Андрей Корсаков.
Раввин и водяная фея. Сказка на хануку.
В память о моей бабушке Зинаиде.
Жил да был старый раввин. Уж сейчас и не скажу, сколько ему было лет, но был он стар. Не так стар, чтобы едва ходить и шаркать тросточкой, но так стар, что борода уже была седа (а на голове волос почти не росло, лишь клоками торчали пучки не пойми чего, поэтому он прикрывал все эти сорняки маленькой вязаной шапочкой).
Была у раввина, конечно, старая синагога. Что за раввин без синагоги! Конечно, она была не его личная - ее построили еще во времена, когда Адам и Ева покинули райский сад, уж наверняка! - но он в ней заправлял достаточно давно и был единственным хранителем. Народу туда ходила лишь малая кучка, по пальцам можно было пересчитать - приходили, молились, слушали проповеди и уходили. Изредка, когда вырастали дети, раввин проводил бармицву - но дети в тех местах часто уезжали вместе с родителями. Не было поблизости ни хороших школ, ни ровных дорог. Одна лишь пустыня да камни. Что здесь было делать тем, кто хотел красивой жизни в Иерусалиме?
И раввину становилось скучно - жил он почти совсем один, и не имел ни жены, ни даже родителей (все они давно уже умерли, еще тогда, когда у него еще были волосы на голове, а борода не была седой). Тяжело ему бывало, да в прошлом уже оставались все эти тяготы — и теперь достались ему в наследство лишь скука да тоска.
Одна радость оставалась у него - дочка, по имени Катарина. Было ей уже почти шестнадцать, и жила она со раввином с самого того момента, как кто-то оставил ее, еще младенца, у дверей синагоги. Раввин подобрал ее и вырастил - так Катарина и не знала, что он не её папа, а он ей и не говорил.
Так вот и расхаживал старик по своей синагоге, ветшавшей с каждым днем - уже мало кому было пожертвовать шекель на реставрацию. Ветшал и сам раввин. Ходил, озирался и думал, чем бы заниматься в свободное время. Он перебрал все свечи по десять раз, переписал все свитки по три раза, да все не мог найти себе занятия. Тору и Талмуд он знал наизусть, а где не знал, там пересказывал своими словами; любую молитву мог он прочесть в любое время дня и ночи - но и молиться устал, хоть и считал себя за это грешным.
Домашние дела делала Катарина - все-то у нее в руках спорилось! И стирала, и готовила, и убирала - и все с песенкой, и все с весельем. Поскольку воспитывал ее служитель Яхве, она была набожной и тоже знала Тору наизусть - её раввин читал дочери с детства вместо сказок на ночь. Но и с ней мало общего находил старик — все же молодость не должна вечно жить со старостью...
Тогда он стал читать мирские книги, которых вдоволь хранилось в библиотеке храма, и задумал стал натуралистом - то есть человеком, который ловит животных и изучает их.
"Посажу зверя в клетку, да изучу его повадки, а там, глядишь, сделаю себе из тигра дикого домашнее животное!" - так думал он.
Но со зверьми в песках израильских было туго - много ли диких тварей в пустыне?
- Эх, жить бы мне во Франции! - думал раввин. - Уж там бы я вдоволь нашел себе зверенышей. Там и василиск водится, и единорог, и даже можно поймать русскую жар-птицу! А здесь что я найду? Скорпиона? Их здесь и так водится слишком много, да и что в них интересного... твари мерзкие, опасные, и ядовитые, и придумал их Яхве, чтобы нас горю поучить, да терпению выучить. С ними все ясно!
Тигры же, как назло, все повывелись - нечего им было ловить в пустыне.
И только совы сидели на ветках и смотрели на старого раввина, как на подобного им самим.
"Смотри", - сказала одна сова другой, покуда раввин с рогатиной и пустой клеткой шастал по ночным барханам, "этот, видно, из наших. Видишь, какие у него круглые большие глаза? А шапочка - как и у нас хохолок. И умный, как мы". "И то верно, сестра", - отвечала ей другая сова. "Он может, и человек, но совершенный филин. Жаль, крыльев у него нет. Да что взять с людей — такие они несчастные! Ни острых зубов, ни быстрых ног, ни крыльев — даже хвостов бесполезных, и тех не дал им Господь!".
И стали они летать к раввину на плечи, чинно сидя там, и захаживать ночью к нему в синагогу. Сидели в библиотеке вместе со старцем и комментировали древние книги по-своему, по-совьи. Ух и умные были! Стали они учить раввина совьему языку, который по всему миру один. Это у людей в каждой стране разный язык - а у зверей, как ведомо, язык один на всех, что у леопардов, что у муравьев, что у сов. Так и стал он их понимать - и не хуже, чем людей. Одну из них, что сидела на правом плече, звали Сара, а другую, что на левом, звали Анна. Сара была вся разноцветная: были у нее и серые перья, и коричневые, и с красным подпалом, и каких только не было, да еще во лбу звезда горела, будто выжгли ее там; а Аннушка была вся такая чинная, пухленькая и одноцветная, зато глаза у нее были еще больше.
Так и жили они у раввина ночью, а днем спали в гнездах - Сара жила в рожковом дереве, а Анна в кипарисе.
Катарина их побаивалась и взвизгивала при их виде, убегая к себе в комнату, но со временем, конечно, привыкла.
К тому времени раввин многих животных успел посадить в клетки, что держал в винном погребе (где вина-то уже почти не было, лишь две старые бочки пылились уже лет двести) - и зайца, и хамелеона, и козлика, и лисицу пустынную, но... Горько ему было смотреть, как звери мучаются в клетках и хотят на волю. Заяц дрожал, хамелеон переставал менять цвет, становясь лишь серым, как песок, козлик блеял, а лисица выла по ночам - и раввин выпустил их на свободу. Правда, лисица тут же попыталась сожрать обеих совушек, но те вспорхнули на плечи раввину и показывали ей языки. "Ишь, лиса, выискалась. Добрый раввин хотел тебя приручить, а ты неблагодарная. Вот и беги в пустыню дальше" - ворчали они, отряхивая перья. Впрочем, лисица тут же побежала за зайцем, но козел долго отказывался уходить и гадил прямо на хамелеона, а тот кусал его за копыто. Покуда совы не пригрозили козлу, что того пустят на жаркое, тот не понял, что от него хотят, и убежал-таки, пусть и нехотя, скакать по скалам на горе Синай. Катарина же и рада была - так она измучилась убирать за ними.
- Хорошо, что ты их отпустил, - сказала она отцу. - Пусть себе живут в пустыне, а тут у нас дом Божий.
- Милая доченька, - погладил ее по головушке старик. - А ведь когда-то и тебе придется отсюда убежать. Замуж скоро!
- Фу! - сказала Катарина. - Какая пошлость! Я никогда тебя не брошу. Ты мой отец, любимый и единственный.
- Что скажете, совушки? - спросил их однажды раввин, когда они по обыкновению сидели за вечерней трапезой. Сам он ужинал мацой, и уже допивал вино, а совы уже поужинали мышами, которых тут водилось в изобилии. - Что прикажете делать, раз жалко мне зверей?
Сарочка и Аннушка переглянулись, отряхнули перышки, и прочистили клювики.
- Говорят,- начала Сарочка, - что...
- ... водятся в пустынях наши твари поинтереснее, чем животные, - продолжила Аннушка, и они снова переглянулись.
- Это кто же? - удивился раввин. - Неужто василиск европейский у нас может обнаружиться? Я уж искал его, искал, но нет его в наших краях. Точно говорю!
- Не василиск, - сказала Сарочка, спрыгивая с плеча старика на стол, и начав расхаживать прямо по свиткам.
- И не единорог, - добавила Аннушка, тоже спустившись на стол.
- А кто же?
- Ходят слухи, что в колодцах надо искать, - сказала Сара.
- Да, в колодцах, - подтвердила Анна.
- В колодцах! - вскричал раввин. - Да там только вода, и той мало. Ну, или мертвецы, коли упадет туда кто...
- Не мертвецы, - сказала Сарочка, продолжая расхаживать взад-вперед вместе с Анной. - Очень даже живые.
- Живые, - снова подтвердила та. - Только противные.
- Так что за существа там живут, совы вы этакие? - начинал сердиться старик. - Скажете вы мне уже сегодня или на завтра оставите?...
- Зовут их просто тварями, - отвечала Сара.
- Тварями из колодца, - добавляла Анна.
- Твари из колодца?
- Да.
- Так просто и зовут? Нету у них ни названия ученого, ни породы?
- Да, - уверила Сара. - Похожи они на женщин человечьих. Только маленькие, плюгавые, и страшенькие.
- И зубастые, - добавила Анна.
- Никак демоница! - вскричал раввин, вскакивая с места. - Изгнать дьявола из нее надобно!
- И вовсе не демоница, - заметила Сара. - Вроде как человек, но не совсем.
- Вроде как женщина, но не совсем, - добавила Анна.
- С ума сведете! - снова воскликнул раввин. - В каком же колодце искать сие чудище?
Сарочка развела крыльями.
- Знать не знаю.
- Слухи только ходят, - добавила Анна и тоже развела крылышками.
Раввин уселся обратно на стул, недовольно постукивая по крышке стола пальцами.
