1
До прихода Фомича наша бригада представляла собой застой в миниатюре. Настолько всё застойное и стабильное было, что утром, идя на работу, я мог на 99и9 десятых предсказать: кто будет в бытовке, чем занимается, какое первое слово скажет, увидев меня. И так в течение двенадцати лет.
В бригаде нас было пятеро: четыре сантехника и сварщик. Мы настолько сработались, прикипели друг к другу, что знали о каждом, что называется всю подноготную. При этом, как ни странно, в нерабочее время визуально не общались, хотя были и грибники и рыбаки. Оказавшись за проходной фабрики, расходились в разные стороны, окунались с головой в свои персональные миры. Собственно и там у каждого был свой застой с редкими семейными праздниками. Кроме сварщика Калиныча, пенсионера, остальные были предпенсионного возраста - в районе полтинника. Так что у каждого стабильная семья со стажем в 15-20 лет, взрослые дети, у некоторых внуки. Худо-бедно жизнь сложилась. Особых изменений не предвиделось, главное, досидеть до пенсии на одном месте. И сидели стабильно, как вбитые в стену дюбеля.
Работа у нас, как говорится, не бей лежачего. Система функционирует, радиаторы греют, водичка бежит, бачки смывают. А что ещё надо? Вот и сидели в бытовке, дожидаючи заявок или ЧП. Иной раз по три четыре дня ни одна зараза не вспомнит о тебе в течение смены. Мастер заглянет утречком: все присутствуют? - и исчезает в неизвестном направлении. Таким образом, предоставленные сами себе, мы, словно части некого аппарата, приступали к стабильной функции: рубились до одури в домино. За час до обеда любители принять 50 грамм для аппетита бросались в поиски нужных монет. Вот ведь непонятка: на фабрике в основном женщины работали, кляли, на чём свет стоит, пьянчужек, в упор видели, что водопроводчик стреляет на «пузырь»… и спокойно одалживали деньги.
Те, кто жил в двух шагах от работы, обедать уходили домой, остальные выкладывали на стол, что принесли с собой - закусь к стабильной бутылочке водки. После обеда опять домино…
Так жили мы, не тужили годами, пока однажды не пришёл новенький-Фомич. Вообще-то по штату нам полагался ещё один сантехник, и ежегодно устраивались новые, но долго не задерживались - максимум три месяца. Приходила в основном молодёжь – тридцатилетние, как правило, борзые и нахальные, не ведали нормы в злоупотреблении зелёным змием, плюс не умели удачно вынести за проходную, что стибрили. А выносить было что: тетради, календари, альбомы, да и просто чистую бумагу. Вот и вылетали, либо за пьянку, либо за хищение.
За день до прихода Фомича мы уже немного о нём знали: Дубов Алексей Фомич,47 лет, живёт где-то за городом, до этого работал на заводе, который, перейдя на рыночные отношения, внезапно обанкротился, последовало массовое увольнение рабочих.
И вот он явился. Вошёл в бытовку, где от курева дым висел коромыслом, постоял секунду и, распахнув дверь, прижал её куском трубы. Свежий воздух ворвался, обдал нас, и мы разом повернулись к двери. И офигели.
Стоит на пороге низкорослый крепыш, одет как на парад, на плече молодёжная сумка, в руках объёмный пластиковый пакет.
-Привет, мужики,- поздоровался, добродушно улыбаясь.- Принимаете в клуб самоубийц? Который свободный шкафчик?
- Этот,- показал Калиныч на первый от двери. - А почему клуб самоубийц?
Фомич показал на дымовое облако, что слоями потянулось к дверному проёму:
-Травитесь.
Мы невольно переглянулись: только воспитателей нам и не хватало.
Фомич распахнул дверцы шкафчика, повесил на крючок сумку, пакет прислонил к дверце. После чего подошёл к столу:
-Будем знакомиться, - протянул руку Калинычу:- Алексей.
Мы всё ещё были в странной прострации, недоумевая: это сантехник? что за розыгрыш? Да от него за версту разит кабинетным работником, он, поди, разводной ключ от посатиж не отличит.
