ИЗ МАТЕРИАЛОВ ВАЛЕРИЯ КОЙФМАНА
Мане сумел уберечь искусство от чудовищных мук своей неизлечимой болезни: кроме одной картины - „САМОУБИЙЦА»,произведения удручающего по безжалостности оценки человека,посягнувшего на свою жизнь. Но это было лишь эпизодом, минутной слабостью мэтра.
Мастер продолжал работать, чтобы завещать людям картину, вобравшую всю полноту его жизнеприятия – “БАР В ФОЛИ–БЕРЖЕР».Судьба этой итоговой для великой французской живописи 19 века работы оставалась неустроенной даже после смерти автора.
Мало кому известно, что после парижских аукционов она попала в 1912 году в Россию и, окажись наши соотечественники дальновиднее, не уехала бы вскоре в Англию, где она находится ныне.
Мане решил показать в картине один из трех баров, описанного Мопассаном в «Милом друге». Картина представляет собой синтез сиюминутности, свойственный импрессионизму, и незыблемости, присущей классическому направлению в искусстве. Это произведение можно считать программным в творчестве Эд. Мане, так как оно отражает его излюбленные темы: портрет, натюрморт, движение толпы, различные световые эффекты.
Четкий передний план картины противопоставлен заднему – неясному и почти фантастическому зеркальному отражению. Зеркало позади стойки бара, за которой стоит безымянная героиня полотна, отражает многолюдный зал, светящуюся люстру, ноги повисшей под потолком акробатки, мраморную доску с бутылками и саму девушку, к которой подходит господин в цилиндре.
Этот зыбкий, дробящийся мир, живописно понятый как мерцающее душное марево, является той средой, где одиноко и примиренно существует девушка-официантка.
Это действительно официантка бара, ее звали Сюзон.
Она приходила в мастерскую Мане на сеансы.
Мане соорудил в мастерской целый бар и натюрморты из фруктов, цветов и бутылок. Сеансы были короткие из-за болезни Мане.
Поскольку картина писалась долго, слух о ней прошел по всему Парижу, поэтому сеансы собирали много людей.
Неподвижная фигура Сюзон расположена строго по центру и составляет содержательный и образный фокус композиции.
Тело официантки и букет за корсажем, как бы часть пирамиды, образуемой ею и натюрмортом на стойке бара.
Художник словно обретает в девушке единственно подлинную реальность в призрачной суете окружающего.
Цвет сгущается, определяются контуры, кисть плотнее ложится на холст.
Она как будто ласкает нежно лицо девушки, ее русые волосы, свежую кожу, оттененную черным бархатом и просвечивающим голубизною кружевом.
Но радость, обретенная в обаянии красоты, не заслоняет от Мане грустного одиночества человека.
Отрешенная от всего вокруг, даже от собеседника, девушка глядит перед собой печально, чуть рассеянно и недоумевающе.
Есть что-то щемящее в этом воплощении парижского мира, который был и миром самого Мане.
Художник как бы прощался: прощай праздник, прощай красотка, прощай жизнь,...прощай живопись.
Незадолго до своей смерти Мане подвел в этой работе итог своему пристальному изучению и наблюдению жизни.
В 1882 году болезнь Мане резко обостряется, ему становится все труднее двигаться и работать.
Он уже оставляет завещание; 19 апреля 1883 года ему ампутируют ногу, а
через 11 дней он умирает в чудовищной агонии в кругу своих друзей на руках своего сына Леона.
Гроб Мане несли его друзья, среди прочих Э.Золя, А.Пруст, К.Моне. Попрощаться с ним пришли все старые друзья, весь Монмартр, художники всех направлений (смерть примирила их с Мане).
Вскоре Э.Дега скажет о Мане: «Он был более велик, чем мы думали».
В заключение отрывок из стихотворения, посвященного Э.Мане (автор неизвестен)
К Эдуарду Мане прихожу и немею:
Сколько жизни, любви на полотнах его!
Я, как будто попал к искусителю-змею,
Он творит надо мною свое колдовство.
«К Эдуарду Мане!» – только где-то услышу,
И уже ни покоя, ни роздыха мне.
Снова кисти, как лес, надо мною колышет
Плотоядный француз – гениальный Мане!