Эпиграф: Подуй на закат,
- увидишь, как загорится туча.
_________ДАЕ
Глава первая
Остров Витте, 1977 год, зима, - где-то средина декабря. Два часа ночи, северное сияние ярит. Сполохи идут широко, во всё небо, - цветно, разноцветно, чудово. Они, эти сполохи, зелёно-голубые переходящие в розовое, в желтоватое, и обратно, в зеленовато синее, или в зеленовато голубое. Всё это хозяйство фосфоресцирует, вспыхивает, движется, да так близко, что казалась можно достать сияние рукой.
Я сижу на сторожевой вышке, пост № 3. Я свесил ноги, обутые в валенки, прямо в пустоту.
Там, под ногами, чуть в сторону, на юг, где Гремиха со своей базой подводных лодок, черно и пусто, только кое-где, еле виднеются отблески сигнальных маяков.
Площадка сторожевой вышки, на которой я удобно примостился, изготовлена из добрых сосновых досок-плах, привезённых с материка. Вышка старая, но шибко крепкая. Четыре вкопанных на раскоряку шестиметровых столба, обложены для устойчивости, здоровенными валунами. В средине сооружения, называющегося: сторожевая вышка №3, винтовая, металлическая лестница, ведущая на самый верх, на площадку, на которой я и устроился, и ноги свесил, и нечто пою, заунывное и протяжное, как несмолкающий ветер, дующий непрестанно со стороны Ледовитого океана.
Мне тепло и уютно. На мне наздёвано… кстати, по армейскому уставу наздёвано. И так, что было на мне; две пары нижнего белья, - байковое и хлопчатобумажное, шерстяные галифе, шерстяная добротная гимнастёрка, чёрный, ватный комбинезон армейского образца,- чинная вещь, даже в чем-то стильная и хиповая, совершенно не продуваемая, надёжная. Заканчивал моё армейское одеяние, - овечий тулуп. Тулуп был огромен, необъятен, вроде тех, которые русские ямщики в девятнадцатом веке брали с собой в дальние, зимние поездки. В такой тулуп, можно было, завернутся с ног до головы, и премирно спать, где-нибудь за валуном, в любой ветер, в любую непогодь. Но спать было нельзя! В любой момент мог, появится дежурный офицер, и застав часового, то есть меня спящим, влепить пару-тройку нарядов вне очереди. Да я и не хотел спать, спать скучно, не спать веселея.
Время наряда в караульной службе Советской Армии, согласно уставу, длилось два часа, потом приходил человек, точнее два человека: один человек был разводящий. Как правило, человек разводящий имел лычки; одну, две или три, и другой человек, как правило, рядовой, или ефрейтор, - сменный рядовой, или ефрейтор был на смену часовому, то есть мне.
Мне если честно не хотелось покидать свой насест. Место было благодатное и славное, - незаменимое, для художника, или на худой случай поэта. Хотя если покопаться в мозгу, по вспоминать… то, пожалуй, за два года, плюс один месяц моей службы в Советской Армии, я не встречал ни одного поэта-солдатика. Если учесть и то, что я, за весь период службы умудрился побывать во всех мыслимых и не мыслимых местах, Кольского полуострова, а также близь лежащих островов, то отсутствие поэта на столь обширном пространстве, это нонсенс. Художников кстати тоже не было, - писари были, а вот художника пишущего портреты не было, - ясное дело, кроме меня.
Службу я начинал в полку ПВО, в Гремихе. Есть такой посёлок типа городского типа, - прошу прошение за каламбур,- жили в нем подводники, и ракетчики тоже. Ракетчики, ПВО, прикрывали с воздуха самую крупную базу подводных лодок в тогдашней России.
Начало моей службы проходило в штабе ПВО, на должности: художник-рядовой. Местечко скажу вам, было наитеплейшее; чай с не заканчивающейся сгущенкой, тушёнки валом, - ешь, хоть лопни, музон из радиопередатчика только ух! – напрямую со всего мира, … киношка по вечерам… хошь в офицерский спортзал ходи, хошь баклуши бей. Офицерики мне в рот заглядывают, - каждый хочет, себе от меня портретик, жены или дочурки заиметь, и обязательно с автографом. Шуршиков у подводников, - хоть сортир обклеивай. Им деньги в Гремихе всё одно девать некуда. Славные были времена, - плохо, что недолго продлились.
