“ И ловит капли детская рука…»
У башни дальней прячется Иуда,
Ведёт погонщик серого осла,
Глаза ребёнка – в ожиданье чуда…
Струится дождь по камням мостовой,
Проехал римский всадник в пелерине,
Друзья… ученики, ещё живой –
Идёт Он, улыбаясь, по пустыне.
За серой пеленой и завесой дождя
Едва их видно: смех, и голос звонкий, -
И ловит капли детская рука
Невинного, смышлёного ребёнка.
Пока на хлеб горючий и сухой
Намазывает масло плотским духом жрица,
И над кривою чёрною водой
Ей внемлют жадные алкающие лица.
Вот, приближаются, - и в город все войдут…
Иуда прячется – он сделал своё дело,
Дождь кончился, плюмерии цветут,
Вздохнёт ребёнок, - обнажится тело.
А где-то вдалеке подул самум,
Срывая с облаков покровы сливы,
Проходят мимо, – первый вдруг зевнул
И рассмеялся: «Всюду мы гонимы…
Но ничего, придёт и наш черёд
Любовь расправит пламенные плечи».
« О чём он говорит?» Бежит народ…
Толпятся, тянутся, и зажигают свечи,
Мальчишка к выходу –
А мать всё ворожит, бросая в дух
тяжёлые денары,
На посох опирается пастух,
Пьёт воду из колодца под чинарой.
Багряный пар над скользкой мостовой
Чуть видимый, – едва-едва струится…
Шагнул на волю –
Позади: «Постой! Эй, ты куда?!»
Но что-то ярко зрится…
И что-то увлекает – увлекло…
И так светло –
Как дождь во тьме июля,
И дышится так дивно и легко,
И пишет цезарю наместник: « Милый, Юлий…»
«О чём он говорит?»
Мальчишка подошёл, с толпой смешался -
Будто цепенеют,
Галдёж и крики, – шум, – печальный вол
Жуёт траву …
Затихло всё – и пали на колени,
« О чём он говорит?»
«Любовь, любовь…
Непонимание в глазах ребёнка,
Вдруг блеянье – пахнула в сердце кровь,
Вдали, у храма волокут ягнёнка…
Дождинки высохли, - но отчего ж так тонко,
И сладко так, и хочется легко,
Как под дождём, раскинуть в небо руки,
И танцевать, и падать высоко
В звенящие созвездья, струи-звуки.
«Дождя теперь не будет сотни лет», -
Прокашлялся старик из Вифлеема.
- Ох, навлечёт на нас он сонмы бед, -
Поддакнул кривозубый брадобрей,
Улыбчивый болван, Зорема.
Но что это?! Мгновенье – небеса?
Вдруг громыхнуло! Жаркий ветер с юга…
Вновь полило, - сорвало вдруг леса,
И под навес шарахнулись верблюды.
Вот, всадники сгоняют всех толпой:
« С дороги прочь! Прочь, быстро все отсюда!»
Один остался – мальчик – и чужой…
Сбежали все. Ученики. Иуда.
Подходит, наклоняется, - светло…
Заглядывает, взор сияет чудом.
Малыш, ты чей? Где мать твоя? Тепло…
Легко взял за руку - Кто твой отец?
- Иуда.
- Я знаю, знаю, добрый человек…
- А мама говорит, продаст, как тогу,
- Не верь сынок, люби отца весь век,
Люби его всегда, люби, как бога.
Дрожит рука, не вырваться уже,
И вдалеке дымит дорога.
- Идём в ваш дом…
Попятились – чего?
И спрятались во тьме
Лишь блеск глазниц – убогий
Он замечтался…
Голубя крыло несло
багряной, солнечной водой
Во тьме притихли,
«Гнать отсель долой»,
- раздался хриплый шепот за спиной …
Но Он остался.
«Запомни этот день», - сказал светло,
И улыбнулся.
Стало тихо, ясно.
Испуг, их лица тают под волной…
- Ты кто? – воскликнула вдруг жрица страстно.
- Изыди вон! Ты нам чужой, опасный!
- Я тот, кого твой сын назвал живой.
Я тот, кто вам потом простится.
Сказал и стаял неба пеленой,
Не обернувшись, в дымке растворился.
Ладонь горела, - отчего на дню
Мальчишка выставил её под дождь, на рынке,
Прося на хлеб у храма на краю
Ладонь теперь горела ярко, пылко…
Никто не верил, - лишь касался он
– чело разглаживалось, –
И немые пели.
«А тот, кто приходил, был лютый враг».
Так все сказали, и его раздели
И голого распяли…
А отец?
С собой покончил, как простой растратчик.
Повесился…
Но сын не верил.
«Добрый человек», - так Он сказал.
И плакал по ночам, - и всех навек прощал.