Мне всегда не хватало необходимых для жизни взрослых душевных качеств. Про это мне постоянно говорила первая женщина, которая меня, так сказать, лишила девственности. Во второй половине августа 1988 года это произошло. У этой дамы, в однокомнатной московской квартирке, у метро «Севастопольская», я прожил тогда три месяца. С жаркого августа по холодный ноябрь, того самого года. Она первая, можно сказать, честно и без прикрас, открыла мне глаза на мою инфантильность, и на мою неподготовленность к взрослой жизни. Инфантильность – это когда молодой человек никак не хочет расстаться со своим глупым детством, и пребывает в иллюзорных мечтах, боясь взять на себя ответственность. И она была тогда права! Причиной моей инфантильности было, возможно то, что я был третьим ребёнком. Меня мои добрые родители баловали и совсем не готовили к этой страшной взрослой жизни. А с другой стороны, как они меня, упрямого фантазёра, могли к ней подготовить? Вероятно, причина была во мне самом, и надо честно себе в этом признаться… Это легко сказать, но очень трудно в себя заглянуть, в попытках найти самого себя, чтобы узреть свою подлинную сущность; найти своё, так сказать, высшее «Я». И занять своё место в этой Жизни, чтобы потом, гордо расправив свои паруса, поплыть в нужном и правильном направлении, к своей цели…
Эта дама, как и я, рисовала и продавала свои небольшие скромные натюрморты на Арбате. Звали её Еленой. Она дружила с экскурсоводом Севой, и у них были довольно близкие отношения; через него мы, собственно, и познакомились. Я, прилетев из Еревана в середине июля, остановился у Севы на тушинской квартире. В Ереване тогда было очень нервозно, в связи с карабахскими событиями. В город ввели войска и многолюдные митинги запретили. В атмосфере стояла не очень приятная напряжённая сумрачность, и от былой ереванской жизнерадостности мало чего осталось. Началось это всё в начале февраля. Я тогда ходил в мультцех, где особо ничего не делал; там у меня лежала моя трудовая книжка. Работать же я не работал, просто приезжал на киностудию и, так сказать, культурно проводил время. Там было уже не так весело, как раньше. Мультцех перебрался в главное здание и что-то в нём, на мой взгляд, душевно поменялось, стало суше и холоднее. Роберт Саакянц с головой ушёл в политику и в национализм, и постоянно выступал только на эту тему. Да и мультфильмы у него были уже не такие лёгкие и забавные. Ереван жил тогда, как на вулкане. Советская власть в городе закончилась. Постоянно происходили многотысячные митинги и собрания…
Экскурсовод Сева, где-то в мае месяце, приехал ко мне туда, посмотреть, что происходит в свободной Армении. Я его встретил на вокзале. Его сильно утомило двухсуточная поездка в поезде. Почему-то он решил в Ереван ехать, а не лететь. Хотя экономия там была не очень большая, - билет в поезд «Москва – Ереван» стоил 30 рублей, а самолётом же – на десять рублей дороже. Диссиденту и вольнодумцу Севе, можно сказать, в Ереване понравилось. Мой хлебосольный папа постоянно угощал дорогого московского гостя спиртными напитками. Я же Севу водил по городу и показывал местные архитектурные достопримечательности. Мы с ним также съездили в Гарни, где он, находясь в нетрезвом состоянии рядом с античным храмом, чуть не упал в пропасть. Мой папа свозил его в Цахкадзор. В общем, Сева пробыл в Ереване тогда, где-то неделю и вернулся в Москву очень довольный этой своей поездкой, в мятежную закавказскую республику. Видимо, он застал самые последние радостные дни в Армении, когда ещё всё было хорошо, и относительно спокойно и миролюбиво…
Прилетев в Москву, я остановился жить у Севы, который с удовольствием меня принял в своей двухкомнатной квартирке. Я тогда привёз с собой где-то около пятидесяти графических работ, которые были нарисованы в течение нескольких месяцев. В то время у меня происходил сильный творческий прорыв, - мне тогда очень легко рисовалось, и у меня появился свой стиль. Я вышел на Арбат, где и начал приторговывать своими картинками. Мои рисунки, могу сказать без лишней гордости, вызывали у людей повышенный интерес. Работы были яркие и очень своеобразные. Да и сам я был тоже симпатичен, под стать своим черно-белым рисункам. Тогда у Севы появилась идея познакомить меня со своей подружкой-художницей, которая тоже иногда «стояла» на Арбате. Эта довольно красивая светловласая барышня пригласила нас на свой день рождения. Ей исполнилось двадцать девять лет. Мы к ней приехали на «Севастопольскую», со спиртными напитками. Почему-то, кроме нас гостей больше не было. Елена приготовила праздничный стол, и какое-то время мы вели застольную светскую беседу. Было заметно, что я ей понравился. Она всё время курила и призывно глядела на меня своими большими голубыми глазами. Потом, помнится, я сильно опьянел, напившись водки, которую до этого никогда не употреблял. И я тогда