Кроме того, что Фомич был одет в «парадно-выходное», все отметили его холёные чистые руки, аккуратно постриженные и обработанные ногти. Пожатие его, надо сказать, было крепкое, чувствовалось наличие силушки. Конечно же, поразили его роскошные русые волосы с лёгкой проседью, волнистые. Бабы, должно быть, видя такое богатство, от зависти немеют. Короче: не мужские у Фомича были волосы. Равно как и пышные ресницы. Круглое светлое лицо снизу обрамляла короткая бородка. Но главное, что нас поразило - это запах. Мы привыкли к запаху табака, неделями немытой пепельницы, пота, перегара, а тут властно окатил нас вкусный дамский запах - некая смесь одеколона и ванильных сдобных булочек. Странно, только мы почувствовали себя как бы не в своей тарелке, словно не Фомич вклинился в наш мирок, а женщина.
- Мужики, сразу предупреждаю: я не пью и не курю. Предвидя вопрос, отвечаю: я не больной, просто не вижу смысла дымить и глотать спиртное. Если это не препятствие, значит, будем дружить и сработаемся. Ладушки?
Такого я за свою жизнь ещё не видел! Вот произнёс Фомич это «Ладушки» с такой невыразимой словами интонацией, что всю нашу скованность как рукой сняло: оживились так, будто давний дружок в гости пожаловал.
Домино в этот день было напрочь забыто. С нами творилось нечто невообразимое: меньше чем за полчаса Фомич буквально всех очаровал. Думаю, каждый тогда подумал, как и я: ТАК очаровать может только женщина. Мы, по сути, циники, отчасти пошляки и матершинники на глазах преображались. Фомич проник в наши замшелые души, взбаламутил их и озарил тёплым, нежным светом. И мы с удивлением обнаружили, что можем разговаривать довольно связно, избегая матов (Фомич вообще не выражался, самым крепким выражением было «В рот тебе дышло»). Но самое поразительное то, что мы, вдруг не сговариваясь, стали выходить из бытовки, чтобы покурить. Непостижимо…
До обеда проговорили, как ошалелые. Как водится в таких случаях, начали с воспоминаний, кто, где раньше работал, затем разговор плавно перетекал на другие темы. Обычно тем было три: курьёзные производственные случаи, отношения с бабами и питьевой вопрос. С Фомичом было всё иначе: он не только показал себя отменным рассказчиком, но и чутко руководил беседой - как только подступала тривиальная тема, он незаметно, без провалов, переводил разговор на политику, на «тихую охоту», на детей и животных.
Перед обедом произошла ещё одна странность: Толик Хряков и Генка Зотов, жившие недалеко от фабрики, не пошли домой обедать, сказали, что сходят в столовку.
- Зачем вам травиться казённым,- оживился Фомич. - Счас рубанём домашнего борщеца.
В момент выставил на стол объёмный термос, банку со сметаной и пухлый газетный свёрток.
- Дашенька мне тут загрузила, точно я на сутки заступаю.
Так впервые мы услышали это трепетное «Дашенька» с непередаваемой словами интонацией. В ней были и любовь, и нежность, и ласка, и ещё бог весь что, такое же дивное в первозданной чистоте.
Будь на месте Фомича кто-то другой, непременно кто-нибудь из нас сморозил бы пошлость в адрес жён, а тут никто даже и попытки не сделал. Точно мы давно знали неведомую Дашеньку, уважали настолько, что и в мыслях не было чем-то её оскорбить.
Термос был двухкамерный: в одном борщ, в другом картошка, тушёная с мясом. Господи, что за запах распространился, когда Фомич открыл крышку! Это чудо, что мы не захлебнулись слюной и не свалились замертво. А вкус! Лично я ничего вкуснее за свою жизнь не едал. Блаженство желудку.
- Фомич, в чём секрет? - спросил Серёга Кургузов, первым опустошив тарелку.- Моя берёт те же продукты, сварит – веришь, нет, давлюсь, когда ем. Твой борщец король, мой - нищий доходяга.
- Нет никакого секрета. Дашенька любит меня и всё делает с душой.
-Получается, моя ни в грош не ставит меня? Говорит, что любит, а сама врёт?
Фомич задумчиво развернул газетный свёрток - в нём оказался пластиковый пакет с пирожками.
- Любовь, Серёжа, каждый понимает по-своему. У одних она разрастается, скажем, как клеверное поле, а у других…как фикус в горшке на окне.
-Ты хочешь сказать, что у твоей Дашеньки клеверное поле, а у моей Надьки фикус?- почему-то растерялся Серёга.