Через пару месяцев, за хождения по полку в спортивном адидасе, небритую морду и волосья, сослали меня, в ссылку на КП. /Командный пункт/.
Там я тоже, не очень долго продержался.
Ну что вы хотите, за один месяц, и двадцать дней, шесть полноценных драк, с разбитыми носами, фингалами под глазами, почитай у половины личного состава КП.
Славные, славные были времена!
В ту пору, я усиленно боксом занимался. Возил всюду с собой боксёрские перчатки, а грушами были у меня солдатики. Я вам так скажу: в армии художник + боксёр = адская смесь.
… а уж когда я начал с офицерьём драться, кстати без перчаток, тут уж командир КП майор Пащенко не выдержал, …и сослали меня, бедного художника в море-океан, на остров Витте, сглаз долой, из сердца вон!
Примечание: необходимо уточнить, то, что присягу, это священное действо для солдата, я таки не принял, не пришлось. Просидел где-то, в каптерке, альбом дембельский какому-нибудь «дедушке» рисовал.
Глава вторая
Не обходимо рассказать, как проходил караул на острове Витте.
Смена часового проходила просто: разводящий вместе со сменным часовым, громко стуча ногами, поднимался на площадку вышки №3, орал плотно закутанному тулупу: «Подъём рядовой, смена пришла, шагаем в тепло!!!» - где-то вот примерно так.
То, что тулуп дремал, или спал мертвецким сном, разводящего мало интересовало, - обычное явление, никто данному действу значения не придавал, всё ж Полярная ночь, - к часу по полудню на полчаса-час чуток развиднеется, и опять ночь. Так вот, продолжу, - если тулуп не шевелился, не подавал признаков жизни, то разводящий начинал тулуп слегка пинать ногой, как правило, это была, права нога разводящего, если и это не помогало, то пинать тулуп принимались оба пришедших.
Бывало и так, оба, разводящий и сменщик упинаются в усмерть, а тулуп знай себе, спит-сопит, не шелохнётся, прямо, как будто мёртвый. Тут нужно понимать, и пояснить тоже!!! – в тулупе часовой дрыхнет, и он, этот спящий часовой в лапах своих солдатских винтарь /СКаС - самозарядный карабин Сикорского/ судорожно сжимает, а в винтаре десять пуль-патронов, - хрен его, не помню какого пульки калибра. Так вот! - а вдруг ему, этому нарушителю армейского устава часовому, что-нибудь не хорошее снится, или наоборот, мамка там с блинами, вареньями, водка да малосольные огурчики… ась, как тогда? Вот и я думаю: стрельнет солдатик спросонья, … и гуд-бай разводила, и гуд-бай сменщик, - ни те водки, ни те мамки, так и останутся они, втроем лежать закопанные навечно среди холодных, мрачных каменюк посреди Ледовитого океана.
Все знали, что пинать спящего часового подобным образом, что играть в русскую рулетку, или скажем, футбол футболить среди камней-валунов на плацу перед казармой острова Витте. Толку никакого, только умаешься.
И вот как-то! … было очень, очень темно: ни тебе Полярного сияния, ни тебе звёзд на северном, зимнем небе, - короче, состояние, как у негра в заднице, или того хуже, как в Преисподней.
Глава третья
7С, - что это?
Вообще-то, данная вышка со служебной нумерацией №3 была создана не просто так, она голубушка была создана специально, чтобы постовой, находящийся на этой самой вышке бдил, и глаз не спускал с места-объекта, имеющее кодовое название 7С. Что и кто, находился, на этом самом пресловутом объекте с кодовым именем 7С, никто не знал. Я не знал тоже, это само собой разумеется, я ведь рядовой художник и писарь тоже.
Задача часового состояла не только в том, чтобы смотреть в оба, но и в том, что если вдруг, кто-либо приблизится к этому самому 7С, стрелять без предупредительного выстрела, сразу на поражение, - пусть, то будет, хоть сам генерал-адмирал подводных лодок, - без разницы.
Объекте 7С, это небольшой участок огороженный колючей проволокой, на участке был бетонный бункер, - и больше ничего. Я знал, что бункер, это муляж. Также я знал, что на этом участке люк имеется, но сам люк никогда не видел. Что это за такой люк, - чёрт его знает. В ракетном дивизионе, на острове Витте, в котором я имел честь служить, поговаривали, что мол, на объекте 7С имеется шахта, а в шахте межконтинентальная ракет с ядерной начинкой.
