала, слушала, слушала… Вздохов же, по мере продвижения страстного монолога вширь и вглубь, по глазам угадывал: он говорит не про то, о чем бы хотела услышать Клавдия. То, о чем она хотела услышать, Юрий оставил на потом, на самый конец, потому что там придется лгать. И хоть ложь ему опротивела, пропитала (он так считал) собой углы, тупики и закоулки города, смазала собой все слои общества, точно шестеренки огромного механизма; эта субстанция нужна и полезна, без нее не решить, не убедить, не победить. И вот приходиться ворковать о любви и привязанности, о давней симпатии. Мужчина для пущей правдивости зажмурился, свернул губы трубочкой и потянул шею за поцелуем. Но не утерпел, не дотянулся, распахнул ресницы в сантиметре от полыхающей румянцем женщины, ее вздымающегося двумя вершинами айсбергом декольте.
«Надо бы помять сиськи!» - повисла пошлая мысль. Вздохов ужаснулся самому себе. Его всегда приводил в замешательство и устрашал разрыв между мыслью и словом, между словом и делом. То есть, подумать бы он мог как угодно, но высказать то же самое – нет! А сделать – тем более. И контраст контекстов, конечно. Ведь под «помять сиськи» можно подвести и высокое, и низкое, и романтичное, и похабное, и еще бог знает сколько чего. И что-то надо выбирать, обустраивать под это умозрительное действие, существовавшее пока в мыслеформе. А на листе бумаги, или отпечатанное на компьютере, получилось бы нечто совсем иное! От вариантов подобного выбора у него закружилась голова, и чтобы не свалиться со стула, Юрий уперся горячим затылком Клавдии в грудь, а руками обвил таллию. Получалось вовсе неловко, фальшиво, но трогательно и нежно. И стал думать: вот сейчас он хочет сделать из Клавдии соучастницу в своих преступлениях (ведь его действия по исследованию и выведению чистых продуктов подпадают под судебное разбирательство и суд), да что там, уже сделал! Она же ни разу не предала его, хотя могла и получила бы неплохую награду. Но не это главное. Главное – Юрий испытал душевную усталость и муку. Толчется на одном месте, ничего еще по-настоящему не сделал, а уже втянул в орбиту эгоизма и амбиций невинную женщину, которая, в случае чего, будет страдать, лишится привычного житья, а то и в тюрьму попадет. За что? Вздохов и сам не знает, зачем затеял трудное и опасное дело с неизвестным финалом. А делает, потому что надо же что-то делать, не одну же морковку со свеклой от грязи и гнили очищать, он все же ученый, пусть вроде и бывший, или временно отстраненный. Юрий так и не понял, кем ему считаться. От научной деятельности его вроде никто не отстранял, в электронной трудовой карточке он числился ученым такого-то института, зарплата и налоги выплачивались. Значит, следовало продолжать?! Вздохов и продолжил, пусть незаконный эксперимент, но проводит! И может оказаться – не напрасно, а на благо человечества. Но чаще и чаще его посещала страшная, мутная и, в то же время, ясная по простоте, прозрачная, как в старых с трудом оцифрованных русских фильмах, морозное утро: будь он землекопом, посланным на какие-нибудь трудовые работы, Юрий и тогда бы возвращался тайком ото всех к яме, или траншее, которую не успел докопать. И не по каким-нибудь веским причинам, не во имя несбыточных идеалов, а по привычке и от того, что надо же работать, а работать всегда лучше по профессии и доделать, наконец, недоделанное. Копать надо, копать глубоко, ой, глубоко! Ему одному может не хватить здоровья и жизни, поэтому нужны единомышленники. Вздохов понимает и уже сейчас начинает вербовать людей и первая, среди них – Клавдия. Одному не справиться. Нужна команда. Покровители, боевики, людская масса, разделяющая и понимающая его мировоззрение, видящее исход и пользу от него, верящее в Юрия Вздохова, готовая пойти на муки и…смерть, да! Смерть! Ведь он не верит самому себе, он идет против системы, установившей шаткое равновесие и баланс в мире. Ему придется прятаться за обращенных в свою веру. Как некогда подступали не единожды к Иисусу, пытались схватить, но боялись большого скопления народа вокруг него. Если верить старым книгам, тот мог творить чудеса: раздать пищу голодным, излечить больных. Вздохов ничего не умеет. Да и никто, кроме него не сможет разобраться в длинных и запутанных формулах! Как и кого убедить, что в них есть освобождение от диктатуры торговых корпораций и концернов, от липкого страха; с ним засыпаешь и просыпаешься. Не сегодня, завтра попадешься, уведут тебя, и ты, ты пропадешь бесправным рабом на одном из грязных, секретных производств отбросов, называемых пищевыми продуктами. И всей работы не перелопатишь, нужны помощники, ученые, такие же, как и он. А где их взять? И не факт, что на дне того котлована, разрыхленного, удобренного и приготовленного под фундамент, мелькнет, засияет в лучах восходящего солнца некое подобие эстафетной истины, передающей, точно зубчикам шестеренок, энергию на главное колесо. Колесо надежды.
Засияло, засияло! А он, Фома неверующий, сомневался, аж, глаза слепит! В окна многоэтажки действительно забирался вялый, тусклый, замороченный рассвет. Юрий очнулся в обнимку с пустым табуретом. Женщины на нем не было. Не было и тепла, и особого запаха, принесенного ею с собой. Ничего не было! Были лишь урчащие экскаваторы (их рев достигал этажей под крышей), автомобили-уборщики, рабочие с отбойными молотками. Опять что-то строили, прямо в некогда тихом дворе, или искали, но котлован вырыли преогромный, и продолжали переворачивать землю, валить тополя, насаждения, ограду. И Вздохов физически ощущал боль Земли, точно переворачивали не обычные комья почвы, а его вверх тормашками душу. Одно дело, когда тихим, теплым утром сухая ветка отмирает сама собой и отламывается от ствола без насилия. Природа переживает утрату безболезненно. Усыпляет дерево, смазывая рану смолой. И другое – день изо дня ломают и выкорчевывают совершенно здоровые деревья и саженцы. Корежат, дробят, изимают…полезные ископаемые, обедняя минеральное разнообразие планеты. Его поколение много читало. Тогда преобладало мнение, что на книгах возможно воспитать социально активное общество. Но, чем больше их «напихивали» прекрасной классикой, тем мягче и интеллигентней они становились. Отращивали жидкие бородки и молочные усики. Протестовали в социальных сетях до пены на губах, до блокировки страниц. Выйдя из виртуального пространства в дикое поле суровой реальности, стоя в кабинете какого-нибудь среднего чиновника, только и умели проблеять: слушаюсь. Не фига, не чему не учит литература! Она только увеличивает разлом между читающими и нет. Какой-нибудь нечитающий прораб прокладывает нитку дорог и мосты, а очкарик, сломавший дужку на пьесах Чехова, не способен проложить умную мысль в узкий круг, отмечающих праздник работников отдельно взятого ведомства. Хотя мысль невесома, тоньше волоса, не требует опор и насыпей! А проложить – никак! Потому что шашлыки и водка главнее! А на следующий день продолжится работа с похмелья по растерзанию собственных мест обитания. Их, якобы автоматизация, улучшение. По истине же – выхолащивание практичностью и целесообразностью. Здесь вам не страшный лес, растущий сам по себе с попустительства доброго егеря, а благоустроенный город. Растения под секатор, чернозем под асфальт, бетон. И люди такие же селятся и бродят: обрубленные в мыслях, каменные в сердцах. Не люди, а стенобитные орудия. Ими хорошо пробивать бреши в крепости духа последних эстетов и здравомыслящих граждан.
