Было ли это медитативное видение, или сон дежавю, как отголосок параллельной жизни, но память ясно сохранила все чувства и ощущения, которые присущи только объективной реальности, хотя я бы сказал, что в ней, в так называемой реальности, царит сплошная субъективность.
Итак, то ясное видение, из которого возник рассказ о стремительной и тонкой девушке, появившейся в том городе, где жил тогда. Чем-то незримым отличавшаяся от других, она ходила по улицам, рассказывая о мире ярких красок, где нет уныния и страха; о приветливых людях, в нём живущих, не умеющих завидовать и ненавидеть; о море, где есть гавань Тихой Нежности; о синем небе с розовыми облаками; о садах, где вызревают плоды с амброзией. Так ходила она по городу, день за днём, повествуя о стране, которую называла нашим общим домом. Говорила, а над ней смеялись, как обычно, толкали и прогоняли, называя ненормальной. Поникшая, шла она дальше, и казалось, что постепенно становилась как все, забывая о том мире, откуда принёс её случайный ветер.
Я встречал её на улице и охотно слушал, стесняясь заговорить, удивляясь наивности её красивых повествований, а однажды, осенним поздним вечером, нашел её печально сидящей на скамейке у вокзала, с потухшим взглядом чёрных глаз, смотрящих в землю, и взял с собой, в уверенности, что мне она может рассказать обо всём, что сохранила память; что я не усмехнусь её наивности и не усну на слове «свет мечты». Сказал ей просто: «Пойдем со мной» — и она кивнула.
Мы притянулись, несмотря на разность взглядов и характеров. Так бывает. К примеру, я не любитель говорить, но мне интересно слушать. Её же ручеёк из слов казался бесконечным. В той параллельной жизни был я домоседом, находя бесхитростный уют в углу мягкого дивана, придя с работы и поев. Толстая тетрадь кроссвордов или книга давала некое занятие уму — остаток вечера обычно дополняли телевизор, горячий чай и смутные мечты о чём-то, давно забытом.
Моя же новая подруга чувствовала себя в четырёх стенах птицей, попавшей в клетку: ей надо было утром вылететь на волю, на простор. Она была гонима неутихающей иллюзией найти того, которому она могла бы стать полезной, и кто поверил бы, что мир без нищеты и страхов не менее реален, чем тот, что окружает всех сейчас.
Вернувшись к вечеру, устав от безразличия людей, она съедала немного хлеба с сыром, и сев напротив, снова говорила о своём, как-будто вспоминая. Изредка задавала мне вопрос, и тут же самозабвенно сама же на него и отвечала. Я слушал, утопая в чёрной бездне её блестящих глаз, и верил в чудо другой, как мне казалось, сказочной, или небесной жизни.
Увы, и я со временем всё более равнодушно был с ней рядом, отводя глаза, и не спрашивая, где была она так долго, хотя и знал, что нужно ей внимание чистого любопытства, и знал, что ходит она по улицам, вглядываясь в лица, в поисках наивной сущности, лишённой бессердечного лукавства. Она приходила назад, не найдя того, кто верит в то, что кроме нашего, есть мир другой, и он так же реален, если смотреть на него глазами сердца. Мне льстило, что она возвращалась, садилась рядом, прижимаясь к моему плечу, и мы молчали каждый о своём, нетягостно и нежно.
Порой я говорил ей «прости». Прости, я вырос, не зная любви. Я не помню мудрости отца и ласку обнимающей меня матери. Я помню окрик, боль удара, равнодушие, слова насмешки. Тогда, давно, и у меня был свой мир, похожий на тот, в котором ты осталась. Дверь в него была в моих руках, и я открывал эту дверь всякий раз, когда оставался один, и дверь та называлась «книга». Я видел в книгах больше чем сюжет, и мог найти тропинку в словах предложений в ту область, где начиналась таинственная и необъяснимая страна — Фантазия. Там жили красота, великодушие и удивление. Мне кажется, в одном из уголков страны той я слышал историю о девушке, похожей на тебя. Скажи, что я не ошибаюсь.
Она шептала: «Вспомни сам, вспомни, ведь я не могу подсказать твоему сердцу» — но вспомнить твёрдо мне не удавалось.
Однажды вечером её я не дождался. В обычный час не скрипнул ключ, не зашуршали одежды, не стукнул каблучок. В тревоге выходил я за порог, вглядываясь в перспективу улицы, освещённой тусклым светом фонарей, в надежде узнать знакомую летящую походку. Её не было, и поиски мои не увенчались успокоением находки. Ни в этот вечер, ни днями позже. Мне говорили, ехидно усмехаясь: «Она нашла другого. Ты дурак, она плевала на тебя. Ты беден, а у неё теперь богач-любовник».