Иногда, примерно раз в три месяца с материка приходил катер, привозил людей в темно-синей форме без знаков отличия. Были это, как правило, два-три человека. Они в сопровождении дежурного офицера по дивизиону поднимались на самый верх острова, к вышке №3, проходили на объект 7С, и чего-то там делали, - наверное, это была плановая проверка. С ними всегда был металлический, квадратный ящичек, выкрашенный в темно-синий цвет.
Исходя из выше изложенного, слухи о шахте были не бес основательны. Хотя если призадуматься, то остров Витте, на котором я прослужил чуть больше года, был в ширину около полутора километра, и в длину чуть больше пяти километров, и это была цельная каменюка, - как в нем можно было сотворить дырку глубиной в двадцать метров, шириной в шесть-семь метров, - для меня загадка.
… ну вот, вроде бы, об объекте 7С, я всё рассказал, но можно было бы ещё, - истории есть.
Вот, как пример. История о том, как меня, рядового художника командир дивизиона майор Рублёв посадил в бункер объекта 7С, и приказал караульному, в случае, если я покину бункер стрелять в меня бес предупреждения.
Было это весной. Гауптвахты, ясен пень, на острове не было. Я уже и не помню, чего я там натворил, может и ни чего не натворил, может майор Рублёв превентивно так сказать, … я в полку слыл самым отъявленным неслухом.
На объект 7С, меня привёл самолично командир дивизиона майор Рублёв. Он отобрал у меня ремень, и запихнул меня, бедного солдатика в железобетонный бункер закрыл на ключ, и приказал часовому, если я сломаю дверь и выйду, то стрелять в меня бес предупреждения.
В бункере темно, сыро, холодрыга… я терпел, терпел, с полчаса терпел, не вытерпел, и давай ход-проход искать, а этот служивый первогодок, салага, ходит собака вокруг бункера и не открывает, не выпустит меня по дружбе на теплый весенний воздух.
Я знаю, что ключ у него… я так и этак, прошу его, угрожаю, что в казарме ему суке рыло начищу, - он скатинка ни в какую, смелый какой, не боится «дедушку»
Таджик был, а может узбек был, не вспомню, - нет, всё же был таджик! Я в ту пору на дембель собирался. Из моего призыва, я один на острове остался, все уже дембельнулись. Был конец мая. Короче я так и этак, замёрз как пёс, ну и давай штурмовать дверь, разбегусь и в дверь, бух, ба-бам-м-м!!! Таджик орёт с улицы, мол, стрелять станет. Чувствую, мне теплей стало, в общем, с раза десятого я деревянную, обитую железом дверцу вышиб. Бункер, бункером, а всё ж муляж этот бункер.
Я вышел. Таджик в метрах пять от меня стоит, затвор передёрнул, винтарь на меня наставил, и требует, чтобы я в бункер вернулся. Я смотрю, дырочка в стволе смотрит прямиком мне в пузо. Я поначалу было хотел у салаги винтарь отобрать, и рыло ему начистить, но потом передумал. Вижу у таджика страх в глазах, и палец его на спусковом крючке лежит, даже вижу, как палец этот слегка подрагивает. Ну, думаю, солдатик то малохольный попался, такой со страху может и стрельнуть. Опять же, нажать на спусковой крючок, значит убить человека, а убить человека, говорят не так-то просто. Этому таджику всего годков ничего, чуть больше восемнадцати, да и видно, что ружо на человека впервые наставил.
Исходя из вышеизложенного анализа данной ситуации, я не стал заниматься борьбой с меднолицым иноверцем, а потопал напрямки в сторону казармы. Часовой таджик что-то там кричал, буйствовал… но я не слушал, - ему покидать пост по уставу не положено.
Прейдя в казарму, я взял подушку, байковое одеяло, и уныкался в укромное местечко, о котором никто не знал. Так и проспал до утра.
Утром, на завтраке в солдатской столовке, на меня никто не обратил внимания, будто бы давеча меня никто никуда не закрывал, и я ничего нигде не выбивал-ломал. Одно лишь примечательно: мой солдатский ремень ждал меня на табурете, возле моёй армейской кровати, аккуратненько свернутый калачиком.
Данный, незатейливый рассказик можно было бы считать законченным, вот только поправочка: сие повествование было затеяно не ради вышеописанного случая- инцидента из моей солдатской жизни, а совсем другого случая караульной службы на острове Витте.