II
На завтра явилась проверка, и прямо к той самой теплице. Требовали отомкнуть. Там замок плевый для виду, можно руками сломать, но им нужна официальность. О Клавдию бились, точно волны о волнорез. Форма мышиного цвета, фуражки с высокими тульями. Худоватые, невысокие люди. Удивительно, насколько долго женщина, вооружившись одной отвагой, может сдерживать трех не крупных, но юрких, напористых и обличенных властью мужчин!
«И все же, она предала!» - сокрушался Юрий, наблюдая за борьбой издалека. А что ему оставалось делать? Он здесь никто. Практически раб, отрабатывающий повинность. Нигде не числится и не проходит по бумагам. Он от кого-то слышал, или читал, что в древние времена при странной советской власти такое практиковалось часто и густо. Сначало концентрационные лагеря, потом гражданские учреждения и учебные заведения отправляли принудительно инженеров и студентов на, якобы добровольную уборку овощей с необъятных гектаров той еще родины. К прогульщикам применяли различные штрафы и санкции, вплоть до увольнения с работы, исключения с учебы. Когда кладовщицу стали одолевать и уже заломили руки за спину, ученый был готов вступиться. Он даже вышел из-за угла здания, где прятался и подсматривал, быстрым шагом пересек небольшую в шелухе и очистках утрамбованную земляную площадку, перешел на бег, но вдруг заметил: у двери возникла заминка, задержка, перешедшая в немую сцену удивления и даже паники. Все, в том числе и Клавдия, невольно объединились против одной общей опасности, стали отступать в одном направлении, держась за руки, выплясывая замысловатые па, как, если бы им стреляли под ноги. Вздохов остановился, глубоко дыша, подслеповато сощурился, в волнении забыв об очках в переднем кармане. Из-под черного полиэтилена, быстро занимая открытые места, текла зеленоватая, фосфорицирующая жидкость.
Эта водица прибыла из видения, вызванная Юрием. После занятий компьютеройгой, разновидностью йоги, только более новой, модной и технически оснащенной, когда человек облеплен датчиками, повышающими гибкость и жизненную энергию, Вздохов впадал в стандартную медитацию. Представлял сидящим себя в позе кибер-лотоса на берегу океана. Прибой, бла-бла-бла… ракушки, песок… Слышал даже шум и запах волны. Но однажды сюжет медитации сломался, распался, расклеился. Тут и там посреди гневливой воды вздулись острые углы суши, а проще – чешуйчатые зубцы на спине дракона, опоясывающего придуманную планету, прорезывающего чрез всю нее ходы и подземные галереи. Кое-где, горбясь, выставил наружу хребет гневливости, за давностью лет, поросший странными темно-зелеными водорослями и черным мхом, обозначающим теперь, будто редкие острова – то тут, то там. Везде.
Влага прибывала и прибывала. Юрию ничего не оставалось, как ретироваться, иначе бы его просто смыло, а он не умел плавать. Напоследок, в отчаянье он оглянулся, заметил: Клавдия уже не идет, а плывет впереди ревизоров. Их взгляды встретились, женщина поняла, кого ей бы следовало винить в потопе. Вздохов и не скрывался. Раскраснелся, знаками пытался показать, что не умеет плавать, но с удовольствием бы ей помог. В конце концов, ему пришлось повернуться спиной и бежать, бежать, бежать от приближающейся волны. Впереди открылась бездна, оказавшаяся, ощетинившейся саблями зубов, пастью дракона. И он падал бесконечно долго в ямищу красномясой глотки мифической твари.
Очнулся у себя дома в постели на мокрой от пота простыне. Часы на прикроватной тумбе показывали семь часов вечера. Так значит, обыкновенный кошмар и ничего не более? К звону, в очумевшей от нехорошего сна голове, примешивался другой, звенящий снаружи в дверь. В нее даже, вроде бы, стучали. Вздохов попробовал встать, но тело еще не отошло от иллюзорного, сковывавшего мышцы ужаса. Он решил остановить всю звон и стук окриком: «Сейчас, подождите минуту!» А вырвался хрип с клокотанием. Юрий все-таки набрался сил и поднялся. Сел на кровати, и все прекратилось. Показалось, конечно, ему показалось. И все дни, что он проводит на проклятом овощехранилище всего лишь чья-то неудачная шутка, картонная заставка за которой кипит настоящая жизнь. Необходимо взяться за край этой невероятной бутафории, отогнуть его, заглянуть и увидеть… Но вот что можно разглядеть вместо тягучего и бессмысленного бытия Юрий не мог себе представить.
Может быть, там плещется обыкновенное юрское море. Грядой островов служат ископаемые гребни на хребтах окаменевших динозавров, обросших за миллионы лет мхом и лианами. А веселые, загорелые, мускулистые аборигены в набедренных повязках охотятся на тунца. Мужчины не помнят своего прошлого, не очень беспокоятся о грядущем. Находят утешение в настоящем. И уже довольны тем, что живы и любимы своими страстными, губастыми женщинами, прячущими пышные, угольные сосцы грудей в ожерелья из белоснежных цветов.
Его разбудили громкие звуки в дверь. Словно ее таранили. Тяжелый, пугающий грохот. Он снова крепко заснул, теперь же, с трудом оторвал голову от подушки и тревожно прислушался. Даже, если не открывать им, они рано или поздно выломают дверь, ворвутся, и тогда прощай секретные исследования под черной пленкой. Тяжелое, но безбедное существование. Клавдия. Клавдия! Ведь он подставил верную, смелую кладовщицу. Начнут с нее. Чего они там придумают. Разорвут на куски? И закусят ею, потому что это настоящее мясо, а не пластик, не какая-нибудь полимерная дрянь со вкусом бекона, не благословенная соя, стоящая целое состояние и доступная редким гурманам. Он слышал, так происходит, так делают. Фасуют по брикетам, замораживают и торгуют человечиной на территориях более богатых и процветающих корпораций. Слухи, домыслы? Вздохов больше доверял им, а не официальной прессе, где уже давно, кроме фотографий парадов и паркетных генералов, а также реляций о победах в многочисленных экономических конфликтах ничего не было. Поэтому лучше открыть, хотя очень страшно и не хочется. Откуда это вязкий, беспочвенный сон, в который можно погружаться бесконечное количество раз? Что они подсыпают в пищу, или воду? Распыляют по воздуху?
