Би-жутерия свободы 124

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 124
 
Внуки Арсения, разъездные циркачи, Моня и Евдя, как  любовно величал их дед, который ещё до их появления на свет знал, что взлётные площадки существуют в аэропортах и на арене цирка в икарийских играх, являлись поборниками поборов, хотя официально заявляли, что коррупция – это струпья на теле несовершенного государства. С ними не спорили, потому что их никто не слушал, а скоропортящиеся взгляды близнецов на жизнь не интересовали органы правопорядка.
За братьями числились три года условно за приставание с ножом к горлу дорогостоящей бутылки, но это их не смущало, так как бесноватой задумкой сиамцев было создание кафе сапожников «Пригвождённая подошва» с циркулярной пилой при входе.
Там, в полуосвещённой прозекторской, где зловещие паузы перекатываются по помещению, живые мужские трупы, расположившись на кафельном полу, на металлических каталках, на перевёрнутых вазонах без земли и цветов, потягивали бы женщин и кофе, раскуривая трубки непрочного мира и кальяны засилья.
По этому поводу о братьях, вывозивших кало-риферы на поля, ходили протяжные неподтверждённые слухи, что в огороде за Розовым Домом по окончании  дилетантской беседы по местному телевидению в период криминального детанта следователи откопали два трупа. Оба разложившихся принадлежали их первой гражданской жене, которую они, по одной только им известной причине, не сумели по-братски поделить, потому что им бабушка надвое сказала, что в Средние века женщины не говорили в пику до изобретения микрофона – это позволило им выжить.
Как сообщили не подлежащие пока пересадке органы массовой информации, промывающие желудочки мозга, у близнецов разыгралась межрёберная невралгия, непригодная к разделу, как и другие болезни у братьев Жалюзи, после четвертования бутылки на троих. Даже старинное двуствольное ружьё их прадеда, на котором выгравирано «Ужас» (наводил его Моня, стрелял Евдоким) в тот знаменательный час суток дало осечку, не спросив у суток отчёта. С той поры оно висело антикварным утилём на стене, между многосемейной картиной внизу и незаконченным текинским ковром сверху у венецианского окна с тюльками занавесок.
Ружьё было направлено стволами в разные стороны, поэтому непонимание между братьями разрасталось со скоростью злокачественной опухоли, но смертельная опасность не грозила им пальцем. У них имелась выполненная на заказ кузнецами Монетного Двора Гарри Бальди и Нюмой Плевритом одна на двоих пуленепробиваемая кольчуга из вышедших из «Обращения к несведущим» продырявленных в тире монет. Она ограничивала братьев в движениях вокруг них пастеризованного молока, но не в кровоснабжении мозгов, что соответствовало принципу – две свои головы на плечах лучше, чем одна чужая без них.
Пока брательники занимались любимым делом, в комнате висела духота кладбищенского цветочного одеколона. Зверское изнасилование, завершившееся вскрытием перешейка между головой и телом опасной бритвой от уха до уха, напоминало кражу с взломом, опровергая бытующее мнение – к чему адюльтер, если можно ввести себя в пожелтевший от зависти компьютер.
Когда с формальностями убийства было покончено, у Мони и Евди (напоминавшими двуглавую гербовую печать)  появилось переизбыточное чувство неловкости – багровые пятна, не сговариваясь, выступили на их вогнутых лбах.
Разрозненные части трупа, разбросанные на диване, полу и по пыльным углам комнаты, обклеенной весёлыми фисташковыми обоями, больше не потрафляли извращенным наклонностям близнецов. Судя по липкой ленте, которой был залеплен рот жертвы, братья с их высоко развитым чувством собственного ничтожества представлялись изоляционистами.