- А что знаете про чудовище сие, совушки мои всезнающие?
- Она сидит в главном колодце. Воды там давно нет, кстати — всю выпила почти. И не чудовище она вовсе, - сказала Сара.
- Она водяная фея, - добавила Анна. - Вполне миловидная, только неухоженная. Не то, что мы.
- Коли умрет она, то вода пересохнет во всех колодцах, - сказала Сара.
- Но она не умрет, потому что бессмертна, - сказала Анна.
Раввин почесал в затылке прямо через шапочку.
- Как же фее отправиться в мир иной, если она не может умереть?
- Если она уйдет в город, то может стать смертной, - сказала Сарочка.
- Проживет как человек, свой срок, и умрет, как полагается, - сказала Анна. - И вода пересохнет, только если она веру праведную не примет, будучи смертной. Так говорят легенды.
- А что же ей в городе делать? - спросил старик.
- Кто знает? - пожала крыльями Сара и нахохлилась.
- Никто не знает, - сказала Анна и тоже нахохлилась.
Хлопнул себя по лбу раввин да спать пошел. Сарочка с Аннушкой поужинали здоровенной крысой, что решила украсть свечу из меноры, и улетели к себе. Катарина затворила за ними дверь и тоже пошла спать.
Раввин же спал на редкость плохо, все ему виделось дно колодца и на нем неведомое нечто, страшное, как василиск, с мордой крысиной и зубами, как у шакала. Наутро он проснулся, отслужил все службы, да все так и мучался этим сном и этим мыслями. Ел и не замечал, что ест; пил, и не замечал, что пил - все думал и ждал совушек в гости.
Вот настал вечер, и Сара с Анной по обыкновению залетели к нему и сразу же, опять же по обыкновению, прошлись по всем углам в поисках еды - а потом, взмахнув крыльями, сели к раввину на плечи.
- Обойти ли нам все колодцы в округе? - спросил он, разложив на столе карту. - Да больно их много по всему Израилю.
- Трудно, далеко, - сказала Сарочка.
- На двух ногах много не обходишь, - добавила Аннушка.
Раввин недовольно посмотрел на нее.
- Может, голубушки, слетаете, да посмотрите?
- Слетали уже, - сказала Сара.
- Не видали никого, - сказала Анна.
- Не идти же пешком в Иерусалим! - воскликнул старик. - Там же колодцев видимо- невидимо, покуда все проверю, состарюсь окончательно, да ненароком помру.
- К провидице надо, - сказала Сара, как бы невзначай.
- К Марии Хромой, - добавила Анна, тоже как бы невзначай.
- Слыхал я про одну... - задумчиво протянул раввин. - Но где живет она?
- Далеко живет, но можно за три дня долететь, - сообщила Сара.
- На двоих ногах неделю идти, - добавила Анна.
Раввин задумался, водя карандашом по карте.
- На Катарину хозяйство оставить? Всю синагогу?
- Вполне можно, - сказала Сарочка, слетев на пол.
- Она уже взрослая, - сказала Аннушка, последовав за ней. - Шестнадцать лет ей скоро.
Снова задумался раввин. Оставить синагогу на дочку, одну одинешеньку... уйти незнамо куда...
Долго думал раввин, пока не заснул прямо за столом - но Катарина разбудила его с раннего утра.
- Отец, просыпайся. Утренняя служба.
Раввин протер глаза.
- Катарина! - сказал он вдруг. - Позови-ка ко мне Мойше!
- Мойше только к вечеру будет. У него каникулы, весь день с родителями.
- Вот и хорошо. Я слыхал, он хочет в служители божьи податься?
- Он-то? Только говорит, а сам целыми днями за книжками мирскими сидит. Математику учит да стихосложение.
- Читать любит... - задумчиво протянул старик. - Это хорошо.
Долго ли, коротко ли, да пришел Мойше.
Очень Катарина ему нравилась, да вида не подавал - потому и прибежал скоро. И уговорил его раввин заменить себя на неделю.
- Ты все молитвы знаешь, посидишь тут недельку в библиотеке. Порядок соблюдай, веди себя хорошо, Катарину не дергай лишний раз да не мешай ей хозяйство вести. Шабат не нарушайте, не шалите, все-таки дом Божий.
Мойше на все и согласился.
А раввин собрал вещички в мешок и наутро вышел в поход с верными совушками.
Долго шел старый! Совам, тем легко - с веточки на веточку, с камушка на камушек. Пока раввин плетется - они сидят-поджидают его, подшучивают над двуногим. "Ну ты, венец творения!" - балагурит Сарочка. "Летать не можешь, какой из тебя король природы!" - смеется по-доброму Аннушка. А раввин все плетется, да веточкой в них бросает.
- Вот дошутитесь! - говорит. - Суп из вас совиный сделаю!
И так и двигаются.
А ночь все темней, а день все жарче.
Захотелось им всем пить, уселись под камнем и не знают, где воду искать.
Как вдруг - глядь! - зайчонок бежит. Ух как взвились совы! Как набросились! Но разогнал их раввин хворостиною.
- Это же мой зайка, - сказал. - Он у меня жил, да я его на волю выпустил.
Совы и отпустили его. А он им рассказал, что вода возле другой тропы лежит, в другой стороне.
- Пойдете налево, а там увидите, где горный козлик пасется. Там, где он, там и вода.
Раввин заячьего языка не знал, зато совы знали. Поблагодарили зайца, а сами полетели, выискивая белого козлика, и раввина за собой повели. Летят и видят - вот он! У реки стоит, водичку пьет. Увидел он совушек, да заблеял радостно.
- Совушки, - говорит. - Никак и раввин с вами?
- Да, - отвечают. - А ты как поживаешь?
- Хорошо! Водичка свежая, волки не кусают.
Долго ли, коротко ли, сели у ручья, напились, а в желудке урчит.
И тут - прыг! - из-за куста лиса прыгнула, и давай трепать Сарочку!
Чуть не загрызла, но раввина завидела и отпустила.
- Простите! - сказала лиса. - Не узнала вас. Вы человек Божий и совы ваши ученые. Не хотела я.
- Нам бы покушать, а не быть съеденными! - посетовала Сара, поправляя растрепанные перышки.
- Так я вам принесу, - сказала лиса.
Юрк в кусты, и вернулась к вечеру, принесла раввину двух сурков в пасти.
- Кушайте, ребе, - говорит. - Вы меня из клетки выпустили, пощадили. Век не забуду. Другой бы на шубу пустил.
- Я бы пустила, - заметила Сара. - И все равно он тебя не понимает.
Раввин и правда не понимал, но лису почесал за ушком.
Долго ли, коротко ли, почти добрались, но лес почти кончился, обмельчал, поредел. Сплошь камни да песок.
Куда идти? Одному Яхве ведомо. Ни дорог, ни знаков придорожных...
Пригорюнились. Столько идти, да в самом конце заблудиться!
Прислонился старый к камушку, да как подскочит! Будто змея ужалила.
Оказалось, на камне сидел хамелеон. Тот самый, что в клетке у раввина сидел и был выпущен.
Хамелеон был мудр, да язык человечий знал.
- Чего ищете, старче? - спросил он. - Вы меня выпустили из клетки. Нехорошо, что живое существо с душой за решетками держали, да хорошо, что выпустили. Я уж и не надеялся.
- Говорящий хамелеон! - воскликнул раввин. - Велики дела твои, Господи!
- Коли не дадите совам меня съесть, авось помогу вам. Куда же путь держите? Далеко вы от дома. Синагогу на кого оставили? Дочка ждет?
- Ждет, - вздохнул раввин.
Совушки уселись к нему на плечи.
- А путь держим к провидице Марии Хромой.
- К Марии? - спросил хамелеон. - Так она здесь недалеко. Я на нее работаю.
- На нее работаешь? Кем же? - удивился старик.
- Слушаю, знаю, вижу, незаметен, - коротко ответил хамелеон. - Провести вас к ней?
- Ежели не обманешь, то веди.
- То, что я хитер и меняю цвета, не значит, что я коварен. Пойдемте.
И последовали раввин и совы за ним к шатру провидицы.
Провидица была ростом невелика - от горшка два вершка! Но красива была, как положено провидице: пышнотелая, светловолосая, глаза, как у любой провидицы, круглые, почти как у совы. Как увидел ее раввин, так сердце у него екнуло - старый, не старый, молод, не молод, а сердцу не прикажешь. Но скрыл он свои чувства и подошел к Марии.
Она сидела в шатре на маленьком троне, и ноги ее скрывало золотое покрывало, чтобы никто не видел, как ее ноженьки хромы - ходила она с трудом. Но это не отнимало у нее ни красоты, ни ума, ни знания.
Смутился раввин.
- У вас, - сказал он, сам не зная, что такое говорит, - очень уши красивые.
И чуть язык себе не прикусил. Проклянет провидица!
Но та лишь улыбнулась.
- Спасибо. Но зачем вы пожаловали?
- Хочу узнать, где живет... тварь из колодца.
- А зачем она вам, позвольте осведомиться?
- Изучать хочу. Ради науки. А потом, глядишь, в веру отцов обратить.
- А нужно ли?