К стыду своему я забывал о тепле её руки, доверчиво вложенной в мою ладонь, и поддавшись ущербности молвы, начинал думать, что так оно и есть. Кто я? Обычный, серый, ничем не выдающийся типаж. Середнячок, как внешне, так и умственно, а то, что сердце больше, чем обычно, — так это не в цене и этого не видно, а показать его мне боязно и стыдно, ведь снова будут усмехаться те, кто думает, что он умеет жить. Давясь слезами, я упрекал себя за трусость, и за то, что предал свой хрустальный мир, найденный в стране Фантазии, в котором нет несправедливости и жажды власти, где денег нужно ровно столько, чтобы не задохнулось счастье, где красота душевная важнее трафаретных норм и все ответы на вопросы даются ясным взглядом.
Прошла неделя, или чуть больше. Я свыкся с мыслью об её отсутствии: в один из вечеров сидел в углу дивана, раскрывши книгу, не видя слов и уж как полчаса забыв, что надо перевернуть страницу. Хотелось всё забыть, остановив процесс мышления надолго, дав времени исполнить свой мудрый акт — ведь говорят же, что время лечит. Пусть вылечит оно меня, и пусть всё будет так, как будет. Остановись мгновение, на год, а лучше на все десять, а там и избавления останется недолго ждать.
В дверь осторожно стукнула рука. Сначала я не понял, что стукнули в мою, но стук нетерпеливо повторился. Вскочил с дивана и снова тут же чуть ли не упал, заметив, что ноги затекли, и крикнув, чтобы подождали, на подгибающихся, держась за все предметы по дороге к двери, добрался до неё, с выскакивающим из горла сердцем. Поворот ключа, дверь приоткрылась. Раздался звук небесного оркестра, сменившего «пиано» на мощнейшее «крещендо», и я ослеп, увидев сияние знакомых глаз. Они смеялись, но тут же испугались, увидев, как я теряю равновесие, заваливаясь назад и вбок. Поймав меня за ворот свитера, не дав упасть, она шепнула: «Я снова здесь, как долго, я не знаю, но верь мне, всё будет хорошо».
Из её нестройного повествования я понял, что в приступе душевного смятения, подобного тому, какое возникает у орлицы, заключённой в неволю, она села в поезд и уехала на зов памяти, смутно различая его отголоски в мелькающих за окном вагона пейзажах. Через два дня вышла в городе, похожем на тот, где она была со мной. Походила по нему, заговаривая с людьми, и скоро поняв, что он ничем не отличается от предыдущего, хотела вновь войти в вагон, чтобы ехать дальше, как её внимание привлек подросток лет десяти, на неё пристально смотревший. Глаза его были бездонны в своей черноте, контрастируя с белизной кожи и светлым цветом волос, вызывая трепет редкого по своей силе впечатления недетской мудрости, в них светившихся. Протянув ей руку, он сказал: «Идем, ты нужна. Я узнал тебя сразу, как только увидел. Это можешь быть только ты. Неслышный голос из глубины души привёл меня сюда. Моя мама уходит, врачи отвели ей три дня, и я хочу, чтобы ты описала ей дорогу домой — туда, где облака могут быть розовыми и изумрудными, где нет болезней и где мы с ней снова встретимся однажды. Я пришёл к ней оттуда, желая напомнить о её прошлой родине, но было поздно, — она уже была отравлена порочностью собственного самомненения, и во мне увидела лишь помеху своей свободе и карьере, но поняв о неизбежности скорого ухода открыла сердце, для меня и для себя. Успокой её, и обрадуй надеждой, что она вернется туда, где находится наш общий дом».
Три дня и три ночи рассказывала я ей о нашей светлой родине, и старания мои не были напрасны. Она ушла с улыбкой, оставив лишь слезинку сожаления о том, что детям в школах не преподают о главной стране, о которой бы следовало знать.
За долгие годы я снова почувствовала себя нужной, — а если вдруг снова исчезну без предупреждения, не слушай всего того, что говорят обо мне другие, а просто жди меня. Приходи на вокзал и жди, и я обязательно об этом узнаю, и обязательно вернусь. Вернусь, чтобы однажды забрать тебя с собой. Домой.
Мне хочется туда, в тот мир, где нет уродливых теней, оружия, обмана и налогов, где воздух чист, и помыслы людей чисты, словно безоблачная даль лазоревого неба. Где все живут в больших и солнечных квартирах, на улицах нет пьяных и где о дне грядущем не надо беспокоиться.
У захудалого вокзальчика в том месте, где живу сегодня, отсутствует романтика былых времен. Нет зала ожидания, буфета, билетной кассы. Нет толчеи встречающих и провожающих, и нет скамеек на перроне. Кругом стекло, бетон, рациональность и несколько секунд, чтобы войти в вагон. Я прихожу к вокзалу скорее по инерции, по зову ностальгии, с воспоминанием о девушке, которую люблю особенной любовью. В привокзальном скверике, сидя на скамейке, я вглядываюсь в лица проходящих мимо женщин, надеясь узнать в одной из них ту самую, которая обещала вернуться, чтобы забрать меня в наш настоящий дом. Я продолжаю ждать, а в жизни всё бывает.