Удары в дверь усиливались, и надо бы собрать силы, встать на затекшие от долгого лежания в неудобной позе ноги, открыть, сдаться, покаяться. Да только какое-то непонятное, неизвестное психическое состояние организма между сном и явью мешало сосредоточиться, обездвижило тело, затуманило мозг хаотичными мыслями. Эти мысли казались важнее, чем реальность, отодвинутая на задворки сознания. Так в чем же ему каяться? В том, что их учили делать заменители пищи, а он восстал и взалкал натуральных яств? Не для себя, не для себя! А для тех младенцев, которые едва родившись, покрываются сочащейся коркой из-за молочного белка, не являющегося им, а поименованного так, скорее, по привычке. Нужно же дать название тому неедомому соединению химических элементов из пробирки, ибо других нет. Точнее, они есть, но опять же – заменители заменителей в энной степени. Для стариков, чешущихся и задыхающихся от обыкновенной корочки хлеба. И приехавшие доктора скорой помощи констатируют: непереносимость, аллергический шок. И сами выглядят не лучше инопланетян в противогазах и химзащите. Они страшатся запаха быстроразлагающегося тела, пропитанного насквозь химикалиями и того маленького кусочка хлеба, самой дешевого и поэтому ядовитого, какой мог позволить себе бедный пенсионер, ничейного, сиротливо лежащего на краю неприбранного стола. Страшатся, что зараза перекинется на них, хотя как? Если они зарабатывают больше и могут позволить себе менее начиненную ядами еду, сделанную не из осколка бутылки и ржавой боеголовки, а из того же, но с вкраплением натуральных ингредиентов. Это психологическая болезнь, зависимость от страха, забирающегося в нутро кишок и поселяющегося там навечно, как и то, что он должен встать, пойти и открыть чертову дверь! А он не может. Не может убивать людей, как выученная и нанятая за деньги вся эта комарилья химиков, биологов, медиков… наука не во зло, наука не во зло, всегда повторял его учитель, профессор. Он недавно что-то открыл. Что-то, что согласуется с его моральными принципами и прекрасно сочетается с его работами над экологически чистой, натуральной пищевой продукцией. Надобно навестить. Ах, если бы входная дверь прекратила бы брать низкую ноту «до». Если бы можно было выключить шум в голове, то мысли бы выровнялись, вытянулись в цепочку, глядели друг другу в затылок в правильном направлении. Тогда бы и Юрий выбросил крамолу, с радостью писал бы огромные формулы, готовил отраву в ампулах, передавал на пищевые заводы, где с радостью разливали бы их по бутылкам, закупоривали в упаковку. И никогда бы, даже в таком бреду, как сейчас, никому бы не открылся, не искал бы единомышленников, не мучил бы Клавдию. Сидел бы умненький и чистенький в хорошо оснащенной лаборатории, а не бродил бы по дикому полю под черной пленкой и не ощупывал бы полезные и злосчастные помидоры, готовящие ему и кладовщице погибель. Как она там, в казенных кабинетах с высокими потолками? Ее бьют, насилуют?
Она все равно сломается и выдаст. Как ломаются люди в очередях и на массовых гуляниях. Их не зря запретили. Именно среди множества незнакомых лиц яснее и четче всего проявляется одна из многих современных социологических болезней общества. Отчуждение. Потеря контакта. Неумение заводить знакомства. Юрий сам несколько лет тому назад был свидетелем избиения молодого парня двумя зрелыми женщинами. Молодой человек на их вопрос: кто крайний в очереди? Не ответил. Может, не услышал. Или страдал заиканием. И был тут же избит. А рядом шумели, говорили о своем, обсуждали рост цен и вкусовые качества новых продуктов из пищевой пластмассы. Кто-то шутил. Кто-то смеялся. Лишь одна старуха, придерживая внука за воротник, чтобы тот не дрогнул, не струсил и досмотрел до конца, как потом оказалось, это непреднамеренное убийство, шептала: «Видишь, что делают с избалованными и непослушными мальчиками…» После еще нескольких таких случаев, закончившихся убийствами и инвалидностью жертв, правительство задумалось о запрете на собрания больше двух человек. И то, везде в СМИ происходили дебаты и реалити-шоу. Запрещать – не запрещать? И только, когда конфликты, драки, убийства в людных местах стали обыденностью и рядовыми случаями, массовые скопления упразднили. Лишь боевики корпораций продолжали маршировать по улицам и устраивать в пивных барах сборища единомышленников. Но они – совсем другое дело. Во-первых, отмороженные, во-вторых – ювенальные детки. Назывались так, потому что были отобраны ювенальными органами у недобросовестных родителей и выращены в общественных инкубаторах. Не знали ласки, заботы и доброты, поэтому никакой привязанности ни к кому, никогда не испытывали. Людьми, ни своими, ни чужими не дорожили. Легко управляли и управлялись. Инкубаторы устроили совсем недавно для бедных слоев населения, не имеющих возможности предохраняться и контролировать рождаемость, а также прокормить лишний рот в семье. Туда же с охотой сдавали детей совсем юные мамы, жертвы насилия, алкоголички и женщины с низкой социальной ответственностью .
Боевики меж собой сразу образовывали круг и устраивали бои без правил, нередко заканчивающиеся смертью, пытаясь выяснить, кто из них сегодня будет верховодить. В ходу даже бытовало выражение: вождь на день. Но их никто не жалел, да и они – никого. Поэтому их потери происходили без общественного резонанса. Их попросту старались обходить стороной и не замечать, хотя ни армия, ни полиция без них не являлись значащими силовыми структурами. Они задавали тон и политический курс территорий, которые контролировали. Следили за порядком, организовывали войны, убирали неугодных, или недовольных режимом. Приставляли к подозрительным на их взгляд гражданам общественников и надсмотрщиков. Обычно из числа бывших уголовников, бродяг и бомжей, готовых за продуктовый паек исполнять всю грязную работу и заодно по-тихому грабить опекаемых. Законности в грабежах не было. Но они допускались политическими элитами, как само собой разумеющееся. А простому народу приходилось мириться, опустив руки.