- Вот не знаю. Но скучно мне, провидица. Хочу наукой заниматься, отдаться изучению мира окружающего. Я же всю жизнь одно - книги, свитки, службы, молитвы, празднества... Света белого не знаю и тайн его.
- Подсказать вам, старче, могу. Но успеха не вижу.
- Совсем?
- Не скажу, что совсем... но легко вам не будет. Характер у нее противный. Да и не пойдет она с вами.
- Хотя бы взгляну глазком одним на чудище невиданное.
- Не вздумайте ее так называть. Она обидится.
- Хорошо.
Раввин замялся. Красота провидицы сделала его застенчивым мальчишкой...
- А совы за вами всегда следуют? - спросила Мария.
- Всегда. Без них я как без рук.
- Как без рук, да, - подтвердила Сара.
- А она - как без ног, - засмеялась Анна.
Они думали, будто провидица не знает совиного языка.
Та лишь посмеялась - ноги у нее, может быть, были хромые, зато сердце было золотое.
Позвала она свою помощницу, Тхию, молчаливую девицу с золотыми волосами, чтобы та принесла ей свиток и черный мел, и нарисовали они карту для раввина и его сов. Тхия попросила у раввина благословения, чтобы сын ее годовалый был здоров - что раввин был только рад сделать.
- Я вас давно знаю, - сказала Тхия, унося младенца. - Только никогда не говорила вам. Наблюдала издалека и ходила на ваши службы.
- Так это ты стояла всегда в сторонке, еле заметная, и слушала, ничего не говоря?
- То была я.
- Воистину, ты сама скромность! - сказал раввин. - Здоровья тебе от Яхве, тебе, мужу твоему и ребенку твоему, да живите вы сто лет и еще сто лет.
Очень была милая девушка Тхия, но уходя из шатра провидицы, старый раввин уносил в своем сердце любовь к Марии...
Долго ли, коротко ли, нашли они тот самый колодец - на отшибе земли израильской, почти на границе с дикими людьми, которые никакому богу не молились и, говорят, ели заблудившихся путников. Страшно было - жуть! Ночь темна, небо звездное, луна сердитая, ветерок холодный - и свистит по злому, как будто разбойничью песню поет.
Даже хамелеон, что провожал их, до колодца не пошел, а сел на камушек и оборотился в песочный цвет.
- Коли съедят вас, я хотя бы о том расскажу, чтобы оплакали вас! - сообщил он.
- Экий смельчак! - сказала Сара.
- Храбрец хвостатый, само бесстрашие! От смелости своей в камень превратиться готов! - вторила ей Анна.
Хамелеон только глаза хвостом прикрыл - чтобы не видеть чего-нибудь такого, отчего потом страшно будет жить до конца дней своих...
Колодец был каменный, старый-престарый, из камня темного, как уголь, и не было на нем ни ворота, ни веревки, ни ведра - ни деревянного, ни медного.
Подошел раввин к краю и тихо сказал:
- Девочка из колодца! Фея водяная! Появись перед глазами моими!
Молчание было ему ответом. Только эхо доносилось, стукаясь о стенки колодца.
- Девочка! Фея! Мы с миром пришли! - продолжил раввин.
И в этот раз молчание встретило его - и эхо.
- Видать, нету ее, - развел руками раввин, обращаясь к сидевшим на смоковнице Саре и Анне.
- Не может быть, - сказала Сара.
- Она не может выйти, - подтвердила Анна. - Не по делам же ей отлучаться?
Раввин почесал в затылке.
Попробовал еще раз и наконец услышал ворчание недовольное со дна колодца, где еще чуть-чуть водичка плескалась.
- Кто там? - спросил девичий голос. Голос был низким и резким, как у мальчишки, но немножко воркующим, как у голубя. - Кто там в такой мерзкий день пришел сюда воды попить? Людоеды если, так прочь идите, вечно в меня остатки костей кидаете!
Раввин вздрогнул, но вида не подал, а лишь подошел к краю и посмотрел вниз - привыкли глаза его.
- Я раввин! - сказал он. - Пришел с вами поговорить.
- О чем это ты со мною говорить собрался, интересно? Знаем мы твои разговоры. За водой пришел, а все колодцы пересохли? Так они от деяний ваших чудовищных высохли.
- Что вы, что вы! - сказал старик. - Я просто... интересуюсь. Вы можете... рассказать о себе? Как вам живется?
- Не отдам воду, старый хрыч! - начала ругаться тварь. - Моя вода! Пшел прочь!
Старик обернулся и посмотрел на совушек.
- Какая невежливая, - сказала Сара.
- И такая невоспитанная, - добавила Анна.
- Не нужна мне вода, дочь моя, - сказал раввин, снова подходя к краю и глядя вниз.
- Я тебе не дочь, филин ты старый. Иди отсюда!
- Охота ли тебе на дне жить? Мокро, грязно, простынешь еще. А тут тепло. Песок, солнышко. Ну, утром выглянет.
- Пф! - фыркнула тварь. - У вас там песок в глаза забивается. А ты, старый, святоша?
- Я раввин. Слуга божий.
- Ну и служи ему. Я же сама себе госпожа.
- Госпожа старого колодца, тоже мне! - сказала Сара.
- Повелительница мокриц и ужей, - добавила Анна.
- Молчи, мешок с перьями! - воскликнула тварь. - Живьем сожру!
- Ой, напугала, двуногая! - ответила Сара.
- Сначала вылези со дна колодца! - поддакнула Анна.
Раввин успокоил своих верных подруг, и обратился к девочке на дне колодца.
- Не жить же тебе здесь вечно!
- Хочу, и буду вечно жить, - отвечала та. - По крайней мере солнце не бьет в глаза, и перья в рот не лезут.
Так и не уговорил раввин ее вылезти из колодца.
Решили они передохнуть за барханами, подальше от колодца - а вдруг страшная девочка вылезет да передушит? - а там глядь! - уже кто-то костер развел.
- Людоеды! - всполошилась Сара.
- Совоеды тоже! - перепугалась Анна.
Но раввин не испугался и подошел к путникам, и говорит:
- Куда путь держите, о странники?
А те ему:
- Мы-то историю изучаем, приезжие, а вы кто таков будете? В пустыне, затемно, и одному, да в вашем возрасте... Вы присаживайтесь, ночь скоротаем. Хотите суслика жареного?
Так и присел с ними старик, а совушки на смоковнице уселись - одна на колодец смотрит, другая за раввином следит.
Трое путников оказались милыми людьми - то были служивый, который где только и с кем только в армии не служил да не воевал, копатель могил с большой лопатою, и ученый австриец по фамилии Шуберт, который писал учебник истории.
Разговорись все четверо, о том, о сем поболтали, то да это выяснили, всякое рассказали друг другу, ну и дошло время до легенд. Служивый про страшных немецких кирасиров рассказывал, могильщик про то, как умершие крышки гроба царапают изнутри да наутро являются, а ученый все больше про то, какие в университетах преподаватели косные да догматичные. Дошло дело и до раввина. Решил он, как бы невзначай, про девочку спросить, которая якобы в колодце живет - не знают ли о ней в честной компании?...
- Знавали, как же! - сказал служивый. - Была такая одна... неправильная. У хороших родителей родилась, пригожее семейство, отец праведник, мать богобоязненная, мужа слушалась, а вот дитятко... В общем, родилась дикая мартышка у степенных орангутанов, что еще скажешь. Видал я кстати, таких орангутанов огромных, когда плавал на Борнео...
- А что с ней не так было? - перебил его раввин.
Копатель могил вздохнул.
- Дружила она с девчонками только, а на мальчишек кидалась. Не любила она их, прямо загрызть любого готова была, кусалась да царапалась. Думали, пройдет у нее с годами, но нет - все крепче безумие ее росло с каждым годом.
- Я о ней даже статью написал было в австрийский журнал, - сказал ученый по фамилии Шуберт. - Такая история! Но колодца с ней мы так и не нашли. А нашли бы... живенько бы в белый свет вывели, в клетку бы посадили, да в цирке бы показывали.
Раввин смекнул, что о своих делах тут лучше не рассказывать, и сказал:
- Ну, это все слухи дьявольские, конечно. Девочка, может, и была, да вот легенды о ней лживы.
- А как же! - сказал копатель. - В общем, застали ее как-то разок с девицей, которую она сцапать решила, да прямо у колодца за грех позорный и страшный камнями закидали селяне. Упала она в колодец и только видали ее. Умерла, конечно, чего там думать.
- А селяне с тех пор верят, будто она стала водяной феей, - сказал служивый. - Дикари, что поделать! Помню, служил я с русскими, так те в такое верили, нашим станется... В водяного, в жар-птицу, в русалок! Начал мне один заливать, я и говорю - ступай, куда глаза глядят....
- Такая версия была удобна для того, чтобы объяснить пропажу девицы, - перебил его Шуберт. - Простые люди поверили. Мы-то с вами понимаем, что к чему. Но ходят, каждую неделю приносят ей еду, чтобы задобрить злого духа.
- Прямо в колодец еду бросают! - сказал служивый. - Что за дикие люди, чисто мартышки! Как говорил мой добрый друг, профессор из Редхуфта, "собак говорить не научить, хоть дай три образования". А с этих что взять? Служил я с местными, так они с ногами залезали на...