Гнилостный спёртый запах раскрывшегося букета кишок и запекшейся крови заполнял помещение. Дышать было не в кайф.
Братья не афишировали друг перед другом не спровоцированное преступление, но в одном их мнение совпадало – сегодня они развлекались не по заказу, а по наитию.
О пострадавшей практически ничего известно не было, кроме крылатого выражения, которое явно принадлежало не ей: «Низкая рождаемость вынуждает стимулирование производства сперматозоидов в стране». Отрывочным впечатлениям и расплывчатым данным, касающимся личности жертвы из перехваченного разговора у стойки доверять не стоило.
Из беседы между участвующим в Форумах и Колизеях бартендером и шлюшкой Верой Вприметы, выявилось, что пострадавшая рыжеволосая Валька-телогрейка родом из греческого курорта «Коста Лежаки» принимала пассивные позы в браках, прослыла в питейном заведении покорительницей мужских желудков, вызывательницей дождей, духов и  поджелудочного сока.
Время, место, имя – разве всё это достойно внимания близнецов? О чём они говорили с рыжей собачницей Валькой, провинциальной недипломированной проституткой с золотистыми завитушками, разлетавшимися по конопатым плечам, после короткого знакомства в баре, теперь уже значения не имело.
Евдоким вспомнил, что сделал ей комплимент, сказав, что впервые видит огнемётную девицу, которая, если её Бог не приберёт к себе, и в Сахаре «нарубит дров». Его поддержал Моня, заметив, что не встречал такой как она жизнеспособной в прикладных к телу науках. Растаявшая от комплиментов, она отправилась с ними в ближайший мотель-картель «Ночной мотылёк». Ответ неистово прост – ей нравились пуделя, обладатели баскетбольного роста и кепок, а также кинофильм «Весна на Заплечной улице».
Сам факт общения с ними произвёл на Вальку оглушительный эффект, созвучный опустошающему взрыву на реке, от которого рыба всплывает на поверхность, демонстрируя белизну живота.
Почему она пошла с ними? Из-за двойной оплаты за услуги? Вероятно толчком к насилию послужило отсутствие элементарной женской логики и наглое заявление: «Я вам не Мария Стюарт, чтобы заключать меня в объятья силосной башни!».
С другой стороны казалось, что каждый из братьев по телу, но не по разуму (они были о двух головах) боролся за звание закоренелого преступника, гениальность которого вовсе не извиняла его.
Больное воображение будоражило предрасположенность к действию, распаляя в ублюдках предвкушение безнаказанной бойни. Братьев Жалюзи не волновала мировая проблема упадка цивилизации, и глумление над жертвой составляло единственную цель (торгуясь, они чурались полноценных женщин).
В подчинении стадному влиянию групповухи – этому примеру коллективной безответственности, их привлекало гравитацищнное полевыгодных сделок, разноколосие неубранного поля и поспешное занятие оставленной до них позы.
Кто думает об уликах, остающихся позади, когда впереди маячит заключительная сцена, рассуждали они, заботливо укутывая пледом её колени (остальные части тела они не успеют раскидать по заснувшему городу). В их выездном театре представляют – одна жертва и обоюдный паршивец-герой (не тот кто разъезжает в Порше – от автора), в котором уживаются: режиссёр, его помощница – жизнь, распределяющая роли, постановщик, исполнитель-расчленитель и плакальщики, сменяющие друг друга на сцене.
В их сдвинутом по фазе театре затуманенных наркотиками мозгов, «герои» живут и страдают, убивая и радуясь. Евдоким, как бывалый экспедитор преступного мира, включает записанные на ленту подбадривающие крики и аплодисменты неизвестных почитателей, когда Моня с монетарными кругами под глазами выступает с вызывающим произведением «Мотивы отделения головы от тулова в рейсовом автобусе».