Апатия. Она начала незаметно управлять миром. Историческая усталость. Никто никуда не хотел устремляться и завоевывать. Даже свои кровные, шкурные интересы отстаивали вяло, неумело, предпочитая договариваться, или проводя секретные диверсии, устраивая экономические блокады какого-нибудь слишком независимого региона, доводя его до состояния банкрота. Делили меж собой на части и поглощали. И так до бесконечности. Такой метод обогащения стал настолько популярным, что в университетах открыли новую специальность «манкурт». В данном слове было что-то от искаженного «банкрот» в английском языке и с казахского на русский, древнее изречение: «не помнящий родства». Чтобы ничего не мешало (даже такое забытое понятие «совесть») класть предприятия на бок и выгонять работяг на улицу.
Вздохов не сумел влиться в новую реальность. Ему самому казалось, что он ищет знакомые «куски» прошлой жизни и пытается чего-то из нее склеить. Но не клеилось, а наоборот, засасывало и рассыпало. И каждый раз приходилось собираться, возрождаться из пепла феникстом. Юрий всегда завидовал индивидуумам, твердо стоящим на земле и держащим что-нибудь в руках, чем можно защищать убеждения. В армию не взяли по слабости здоровья, а в общественники, надсмотрщики и прочие активисты не пошел сам. Он их всех презирал. И вот они сами пришли за ним. Стоят, наверное, за дверьми, чувствуют его трусость и еще больше разжигаются, злятся, готовят ему пытки и медленную смерть. Будь на его месте Клавдия, она бы чего-нибудь придумала, что называется «развела» молодых качков и оболтусов. Пожертвовала бы телом, да сохранила жизнь. Вздохов же, будет ползать в собственном дерьме и писать признательные показания. На себя, на нее, на всех! Сейчас ровно обгрызает ногти. Он всегда, когда волнуется, грызет ногти, но никто об этом не знает. Думают, Юрий их ровно под корень обстригает. Не бог весть, какой порок, но может быть, мелких вредных привычек наберется полный короб, и портрет героя, пытающегося спасти человечество, готов. Кто ему поверит, если раскроется дурной секрет? В нем самом заложена имитация. Как бы ученый не оберегался, среда уже повлияла и растлила его. И предложи он людям здоровые, чистые и натуральные продукты, как отличить их от ложных? Будут подозревать: в тиши лабораторий, Вздохов не стрижет, а грызет ногти и, следовательно, вполне возможно допустить, не выращивает овощи по своим уникальным формулам на черноземе, а вводит в сочную мякоть эффективную химическую дрянь. Ну, как жить не по лжи, как предлагал когда-то древний философ? Вздохов считал: малая ложь двигает большую правду. Ему придется идти к профессору на поклон. И придется врать, чтобы объединить их усилия и открытия в продвижении здоровой пищи, потому что учитель приверженец синтетики. Он убежден: будущее принадлежит ей. Фанатик науки. Он, как и многие, настолько оторван от всего естественного и натурального, видевший цветение трав и брачные игры животных только на архивных видео, глубоко убежден, что это грязь, инстинкты, борьба за выживание, которая низводит даже самую безобидную зверушку до апокалипсического Зверя. Заставляет ее защищаться, раздирать когтями и зубами брата и поедать детенышей в голодный год. Стоит убрать побочные эффекты пластиковой еды, и человечество забудет о болезнях. Главное: пищи уже сейчас хватает на всех, за нее не надо воевать. Дерутся за рынки сбыта. Но соперничество исчезнет, сгинет в прошлое. Наука – панацея от всех бед и разорений. А к неприятным вкусовым ощущениям надо привыкнуть. Жили же, когда-то (известно из курса общей истории) монахи-отшельники. Питались водой и корешками, и ничего! Опять же, при помощи химии, можно любой безвкусице привить нужный запах, вкус, консистенцию. Дороговато? Да! Зато лишний стимул заработать денег на лучшую еду. Так считает профессор, его бывший учитель. Но Юрию плевать на убеждения пожилого неврастеника, не приемлющего новые методы и принципы в науке. Необходимо найти общий вектор, направление, устраивающее их обоих. Двигаться в широком русле фундаментализма, где все понятия и аксиомы закреплены тысячелетними теориями, проверены практическими опытами и наблюдениями, а там, (лучше так далеко не заглядывать) дальше учитель поймет и оценит мытарства лучшего ученика. А нет, то противоречия и непонимание есть и будут всегда. И даже, если потом дороги разойдутся, их дуэт запомнится надолго и признается всеми, как лучший и возможный урок сотрудничества, совершенно антагонистичных научных мировоззрений на благо общего дела, как бы, не напыщенно, глуповато и банально это не звучало!
«Такая речь, сгодится, пожалуй, на вручении Нобелевской премии», - промелькнуло в узком промежутке тесного леса мятущихся мыслей. Деньги ему не помешают, но, главное, что же все-таки выльется из всей этой затеи? Как перевернуть мир, совершить благородный подвиг и не скатится в слепое, мелкое паскудство? В дверь опять постучали. Но уже как-то вяло и безнадежно, точно уже не надеялись на возможность встречи, или утратили интерес. А вдруг арест Вздохова потерял свою актуальность, остроту? И тысячи газет, репортеров и новостных лент не раструбят о задержании ученого-революционера, решившего в одиночку свалить набок химическую пищевую промышленность, разорить корпорации, в одиночку забраться на Олимп и пожинать славу, богатство! Нет! Надо немедленно самому отворить и сдаться!
Господи! Чем глубже в себя погружаешься, тем больше пакостей всплывает! Вот уж не ожидал учуять внутри столько честолюбивого пафоса и гордыни! А ведь он еще ничего не совершил, за что его бы могли посадить, замучить, растерзать! Никому не нужный фантик, пустышка, нафантазировал, а там, с другой стороны двери психует всего лишь не похмеленный общественник, ему надо протянуть в щель (даже открывать широко не нужно) пару вещей, и тот исчезнет, и весь этот морок рассеется. Разойдется весенним дождем, росой, туманом, кстати, какое время года сейчас за окном? Осень, весна? Он ничего не знает о жизни на улице, о тех, кто уныло бредет, топчет грязь, трясет шапками и зонтами, однако собрался их спасать. Хорош спаситель!
Юрий проснулся от собственного крика. В открытую форточку слышалось стрекотанье цикад, щебетанье птиц. Очумевшие от жары божьи коровки стучались в стекло. Их в это лето вывелось невероятное количество, и все они отчего-то просились в жилища к людям. Так значит, сейчас, в настоящий момент стоит лето. Такое же, нет, жарче, намного жарче, чем в тот день, когда он родился. В месте, где с неба падал пепел, солнце не видели сотню лет. На воздух выбирались в специальных термокомбинизонах со счетчиком Гейгера. Возле старого города, по которому был нанесен ядерный удар. Он издали казался светлее окружающего рельефа, готовился взмыть куда-то вверх. Хотя, понятия «верх», «низ» были временно утрачены из-за тяжести небосвода, легкости земной, расплавленной коры и глупости людских ожиданий. Тогда была в разгаре охота на мутантов. Отчасти, чтобы отвлечь народ от экономических трудностей, голода, а в некоторых областях и скудности пайков. Повсеместно, занять здоровых мужиков хоть чем-нибудь, той же ловлей мутантов. Но главной целью всей этой затеи – создание популярных телевизионных шоу. Пусть уж лучше ловят и потрошат мутантов, а другие на это смотрят, чем выходят на улицы и протестуют.