Разговор долго длился - ночь наступала.
Раввин кивал, и совы кивали.
А костер горел, горел...
Так и уснули все.
Наутро раввин проснулся, совы проснулись - а ночной компании уж нет. Ушли по своим делам, а раввину мешок лепешек оставили, и бурдюк початый с вином. Лепешки уже совы немного поклевали, да все равно еда - какая-никая. Покушал и домой пошел наш раввин - и, кажется, понял, как тварь из колодца выманить...
А дома вконец измучалась Катарина - каждый божий день к ней заглядывал Мойше и всячески старался то помочь, то подбодрить, то о чем-то поговорить... А она ждала только, когда отец вернется и все станет на круги своя — но время тянулось, тянулось… даже волноваться маленько начала. Вдруг приключилось что, может, околел, не дай Бог, под кустом от жары до голода!…
Встретила она отца, пусть и пришедшего с пустыми руками, с великою радостью - жив-живехонек, цел и невредим. А что не было улова, так оно и к лучшему - мало ли какое чудище выловить можно, ненароком ведь и проглотить способно.
- Тоже мне, подался в искатели приключений! - восклицала дочка. - Сколько тебе лет, чтобы расхаживать по миру! Песок сыплется, а тебе седина бороду, да бес в ребро! Немедленно отдыхать, ложись и никаких разговоров.
Поцеловал раввин дочку и спать лег, не раздеваясь - так устал, так набегался по пескам, камням и барханам...
А наутро, как покушал да пересказал всякое из похода своего (впрочем, не всё, ой, не всё!), выполнил дела по синагоге старый раввин, да принялся с совестью сражаться. Сказать дочке, что в колодце тварь страшная живет, или не сказать? Взять с собой? А вдруг не пойдет, испугается? Взять, и не говорить, соврать, что идут за редкой чистой водой? Эх, что ж за незадача!
Даже говорил да намекал, что подругу бы ей поискать, что все со стариком да со стариком - дескать, играли бы вместе, вместе бы секреты женские делили... да ни в какую Катарина, не нужна мне, подруга, мол, и все тут. Всю жизнь без нее жила и еще проживу.
Вторую ночь ворочается старый...
Но случай выручил его.
Катарина была девочка любознательная и тайны всяческие оченно любила, а завидев, что отец что-то скрывает да о чем-то умалчивает, и что лицо его приобретает то мечтательное, то озабоченное выражение, решила выспросить у совушек, что с отцом не так, раз он молчит. Совушки - и Сарочка и Аннушка - обе прикинулись дурочками, дескать, человечьего языка не разумеют, и, дескать, по слабости совиного языка Катарины, вообще не понимают, о чем та говорит.
Теперь уже дочка вторую ночь ворочается, не спится ей...
Но заметила она, что отец записки пишет и в стол прячет, а на ключик не запирает (не было такой привычки у старого, привык доверять дочери, но раз скрывает теперь, то и дочка доверять не обязана - так рассудила Катарина). Открыла - а там любовные письма, все почти зачеркнутые да разорванные, к какой-то Марии Хромой. Ну, и карты разные - колодцы, барханы, шатры, стоянки, все на них. Видимо, чтобы дойти до любимой легче было.
"Ах ты старый!" - воскликнула Катарина почти вслух. "На старости лет поддался слабости, и решил мне, видимо, новую матушку завести? А вот пойду я посмотрю, что за Мария это такая, и почему отец в ее шатре хочет побывать еще раз, и что с ее ушами, раз они так отцу понравились. Наверное, как у эльфа заморского!".
Посмотрела она, куда письма были адресованы, и пораскинула, что туда три дня пути - но три дня пути, ежели с совами от дерева к дереву старику идти, а если по точному адресу, да на быстрых молодых ногах, так и за день-два можно управиться.
И спали совы, и спал раввин, когда Катарина вышла из дома с одним заплечным мешком, захватив в собою некоторые карты отцовские. В спешке, правда, забыла ящичек в столе закрыть...
Долго ли, коротко ли, дошла она до шатра.
А провидица как раз у себя заседала, в стеклянном шаре изучала будущее, прошлое и настоящее - и видела там что-то, только ей одной ведомое.
Не поднимая головы, поприветствовала она Катарину, как будто знала, кто войдет, заранее.
Ну, помешкалась чуть-чуть дочка раввина, да после обмена любезностями, положенными по этикету даже в барханах безлюдной пустыни, начала выспрашивать, чего это отец ее в сей шатер зачастил, и что вообще происходит.
Уклончиво отвечала провидица, но все же было ясно - как ясно и нам. Хотя ничего определенного Мария Хромая не сказала, от всех вопросов острых увернулась, от намеков детских ловко отбилась сложными фразами, но Катарина по одним уверткам все поняла. Она хоть и маленькая была, по меркам провидицы с колдовским долголетием, но понимала все, как понимают дети. Детям не надо говорить, что мама конфеты оставила в шкафу, и забыла запереть - они и так знают! Найдут ту конфетку и съедят - так и здесь....
Но под конец, когда собиралась уходить дочка раввина в родную синагогу, провидица спросила:
- Надеюсь, отец тебе сказал, чтобы ты у колодца не останавливалась?
- Какого колодца? - удивилась Катарина. - Не знаю ни о каком колодце.
- Ну, и знать тебе не надобно, - сказала провидица и попрощалась с дочкой раввина, и заодно ей передала письмо к отцу, и на дорогу повелела принести слугам из кладовой мешочек с яствами и бурдюк с чистой водой.
А Катарина уже не захотела прямой дорогой возвращаться; открыла карту, как из шатра вышла, да увидала на ней колодец с подписью «дева из колодца, фея водяная» - и как раньше не заметила! - вроде бы не так далеко отсюда... и, недолго думая, пошла его искать. Все ж таки еще одна тайна отца, которой тот с ней не поделился. Эвона я какая, наверняка думалось ей, отец скрывает, но я все разузнаю, все его секреты да тайны!
А тут совушки в синагоге проснулись, да всполошились - дочки раввина на месте нет! Полы не подметены, мусор никто не вынес, что творится! Запаниковали подружки, засуетились, но не стали раввина будить, который еще спал, и полетели к его столу. Глядь - а ящичек в столе открыт, да карты на столе разбросаны. Переглянулись совы, и, конечно, поняли, куда Катарина направилась. И наперегонки бросились к выходу из синагоги, вперед, вперед, и дай-то Бог, чтобы ничего с дочкой святого человека не приключилось!....
Тем временем, набрела Катарина, уже впотьмах, на колодец.
Темно, страшно! Но переборола себя - не идти же домой, раз так много времени потратила! - и давай звать.
- Дева из колодца! Приди! Где же ты? - говорит.
А та в колодце сидит, притихла. Нужны ей эти людишки! Ишь, зачастили.
- Фея водяная! - сказала Катарина. - Где же ты? Давай дружить? Ты одна, и я одна со старым отцом живу, давай подружимся?
Сердечко-то и перехватило у девочки на дне колодца.
Столько лет, и одна… Ни знакомой, ни подружки, тоска смертная.
И молвила она: - А ты, дитя человечье, хорошенькая?
Смутилась Катарина, потом испугалась - есть, значит, на дне кто-то! - и ответила:
- Я не знаю... сама реши.
- Как же я решу, когда я на дне колодца сижу?
Задумалась дочка раввина, а потом взяла, да и свила веревку из мешков, что ей провидица дала, а потом спустила ее в колодец.
Фея водяная ту веревку хвать! - да и давай ползти.
А дочка раввина тянет-потянет, а вытащить не может - тяжело ей. Так и бухнулась на песок.
- Ну давай, еще-чуть-чуть! - крикнула ей дева водяная. - Постарайся! Не могу я тут больше куковать, опостылело!
Кинула Катарина веревку еще раз, и давай тянуть - а силенок не хватает, тяжело. Но тут, по счастью, успели наши совушки найти ее, и вцепились клювами в край полотна, и давай тянуть, и давай тащить, и крыльями хлопают, и шумят, и пыхтят - вытащили-таки общими силами нечто со дна колодца.
И оказалось, что на дне колодца никакое не чудовище, а обычная девочка. Страшенькая, конечно - росточком всего ничего, волосы длинные, немытые, почти до пола свисают, платье белое уже все грязное, мокрое, мокрицами изъеденное, ужи по плечам свисают (да негодуют, что их на свет вытащили из родной водички), вода грязная по щекам стекает, зубки торчат, как грабли, глазки раскосые, как у китайца, носик пухлый, губки тоненькие, личико треугольное - в общем, чудо в перьях! но все-таки человек.
Упала она от усталости прямо на Катарину, и давай ее целовать-обнимать.
- Спасибо, - говорит, - спасибо, дорогая моя, что из колодца спасла, да от жизни, что хуже смерти, спасла!
Ну совушки ее деловито в зад клюнули, чтобы честь знала, а сами поодаль сели, наблюдать.
- Ты дева из колодца? Водяная фея? - сказала Катарина. - Я думала, ты либо страшное чудовище, либо девица прекрасная, а ты не то, и не другое.
