90- е годы.
Появилась необходимость иметь дверные глазки. До девяностых входные двери открывали без боязни.
На каждой площадке, как и во всех домах, было четыре квартиры. В квартире напротив жила восьмидесятилетняя пенсионерка с дочкой и внучкой. Дочка, будучи на пенсии, ещё работала.
Бабка была женой номенклатурного работника почившего лет двадцать назад. Как она сама говорила, "честного, яростного коммуниста, который не дожил до бедлама девяностых."
У неё было восемь взрослых детей. Все они были с высшим образованием и жили в различных уголках Союза. Надо сказать, она была очень любопытной. Несколько лет не выходила из дома. Никогда не сидела на лавке с великовозрастными соседками, а их в девяти этажном доме было немало.
Жаловалась на боли в ногах, но при любом шорохе за дверью, резво подбегала к замочной скважине и была в курсе всех событий происходящих в обозримом пространстве.
- Приходил солидный мужчина. Долго звонил в дверь. - сообщала она вернувшемуся с работы папе.
С одной стороны это хорошо, когда кто-то подглядывает за квартирой напротив. Но с другой - появляется такое чувство, как-будто кто-то постоянно смотрит тебе в спину. И грязными, липкими, цепкими руками ощупывает тебя с головы до ног.
Это была настоящая слежка. И как любая слежка за каждым твоим шагом, она вызывала чувство несвободы и даже отвращения.
- Твоя дочь поломала зонт, - сообщала соседка маме, - ветер ветром, но надо же аккуратно обращаться с вещами. - Осуждающе говорила она маме, которая возвращалась с работы и думала о кружке горячего чая.
- Пока ты была в командировке, в вашу квартиру повадилась соседка, но я ничего не видела.- Портила соседка настроение моей маме.
Но, когда среди белого дня соседке из двухкомнатной квартиранты подожгли дверь и она горела до тех пор, пока не приехали пожарные, а огонь едва не перекинулся в квартиру, эта бабка ничего не видела и не слышала. Хотя гарь от сгоревшей дверной обшивки не выветривалась из подъезда больше суток. Квартиру спасла железная дверь, а не бдительная любопытная пенсионерка.
Мы с сестрой не любили эту бабку.
Она знала о нас больше, чем родители. Знала все наши грязные туфли наперечёт. Забрызганные грязью портфели. И сколько цветов подарил мальчик из соседнего подъезда моей сестре. Но она в упор не видела, как за дверью квартиры её несовершеннолетнюю внучку бил по лицу мужчина от которого у бабки позже появился правнук. Он бил её головой об бетонные стены так, что сестра выронила очередной букет цветов из рук.
Тотальная слежка очень вредит человеку. Это ужасно, когда следят за каждым твоим шагом, прислушиваются к каждому сказанному тобой слову.
В условиях такой слежки, ты становишься примитивным, угождающим преследователю существом. Тебя непозволительно сказать лишнее слово, непозволительно лишний раз улыбнуться. Тебе ничего нельзя, ибо тебя выставят на всеобщее обозрение и запретят в последствии лишний раз выйти во двор.
Ты полностью утрачиваешь свою неповторимую индивидуальность.
Ты постоянно чувствуешь на себе подслеповатые, злые глаза, которые постоянно исподтишка подсматривают за тобой и, конечно, обязательно доложат кому следует. И любой шаг, сделанный не в угоду подсматривающему за каждым твоим шагом человеку, становится совершённым тобой преступлением. Правила поведения преследователи устанавливают свои. Они искусно подтасовывают каждый твой шаг, и вот ты уже не узнаешь себя. Они говорят о ком- то, но всё это в конечном счёте приписывают тебе.
Теряется твой шарм. Теряется твоё обаяние. И ты становишься обычной, серой массой. Такой как все: тусклой, бесцветной и безвкусной.
Именно этого и добиваются преследователи.
Как они сами живут? А как им вздумается, так и живут. Ведь за ними никто не подглядывает и никто не ощупывает грязными глазами каждую складку на их одежде.