Что ж продолжу свой рассказ о всяких там казусах, перипетиях службы в Советской Армии.
Глава четвёртая
Я отвлёкся, - выше, как раз на том месте; что ночь мол, была мрачная, темная, что без звёзд она была, без северного сияния, и прочих атрибутов полярного, сурового климата, и была данная ночь сродни месту адову.
Старший сержант Белоусов шёл впереди, за ним шли, четверо сменных караульных, - смена на четыре охраняемые объекта. Шли в цепочку, как говорится: нос в нос. Тропа вилась среди валунов, всяческих мастей каменьев, снежных заносов, и другой разной чертовщины. Тропу Белоусов знал назубок, потому и не было; ни фонаря, ничего другого освещать ход-проход - а к чему лишний груз таскать. К тому же от света фонаря вокруг только темнее делается.
И вот подходит разводящий со своим караулом к вышке пост №3, и начинает ход подъем на самый верх, на площадку, где ясно дело, завернувшись в овечий тулуп, дрыхнет крепко-крепко часовой, ефрейтор Каримов.
Старший сержант Белоусов и сменный часовой поста №3 поднимаются на площадку, и видят тулуп, в тулупе плотно завёрнутый спит ефрейтор Каримов, -туркмен кстати. Всё это ничего, картинка привычная, плохо то, что карабин СКаС ефрейтора Каримова, личное его оружие, не с ним, а прислонено аккуратненько так в углу площадки.
Нужно сказать, то, что спящий часовой, это пол греха, а вот часовой бросивший, оставивший без присмотра своё оружие, это уже серьёзно, это уже преступление.
Насколько я помню, Белоусов был белорус, здоровенный детина, толи футболист, то или легкоатлет, - не важно. Короче принялись они со сменным часовым поста №3, его, этого засоню ногами, обутыми в валенки охаживать. Долго так охаживали, пока не притомились.
Устали они футболить тулуп, и сели прямо на спящего ефрейтора Каримова. Белоусов, сидел, сидел и говорит так сам себе вслух: «Слушай Пётр, а что так мягко-то, мы ему, что кости все переломали?»
Рядовой Петя решил пошутить, нет, говорит, мы его убили.
Разворачивают они тулуп, а в тулупе хрен ночевал! За место ефрейтора Каримова, в тулуп был завёрнут армейский матрац.
… хитрый какой туркмен оказался, даже хитрей меня, художника.
Все сильно рассердились, и пошли попарно в разные стороны искать хитреца.
Искали не долго, нашли хитрого туркмена в котельной, он там собака жрал на пару с кочегаром жареную картошку. Каримов был с моего призыва. Кочегаром был я, художник. Призывались мы с ним с одного города, города Мары. Это Туркмения.
Само собой разумеется, старший сержант Белоусов устроил экзекуцию ефрейтору Каримову, прямо тут, на месте, в кочегарке, то есть, было, банальное битьё по роже ефрейтора, и всё!
Пускай Каримов мне скажет спасибо, что Белоусов на больничку его не отправил. Старший сержант меня сильно уважал, видимо за моё умение портреты писать, если конечно не учитывать то, что я его, тогда ещё салага, в первом поединке на ринге боксёрском, в первом раунде на зад усадил.
Старший сержант Белоусов в подобных случаях бил страшно и жестоко. Старшего сержанта Белоусова вся солдатня острова Витте боялась как огня, и не только солдатня, но и офицерьё тоже, того, с уважением относились.
… а нам дорогой читатель известно то, что такая штука, как уважение, в армии стоически держится на физической силе, и больше ни на чём.
История подходит к концу…
Идёт наш караул обратно, в караульное помещение, по той же, уже знакомой нам тропе.
Идут в цепочку. Впереди разводящий старший сержант Белоусов, за Белоусовым ефрейтор Каримов, за Каримовым все остальные, как говорится нос в нос.
Темно, хоть глаз коли, ветер подвывает, и вот ефрейтор Каримов, снял с плеча винтарь, и затвором, туда-сюда, туда-сюда, нахлопывает, настукивает. Так всю дорогу до караулки и шел Белоусов под конвоем.
Глава пятая
Чистосердечное признание старшего сержанта Белоусова.
С Каримовым, по инциденту, описанному в предыдущей главе, я разговоров не вёл, не знаю, хотел он пристрелить Белоусова, или не хотел. Зная туркменов, не думаю, чтобы Каримов просто так затвором щелкал, попугать хотел обидчика.