- А я думала, что ты какая-нибудь дочка крестьянина, толстая и необразованная. Тут только такие и ходят. Ну, и еще людоеды. Но я их не боюсь - загрызу любого.
Посмеялись они, обнялись еще раз под осуждающие взгляды сов, да решили пойти вместе домой.
- А ты где живешь? - спросила девочка из колодца. - Далеко ли? В каком доме, в какой семье?
- Я дочь раввина, - отвечала Катарина. - Живу в синагоге.
- Уж не твой отец ли приходил на днях?
- Он самый. Любит он все диковинное.
- А не зол ли? Не предаст ли проклятию?
- Папа? Ни за что. Он добрейший человек на свете.
- Знаю я этих самых добрых в мире! Такие вот меня камнями в свое время закидали.
- А за что? - осведомилась Катарина. - Что ты натворила?
- Ничего особенного, - покраснела девочка из колодца. - Дружить хотела слишком сильно.
- Разве же это беда? - всплеснула руками дочка раввина. - Люди, действительно, бывают злые.
- А ты будешь со мной дружить? - спросило "чудище". - Иль соврала, лишь бы на диковинку странную посмотреть, а потом сбежишь по пути, подальше от меня?
- Буду, конечно! - сказала Катарина. - Я дочь раввина, поэтому врать и подличать не обучена. Как и мой отец.
- Значит, буду у вас теперь жить,- по хозяйски сказала бывшая водяная фея. - Раз вы меня из колодца вытащили, значит я теперь смертная, а потому надо о душе подумать и хорошо себя вести.
- Ну пойдем, а то темнеет! - сказала дочка раввина. Взялись они под руки (девочка, в колодце просидев столько лет, ходить пешком не слишком привыкла) и пошли домой, да поскорей. А то вдруг - и правда - людоеды? Хотя, конечно, людоедов тут отродясь не видели - все это были слухи крестьянские.
А тут раввин просыпается, да глаза выпучивает - стол разворошен, карт нет, совы исчезли, в синагоге никого, дочка пропала... караул! Как начал несчастный бегать по комнате, да как начал по всем углам выискивать, да кричать, да звать, и тишина в ответ ему... Оббежал всю синагогу, все окрестности, весь дворик, даже в туалете искал - и нет нигде и никого. Упал он на песок и за голову схватился. За что, дескать, Господи, такие наказания! Что ж я тебе сделал, что дочь исчезла из дому, да и совы незнамо где, подружки закадычные, что ж теперь с хозяйством будет, как теперь жить! Все отдам, Яхве, только лишь бы нашлась доченька родная, кровиночка - хотя нет, не кровиночка - но как родная, всю жизнь растил, воспитывал, и вот убежала куда-то! А может, лихой супостат увел ее... или с Мойше сбежала?!...
И только ринулся с метлой наперевес он к дому Мойше и родителей его, как по пути видит вдалеке картину: идет дочка его, рядом с ней страшная-страшная девочка с волосами до пола, и Сара с Анной рядом летят, крыльями машут да ухают. Отлегло от сердца старика, утер он пот, бросил метлу, да кинулся навстречу дочурке своей. И обнял, и поцеловал, и в дом повел, и подружку ее странную в синагогу привел.
Рассказала все ему дочка, и раввин обомлел. Сначала думал уже наказать ее за непослушание, но доброта душевная взяла верх. Накормил он обеих, совушкам семян насыпал в чашки, а сам сел рядом и давай у девочки из колодца расспрашивать, кто такая и в чем ее магические силы колдовские состоят. А та не слушает, да знай наворачивает - съела хумуса с мацой, сколько коню за раз не съесть.
Ну, оставил их раввин, а сам пошел ворота открывать и за службы приниматься. Приключения приключениями, но дела - делами. Все же дом Божий, сюда люди ходят, к самому Яхве обращаются. Уважить надо.
А девочка из колодца и Катарина убежали на задний двор играть (правда, хотела бывшая фея водяная по пути нескольких крыс поймать, но отогнали ее совы и настрого запретили подобное в доме божьем творить, ибо это только совам да котам позволено).
Ух и понравилось твари из колодца в синагоге!
Поселили ее в подвале, а там темно, сыро, и мокрицы водятся - прямо как дома! Так она там и сидела первые дни, а потом на свет выходить стала. Конечно, Катарина для нее была как принцесса из сказки - и красива, и умна, и молода, и весела, и песни знает, и разные игры! Но и с раввином она изрядно сдружилась. Дочка, конечно, мила, но раввин был мудр и много книг знал старинных. А когда в колодце десять лет просидишь, страсть каким умным становишься - что же еще остается делать в колодце, как не думать и размышлять? Плакать и страдать, конечно, приходится, но и от этого устаешь. А вот поразмышлять у нее время было. Как и у старого раввина, который, конечно, в колодце не сидел, но в синагоге по воле судьбы, можно сказать, заточен был.
Но язвительная она была и остра на язык, да так, что спуску раввину не давала - а тот и радовался. Не с кем ему было перекинуться острым словечком — люди ему, из уважения к почетному статусу служителя Божьего, поддакивали да соглашались с ним, а с этой девочкой из колодца, которую он звал ласково "тварюшкой" он как будто помолодел, да ругался с ней на чем свет стоит.
То она ему скажет, что толстый он стал, и за собой не следит, так принялся старый за упражнения и перестал хумусом мазать все подряд; то словечки его сворует в свой лексикон и давай его этими же словами дразнить; то про возраст его напомнит, про труху, которая ему в ботинки сыпется; то начнет подшучивать, как он любовные письма пишет... бывает, залезет повыше, ногами зацепившись за люк на чердаке, и давай ему вслух читать его же письма любовные, а он знай бегает за ней и кружкой в нее бросает, в надежде попасть - а было, что вместе сидели, читали книги древние, и спорили до хрипа, прав ли бы тот или иной патриарх, когда сказал то-то или то-то... в общем, жили они весело. Раввин, не будь дурак, втихую над ней опыты ставил: то подкормит сырыми мышами, то в суп сладкого подольет - а она все ест да нахваливает! посиди в колодце десять лет, научишься любую гадость есть и не замечать. А бывало, подкрадется ночью к ней и сморит, на какие раздражители реагирует чудище - на огонь, на песок, на святую воду, на мощи святых отцов, на вещи провидицы и так далее; наблюдал за ее поведением, ритмом сна, лексиконом и все такое прочее, и записывал это в толстые амбарные книги. А та тоже не глупила, навострилась замки длинным ногтем своим открывать и читать все это о себе, и хохотала как дикая гиена. Раввин ловил ее за этим занятием и гонял метлой, но ты быстрая была, не догонишь! Выспрашивал ее раввин о прошлом, о жизни, и не скрывала она особо ничего - не лгали о ней слухи, разве что о том, что злая она.
- Ни одной души живой не убила я, - сказала тварюшка однажды. - Я, конечно злая, и вечно желаю мести и насилия, но никогда не грызла зубами своими плоть человеческую, разве что сурка могу с голода задушить, но в том грех небольшой, ежели для пропитания. Что о том Талмуд говорит?
- Ничего Талмуд о тебе подобных говорить не мог, - возразил раввин. - Ибо существование подобных тебе там не предусматривалось Богом, поэтому ты тварь богомерзкая и должна слушаться священнослужителя во искупление грехов своих.
- А вот и нет, я человек и от человечьей плоти родилась, - возмущалась девочка из колодца. - Руки, ноги, глаза, язык, все как у людей. А что в колодце выжила, так то от силы воли, и желания однажды съесть тех, кто меня камнями закидывал.
- Вот! - вскричал старик. - Есть в тебе зло, убивать, мстить, грызть хочешь! Велиалово отродье, бегемотово исчадие!
- Ах ты хрыч старый, сначала к себе приглашаешь, вроде как дружить, в синагогу, в дом божий, а сам грозишься палкою забить! Нет в тебе духа божьего, раз ты злой, как шакал голодный!
- За шакала ответишь перед самим Яхве! - грозил ей раввин, потрясая Торой над головой. - В святом месте грозишься людей убивать! Да тебе каяться надо, тварь безбожная!
- Я же сказала, что никогда никогда не убила, а ты меня слушал, так что сам себя вини, что меня не понял, - язвила водяная фея. - На всякого мудреца довольно простоты.
- Ты мне о простоте говоришь будешь? - возмущался служитель Яхве. - Ты, безбожная, глаза чьи заволок Бафомет!
- Это твои глаза Купидон языческий заволок, раз ты хромую провидицу столетнюю готов в дом привести, амурчик ты престарелый!
Так они и ругались, и смеялись над ними и совушки, и дочка.
Другие, конечно, не знали о том, что девочку взяли из колодца - да и не показывали ее лишний раз кому не надо...
Но шли месяцы. Жили они мирно, дружно и все были довольны.
Долго девочка из колодца с Катариной вместе игрались, болтали, бегали наперегонки и соревновались, кто больше отцовского компота выпьет; болтали обо всем на свете и даже больше - и привыкли все со временем, что в подвале у них живет неведомое чудище, похожее на человека. Привык и раввин, привыкла и Катарина, привыкла и самая странная девочка с длинными, спутанными волосами - привыкли и совы.
