Находясь в местах, посягавших на мою свободу, я всегда обращал взор к окнам ближайших зданий. Задаваясь вопросами о деятельности за стёклами, впадал в печальные рассуждения: а что бы делал сейчас я, будучи под защитой домашнего уюта? Впервые подобное чувство пришло в наряде по парку в армии. За воротами парка стояла панельная не то девяти-, не то пятиэтажка. На зарядке этот дом выглядел частью армейской декорации. Спокойно качавшиеся деревья, бывшие к происходящему безучастными, создавали близкую к домашней обстановку. Свежей октябрьской ночью хотелось горячего чая и крепкого сна. Меня интересовало, хорошо ли тем людям за окнами, и что они делают. Первое, что приходило на ум, — едят. На службе всегда хотелось есть. Представлялся мирный семейный ужин. Думалось, что по возвращении на гражданку непременно обзаведусь женой и детьми, хоть бы и ради запоминающихся ужинов. До сих пор, помню из детства: каждая ночь сопровождалась полосками пробивающегося света по краям закрытой двери на кухне. За нашими окнами сотни других окон зажигались и гасли.
Повторные приступы мне пришлось испытать, находясь в накопительной камере СИЗО г. Кирова. Окна накопителя выходили и выходят до сей поры, полагаю, на идентичную панельку, что и за воротами военной части г. Кострома. И вновь я задавался вопросом о характере деятельности, но уже делал это, чтобы отвлечься от повседневной клетчатой рутины. В жутко холодные ноябрьские ночи как никогда хотелось жить спокойно. Фантазировал любящую друг друга пару, держащуюся за руки на фоне тихой музыки; их лица выражали спокойствие.
Мои окна показывали, по моему скромному мнению, многое, а однажды и вовсе, глядя в иллюминатор самолета, разглядел острые горы Афганистана, солончак Каракалпакстана и, как ни странно, себя, смотрящего в голубую бездну небес.
Было время, когда засыпал под светом фосфорных звёзд. Они смотрели на меня с высоты потолка. Грезилось: весь мир у моих ног, ибо звёзды зажигались индивидуально каждую ночь. Впоследствии свет потолочных звёзд оказался ядовитым, дурманящим сознание, но оказавшим влияние на дальнейшую жизнь, как неизбежный щелчок по носу.
Прошедшим летом, в гостях у друга, я заметил другой свет, привлёкший внимание. Прилично напившись коньяку и разливного пива, мы решили искупаться. «Ночь была свежей, словно благословение Божье», — как однажды написал Хорхе Луис Борхес. Искупавшись во свидетельстве полной Луны, бесконечной россыпи звёзд и компании таких же заправленных под завязку пловцов, мы поднялись на берег Казачьей бухты для созерцания Севастопольского неба. Справа светил Херсонесский маяк, ставший другу обыденностью, но мой взор маяк приковывает постоянно. Будь я на месте Сашки, вероятно и мне стало бы будничным наличие маяка за окнами.
Наша природа такова: примирившись с чудом, прекращаем его замечать. Приехав в гости к морю или в горы, видим в окно величие пейзажей. По истечении же нескольких дней проходим с безразличными сердцами мимо чудес природы. И только приехав домой, развернув вещи, возвращаемся, в привычное русло, случайно набредаем, либо желаем взволновать себя видами отпуска, находим фото и тогда заключаем: «Я был свидетелем чудесных горизонтов и пейзажей». Что имеем не храним... все мы знаем.
Летней Крымской ночью я осознал доселе незнакомый свет; Луна бросала блики на слегка волнистое море, фрагменты света плыли к отрывистому берегу вместе с неспокойной морской водой. Отражение Луны играло, заполняя собою морской горизонт. Но истинный свет, приковавший мое внимание, ронял друг Санек. Мы спорили о чём-то отчасти будучи пьяными, мы пытались найти понимание в Вечном и Высоком. Мы думали. Мы были молодыми, как никогда. Такие люди, как Сашка не тлеют - они горят.
Той ночью я открыл свет другого свойства и поныне нахожу его в близких людях, в двойняшке Лехе в первую очередь. Вспоминая наше детство, с уверенностью пишу: он — мой Херсонесский маяк, а я — отбрасывающий полночную тень.