Сколько себя помнит Вздохов, он – мутант! Внешне мутанты не отличались от обычных хомо сапиенс. Они обладали различными экстрасенсорными способностями и кастовостью. То есть род занятий был предопределен с рождения. Отец естественно скрывал ото всех появление такого сына, иначе Вздохова пустили бы жить за «загородку», так называли лагеря, где пребывали мутанты до совершеннолетия. Там их откармливали, словно выставочных хряков, учили боевым искусствам и обращению с различным оружием, будто римских гладиаторов, а потом выпускали в лабиринты, или другие запутанные местности с поджидающими охотниками. Ведь шоу должно продолжаться! Как и сама жизнь, какую бы уродливую форму и содержание, она, порой, не принимала. Все эти погони, битвы, или просто жестокие массовые бойни транслировались по всему миру. Они заменили Олимпийские Игры и прочие спортивные соревнования.
Однажды тайна открылась. Отца пустили на биоперепрограммирование. Так называли уничтожение человека с отщипом генетического материала и выращиванием его заново в пробирке. А приставка «био» здесь была притом, что гомункулу «подгружали» ту же психику, те же образа и привычки, в общем, все то же, чем человек считался прежде человеком и отличался от других. Возвращали душе индивидуальность. О ней, по-прежнему знали очень мало, но вот способом внедрения психотипа в новое тело овладели вполне. Между учеными такой метод в шутку назывался: «набить куклу соломой». Изощренное наказание было всего лишь предлогом для службы разведки к тому, чтобы обыскать все закоулки подсознания и установить, когда, где и от кого произошло заражение и замещение части нормальной ДНК на резко мутагенную. Розыск позволял по цепочке накрыть целый новый вид мутантов, или хотя бы большую его часть. Создавались таблицы, каталоги признаков различных типов мутантов. Их распространяли в СМИ с целью доносительства и самостоятельного распознавания. Этим пользовались для сведения счетов с соседями и родственниками ради корысти овладеть имуществом, положением в обществе и так, по-мелкому поживиться. Сколько здоровых людей под сурдинку канули и пропали в лагерях предварительного заключения никому неизвестно.
Юрию повезло. Он не разделил судьбу с остальными мутантами лишь оттого, что написал в детском возрасте диссертацию о неизбежной быстрой деградации тех районов, областей и участков планеты, подвергшихся локальным ядерным войнам между торговыми корпорациями и трестами. Проект рассмотрели, сочли экономически полезным. Использование ядерных компонентов в конфликтах запретили, а последствия – отснятый материал бесконечных кровавых сериалов про мутантов и охоты за ними перенесли на платные телеканалы. Вздохова, пока настоящий отец был «на переработке», приютил профессор. У него юный ученый и продолжил свое дальнейшее образование. Чем дольше Юрий учился и работал у своего опекуна, тем больше обнаруживались противоречия и часто диаметрально противоположные научные взгляды на явления в науке, проблемы и возможности их решения. Профессор оставался верен старой школе, где логика, математические расчеты и жестокие опыты над животными оставались непреложными в проверке теории практикой. Кроме того, профессор уж сильно уповал на всесилье науки. Иногда Вздохову чудилось, что была бы воля его учителя, то во главу государства он поставил бы науку, обкорнал и без того истерзанную планету до стеклянного, полированного шарика и начал бы заново строить и проектировать человека, общество и мосты между индивидуумом и социумом. Научный диктат на голом месте. Юрий был гибче. Он стремился подстроить все свои научные изыскания под биологические возможности испытуемых объектов и насущную экологическую обстановку. Смело соединял новейшие научные знания с магией, шаманизмом, волхованием, экстрасенсорикой. В итоге они страшно переругались, их пути разошлись. Вздохов, так как он все же еще был несовершеннолетним, вернулся к «обновленному» папе, а профессор возглавил трудновыговариемую кафедру каких-то наук в каком-то институте.
Отец не без дефекта. Поговорка, вошедшая в историю. Дело в том, что люди, прошедшие процедуру обновления не возвращались прежними. То есть они были вроде бы прежними: ели, пили, курили, смеялись, предпочитали огурцу свиной хрящик, или наоборот, но милосердие, любовь к ближнему, понятие жалости оставило их душу навсегда. Биороботы, пытающие доказать другим свою полноценность, ловили насекомых, мелких грызунов, иногда совсем маленьких детей и беспомощных инвалидов, и издевались над ними, доводили до их до смерти. По многочисленным признаниям на судах позже, все эти люди, таким образом, пытались пробудить утраченное ими после биоперепрограммирования. Отец, слава богу, не дожил до своего электрического стула. Он умер от инфекции в результате укуса крысы, над которой издевался. Мама же умерла еще раньше от радиационного облучения. Так он вошел во взрослую жизнь, наследовал жилплощадь на девятом этаже, остался наедине с многочисленными открытиями и монографиями. Одинокий. Вынужденный перебирать гнилые фрукты, отделять зерна от плевел.
Гонения на мутантов продолжались не долго. Их становилось больше, чем могли бы уничтожить. Мутации росли в геометрической прогрессии. Наконец, они выдавили нормального человека. Теперь не было понятия «мутант - не мутант», все были мутантами, но в большей или меньшей степени по А, Б,Г… (и далее по алфавиту) – фактору. Особо интересовавшимся можно было без труда пройти тест и высчитать мутабельность по формуле Вздохова. Негласно, точно повинуясь невидимому этическому закону, условились не применять публично свои необычные способности, чтобы не шокировать общество. Вскоре гонения на мутантов прекратились. Все поняли бессмысленность и бесполезность этого. Мутанты стали доминирующим видом. Люди с физическими уродствами сначала активно уничтожались обществом, потом быстро выродились. На смену им пришли мутанты с парапсихологическими способностями и латентные мутанты. Это те, кто считал себя «чистыми». Но и у них в экстремальных и стрессовых ситуациях случались спонтанные вспышки телекинеза, психометрии, ясновидения и других труднообъяснимых возможностей.