И стало твари из колодца все-таки скучно. Как вытащили ее из колодца, так родилось в ней чувство свободы, захотелось большего. Хотела она даже Катарину в колодец с собой позвать, но передумала - знала девочка из колодца, что та ответит. Да и кто же по своей воле пойдет в колодец, пусть даже с лучшим другом?
Скучала и Катарина.
Стукнуло ей, однако, уже шестнадцать лет. Стала она тосковать непонятно по чему, даже сама не зная, о чем тоскует и почему ей так грустно. Все ей начало казаться постылым и надоевшим. Отец и вовсе синагогу редко посещал, частенько уходя куда-то далеко и надолго - и все знали, куда и к кому он ходил, но молчали, лишь похихикивая в ладошки и крылышки... зачастил, ой зачастил старый раввин к провидице! Видно, красивые уши ее не давали старому покоя!
Тварь из колодца видела это и пыталась Катарину утешить разговорами - чем еще могла она, пусть даже фея, пусть даже и водяная? Не ужами и не мокрицами, это уж наверняка.
И вот зашел у них однажды разговор о том, как раньше жила странная жительница колодца.
Сели они на притолоку и давай болтать.
Все-то ей тварь выложила, как на духу - а чего бы не рассказать?...
- Я родилась в Иерусалиме, в семье такого раввина, как и наш. Росла, как все, но с детства жило во мне какое-то зло. Вечно я дралась с мальчишками, с девчонками. Отец уже и ругал меня, и даже ремнем, случалось, полосовал, но я даже не плакала. Все меня тянуло на разные крайности, не могла я спокойно жить. Жалко мне родителей, они со мною намучались, и лишь я в их страданиях виновата. Однажды...
Но Катарине не было очень интересно слушать о несчастной судьбе девочки из колодца. Она, будучи дочерью служителя Бога, много видела разных страданий, и слышала еще больше. Ей все больше было интересно описание Иерусалима, и она, вежливо выслушав всю жалобную историю от начала до конца, просила тварюшку рассказать ей про большие улицы, высокие дома, широкие мостовые, большие рынки, проезжих музыкантов, роскошные дворцы, высокие, трехэтажные библиотеки, танцы, мужчин и женщин в модных нарядах и самые большие синагоги в мире. И так она замучала девицу из колодца расспросами, что та и сама стала невольно думать о большом городе.
"И что мне сдался этот колодец? Холодно, мокро, дружила с мокрицами и ужами... надоело! В синагоге хорошо, но все не то… тот же колодец! Вернусь в город, и стану смертной. Что мне такая жизнь? Не хочу больше. Решено! Завтра же отправлюсь в город!"
Но в город ей так и не захотелось - потому что она не хотела бежать туда одна.
Уж не знаю, почему ей взбрела в голову мысль именно о побеге - ведь раввин ее и Катарину насильно не держал и, наверное, был бы рад тому, что дочь, наконец, поедет в город и не одна, а с подругою - но так уж работал ее испорченный разум. А шутка ли? - прожить всю жизнь в колодце! Любой из нас стал бы похуже нее, доведись нам прожить с мокрицами и ужами на самом дне хотя десять дней, не то что десять лет!
Так или иначе, бежать одна она не хотела.
Уж очень ей понравилась Катарина! Да и кому бы она не понравилась? Волосы черные, как вороново крыло, глаза карие, как орех, голос звонкий, как тетива охотничьего лука, а сердце и вовсе золотое.
"Поселимся вместе, покуда она будет искать себе жениха. Ох уж эти женихи! Так бы и затащила на дно колодца - все с сальными глазками, да грязными мыслями. Ух я их быстро! И как людям такое нравится, ума не приложу. И пока она будет занята всякими глупостями, мы с ней будем вместе по театрам ходить да на танцах Хава Нагилу лучше всех отплясывать - да с коленцами, и с прихлопами! Что за жизнь будет!"
И так эта мечта задела непутевую девочку из колодца, что жить без нее она уже не могла. Каждый день думала о ней, да Катарину науськивала.
Тут, на радость ее недобрую, зачастил к ним Мойше - и каждый раз норовил все поближе к дочке раввина стать, да не просто стать, а чтобы случайно то плечами столкнуться, то рукою коснуться. Хотела наша Тварь его искусать до смерти, но не стала - поняла она, что Мойша на руку ей сыграет. Так и вышло. Раввин только радовался тому, что Мойше ходит в гости, ничего не замечая, а Катарина мучалась в его присутствии, и краснела, и отсаживалась подальше, и на время его прихода все чаще отпрашивалась по делам. А тот все за ней, дай, говорит, помогу корзину нести; или вот, давай на моем ослике прокатимся, что же тебе ножками белыми по камнями идти, и так далее, и тому подобное. Приходила Катарина домой недовольная его ухаживаниями, а тут наша Тварюшка из колодца с историями: дескать, давай я тебе расскажу, какие в Иерусалиме ухажеры вежливые, да каждый богат и собою хорош, не то что этот плешивый шакал в человеческом обличье.
Катарина и не замечала, что раньше девочка из колодца и думать не хотела о городе, а теперь только о нем и говорила... А твари нашей только то и надо было.
В один ненастный день, когда Мойше пришел в гости к раввину, и бежать на улицу было некуда, переполнилась чаша терпения Катарины. Мойше только и делал, что рассказывал истории из жизни в Хайфе, как он и учится хорошо, и поет, как ангел, и танцует, как демон, и что такому раскрасавцу нужна жена под стать - а раввин знай подливал да улыбался своим мыслям. Все чаще замечала Катарина, что отец ее в мыслях улетал к шатру провидицы - улетал быстрее любой совы, ибо мысль быстрее любых крыльев - и думала, что он перестал ее любить и замечать.
И на следующий вечер, когда к раввину опять прилетели ночевать Сара и Анна, Катарина и отправилась в город.
Тайком, покуда дремал отец за столом, а совы тихо ворковали, закрыв свои совиные очи и видя свои, совиные сны, она с девочкой из колодца отправилась в путь.
Тварь знала дорогу - она за десять лет успела в своей голове повторить этот путь тысячи и тысячи раз, мечтая пройти по нему хотя бы единожды, пусть и в последний свой день - и вот она вела Катарину за собой. Уж на что дочка раввина была бойкая, девочка из колодца была бойче - когда Катарина садилась отдыхать, чтобы перекусить лепешкой с хумусом, Тварь только переминалась с ноги на ногу и подначивала идти дальше. В конце концов, когда Катарина устала и решила все-таки вернуться (ибо лучше вернуться к рассерженному отцу, чем пасть на дороге жертвой грифов и пустынных шакалов), Тварь посадила ее на спину и побежала. Ух и бежала она! Только пятки сверкали - лучше арабского скакуна. У дочки раввина только в глазах мелькало, да волосы развевались - едва успевала подбирать подол, с которым игрался наглый ветер.
Девочка из колодца только озиралась на бегу - не идет ли за ними кто? За ними, в самом деле, никто не шел, и даже не бежал - только две пары серых крыльев высоко-высоко парили над ними. То выбивались из сил Анна и Сара... Поняли они своей совиной мудростью, к чему дело клонится, и лишь притворялись спящими. И когда девушки выбежали из дома, совы последовали за ними, держась поодаль и прячась то в кронах деревьев, то за самыми облаками.
Долго ли, коротко ли - прибежали наши беглянки в Иерусалим.
Катарина и девочка из колодца обе устали - одна бежать, а другая сидеть на ее спине - но обе забыли обо всем, когда увидели Святой Город.
И правда! Там все было, как девочка из колодца и рассказывала (да успела уже позабыть так, что заново всем восхищалась), ничуть не хуже, и даже лучше, чем в мечтах да воспоминаниях. Улицы и правда были большие и мощеные, а дома и правда были высокие и из красивого камня; рынки были полны людей, музыканты на каждом углу распевали песни, играли на свирели и били по барабанам, приглашая девиц в пляс; вдалеке виднелись дворцы красоты невиданной; можно было найти и библиотеку с тысячей древних и новейших книг, можно было купить самое модное платье, и встретить самого завидного жениха, которых тут было видимо-невидимо.
Загорелись глаза у Катарины, почувствовала она, что здесь ее ждет настоящая жизнь, и что не хочется ей жить в старой синагоге - хоть и жаль старого отца - а хочется танцевать и кружиться на глазах у всех. Что она и сделала, взяв подружку за руки - а наша девочка, некогда из колодца, тому очень рада была. Танцевали почти до самого утра, покуда не упали вместе от усталости, и еле доползли до ночлежки неподалеку.
Стали они жить вместе в небольшой комнате не так уж далеко от центра, и каждый день куда-то ходили, дома почти не бывая. И гуляли по широким мощеным улицам, и заходили в гости в высокие дома, и вышагивали по мощеным мостовым, и покупали на рынках все, что могли себе позволить, и слушали музыкантов со всех концов мира, и ходили в библиотеку, и танцевали, и встречали самых разных людей, щеголяя самыми модными нарядами. Вскоре подружек знали во всем Иерусалиме, но никто не знал, кто они и откуда, покуда не встретился им однажды вечером Исаак. То был один из тех мальчиков, чья Бармицва прошла еще давно, в родном городе Катарины, и в ее родной же синагоге. Не сразу узнал ее Исаак, но что-то в этой веселой девице показалось ей до боли знакомым, и прямо спросил он ее о том, откуда она. Ух как зашипела девочка из колодца на него, как будто бы готова была съесть с потрохами, но сдержалась. А Катарина разговорилась с ним - было приятно встретить кого-то, кто знает ее хоть немного. Пусть чуть-чуть, но знакомый, пусть не совсем, но земляк! Исаак был хорош собой, работал и учился, и копил на поездку за океан.
