Просыпаешься за два часа до будильника. В бессоннице есть свои плюсы. Тихо, тепло, уютно. Лежишь, и в запасе еще целых два часа такого удовольствия. В комнате, конечно, душновато, но этого не поймешь, пока не поднимешься и не откроешь окно. Играет будильник, выключаешь его, забываешься еще ненадолго, но потом все-таки встаешь.
Подходишь по пандусу к двери Второй поликлиники в темноте. Подниматься по нему как-то проще и быстрее, чем по лестнице, до которой еще и идти лишних двадцать метров. Ты работаешь участковым терапевтом, и тебе надо вести прием. Другой врач на больничном, а значит, все его пациенты сегодня идут к тебе. Они заходят в кабинет один за другим, и под конец все это даже становится немного похоже на ад.
Пациенты, которые пришли на прием, думают, что ты их лечишь. И тебе во время учебы в медицинском тоже казалось, что именно этим ты и будешь заниматься. Но на самом деле твоя работа — маскировать симптомы: выписывать противовоспалительные от воспалений суставов и спазмолитики от спазмов кишечника.
Бывает и так, что все идет, как надо. И тогда больных ты принимаешь прямо по времени, указанному на талонах. Вообще теперь часто так — есть прогресс в здравоохранении. Кто знает, чем это все закончится? Может, если так пойдет и дальше, когда-нибудь Минздрав очередным приказом введет во всех поликлиниках технологии бесконечного продления жизни, и бабушка в семи блузках и кардиганах будет приходить на прием уже совсем за другой терапией.
Случаются и радости. Если прием идет по графику, и кто-то из больных, которые записались к тебе, не приходит, вдруг получается небольшой перерыв. В свободное время можно занести данные в компьютерную базу или просто отдохнуть. Эта радость — самая лучшая, потому что она всегда неожиданная — как бывало в школе, когда учитель не приходил на урок. Ты уже не думаешь о том, правильно ли это было — поступить в медицинский, и надо ли тебе заниматься тем, что ты делаешь.
Садишься в автобус и едешь домой. Там, конечно, никто не ждет, но ехать-то все равно надо именно туда. Автобус довезет тебя до твоей остановки минут за двадцать. Занять место у окна не получилось, и пришлось сесть у прохода. Но это тоже очень даже хорошо — сидишь ведь все-таки. В автобусе давка, хотя и не такая сильная, как была утром. Когда ты едешь на работу стоя, можно не держаться за поручни — все равно не упадешь. А вот по вечерам тем, для кого не нашлось сидячего места, уже приходится это делать. Иногда через толпу пробирается туда-сюда кондуктор, расталкивая всех подряд.
Но ты хоть немного в стороне от всего этого. Так намного спокойнее, правда, кто-то постоянно наваливается на плечо или бьет по ноге. Но все равно, если сейчас накатит, можно будет потосковать практически с комфортом.
В автобусе людей вокруг тебя еще больше, чем в поликлинике — сразу целая толпа. Но смотреть на них не хочется. Вообще лучше не замечать, что происходит в салоне, а то придется кому-нибудь уступать место. На самом деле, когда ты с этими людьми, когда ты среди них, ты только еще больше чувствуешь свое одиночество. Лучше смотреть в окно. Там черное небо, серый снег, голые деревья, горящие фары, фонари и витрины.
И почему-то вспоминается учеба в медицинском. Это были самые веселые годы твоей жизни. Гулять до утра и играть рок — лучше и не придумаешь. Это было время больших надежд.
И еще вспоминаются трупы, которых пришлось много перевидать на первых курсах. Сначала два года была анатомия — надо было смотреть покойников и разделывать их, показывать на них мышцы и органы. Для этого тела привозили прямо в университет. Они лежали под лампами, их резали опытные преподаватели и неумелые студенты. А патологическая анатомия, которая была на третьем курсе, проходила в морге возле больницы. Потом, с четвертого года, мертвецов уже не было.
Привыкнуть к трупам получилось быстро, но резать их и показывать на них что-то было неприятно. А еще неприятнее было, когда преподаватели разделывали покойников почему-то голыми руками и потом мыли эти самые руки даже без мыла. Запах, который шел от мертвецов, тоже не нравился, не нравилось и то, что формалин вреден. В общем, возиться с трупами было неприятно. Но ужаса никакого не было — были только грустные мысли.