А вот с Белоусовым, я разговор по этому случаю имел. Как-то ночью, в кочегарке, также, как и с Каримовым в снежную пургу, - это тогда, когда как в заднице у негра, угощал я его, старшего сержанта Белоусова жареной картошкой.
Картошка у меня не переводилась никогда, равно как тушенка, и сгущенка тоже, - я же всё же художник как-никак. Всем всегда от меня что-то было нужно, начиная от командира полка, ПВО базирующего в Гремихе, заканчивая старшиной, начальником по продовольствию острова Витте.
Итак, сидим мы, я, старший кочегар данной кочегарки и вот уже без двух минут дембель старший сержант белорус Белоусов, имени я его не помню. Собственно, почему, я хорошо, по прошествии больше сорока лет, фамилии всех служивших со мной помню, - секрета в том нет никакого. Дважды за сутки, во время утреней, и вечерней поверки, прапорщик, командир хозяйственной роты, к которой я собственно и был приписан, выкрикивал в шеренгу, перед которой он стоял, по списку громко, и ясно фамилию. Скажем к примеру: «Кандинский-Дае…», и я отвечал, тоже ясно и громко, на всю казарму: «Здесь» - вот такая армейская процедура, - кстати, лично для меня очень смешная и дебильная.
… итак, мы сидим, … Белоусов зашел во время караульной его службы. Он к утру так умаялся, промёрз и оголодал, что не стерпел и зашёл в кочегарку, - кстати, по уставу, этой самой пресловутой караульной службы, заходить-находиться где либо, как коме маршрута определённого командиром Дивизиона и начштаба категорически запрещалось, … ну и караульного помещения, само собой разумеется.
Ночью в кочегарку мог заходить, проверять только дежурный дивизиона офицер. Любого другого я имел права пристрелить без всякого предупреждения.
Кочегарка в Заполярье являлась стратегическим объектом особой важности.
Сидит значит старший сержант Белоусов, картошки жаренной накушался, чайку со сгущенкой напился, раскраснелся, разомлел от жара печи. Там огонь в ней красный, дверцу я почитай никогда не закрывал…
… и вдруг он беседу повёл, о том самом случае…
Я-то, за язык его не тянул, то картошка, чай и жар из печи виноваты, - да ещё метель злая за стенами кочегарки.
… заешь Санёк, я в ту ночь сильно напуган был, никогда не испытывал такого страха, сам знаешь, я далеко не из робких, … я иду, а он щёлк, и щёлк затвором, погодит минутку, и опять щёлк, и щёлк… и так до самой караулки. У меня меж лопаток струйкой пот течёт не переставая, верь не верь, кальсоны были все мокрые от пота. Спина как деревянная, руки не шевелятся, ноги как свинцом налитые. Всё думаю, пристрелит как собаку. В башке крутится одна мысль: развернутся, дать ему в рыло, винтарь отобрать, … а сам не могу повернутся, словно лом проглотил.
Нужно пояснить: в карабине СКаС обойма в десять патронов. Так вот, когда передёргиваешь затвор, то патрон, снаряжённый здоровенной пулькой из цевья, прямиком попадает в ствол. Если передёрнуть повторно, то патрон вылетает вправо и падает в полуметре-метре от державшего карабин солдатика. Если передёрнуть затвор ещё раз, следующий, второй патрон из цевья попадает опять в ствол… - это когда на ручнике, не нажимая на спусковой крючок, то есть, не стреляя, а когда на автомате, за счёт скопления газов, то можно, без передыху, десять раз стрельнуть, - знай на курок жми. Скажу вам, уважаемые, самозарядный карабин Сикорского, отменное автоматическая винтовка всех времён и народов.
Когда, караул возвращается в караульное помещение, по уставу положено осматривать личное оружие. У ефрейтора Каримова в карабине не оказалось ни одного патрона. А это значит, что старший сержант ПВО, разводящий караула, в течении получаса умирал десять раз. По три минуты на каждое умирание.
Послесловие:
Белоусову тогда, на момент той злополучной ночи оставалась всего ничего, пара-тройка месяцев. Весной, в мае он должен был демобилизоваться. Я тогда заприметил, одну веешь: наш смелый старший сержант перестал солдатиков мордовать.
______18.о5.2о17, Очёр, ДАЕ
Сторожевая вышка №3, остров Витте. Фото из интернета.