- Это вам, девушки, наш Иерусалим кажется центром мира, а мне - деревнею, из которой я уехал еще в детстве. Сколько же еще городов, что я не видал! Сколько же еще стран, о которых я только читал! Вот бы Америку повидать, тамошних индейцев, или в Норвегию ледяную, где тролли живут, или... или...
- Так ты, значит, и здесь не задержишься? - спросила его Катарина, когда они сидели в тени кипариса на площади и ели рахат-лукум.
Девочка из колодца стояла неподалеку, грызла зубами инжир и недобро поглядывала на парнишку.
- Что бы меня здесь задержало? - ответил Исаак. - Только если найду девушку своей мечты. Закончу учиться, да если не женюсь, уеду, и забудут меня родные! Корабли, паруса, и поминай меня, как звали! Страна отцов, конечно, мне дорога, но если ничто не привяжет меня к родной земле, значит, не суждено мне было.
- Но если найдешь... ту самую? - снова спросила его Катарина. - Тогда останешься?... со мной?
- С тобой? - подавился рахат-лукумом Исаак. - С тобой....
И задумался.
Покуда он думал, девочка из колодца наскоро обглодала инжир своими острыми зубками и схватила дочку раввина за руку.
- Нам пора, молодой человек, - сказала она. - Удачного плавания и счастливого пути!
И увела Катарину домой, да по пути отчитывала.
- Что же ты на шею первому встречному вешаешься! Что скажет твой отец! Как можно!
Краснела дочь священнослужителя, да молчала.
На следующее утро они так же гуляли и играли, тратя последние шекели, а Катарина все более отстраненным взглядом смотрела на все эти увеселения. Был у нее такой же взор, как у ее отца, когда тот думал о Марии-провидице....
Кстати, о ней.
Мария любила, когда слуги ее разыгрывали перед нею сцены из разных книг: в шатре стояла большая сцена, где те постоянно ставили какие-то пьесы из Шекспира и Данте. Ох и любила она это развлечение! Как начнет смотреть, так хоть целый день готова не отрываться, и хлопает, хлопает в ладоши! Браво, говорит, мои актеры! Каждому бесплатное предсказание на следующий день! Ну а кому ж не охота знать, что завтра будет? Ежели предскажут, что тигр нападет или людоед съест, так можно и в шатре остаться - и минет испытание. Вот и пели, вот и плясали. А вечером Мария Тхию обучала делу своему колдовскому - надо же кому-то свои знания передать. Тхия, хоть и занята была с ребенком, но всегда улучала несколько часов по вечерам, учась по хрустальному шару да зубу крокодильему гадать и будущее рассматривать. Так вот и жили они счастливо, а муж Тхии хозяйство вел: дрова рубил, на лис и зайцев ходил, и ружье большое имел в сарайчике. На всякий случай - шатер надо охранять. Вдруг кто даром провидицы захочет воспользоваться без спроса?
И вот однажды заходит к Марии Хромой раввин. Грустный-прегрустный.
Дочь, говорит, убежала с тварью из колодца в город, а я сам до этого довел. Как жить теперь, о провидица?
- Что же ты, старче? - отвечала Мария. - Говорила я тебе, что добра не жди от существа, которое всю жизнь в колодце прожило. А ты? Думал, что это рыбка будет золотая, или рабыня африканская? Ох старый ты, а ума не нажил!
- Ох, помилуй, провидица великая, - сокрушался старик. - Не всем твоим даром обладать. Нас хоть господь ведет, да ошибки мы только свои, человеческие совершаем.
И попросил он Марию Хромую в свой шар стеклянный посмотреть, да рассказать, что же с дочерью его.
Та поворчала-поворчала, да приказала шар принести, да зелье для воскурений не забыть. Как начало оно шипеть да дымиться! Раввин чуть последнюю молитву не забыл, увидев колдовство такое. А Марии все равно, она руками пассы магические делает, да в шар вглядывается...
- Дочь твоя в Иерусалиме, с той девочкой, что из колодца. Они хорошо живут, танцуют и припевают да прихлопывают, и вижу... вижу... вижу, любовь у нее проклевывается.
- Любовь? - всполошился старик. - Не приведи Господь, она...
- Спокойно, раввин! - усмехнулась провидица. - Все хорошо у нее, не попадет она под чары феи водяной, чудовища колодезного... Некий воспитанный юноша на горизонте виден.
- Неужто замуж выйдет доченька моя? Вот радость! - вскричал раввин. - Я уже представил себе самого худшего да страшного, что есть на свете; будто крокодил ее проглотил, когда наклонилась к реке напиться, или совратила ее тварь водная с пути истинного. Спасибо тебе, провидица родная, прелестная!
И чуть не бросился на шею Марии, да вовремя одумался.
А та ему улыбается - ей тоже старый раввин приглянулся...
И стал он в шатер к Марии Хромой все чаще ходить, и не смущали его ни ноги ее болезные, ни кашель слуг и Тхии, что наблюдала за всем происходящим, покручивая пальцем у виска...
...Так и жили вместе все это время девочка из колодца и Катарина, но в обществе мало кто любил наше чудище. Росточка маленького, коренастая, зубки торчат, глазки злые, волосенки едва причесанные... а дочка раввина наоборот, всеми любима да везде привечаема, и вьются вокруг нее, то один, то другой, и приглашают на все танцы и собрания; и в лучшую синагогу ходит регулярно, и все молитвы знает, и Тору наизусть цитирует, и вежлива, и хороша собой! А потом и вовсе зачастил к ней Исаак, и болтают они с ним и час, и два, и на несчастную колодезную фею даже не смотрят - а она сидит в соседней комнате, да хурму зубами грызет своими острыми, будто плоть человеческую, да злобой исходит. Не для того она из колодца вылезала, чтобы взаперти сидеть! Не любили ее тогда, не любят и сейчас. У раввина в синагоге ее считали за особенную, за существо невиданное, за чудо некое, а здесь не ставят ни во что, говорят за спиной: "провинциалка немытая". И на фоне Катарины смотрелась она все хуже и хуже с каждым днем - та цвела и пахла, как роза в конце лета, а дитя колодца только оттеняло ее красоту. Чем чаще приходил Исаак, тем чаще водяная фея понимала, что здесь ей нет места. Они, конечно, общались с дочкой раввина, как и раньше - но все реже... и реже…
Было видно, что мысли Катарины заняты вовсе не ей - а она так надеялась!
В конце-концов вызвала она дочку раввина на серьезный разговор, а та ее опередила, и сказала:
- Знаешь, я подумываю переехать к Исааку. Наверное, мы поженимся.
И смотрит на несчастную тварь из колодца глазами невинными, как бы на что-то намекая.
Ох и хотела та впиться ей в шею зубами, да разорвать эту красоту невиданную на части! - да передумала.
Опостылело ей все. Вздохнула она тяжело, собрала вещички свои и утром отправилась прочь из Иерусалима, даже не оставив записки.
Идет и идет, бедная, по пустыне одна, и плачет, как маленькая девочка, у которой кукла с оврага в болото упала - опротивела ей вся жизнь эта городская, такая веселая и такая радостная, и где ей не было никакого места.
"Вот вернусь в колодец, и проживу там с мокрицами да ужами до конца дней своих!" - думала она, пока шаркала по песку да утирала слезы.
Жаль, что не рассчитала сил, в расстроенных чувствах - заблудилась она напрочь. Вроде бы пошла по дороге, минута-другая - и нет ее. Ни дороги, ни деревьев, а следы песком замело. И темнеет вокруг, скоро ночь, только филины ухают в кипарисовых кронах, да лисы степные воют от голода. Не пугали ее, конечно, ни лисы, ни ночь, а вот находиться неизвестно где и идти неизвестно куда даже водяному чудовищу не хочется.
Но вдруг раздался шум знакомых крыльев - то Сара и Анна прилетели за ней, поняв, что дело неладное.
- Улетайте, кошелки! - зло сказала девочка из колодца. - Я из вас жаркое сделаю.
- Не злись, бедное чудовище! - сказала Сара. - Ты заблудилась и расстроена, мы поможем тебе.
- Да, домой отведем, - добавила Анна. - Обратно в колодец твой, там тебя ужи с мокрицами заждались.
И как заплачет бедная девочка (пусть она и чудовище, и злое, и кусается, и все такое прочее, но все же девочка), да в три ручья.
Не хотела она больше в колодец, да и в городе противно и гадко.
- Пойду к раввину, - сказала она, наконец.
- Ты его дочку увела из дома! - заявила Сарочка.
- Злая похитительница! - вторила ей Аннушка.
- Нет! Он все понимает и меня простит за все грехи. Тем более, что я его дочку к замужеству счастивому привела. А жила бы она в синагоге, все бы в девках ходила.