впервые в жизни закурил сигарету… и вскоре всё у меня поплыло перед глазами. Хозяйка уложила меня на свой раскладкой диванчик, и легла рядом. Сева же не ушёл домой и тоже, будучи сильно пьяным, остался ночевать. Он спал где-то рядом в кресле, в обнимку с рыжей собакой, которую звали Марта. Утром он уехал домой в сильно расстроенных чувствах. Очевидно, что он сам хотел лежать на моём месте рядом с хозяйкой, но там у них что-то не получилось. И она долго его выгоняла, а он не хотел уходить и чего-то настойчиво требовал от неё. Это всё до меня доносилось, сквозь пьяную дрёму. Можно сказать, я лишился девственности в эту страстную летнюю пьяную ночь. И Сева этому был свидетель. Он слышал наши страстные звуки и, вероятно, слегка мучимый ревностью, что-то там недовольно комментировал в темноте. Его пьяная фигура где-то там во тьме ходила, падала, вздыхала. А мы с Еленой занимались под одеялом любовью. Опять же, я всё это смутно помню…
После этого, я переехал к Елене жить, и надо сказать, что я попал в довольно жёсткие материнские руки, которые тут же принялись из меня что-то лепить. И какое-то время я этому радостно и безвольно подчинялся. Елена была, скажем честно, женщиной властной и своенравной. До меня, у неё было несколько мужей, с которыми она благополучно развелась. Что-то такое в ней было строгое и требовательное, что видимо, и служило причиной того, что мужчины рядом с ней надолго не задерживались. И я в том числе, оказался одним из фрагментов её многообразной, творческой и авантюрной жизни. Она была умна и довольно начитана. Читала же она в основном духовную теософскую литературу, в самиздате. В ней было что-то такое мистическое и даже ведьмовское. Вполне вероятно, что она и на самом деле была настоящей московской ведьмой! Летала в Новолуния, на шабаши и собрания. Светлые длинные волосы, высокая и худая, благородный нос с горбинкой, лёгкая сутулость и голос с хрипотцой, небольшая женская грудь, и большие красивые голубые глаза. Она понимала толк в сексе и в мужской психологии, и людей делила на разные группы. Меня она тоже поместила в какую-то группу, которая, видимо, называлась «Нарциссы и Инфантилы». В общем, я долго у неё не задержался, и через три месяца вернулся обратно жить к Севе. Он меня по-дружески принял и обогрел. Я был тогда в сильно расстроенных чувствах, поняв всю свою никчёмность и неприспособленность к семейной жизни. Мои юные крылья были обожжены и безвольно обвисли. Надо было воскресать к новой жизни и приходить в себя после этого испытания огнём. Можно сказать, что с первой женщиной мне как-бы «повезло»… но как знать?.. Это ведь тоже карма…
С Еленой, лишившей меня девственности и юношеских иллюзий, я продолжал поддерживать отношения. Она мне частенько звонила по ночам, и я выслушивал её назидательные монологи. Именно в это время произошло землетрясение в Армении. Елена начала меня упрекать в том, что я совершенный эгоист, и мне дела нет до этой трагедии. Она взывала к моей совести, если таковая вообще у меня осталась. Тут она, конечно, в чём-то была права. Несмотря на то, что она была ведьмой, в ней присутствовало некое вселенское сочувствие к людям, или к, так называемому, человечеству. Я и говорю, что она начиталась разной теософской литературы и считала себя некой Махатмой в женском обличии. А может, она и была послана на грешную Землю, спасать разных инфантилов, вроде меня. Я сходил в одну больницу, в районе метро «Улица 1905 года». Туда привезли раненных со спиномозговыми травмами. И я там немного поволонтёрил. Там были ещё грузинские студенты из ВГИКа, и я с ними дежурил по ночам. В этой же больнице жила сухонькая горбатая старушка, которую звали Мать Тереза. Она раздавала всем католические крестики и молилась со своими сёстрами-монахинями. В этой больнице также лечились иностранцы, и это я тоже как-то запомнил. Ну а потом, я перестал туда ходить, потому что не сильно чувствовал себя там на своём месте. Это был довольно странный для меня опыт, который сильно запомнился и запал в душу…
Тот драматичный 1988 год подходил к концу. Я впервые остался на зиму в Москве, и тихо жил у экскурсовода Севы, который меня терпел и не выгонял. Он был алкоголиком, а как известно, у многих пьяниц – доброе сердце и тонкая душа. Кроме того, Сева был настоящий христианин, который всегда думал о других лучше, чем они есть, хотя и иногда паясничал и злословил, будучи под влиянием своих бесов. Этих бесов и у меня было предостаточно. Пожив с этой Еленой три месяца, я тогда остро осознал, что лёгкой жизни у меня не будет. А до этого были ещё какие-то там иллюзии. Наверное, это из-за того, что я немного потом повзрослел. Эта женщина сделала меня мужчиной. И надо быть её благодарным, а не кормить своих горделивых бесов какой-то там обидой. Ну, это я уже начал понимать значительно позже, когда уже моя инфантильность немного уменьшилась