Я еду охотиться – не веселиться,
А парень в наушниках спугнул мою пиццу.
Он мне надоел, не совру, дозарезу.
Семь раз не отмерю, отрежу и... слезу.

Парочка вразнобой кланяется невидимой публике. Сегодня кровожадным близнецам принадлежит непроницаемая ночь в  мотеле для холостяков «Много секса из ничего в постельных тонах», где можно договориться с горничной, если в горбатых матрацах не резвятся красные клопы. И как клопам, братьям дозволено упиваться кровью жертвы свежего разруба.
После убийства с расчленением (при паблисити в прессе) братья, станут востребованными в сфере вампиризации заказного труда. Их крупным планом покажут по канальям телевидения. Контракты на их услуги посыплются как из рога изобилия, учитывая восстановительные работы по здоровью нации.
У братьев не возникает и доли сомнения, что неразборчивые, наспех спротезированные беззубые средства массовой информации, обзаведутся под шумок товарами всеобщего употребления, сопроводят документальные кадры с места преступления улыбками актёров, рекламирующих зубную пасту «Динозавр». Производящая её компания наживёт миллионы. У них дома уже валяется один заказ – известный бизнесмен Анисим Покрывало со слезами на лацканах пиджака и с нотками нарциссизма в голосе умолял их помочь ему избавиться от соседа сверху, топчущегося на одном месте над дорогостоящей люстрой в столовой.
Какой-то пострадалец предлагал внушительное вознаграждение за то, чтобы братья пришили топтуна вместо пуговицы к его же коричнево-розовому решётчатому пальто из многоклеточного существа, что придало бы парню лоскутного лоску. Для этого им предстояло проделать в нём четыре пульчатые дырки.
Помочь Анисиму, нырнувшему в переулок без воды, братья Жалюзи считали своим долгом. Они не усматривали в этом упадка нравов, исходя из постулата «Смешно отдавать охлаждённый супружеский должок в постели любовницы третьему лицу». Не зря же с четырнадцати лет сиамцы посещали на родительские денежки злачные места для приобретения сексуальных навыков.
Близнецы проявляли свою отзывчивость, не стесняясь в чужих средствах. Ведь – проситель официально заявил, что лучшее средство от людей – наушники, так как шапки-ушанки пропали с полок магазинов. И какой-нибудь режиссёришка подсуетится, предложив  новую передачу «Телепредвидение», связанную с предсказанием особо тяжких преступлений и выявлением нарушивших закон.
А пока Евдя и Моня (бычина и матадор) в отвратительных подробностях поведают человечеству о кровавом забое, в котором они погрязли по щиколотки. Хрустящие пальцы, ломающиеся голоса.
Поменьше потребляйте соли, посоветуют братья.
Они расскажут, какими были поклонниками марганцевой клизмы, призванной без чечётки очистить компактор кишки жертвы перед самым её забоем.
Похоже, они мечтают попасть за решётку, чтобы написать руководство по садизму «Братья-педофилы» на манер «Main Кampf». Там злодеи рассчитывают повторить зловещий тандем Гитлера и Гесса, парочки, мечтавшей о том времени, когда дети будут рождаться с гарантийным ремонтом. Перед их  глазами образ идола преступного мира штурмовика Рема, известного в криминальных кругах под кликухой Вольнорез за то, что полосовал по лужёным глоткам ораторов социал-демократов.
В тюрьме охранники за определённую мзду позволят им поиздеваться над соклеточниками. Приставляя тесаки к горлу несчастных, близнецы проверят  колющее заточки, зачитывая садистские отрывки из братского кодекса, ведь сеять зло лучше всего в навозе – восходит быстрее.