Так вот. Живя в семье профессора (а у него была жена и сын), Вздохов познал чувственность. Хотя все разговоры, кроме научных негласно запрещались, но тем сильнее тянуло к нечто алому с мякотью, истекающему соками и полунамеками. Тем более, Юрий видел флирт профессора со студентками. Подозревал, что где-то за непроницаемыми стенами происходило нечто большее, и даже, может быть эстетически гадостное, замешанное на сексе. Профессор был жаден до науки и, нет, не женщин, а секса. Его интересовали те женские органы, с помощью которых можно приносить себе и женщинам удовольствие. Но, как людей, как личностей он женщин не воспринимал. Скорее относился к ним снисходительно, с усмешкой, где-то презирал. У него в ходу была поговорка: курица не птица, женщина не человек. Жена прощала все его сумасбродства и мании, считая профессора великим человеком. Он и, правда, был велик, и в своих падениях, и в своих взлетах.
У многих случается первая любовь, но лишь немногие могут пережить ее крушение. И последствия такой любви еще долго тяготят душу, точно старые раны ноют и не рубцуются. Полюбил Вздохов сокурсницу. Они тогда занимались одной научной проблемой. Результатом которой стала первая в соавторстве научная статья и ненависть к таксистам. Каждое утро, Аленушка усаживалась напротив окна, раскладывала научный материал, книги, близоруко щурясь в монитор компьютера. И восходящий на востоке водородно-гелевый огненный ком просвечивал насквозь розоватое ушко и прядь волос. Вздохов учился любить по частям, по крупицам. Словно художник, вырисовывающий эскиз для будущей картины. Там прочертил простым карандашом головку, тут ручку, пальчики… В общем, когда он полюбил Алену полностью и безвозвратно, ее у него увел сын профессора. Разбитной, видавший виды шалопай, переросток, не желавший много учиться, занимался частным извозом. В конце концов, научная работа была кое-как дописана и опубликована, произошло некрасивое объяснение переезд на съемное жилье. Девушка давно вышла из возраста томного воздыхания и галантного обхождения. Ей, с ее же слов, нужен был веселый и грубый пират, жестко бы отымевший, использовавший бы ее, как свою рабочую лошадку, скрипевшую и визжавшую на ухабах отдаленных районов, куда он довозил подвыпивших завсегдатаев кабаков. Ей нужен был по натуре бандит, спортсмен, солдат удачи, а не скромный, неуверенный ботан. Тогда-то и родилась та странная теория социального предпочтения женщин одних мужчин другими. Молодой ученый озлобился и решил посвятить себя только науке. В ней он черпал наслаждение и вдохновение. Но потом заметил, что в мире много ему подобных, отказавшихся от одного, заложенного природой инстинкта и, нанизанного на него эмоций и различных сложных типов поведения, но получавших взамен удовольствие от другого увлечения. Зачастую, глупое и несерьезное хобби становилось смыслом жизни, им начинали заниматься профессионально, доводили до совершенства, открывали свой бизнес, богатели. С тех пор Вздохов возненавидел водителей любого транспорта, кроме воздушного. На малые расстояние ходил пешком, на большие – летал самолетом. Редко и по необходимости. Он даже придумал всей этой шоферне месть. Соблазнял матерей, дочерей и жен всех этих таксистов и бомбил, дальнобойщиков. Не по любви, не по животной страсти, а из-за страха, обиды, ненависти.
В дверь уже не стучали, а скреблись. Ковырялись в замочной скважине. Видимо, подбирали ключи или отмычки. Значит, это не активисты и не полиция. Те церемониться не будут. Сразу выбьют замок и ворвутся. К нему пытался пробраться кто-то из своих. А у него нет сил, чтобы подойти и открыть. Но вот Юрий сел, спустил ноги, повернул голову. Оказывается, легко и просто, без усилий даются движения, будто находишься в открытом космосе, в невесомости. Глянул в окна соседнего дома. Мелькнули какие-то провалы вместо окон. Словно после пожарища, чьи-то выскобленные глазницы. Он опять поглядел туда. Показалось. Из всех окон равномерно лился белый свет, точно там велись богослужения, а не удовлетворяли свои низменные желания, не смотрели жалкие сериалы и кровавые шоу, порнографические каналы. Будто там не били детей, не насиловали женщин, не принимали алкоголя и наркотиков, не мучились от болезней. Не умирали и не рождались. Все окна лучились ровным голубовато-желтоватым цветом, переходящим в лиловый. Многоквартирные небоскребы вздыхали, поводили карнизами плеч, двигались по специальным платформам ближе к центру. Более богатые уже заняли, откупили самые лучшие места по направлению к оптовым продуктовым рынкам, базам и складам, чтобы утром затариться съестным за меньшую цену. Благообразные пентхаузы чиновников пробирались окольными путями к району, где располагались учреждения официальных властей, чтобы не греть автомобили и не жечь топливо, а сразу по крытым переходам, спасающим от беспощадного ультрафиолета, попасть в удобные, комфортабельные кабинеты, залы заседаний, голосований и приема посетителей. Его дом оставался на месте. Некому было заплатить за то, чтобы он куда-либо двигался. Лиловым светом отражали батареи, которые днем запасали солнечную энергию, а ночью – невидимые космические лучи.
Теперь, когда Вздохов смог подняться и пойти, ему легче и точнее думалось. Мысли лились свободно и легко, совсем как сияние из окон соседнего дома. Каждый человек любит себя. Некоторые просто так, за то, что они есть на свете, другие за дела, поступки, которые совершают. Ученый любил себя за правильные, возвышенные, приукрашенные мысли. Вот и сейчас ловился на том, что сумел сравнить летучий блеск рукотворных батарей за свечение человеческих душ. Он даже попытался отбросить все то мерзкое и гадкое, происходящее в чужих квартирах за дверьми. Ведь там могло быть и хорошее, робкое, нежное, ласковое семейное счастье или спокойное, даже вялое холостячество. Или достойная старость соседствовала со счастливым детством? Как знать.
Или может быть, как у него: ничего не происходит. Юрий просто думу думает. И какой-нибудь чудак, только обязательно (так романтичней) забравшись на крышу, тоже думает про него. Отсюда вырастают крылья. Не даром же, в его последнем видении перед самим собой он предстал в фиолетовой, блестящей коже, улыбающимся, с двумя седыми крылами вместо бровей. И мечта. О спасении человечества, о мире и благоденствии. Врастает могучими корнями, словно дуб в корень сознания. И сеет, сеет благородные желуди. Они обязательно прорастут. Когда и где? Кто знает! Главное красиво думать. А потом и действовать. И даже, если его заберут, он и в тюрьме разовьет и запишет мысли. Ими воспользуются через много лет, поставят памятник, отблагодарят. Сразу бы не расстреляли. Они очень любят быстро расстреливать. Свою злость на ком-нибудь вымещать. И чтобы долго не пытали. Вздохов боли не вынесет. Душевную он научился терпеть. Носить в запасном кармашке. И даже выгуливать, делясь ею с другими. Ах, если бы можно было бы приручить так же физическую. Сжиться с ней. Стерпеться.