- Я не могу ничего утверждать, потому что не знаю Надю. Не знаю, какие у вас отношения. Я могу говорить только о Дашеньке. Она пропитана любовью, как говорится, до мозга костей. Все её мысли, устремления в одном направлении: сделать мне приятное. Заметь: не себе. Потому что она знает: её старания оценят и вернут сторицей. Аксиома: добро рождает добро, как аукнется, так и откликнется.
Все как-то необычно затихли, ушли в себя. Лично я подумал о своей жене. Уверен, что и остальные вспомнили своих благоверных.
Так вот, с Машкой мы уже тянем телегу под названием «брак» двадцать третий год, и дня не могу вспомнить, когда обед был вкусный настолько, что захотелось бы добавки. Ну, с моей всё ясно стало после свадьбы: не любит она это дело, стоять у плиты, устаёт как от тяжёлой работы, даже почистив картошку. Какая уж тут душа.
Прав, тысячу раз прав тот, кто первый сказал: »Путь к сердцу мужчины лежит через желудок». По себе знаю: когда тебе подают на ужин сваренные абы как макароны с безвкусной или, хуже того, пересоленной сосиской… Ешь, потому что организм требует хоть что-нибудь положить в желудок. Честно скажу: после такой пищи не до любви, напротив, закипаешь злобой на «кухарку». И в постели уже не любишь её, а словно мстишь. Недовольна: нет чувств. Как любит повторять Калиныч: » Какая кормёжка, такая и долбёжка». По-моему достаточно одной извилины, чтобы это понять. Не понимает. Годами как попугай долдонит: я не умею, у меня не получается… И не получится, потому что делает всё не любя, без души. Действительно: когда любовь вроде фикуса на окне, то и сам невольно становишься…горшочком для этого фикуса. То ли дело клеверное поле- размах, раздолье…
Убеждён: если бы меня кормили такой вкуснятиной, как Фомича, то и Машка была бы Машенькой, и я бы выглядел таким же моложавым и счастливым. Вот смотрю на Фомича, и тоска зелёная берёт: почти одногодки, а он как свеж, буквально светится изнутри, а я…тусклый, погасший старик. Ах, мне б такую Дашеньку…
Потом мы пили чай. Не как всегда, швырнув в кружку пакетик и получив нечто со вкусом сена, а настоящий заварной с добавкой мяты, смородинового листа, и ещё каких то травок. Аромат обалденный! Под чай пирожки пошли в улёт. Я сроду не любил пирожки с картошкой, с яйцом и луком (только с капустой), а тут трескал, - за уши не оттянешь,- смакуя, прихлёбывал наивкуснейший чай.
-Ну, Фомич, ты нас побаловал. Пища богов!
- Это всё Дашенька,- слегка смутился Фомич.
- Передавай ей наше огромнейшее спасибо,- за всех сказал Калиныч.- Желаем долго здравствовать. Сколь годков ей?
- Двадцать второй пошёл.
-Дочка? А мы-то подумали…
-Правильно подумали: жена и есть. Четыре года, как женаты.
-Это что ж получается,- с сомнением сказал Кургузов,- тебе сорок три было, а ей…восемнадцать?
-Да. Ей и сейчас не дашь её лет. Совсем девчонкой смотрится, школьницей.
Мы натурально выпали в осадок.
- Ну, ты, Фомич, даёшь… - поперхнувшись, вымолвил Зотов.
- Мужики, не думайте, ничего такого, всё по совести, всё чисто.
- Верим, верим, успокойся Фомич,- странно покряхтел Калиныч.- Ладно, пойду я, займусь делом для семьи, для дома.
Вслед за Калинычем и у остальных вдруг обнаружились срочные неотложные дела.
-Мужики, помочь?
-Отдыхай Фомич, нужен будешь - позовём.
- Ладушки,- просто сказал Фомич и принялся мыть посуду.
Расходились какие-то притихшие, подавленные.
Конечно же, никаких дел ни у кого не было. Лично я взял шведки, и под видом проверки отопления, слонялся по цехам, глуша в себе взбудораженные мысли. Думаю, у всех в этот момент были одни и те же думы: ну, почему, почему такая несправедливость? Почему Фомичу такое сокровище, а у нас…старухи, которые в пять раз больше требуют, чем отдают? За что?
Да, нами обуяла самая настоящая зависть. И мы сбежали друг от друга, чтобы не видеть горечи и обиды в глазах.
О, как паршиво нам было в эти минуты…