«Критиков (за колючей) над ними не будет, как у того реббе, что шёл по проторенной дорожке, усыпанной драгоценным гравием торгашкой-судьбой». «Если в нас заговорит совесть, то мы введём её в заблуждение и там бросим». «Чёрной кошкой проходит кошмарная ночь, окаймлённая траурной лентой обмена впечатлениями о содеяном нами в тайне с омерзительными аксессуарами, касающимися произошедшего». Шальные головы близнецов раскалываются от мигреневых болей, что обостряет у них чувство обособленности. Перепалка между ними походила на скворчание сковородок под которыми забыли убавить огонь.  Надо срочно уходить, придерживаясь принципа «Не лезь на рожон – не будешь сожжён». Кто знает, может, им дарован ещё один день на зыбучих песках свободы, насыщенной произволом, ведь, заметая следы тёмного прошлого, они не одну метёлку измочалили. Будь благословенен упущенный случай, оставивший их в живых! И пора забыть как их исключили из пионеров за незапланированную морскую прогулку. На струганном полу по-семейному распласталась шкура неубитого медведя готового к разделу. На ней валялся журнал отоларингологов с передовицей «Международные осложнения в Катаре» и кипа стянутых у кого-то бечёвкой газет. Из них следовало, что в стране с сердечной недостаточностью, где уличные артерии забиты разжиревшими прохожими кому-то не захотелось промывать глаза заборной кислотой в буффонаде «Весёлые висельники». Внимание Мони заинтересовывает передовица, преподнесённая в зверской упаковке, «Караул!» – об ограблении почётного караула в «Новой Утруске и Усушке Утрусского Слова» и раздел «Нечеловеческие невзгоды». Монин взгляд перехватывает Евдя, по слогам читающий: «Клуб Интимных Встреч нуждается в новых членах. Взносы золотыми яйцами или Фаберже. Справки по телефону 382-1113. Подателям сего предоставляется умеренная  скидка по усмотрению устроителей».
      – Встретимся в «Мастурбаре» у щедрого на посулы ловкача Феликса Манубрио. Это он сказал: «Проворные проворовались, лежебоки остались на насиженных местах». Когда-то редкосный мерзавец Феликс подвизался в политике и входил в состав скандальной парламентской коалиции «На поле брани», а у власти одни квазимоды – нет на свете добрее ****ей. Там мы быстро споёмся с единомышленниками – людьми, занимающимися на одинаковых спортивных снарядах, и найдём прибежище, – прошипел Моня, и, отойдя от Евдокима в экстрасенсной бескровной операции по разделению сиамских близнецов, покинул комнату.
Оставшись один, Евдоким настроился на испаноязычную говорильню – радиостанцию «Гуми-арабик поцелуев», чего не позволял себе в присутствии старомодного братишки. Снотворно пело трио начинающих гинекологов-мальчиков «Лос с Пальчес» «Горные латинос спят во тьме ночной» о дружеских объятиях питонцев страны, где Вольфрамовичи гребут деньги столовыми ложками, а паюсную икру впопыхах пожирают глазами.
В листобое, налетевшего дождя, жизнь продолжалась в допотопном кафе «Ноет копчик» в текстуре безмятежности. По этому поводу находчивый Евдоким Жалюзи вспомнил цирковой трюк со зловеще стучащими десятичными дробями барабанов Африки, в котором он разделился с братом без вмешательства мага и волшебника Кевина Поперфильда, повергнув в отчаянье поражённых зрителей, приведённых в шок модернистскими полотнами «Народное гулянье на выгоне» и «Свинопас в урюке».
Зрелище было малоубедительным, но присутствовавший на нём поэт с веретенообразной головой Лебедев Too Much – король секретов полишенеля – мастерски справился с трудоёмким процессом омоложения стиха и описал интригующий аттракцион в скабрёзной песенке о моченапорной башенке, как об опорно-двигательном аппарате с функциями логарифмической линейки.