Раз он научился ходить в своих снах, надо подойти и открыть им во сне. Это намного безопаснее, чем в реальности. Чем они полакомятся, что захватят? Астральное тело? А Вздохов будет преспокойно спать и грезить. Пусть арестуют его ненастоящего, грезящего. На века вперед. Способного преподнести королевский подарок. Вернуть вкус, сначала к пище, а потом и к жизни. Они распробуют его помидоры и айву, подобреют, простят сотовый телефон не того бренда и элегантный, несколько пижонский с синевой галстук. Поднимут камни и пойдут против своих хозяев и всех корпораций. Сметут установившийся режим. Но мягко и справедливо, как козы с острыми рожками. Особо жестоких и непримиримых поднимут и бросят оземь. Не обессудьте! Юрий не попросит большой награды. Самую малость: потешить свое честолюбие. О нем заговорят. Про него напишут. Запечатлеют на холстах и бронзе. Выкладут в интернете. Он начнет читать лекции в университетах мира, заседать во всех академиях, заведет полезные знакомства, армию поклонников. Отберет себе команду и будет с ней штурмовать новые высоты науки. Но вот из этих неожиданных и случайных знакомств, произошедших на пике популярности и праздности, может вылезти величайшая подлость. Опять же кому-то захочется больше, а то и вовсе узурпировать производство и технологию по выращиванию экопродуктов. Кто-то посулит, а Юрий не сдержится, соблазнится. И в уши ему надуют о его величии. Устрашат местью плохих людей, и начнут тихо убирать хороших. И получится, то, что всегда получается, то о чем написаны горы трудов и томы художественной литературы. Идея измельчает, изменится, а ее автор купится на барыши, начнет заниматься от скуки и лени (ведь на него работает целая армия) всем, чем угодно, но только не тем, чем надо. От Вздохова останется пустая, глянцевая оболочка, которая станет мелькать в рекламных роликах, на телевидении, в газетах, на симпозиумах и модных показах, но не в лаборатории на рабочем месте. Постепенно его одежда и внешность будут выглядеть все респектабельнее и дороже, а воля накормить Мир и победить несправедливость слабее. Он изотрется, износится, от него останется говорящая в профиль кукла с длинным, несообразным носом и провалившимися глазницами, взглядом, всматривающимся внутрь, в самого себя и поражающегося, скольких монстров можно благополучно вскормить и выпустить на свободу. И Юрий превратится в одного из них, преуспевающего дельца, в того, кого он увидел рядом с Клавдией в кафе, или в босса множества таких аморфных, послушных фигур изнутри, но снаружи влиятельных и богатых.
И тут он остро, ясно и точно осознал: ничего ведь не получится без каторжного труда и бескорыстия. Ему придется побыть альтруистом. Завернуться в ветхое рубище, забраться на гору, обнять учеников и проповедовать. А не соберет таковых: верных и преданных до фанатизма не ему, а тому делу, за которое пошли с ним, то и в одиночестве против демонов своих же, в поле выстаивать надобно!
Но, если Вздохов не встает, и на сон, его теперешнее состояние тоже мало похоже, то кто он, или что? Дух того висельника, первого соглядатая – веселого и молодого парня, не выдержавшего спокойной угрюмости ученого, отдавшего кров, родной очаг, святыни предков в виде книг отца и червленого золота матери? Ведь после продолжительного суда, все-таки оправдавшего его, когда все подозревали, что он инсценировал самоубийство, Юрий, словно бы вышел из своего тела и глядел отстраненно, со стороны на происходящие события. Он съехал с квартиры и думал не возвращаться. На новом месте оказалось еще хуже. Там жили сплошь корпоративники, поминутно заставляющие принять их сторону. И Вздохов возвратился, запомнив последние слова первого соглядатая, чтобы Юрий, хоть ругнулся на него, или ударил бы за разорение родительского гнезда, иначе бессмысленная жизнь человека теряет даже то, что и потерять-то уже и нельзя – пустоту.
И вот эта пустота, оставшаяся после суицидника, с тех пор смущала ученого и не давала ему покоя. А что, если Юрий так и остался жить в новом жилье, а здесь бродит неупокоенный дух того парня? Поэтому, он только наблюдает за происходящим, но ничего поделать не умеет. Ни заварить чай, ни открыть дверь. За ней, кстати, стало совсем тихо, мертво. Вдруг он уже в аду? В маленьком и персональном. Созданным, специально для себя самого. Самоковыряние до боли. Страх быть пойманным, звуки извне и есть, то самое наказание, которого он достоин. А ученый Юрий Вздохов продолжает жить где-нибудь рядом, очищает морковь от комочков земляной грязи и думает, как спасти мир. А его держит здесь место и способ самоубийства. Страх одиночества, в опечатанной снаружи квартире, и давнишнее, смердящее, с вывалившимся изо рта языком позеленевшее тело в петле. И всего больше на этом и том свете он боится одиночества, тишины, пустоты, невосполненности, невостребованности. Пусть же придут за тем, за кем уже бесполезно приходить, но хотя бы усмирят страх. Заодно и Юрий себе докажет, что он это он, или, что он, это некто иной.
Ничего и никого не надо бояться. Кроме собственной совести и стыда. Они индикатор правильности мыслей, слов, поступков. И даже, если ты идешь против традиций и устоев общества, то должен четко осознавать, что терзания происходят только из-за непривычности выбранного пути. Как, если бы в обществе развитого каннибализма, кто-нибудь один из членов вдруг отказался бы от поедания себе подобного. Стало бы это чем-то из ряда вон выходящим? Конечно! Наверняка, за подобный проступок, такого негодного папуаса тут же съели бы его же сородичи. Но по мере взросления подобного общества, его возмужания и прогресса, все более понятным, правильным и ценным в дальнейшем оказался бы первый, гуманистический опыт того папуаса, который осмелился потрясти основы людоедского мира.
Так понимал свою миссию Юрий Вздохов, и таким образом внутренне оправдывался перед самим собой и людьми. Ведь, если все, что он решил и задумал, окажется вздором и большой ошибкой: поиски здоровой пищи, Господа Бога и сращение этих двух начал в некую доселе неизвестную и великую идею, новую философию, то вся его деятельность окажется бесполезной, грубым вторжением в обычаи устоявшейся цивилизации, обретшей пусть кровожадную, но стабильность. Юрий же, нес со своим новым изобретением и прежде всего, мировоззрением (без него изобретение, т.е. технология по выращиванию эко продуктов была бы неполной), неустойчивость, слом старых порядков, хаос…
За дверью опять закопошились, заскреблись. Ему осталось набраться мужества, окончательно проснуться, пересилить страх, взглянуть, может быть в последний раз в окно. А там весна, а там вывесили уже стяги корпорации и двух дочерних фирм, владеющих здешней землей, людьми на ней и строениями.