- Хм, - сказала Сарочка.
- А она дело говорит, - ответила Аннушка.
В общем, судили да рядили, решили ее в колодец не вести, а прямиком в синагогу к раввину.
Шли, шли, летели, летели - от дерева к дереву, от куста к кусту - и вышли на нужную дорогу. Еще часок и виднеется вдали синагога, родная да знакомая!
А там сил прибавилось у девочки из колодца, и прибежала она, вся грязная и запыхавшаяся, да упала прямо в руки старого раввина, который возвращался от провидицы.
- Тварюшка! - воскликнул старик. - Ты вернулась!
- Прости меня, раввин, - сказала девочка из колодца. - Я дочь твою увела в город, обманом злым затуманив ее девичий разум... Не знаю, сможешь ли ты простить меня. Но скажу в свою защиту, что у нее все хорошо.
И склонила голову свою, готовая к любому наказанию.
Но раввин лишь улыбнулся.
- Все я знаю, дорогая моя. Провидица все мне открыла в видении своем.
- Так ты не сердишься? - подняла голову водяная фея.
- Поздно уже сердиться, - сказал раввин. - Я уже свое отсердился. Грустно мне, конечно, что дочь сбежала от меня в город, но рано или поздно должно было это случиться. Провидице, как я понимаю лишь теперь, все это было видно. Такова жизнь. Пойдем же, отмоем тебя и приведем в божеский вид. Или же ты хочешь вернуться в колодец?
- Нет, не хочу, - ответила девочка из колодца. - Хочу остаться с тобой, и жизнь вести богоугодную. Довольно я грешила, больше тому не бывать. Не зря я ходила в Иерусалим - дано мне было это приключение, чтобы я многое поняла.
- Я гляжу, что и от язвительности твоей мало что осталось? - удивился раввин.
- Ох, старче, - вздохнула несчастная. - Болтать-то ты горазд, но лучше бы накормил.
- Нет, еще та же! - воскликнул служитель Яхве. - Впрочем, оно и к лучшему. Пойдем.
Сарочка и Аннушка, сидящие на фиговом дереве, переглянулись.
- Смотри, старик себе новую дочь нашел, - сказала Сара.
- И скоро найдет новую жену! - добавила Анна.
Они взмахнули крыльями и полетели отсыпаться в гнезда - так они устали за эти дни перелетов, что крылышки их уже болели.
Наутро все вошло в свою колею. Раввин исполнял свои обязанности, девочка из колодца отдохнула и принялась за домашние дела, а совушки прилетали их навещать, и каждые несколько дней летали в город, проверить, как идут дела у Катарины.
Девочка из колодца изрядно похорошела за те дни, что провела в святом месте - синагоге. Она готовилась стать частью веры праведной, чтобы избежать проклятия Всевышнего, а пока к этому только шли приготовления, уже научилась следить за собой, расчесывать волосы каждый день и не есть сырого мяса (и не засматриваться на девушек!). Что удивительно, лучшим ее знакомцем стал тот самый, нам хорошо уже известный Мойше, который стал захаживать в подвал все чаще. Ух и насмехалась же над ним наша тварь! Как только не обзывала и как только не подшучивала, и щипала она его, и щекотала, и кусала за пятку, а он все терпел, и только добавки просил - так она ему понравилась, что все сносил молчаливо, а о Катарине и думать забыл. Смотрел на них старый раввин, как на зверенышей, и думал про себя: "думал я зоопарк из диковинных животных завести, а получилось, что люди не хуже зверей кусаться умеют, хоть изучай их и в книгу записывай". И смотрел на это сквозь пальцы - дело молодое! Лишь бы не разбили чего. Тем более, что и тварь, и Мойше с почтением относились к синагоге и ее порядкам. Некому было теперь было следить за святым местом, раз дочь уехала, а Мойше ради девочки из колодца был готов исполнять все обязанности, лишь бы быть с нею рядом почаще. А сама она из синагоги ни ногой - так ей опротивел мир, в котором она разочаровалась.
А раввин, напротив - зачастил известно куда...
Подробностей всех не знаю, но решила провидица покинуть свой шатер, чтобы с раввином жить. Приглянулся ей старик - чем, одному Яхве ведомо. И кстати, насчет последнего - чтобы с раввином жить, да в синагоге появляться, надобно было провидице от дара колдовского отказаться. Само собой! Нельзя же магию темную нести в светлое место... Долго думала да рядила провидица сама с собой, и решилась наконец. Лет ей было немало - кто знал, сколько? - и оставила она шатер на Тхию с мужем.
А сама взяла четырех слуг, что поместили ее в золотые носилки с серебряными ручками, и отправилась через всю пустыню к раввину, предварительно передав Тхие все свои книги магические, черепа золотые и шары стеклянные. Хорошо провидицей быть, да без любви тяжело одной, без разговора по душам жить тяжело.
На полпути ее встретил раввин и проводил к новому дому, показывая четырем могучим слугам путь и молясь на каждом шаге за смелость провидицы, что решила от колдовства грешного отказаться. И возблагодарил их всевышний - случилось чудо!
Как привел раввин Марию в область синагоги, так случилось невообразимое. Хромые ноги ее, доселе едва передвигавшиеся , стали выпрямляться - и чем ближе к синагоге была Мария, тем лучше ей становилось. У старых ворот ее она уже могла ходить сама и хотела спрыгнуть, но слуги предостерегли ее. Однако, когда уже внесли пророчицу в здание, она легко соскочила на пол и даже закружилась, как юла, забегала, запрыгала, а потом воскликнула что-то на непонятном древнем языке и бухнулась оземь - так закружилась от счастья голова! Поднял ее раввин и обнял, и стали они жить поживать, да добра наживать - благо людей к провидице ходить стало еще больше, так как увидели все чудо великое и возблагодарили Господа. Отреклась в тот день провидица от языческих божеств и магии колдовской официально, держа в руках свиток Торы, и стали они жить поживать, и добра наживать. На следующий день и тварь из колодца проделала то же самое — хороший пример заразителен!
На следующий день волхвы принесли провидице и раввину в дар большую колесницу, с упряжкой из арабских скакунов, да таких красивых, что казалось, нарисовал их на картине художник, будто не настоящие они - и раввин с Марией отправился в Иерусалим. И не просто так, а потому что получили известие от Катерины, которое та передала с совушками - она выходила замуж за Исаака. Девочку из колодца оставили следить за синагогой - раввин очень надеялся, что она будет хорошей хозяйкой; Мойше же оставил за главного: тот завершил учиться и был готов принять пост.
- Не ждал я, что на старости лет так возблагодарит меня всевышний! - сказал раввин, когда они с бывшей провидицей, а ныне иудейкой правоверной, въезжали в Святой Город. - А я уж думал, что нет у меня больше никого, что проклял меня Господь за то, что тварь дьявольскую достал я из колодца....
- Я все видела, и все знала, - отвечала Мария. - Но молчала, чтобы ты сам прошел этот путь, сам выстрадал и сам оценил свою новую жизнь.
- Еще скажи, - буркнула Сарочка, сидящая на плече у раввина, - что знала про свои ноги и чудесное излечение!
- Тоже мне, провидица! - поддакнула Аннушка, сидящая на другом плече. - Мы и то дальновиднее.
Но Мария так посмотрела на них, что те поняли разом ее умение слышать птичьи голоса, и пристыженно нахохлились - но провидица лишь улыбалась им. Разве можно было сердиться в такие моменты? Конечно, нет!
Ох и праздник был в тот день!
Свадьба пела и плясала, вся кошерная еда города была на столах, лучшие музыканты играли на свирели, Мария танцевала вместе со старым раввином, Катарина целовалась со своим мужем (а в то время в синагоге делали то же самое, тайком, Мойше и девочка из колодца — но это рассказываю вам по секрету, никому не говорите!), приехал и служивый с ученым и копателем (ну, и я с ними) - а совушки сидели на кипарисах и прикрывали глаза крылышком.
- Ты посмотри на них, какие счастливые! - говорила Сарочка.
- И наш-то, наш-то, посмотри! Как молодой! - говорила Аннушка.
- Конечно, молодой! - отвечала Сара. - Как не помолодеть, когда такое счастье.
- Спасибо нашей маленькой твари, - радовалась Анна. - Какая из нее хорошая девочка вышла - хоть сейчас к Яхве на суд отправляй, не найдет ни малейшего изъяна!
- Кстати, как ее звать? - внезапно спросила Сарочка, повернувшись к Анне.
- Не знаю! - развела Анна крылышками. - Так и не спросила!
И я там был, мед пил, да барашка кошерного отведал. Много по усам стекло, но и в рот попало изрядно! Знал только выплевывал совиные перья изо рта - нападали со стоящего рядом кипариса. Еще там гулял козел, бегала какая-то лиса, многие видели зайца (живого, а не жареного), а некоторые, говорят, видели даже хамелеона, сидящего на плече у провидицы. Но то все слухи — сам я ничего не заметил, ведь было так весело!
Так никто и не узнал, как звали милую тварь из колодца - да она и сама, наверное, не знала (а знала бы, то не сказала).
А я вам и говорить не стану, потому что и мне сей секрет неведом - зато точку в сказке поставлю.
Мазлтов!