Не задрожит рука, где море по колено,
И цель ему ясна, он глазом не моргнёт.
Я яблочко верчу на кончике трёхчлена,
Конечно, моего. Уверен – попадёт.

Он приобрёл давно суровый взгляд на вещи,
А я – его партнёр, сожитель и худрук.
Зритель не замечает, как потроха трепещут
У стойкого меня, скрывавшего испуг.

Вчера вернулся вусмерть со дня рожденья Нинки.
Теперь он будет мстить, причин хоть отбавляй.
Он с члена моего порой сдувал пылинки...
А публика орёт: – Стреляй в него, стреляй!

Народ всегда охоч до кровожадных зрелищ,
Он за билет платил: – Давай без дураков.
Стреляй! – ревёт толпа. Я вздрогнул, неужели ж
Пришёл мой судный день, к нему я не готов.

Вся жизнь моя в мозгу мелькала быстро, быстро.
Я выстоял «столбом», стыдясь закрыл лицо,
Но выкрикнуть успел: – Считайте коммунистом!
Цирк взвился на дыбы. Я потерял яйцо.

– Смотри сюда, братуха, гнилушка-буржуа в облацканом пиджаке меховом песне с ленточкой, как ножом себя пырнул. Не сдрейфил, гад, и ни словом не обмолвился об удельном весе изделий Фаберже, заполнивших декларацию прав человека на таможне, – восторгался Моня, несбыточной мечтой которого оставалась работа на зататаренной картонажной фабрике.
– Откашлялся – это ещё не значит умер. Неизвестно кем лучше быть микробом или антибиотиком. Попомни моё слово, братень, – придёт время и нас будут курировать лэптопы под окнами Жалок водитель пересекший сплошную полосу невезенья, – заметил Евдоким, любивший говорить придуманными афоризмами, и посмотрел на себя в зеркальце как на вещь, честно отслужившую свой срок.
По окончании столь авангардного произведения трубадурно-бульварного искусства он, видимо, понял, что сделало их безжалостными в суматохе и в заварухах – цирковые ангажементы на:
«Вступлюсь за слабого» и «Смотри, не проболтайся!» закончились. Поэтому и в связи с дефицитом меди на биржевых рынках струнные оркестры перешли на медитацию.
Деформированную личность Евдокима стошнило.
Порицательного прорицателя Моню вырвало с корнем.
Их единило взаимоподнимание обсуждаемых предметов гигиены и личного пользования, отражённого в блестяще выполненной заметке Амброзия Садюги «Воздухоплавание в Толстом кишечнике, предшествующее пуку с утечкой отравленных мозгов через нос «Шереметьева». Кроме этого они с братом дали обещание больше не раздваиваться в семейном подряде, дабы не опровергать не ими продвинутую теорию, утверждающую, что всестороннее изучение женщины должно сопровождаться её детальным обследованием, а поэтому всё оправдано на определённом отрезке истории проктологии с баррикадами бариевых клизм, в которой ошибочно считалось, что сиамские близнецы нечленораздельны.
Ну кому в голову взбредёт в закутке, закутанном туманом, вместо несносного Здания Лести возводить забор повседневных забот или дамбу, предохраняющую от захлестывающих их громоздких чувств, когда колибри вертолётиками отрываются от орхидей и приникают к благоухающим олеандрам ?
А сквернословам братьям Жалюзи приходили идейки без угрызений совести. Они – участники регаты ренегатов, устраиваемых Рене Бергамотным, эти вязанки хвороста некупированных прохвостов, не давясь в очереди от смеха, дали  тесное слово не настраиваться на одну радиоволну, дабы их не захлёстывало. Ведь вопреки подозрениям самозванных экспертов  они были одно-яйцевыми близнецами, не испытавшими влияния электрофареза на подсознательном уровне.
Это позволяло отморозкам-сиамцам подавлять эмоции созвучные восстанию на броненосце Потёмкин в стане захваченной полиэстеролом и мобильной полифонией. По лошадиному играя загубниками в душегубке ночи с подушками в одно касание, братья без зазрения совести засыпали с мыслью о том, что в их прародительном осмотрительном Тайланде, где разверзлась земля под ногами, у водяных пауков существуют особые водяные знаки внимания – в вазы вокруг картины «Грудное ремесло кормящей матери» иллюзионисты расставляют Пхукеты цветов Юго-Восточной Азии.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #125)