Крепкий ветерок, должно быть, поласкает полотнища, приглашает присоединиться к празднеству. И там, между взрослыми снуют любопытные дети. Они выискивают себе опасные игры и шкоды. Они не умеют еще бояться. Их не научили этому трудному ремеслу, когда, точно слой за слоем, год за годом тебя обертывают в клейкую тряпицу, обмакивают в жидкое стекло, пощечинами и тумаками закрепляют эффект.
«Только детские мысли лелеять», - выплыл светлым призраком из памяти отрывок стихотворения древнего поэта, тоже, вроде бы погибшего в мясорубке ужасов и унижений прошлых веков.
И чтобы еще больше себя подбодрить, набраться смелости, подойти и открыть чертову дверь, Вздохов вспомнил пару случаев из своего детства. Они часто воевали дворами. Так получилось, за ним гналась ватага «старшиков» из третьего квартала. Загнали его в частный сектор, а там тупик, если только не попробовать перелезть через высокие ворота, с приваренными через равные промежутки острыми стальными прутьями. Он и полез, но, спрыгивая на другую сторону, зацепился сандалией за прут. Описав дугу, Юрка со всего размаха несколько раз ударился головой о глухой, крашенный жестяной лист. Самые ловкие и высокие из преследователей уже успели на другую сторону, другие только перелезали. Повиснув животами на теплом от июньского солнца железе, они давились от смеха. А Вздохов, через боль, слезы, сопли и два вылетевших из-за удара (благо, молочные) зуба, шепелявил, что его догнали неправильно и незаконно. Насмотревшись, и вдосталь насмеявшись, обидчики ушли по своим делам, не удосужившись снять Юрку. Им хватило его мучений, они потеряли к нему интерес. А он, сложившись вдвое, подтянулся руками до сандалии, вырвал «с мясом» ремешок и упал с двух метров на рыхлую землю. Добавил к прежним страданиям новые. Сломал ребро. Катался по чернозему и стонал, пока не восстановил сбитое дыхание. И как не странно, ощущал радость победы. Ведь не сдался, его не побили! И те взрослые ребята, видимо, внутренне согласились с таким необычным для них поражением, зауважали после того раза. Перестали враждовать со Вздоховым. Всех остальных гоняли, а Юрку – нет. Многие даже здоровались с ним. Хотя он, ничего особеннного не сделал, а просто немного повисел.
Второй случай произошел уже в юношестве. На общественных гелиокоптерах, за сотни километров от простуженных и загрязненных городов, Вздохов выбирался на природу. Тогда так многие делали. На узкой с быстрым течением реке было много тихих заводей, или, как их называли «рукавов», где веселились, в основном хулиганистые подростки. Эти тихие заводи обладали редким коварством. В них таились неприметные, медленно затягивающие, точно удавка неспешного маньяка, омуты. Причем поначалу, когда человек, только входил в «рукав» и дышал энергией, плавал и веселился, круговорота, затягивающего под воду, не ощущалось. Смертельную дань река собирала с уже уставших, выбившихся из сил, выбирающихся на берег пловцов. А вот тут везло немногим. Сам Юрий никогда не лез в опасные лягушатники. Он любил побороться с течением и обычно, по нескольку раз переплывал реку, выбрасывался на берег, раскидывался на горячем песке и впадал в благодатную дрему.
И в один из летних, блаженных деньков загоравшему Вздохову бросили в лицо нечаянную щепоть песчаных крупиц. Он открыл глаза и увидел перед собой молодого, напуганного паренька, беспокойно топтавшегося возле него и поднимавшего песочную пыль в воздух. Незнакомец не решался будить Юрия, но и обратиться за помощью было не к кому. Берег, на который переплыл Вздохов, был пустынен, тосклив и близок к омуту. А на другом – ели и пили беззаботные семьи с вечно голодными, как чайки детьми. Парень с выпученными, точно рыбьими, застывшими глазами продышал губами мольбу о помощи. На мгновение Юрий раздосадовано подумал: «Ну, почему выбор пал на меня, ну, зачем я оказался в этом месте!?» Конечно, спасение чужой жизни предполагало рисковать своей. Но делать-то уже нечего, помогать придется.
И Вздохову пришлось тащить из воды девушку. Он долго не мог выплыть с ней. Течение мотало их по кругу. Выбившись из сил, Юрий лег на спину, но обезумевшую и голосящую ношу не отпустил. Ее друг быстро сообразил. Собрал живую цепь из подростков. Они выстроились в ряд, взявшись за руки от суши и в воду по грудь. Вздохов сделал глубокий вдох и дотянулся до протянутой ему ладони.
Незнакомый парень и спасенная девушка исчезли. Юрий сидел опустошенный и немного обиженный. Ведь могли бы хоть спасибо сказать! Позже он заметил эту счастливую и целующуюся парочку на вертолетной площадке.
К чему странные воспоминания? К тому, решил ученый, что он идет по пути спасения человечества и победы своего научного открытия. Ему надо проснуться, встать, дойти до двери и открыть ее кому бы то ни было. И даже, если преждевременно, и он недостоин, обременен греховностью и сам один из падших, надо же постараться, не ради себя и своего величия, а просто так, потому что больше некому и никому не под силу совершить то, что предназначено, и это предназначение выпало ему.
Вздохов со стоном перевернулся на другой бок, солнечные лучи брызнули в лицо, и у него не оказалось сил держать глаза закрытыми. Широко распахнувшись, пришлось сразу же зажмуриться от яркого света, выдавившего крупные слезы, стекавшие по переносице. А подушка уже была давно мокра. Ученый вспомнил: он плакал во сне, ему снилась мама, которую никогда не видел. Лишь чувствовал ее присутствие, ее запах и прикосновения к голове, будто вместе с непослушными волосами на макушке, она разглаживала его мысли, убирала страхи и вселяла уверенность и силу в движение тела, но прежде всего – босых ног.
Резко поднявшись с кровати и усевшись на краю, Вздохов тер глаза, совсем, как в далеком, замутненном новыми воспоминаниями более взрослого возраста, детстве. Набрал воздуха в грудь и двинулся к притихшей и непроницаемой двери, неся в сердце юность и решительность. Как сказано в Древних Повествованиях, «попереть смерть вон!»
Юрий стоял перед дверью и поворачивал задвижку. С той стороны окончательно стихли, словно изготовились к прыжку. Дверь без труда поддалась, точно ее смазали накануне, открылась, и взору его предстала заплаканная, но вооруженная необъяснимой храбростью Клавдия. И ему на короткий миг показалось, скорее из-за контраста тьмы длинного коридора, по которому он только что прошел и сияющего в открытую дверь подъезда, рассеченного солнечными лучами на квадраты, где плавали беззаботные мириады пылинок, что кладовщица излучает ярчайший свет. Глаза быстро привыкли к полумраку общей площадки и мелкому мусору в подъездных углах. Виденье продолжалось миг.